Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

3. Уроки Добермана

Обширные фундаментальные знания по технологии производства пива и возможность извлекать из этого бодрящего напитка высокий доход Василий получил от своего товарища по несчастью Давида Добермана. Теоретический курс сопровождался практическими занятиями, которые студент проходил на строящемся около лагеря пивном заводе с цехом безалкогольных напитков. Тридцатипятилетний инженер Доберман – а его привезли на Медный Рудник летом 1952 года после двенадцатимесячного Лубянского следствия – попал в число злейших врагов Советской власти волей нелепого случая. Весь свой немалый талант инженер вложил не в антисоветскую деятельность, а в дело хищения социалистической собственности. В этом занятии он преуспел. Доберман любил прелести жизни, и тратил лившийся на него золотой поток на женщин, рестораны, тотализатор, карточную игру и автомобили. Несмотря на неуемные расходы, приход превышал расход. В московской квартире инженера скапливались опасные излишки. Время от времени Давид наполнял деньгами и драгоценностями очередной чемодан и относил его на хранение в верное место. Часть доходов отчислялась в страховой фонд, предназначенный для помощи во время отсидки и по выходе из тюрьмы. Держателем фонда был глава подпольного концерна Анатолий Тимофеевич Марченко, по прозвищу Паук. Марченко занимал скромную должность экономиста в управлении виноделия. В дальнейшем Анатолий Тимофеевич, чтобы получить больше свободного времени для своей подпольной деятельности, уволился с прежней работы и оформился ночным сторожем. Он окружил себя помощниками и телохранителями из блатарей. С уголовниками сошелся во время отсидки в лагере в 1944–1946 годах. Одним из главных источников дохода концерна служило производство неучтенных крепленых вин – низкосортного портвейна, мадеры и плодово-ягодного пойла, представляющего собой прообраз прославившейся впоследствии бормотухи. Возможность выпуска излишков продукции предусматривалась при строительстве и ремонте винных заводов и цехов. Для этого резервуары, в которых изготовлялось вино, делались несколько большего объема, чем они проходили по док>ментам. Это называлось «наращивание емкости».

Образовавшиеся излишки вина, которые определялись разницей между фактическим объемом резервуара и объемом, указанным на бумаге, представляли собой собственность предпринимателей и реализовывались через привлеченную к делу торговую сеть.

Основателем концерна был Давид Доберман, которому принадлежала как идея наращивания емкостей, так и ее инженерное воплощение. Первоначально Давид проверил эту идею на винном заводе, где работал заместителем директора, а затем через Паука, оказавшегося блестящим организатором и вставшим во главе дела, внедрил свой передовой опыт на десятках других предприятий. Система работала четко. Мордовороты-уголовники выколачивали деньги у уклоняющихся. Дельцы получали высокий и постоянный доход. Доберман наслаждался своим величием. Он полагал, что является мозговым центром концерна, и отводил Марченко скромную роль технического исполнителя. Однако вскоре оказалось, что это не так. Анатолий Тимофеевич однажды спокойно сказал инженеру, который начал излагать новое техническое решение по наращиванию емкостей:

– Давид, мне надоели твои бредни, мы давно все делаем только на бумаге.

– Как на бумаге? – не понял Доберман.

– А так – заносим в приемно-сдаточный акт меньший объем резервуара, чем он есть на самом деле. Это и дешевле, и быстрей, чем твоя техника. Дела надо решать проще, как в Марьиной Роще, – добавил Паук.

Давид не мог перенести, что он низведен с пьедестала. Жажда реванша и неугомонный дух предпринимательства не давали ему покоя. Инженер начал обдумывать способ получения неучтенного пива и заинтересовал новыми возможностями Паука, который в действительности ценил и уважал своего компаньона. Анатолий Тимофеевич энергично взялся за дело, но рождение новой отрасли подпольного бизнеса задержалось из-за несчастья, постигшего Добермана.

Часть капитала Давид доверил своему дяде, который неожиданно был арестован как буржуазный националист. На Лубянке перепуганному старику предъявили обнаруженный при обыске на его квартире чемодан с деньгами и драгоценностями и обвинили не только в соучастии, но и в финансировании сионистской организации. Через час дядя раскололся и назвал племянника как владельца чемодана. Роль казначея и банкира сионистского заговора перешла к немедленно привлеченному к ответу Доберману. Он чистосердечно признался в нечестном происхождении капитала, сочинил правдоподобную версию о хищении и, не выдавая концерна, требовал справедливого суда и возмездия. Это не устраивало следствие, и оно заминало вопрос о посягательстве на социалистическую собственность. Давид упорствовал и не сознавался в получении средств от агентов международного сионизма. Затруднения следователей, пытавшихся сделать Добермана главарем и кормильцем организации, увеличивали буржуазные националисты, которые отмежевывались от племянника своего сообщника. «Преступления» друзей дяди Давида были реакцией на государственный антисемитизм послевоенных лет. Они стали гонимы и презираемы.

Пробудилась мировая скорбь по утраченной прародине. Многие ушли в личину обособленности и местечковой премудрости. Националисты на своих преступных сборищах листали Талмуд, вспоминали о праведниках и сокрушались падением нравов среди молодежи. Эти пожилые и религиозные евреи смотрели на развратника и пьяницу Добермана как на отступника от закона и веры и даже под лубянским давлением не хотели иметь с ним ничего общего. Однажды поколебавшийся дядя не давал больше никаких порочащих показаний. Для него Давид был голубоглазым мальчиком, которого он когда-то держал на руках, сыном его покойной сестры Розы, С Добермана сняли обвинение в участии в сионистской организации и осудили решением ОСО за восхваление американской техники по статье 58, пункт 10, часть I на десять лет лагерей. Одновременно он получил и десять лет по Указу о хищении социалистической собственности, но существо дела не разбиралось.

Доберман прибыл в лагерь больным и подавленным морально. Помимо следствия, его изнурили оказавшиеся невыносимо трудными этапы. Одним из немногих людей, от которых Давид на первых порах получил поддержку, был Василий. Студент немного подкормил инженера и помог оглядеться в лагере. Далее Доберман нашел свои пути сам. Начав получать посылки, он дал на лапу придурку-контролеру московский гостинец и определился на общие работы на строящийся пивной завод. Через неделю Давид был знаком с его директором Канатжаном Бальзаковичем Алибековым, а еще через неделю пивовар понял, какие возможности для обогащения открыл перед ним заключенный. На заводе Давида, который превратился в личного консультанта директора, сняли с общих работ, а в лагере, по рекомендации пивовара, перевели в категорию высших придурков. Он получил одежду первого срока, переселился в барак, где в просторной и чистой секции стояли всего четыре вагонки и имелась мебель, получил доступ в комнату для лагерной элиты в столовой и узнал скрытую дорогу в пекарню. Там избранным выдавался белый хлеб.

Для превращения пивного завода в предприятие по выпуску неучтенной продукции была необходима практическая помощь Паука, имевшего выход на людей и организации, которые могли нарастить танки для производства пива. Назвать имя Марченко директору завода Доберман не мог. Это было строго запрещено правилами, установленными в концерне. При нарушении запрета Давид лишатся доверия и терял страховой взнос. Время шло, и Доберман попадал в трудное положение. Алибеков ждал от него конкретных дел, а Давид тянул и отделывался обещаниями. Канатжан Бальзакович начинал охладевать к Давиду, и тот видел, что его ждет впереди Медный Рудник. Неожиданно пришло известие об амнистии, и Доберман вспомнил об освобождающемся Иголкине, которого уже давно перестал замечать, хотя Василий работал на том же объекте – на строительстве пивного завода.

– Студент, очень тебя прошу: когда вернешься в Москву, передай привет одному человеку, – обратился придурок к своему прежнему благодетелю.

– Не сомневайся, Давид, передам, – ответил ставший великодушным от предстоящей свободы Иголкин, но, поняв из дальнейших слов Добермана суть дела, поставил условие: – Я схожу по твоим адресам только в том случае, если получу объяснение, как Алибеков и ты собираетесь воровать пиво.

– Зачем тебе это знать? – поразился инженер.

– Из любопытства и из любви к замечательному горьковатому напитку с привкусом хмеля, – пошутил студент. Его действительно заинтересовала эта неведомая-и таинственная сфера человеческой деятельности.

Два дня Доберман находился в нерешительности, а на третий, поняв, что ему грозит не только Медный Рудник, но и барак усиленного режима (БУР), отважился посвятить Иголкина в свои тайны. Через час Давид оставил свои сомнения и увлекся. Они ходили по стройке, и Василий представлял, как из хаоса вырастают цеха, занимает свое место оборудование, снуют рабочие в белых халатах, готовятся пивное сусло и дрожжи, как в огромных стальных резервуарах, называемых танками, идут брожение, дображивание и созревание пива, как его осветляют на сепараторе и разливают по бочкам и бутылкам. Василий видел, что пива на розлив притекает больше, чем предусматривает мощность завода, и понимал, что этот излишек образуется в танках для главного брожения и в резервуарах для последующего дображивания и созревания пива.

– Неучтенное пиво, приносящее умным людям доход, делают наращенные танки! – с гордостью говорил Доберман. – Они бывают прямоугольной и цилиндрической формы и изготовляются из металла, который не подвергается коррозии при контакте с бродящим пивом, – алюминия, титана или коррозиестойкой стали. Я предпочитаю, – Доберман хитро улыбнулся, – углеродистую сталь. Этот материал нестоек и требует применения специального антикоррозионного покрытия, которое наносится на внутреннюю поверхность резервуара. Танки из углеродистой стали служат недолго. При их замене или капитальном ремонте всегда есть возможность произвести наращивание. Некоторые считают, – пренебрежительно заметил Давид, – что не нужны никакие инженерные решения и всего можно достичь бумажным путем. Какие несерьезные люди! Пижоны! Что они будут делать, если в цех поступит стандартное оборудование для производства пива, изготовленное на заводе «Красная Бавария» и имеющее технические паспорта? Хотел бы я на них посмотреть. – Василий не понял, что в данном случае имеет в виду Доберман. Остальное было ясно.

Студент увлекся в не меньшей степени, чем инженер. Он видел, как стоящие в бродильном цехе огромные цилиндрические резервуары из углеродистой стали, похожие на железнодорожные цистерны, по мановению руки Давида удлиняются, как часть созревшего жигулевского пива уходит из них на сепаратор для осветления и как прозрачный желтоватый напиток заполняет бочки, отмеченные непонятными для постороннего взгляда неприметными крестиками. В них плескалось неучтенное пиво, которое сделали для умных людей наращенные танки. Бочки сами собой катились к воротам завода, поднимались в воздух и устремлялись на запад вдогонку уходящему солнцу. Студент оседлал одну из них и после круга над Медным Рудником помчался на этом коне над казахстанскими степями, миновал Уральские горы и полетел над Великой русской равниной. Впереди появился столб нечистого воздуха. Василий погрузился в дымное марево. Это была Москва. Бочка стукнулась об асфальт. Иголкин оказался сидящим на тротуаре на углу улицы Горького и площади Пушкина, у кинотеатра «Центральный». Теперь на этом месте находится встроенный в здание газеты «Известия» вестибюль станции метро «Пушкинская». Бочка, лавируя между автомобилями, перекатилась через улицу Горького и исчезла в питейном заведении, прозванном «Пушкин-бар». Пивная находилась в доме, расположенном по улице Горького между выходящими на нее Большой Бронной и Тверским бульваром. Теперь там сквер. В пивную одна за другой влетали отставшие бочки с неприметными крестиками. Василий поднялся, стряхнул пыль с одежды и направился в «Пушкин-бар». Он удачно миновал швейцара, свернул налево, спустился по нескольким ступенькам и оказался в большом полутемном помещении, заставленном круглыми мраморными столиками и полном посетителей. Столики были не накрыты. Сидящие за ними люди недовольно шумели.

– Привезли жигулевское пиво! Потерпите немного, – объявил администратор.

В зале раздался вздох облегчения. Между столиками забегали официанты с немного недолитыми пенными кружками. Подавали и раков.

– Меченый, садись к нам! – услышал Василий и, испугавшись, что он раскрыт, стал закрывать номера на одежде. Человек СЕЕ-884 зря силился это сделать. Номеров было три, и рук не хватало.

– Садись, что стоишь? – последовало повторное приглашение. – Ты откуда, с высотки? – В строительстве храма науки – высотного здания Московского государственного университета имени М. И. Ломоносова на Ленинских горах – и, говорят, высотных зданий на Котельнической набережной, на Комсомольской и Смоленской площадях, площади Восстания и гостиницы «Украина», которые в те годы возводились в Москве, участвовали заключенные. Впрочем, номеров они не носили и человек, принявший Василия за строителя высотного здания, в этом ошибся.

– Я не с высотки, а с киносъемок, – нашелся Иголкин. – На «Мосфильме» готовят ленту про концлагерь.

– Зачем у тебя номера на одежде? Немцы выжигали номера на руке, – не успокаивался любопытный посетитель.

– Кинофильм про японский концлагерь, – объяснил самозваный артист.

– Когда наконец ты присоединишься к нам?

Василий принял приглашение и, чтобы скрыть номера, убрал ноги подальше под стол и прижался к спинке стула.

– Почему ты не пьешь пиво?

– Я без денег.

– Ерунда, мы угощаем, не стесняйся!

За пивом, которое оказалось не только свежим, но и неразбавленным, раками и приятным разговором время летело незаметно. Василий посмотрел на часы у соседа и пришел в ужас. На Медном Руднике начиналась вечерняя проверка.

«А вдруг мне припишут побег и намотают новый срок?» – подумал амнистированный преступник.

Сославшись на неотложные дела с киносъемками, он простился с компанией и устремился к выходу. У гардероба стояли двое. Это оказались директор «Пушкин-бара» и Доберман. Давид был в заграничном темно-синем костюме в полоску, его рыжеватые волосы блестели от бриолина. Директор смотрел на Давида преданным взглядом, и со словами: «Пеностойкость замечательная, прозрачность с блеском, цвет соответствует типу пива, аромат чистый, свежий и выраженный, вкус полный, чистый и гармоничный, а хмелевая горсть мягкая и слаженная», – пожимал ему руку. При расставании в лапе у Добермана оказался небольшой чемодан из крокодиловой кожи. Давид миновал швейцара и вышел на улицу. Этот известный на всю Москву вышибала склонился в поклоне. Василий догнал инженера на углу у Тверского бульвара.

– Давид, мы опаздываем к проверке, – напомнил Василий, стараясь не выдавать своего волнения.

– Нашел о чем беспокоиться. Закрой, а теперь открой глаза, – без всякого перерыва сказал Доберман. Василий последовал совету инженера.

Они стояли на прежнем месте в недостроенном бродильном цехе пивзавода на Медном Руднике. В нем возвышались ожидающие наращивания танки. На Давиде была лагерная одежда первого срока, на волосах не осталось следов бриолина. Чемоданчик из крокодиловой кожи исчез.

– Давид! Директор Алибеков и ты быстро прогорите на этих танках, – предостерег Василий.

– Мы? Никогда! – усмехнулся Доберман. – Согласно паспорту на изделие и приемно-сдаточному акту, танки останутся такими, какие они есть сейчас. А за лишний объем, который дает наращивание… – Давид махнул рукой. – Смотри! – Резервуары немного расширились. – …никто не отвечает. Мы про него ничего не знаем, и документы за нас.

– Но вас заложат директор «Пушкин-бара» или любой заведующий пивной палаткой, если их поймают на левом пиве!

– Директор? Никогда. Ему это невыгодно. Он подпадет под групповое хищение. Торгаши, с которыми имеет дело Алибеков, – народ тоже тертый. – Помолчав, Давид добавил: – Они могли бы расколоться на Лубянке, но это место не для них.

– Послушай, Доберман, – сказал Василий, – проект твой гениален, но сам ты редкое дерьмо. Недавно ты отказал в пайке хлеба и в махорке для передачи в БУР Роману. И не болтай, – прервал Иголкин начавшего оправдываться Давида, – на самом деле тебе на него начхать. Когда-нибудь сам побываешь в БУРе и тогда поймешь, что значит передача.

В БУР заключенные старались не попадать. Они содержались там на тюремном режиме, то есть находились все время, кроме рабочих часов, под замком, и были изолированы от зоны лагеря. Получение писем и посылок не разрешалось. Работы назначались самые тяжелые, а паек штрафной – 650 граммов черного хлеба и жидкая баланда. Наказание БУРом накладывалось за самые различные провинности – от дерзости надзирателю (была ли дерзость, определял он сам) до невыполнения нормы. Случалось, что решение об изоляции заключенного принимал кум, который знал о дурных наклонностях своих подопечных и хотел этой предупредительной мерой пресечь вынашиваемые тайные мысли о побеге или восстании в лагере. Роман Прокопенко, рабочий из Киева, попал в БУР за пение. Этот человек не мог не петь и пел всегда, хотя никто не понимал, откуда у него брались силы на это. Его звонкий и мелодичный голос, какой бывает только у украинцев, проникал в сердца слушателей, и людям казалось, что нечистый смрад барака сменяется на ласковый воздух Полтавщины. Прокопенко был родом из этих мест. Выступления Романа не нравились бандеровцам и начальнику лагпункта капитану Гусаку. Бандеровцы считали, что украинские песни положено петь только героям батальона «Нахтигаль», а капитан знал, что никаких песен в лагере ни петь, ни слушать не положено. Особенно опасную тональность, по мнению капитана, пение приобрело после прибытия на Медный Рудник итальянца Джузепе Вичини. Этот тридцатипятилетний механик сошел в 1951 году с борта своего судна в Ленинграде и попросил о предоставлении политического убежища. На родине он входил в ряды ультралевых. Органы быстро разобрались в сути дела и разоблачили Вичини, который был, не ведая об этом, агентом американской разведки. На Медном Руднике встретились две великие певчие цивилизации. Роман и Джузепе подружились. Один из них дополнил свой репертуар неаполитанскими песнями, а другой – украинскими. Они любили петь дуэтом, преодолевая в песне языковой барьер.

Незаметно приблизившись к Прокопенко, который сидел на вагонке и тихо мурлыкал себе под нос неаполитанскую песенку, Гусак произнес:

– Значит, опять поешь не по-русски?

– Пою не по-русски, – согласился Роман, поднявшись, как и положено, перед гражданином начальником.

– Теперь будешь петь в БУРе, – сказал капитан ласково, словно определяя заключенного на блатную работу в пекарне. Украинский акцент тягучей речи Гусака ничем не отличался от акцента, с которым говорил Прокопенко, но казалось, что эти два существа прибыли на Землю из разных галактик.

Лагерники старались помочь своим товарищам, попавшим в БУР. Роман был для Василия человеком, которого он не мог оставить в беде. Неожиданно Иголкину представилась возможность сделать передачу Прокопенко. На это вызвался фельдшер, который скоро отправлялся в БУР. Василий шел по лагерю и думал, где можно быстро раздобыть хлеба и махорки. У него самого в этот момент никаких припасов не было. И тут его осенило: «Надо попросить у Давида!» Студент знал, что Доберман обязан Прокопенко, который в трудное для инженера время делился с ним посылками. Роман был широкий и щедрый человек. Он не прошел мимо забитого и голодного новичка.

– Давид, дай хлеба и махры для Ромы. Он угодил в БУР! – сказал Василий, ворвавшись в секцию барака, где помещались придурки. Работающий дневальным плотный бандеровец, в обязанности которого входила функция вышибалы, хотел было выпроводить пришельца, но, узнав студента, отошел. Доберман сидел на табуретке и уплетал всухомятку здоровый ломоть белого хлеба, густо намазанный абрикосовым джемом. Белый хлеб он добыл в пекарне, а джем купил по расчетной книжке в ларьке. Этот продукт всегда стоял на прилавке. Работяги его не брали, предпочитая потратить свои небольшие средства на хлеб и махорку. На расчетную книжку заключенного для покупок в ларьке переводилось в месяц не более 19 рублей 70 копеек. Нечистая кожа на веснушчатом лице Давида лоснилась от жира.

– Кто такой Рома? – невнятно спросил инженер, продолжая жевать.

– Как кто? Ты же с ним на одной вагонке валялся! – задохнулся от возмущения Василий.

– Ах, этот. Надо поменьше петь и свое иметь, – произнес Давид и, довольный шуткой, залился смехом. Его лупоглазое лицо выражало восторг, а большие голубые глаза навыкате от избытка чувств еще больше вылезли из орбит. В своем равнодушии к чужой боли и самодовольстве Доберман был омерзителен.

Иголкин понял, что если он еще на секунду задержится в секции, то ударит инженера, и бросился к выходу. Две пайки хлеба и пачку махорки ему дали работяги безвозмездно.

– Я держу слово, – продолжил Василий свой разговор с Давидом на пивзаводе. – Давай твой адрес. Не бойся, к куму не хожу!

Василий получил адреса и явки, по которым через вторых лиц следовало выйти на Анатолия Тимофеевича Марченко, и запомнил текст сообщения для главы концерна. В этот день Доберман через Канатжана Бальзаковича отправил письмо в Москву. Он уведомлял Паука о предстоящем визите студента. Письмо было написано в иносказательной форме и адресовано вовсе не Марченко. Призраки Медного Рудника и БУРа отступили от Давида.