Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

Татьяна повиновалась и победила страх. Она решилась начать говорить. Слова были готовы сорваться с уст. В них не было больше обиды и озлобления. Все стало простым и ясным. Они владели бесценным даром любви. Их жизнь принадлежала этому чувству. Все остальное рядом с ним было недостойным, мелким и жалким.

«Вася, вернись в Царство нашей Любви! Мы будем жить в ее сиянии. Это наша вселенная, радость и мечтания. Нет больше ничего на свете!» – хотела позвать балерина. Внезапно она вспомнила его отчужденные глаза, которые так часто видела в последние два месяца. «Василий лгал, когда уверял: «Человек, которого вы полюбите, будет счастливей всех королей». Он и меня и себя обманывал, – промелькнуло в сознании. – Ему не нужна моя любовь. – Ей представился облик ушедшего в себя Василия. – Он со мной не считается! Мне нет места в его душе и сердце! Так было, и так будет всегда! Ничего не изменится! Мамочка права тысячу раз!»

У Татьяны померкло в глазах. Показалось, что, еще повинуясь студенту, она бросается в воду. Пришло ощущение полета и падения. Приближалась поверхность реки. Боковым зрением она увидела, как мелькнули холмы Звенигорода, затем ее обдало холодом. Холод не проходил. Она оказалась не в чистой воде Москвы-реки, а в отвратительной тине лагеря. Несколько женщин барахтались в этой грязи и извергали проклятия. Балерина включилась в бессмысленную ссору, вспыхнувшую между лагерницами. Ее засосала трясина прошлого. Как и другие, она металась, выкрикивала грязные слова и задыхалась в бессильной злобе отчаяния.

Иголкину казалось, что он очутился на концерте на Медном Руднике. На сцене была не изящная и целомудренная балерина, его недоступная мечта, а остервенелая и похабная лагерница, утратившая остатки совести и потерявшая всякий стыд. Нос у Татьяны удлинился. Лицо стало некрасивым. На Василия лился поток лагерной брани.

Автор позволит себе отступление. Матерная и лагерная брань соотносятся между собой примерно так же, как доброе старое привидение с чудовищами из современных фильмов ужасов. Человек, не побывавший в лагерях, об этом не догадывается. Недавно во вполне приличное московское общество пришла мода на мат. Что делать, мода капризна, своенравна и непредсказуема. Мат звучал во время застолий, в компаниях. Хорошенькие женщины, жеманясь и кокетничая, произносили бранные слова. Мужчины не делали пропусков в анекдотах. Все выходили за грань дозволенного и наслаждались сладостью греха. Милые, веселящиеся люди не ведали, что из слов, которыми они так беспечно играли. как из кирпичиков, создан чудовищный фольклор. Эта словесность впитала в себя самое грязное и отвратительное, что есть в человеке: цинизм, богохульство, разврат, рабство, предательство, жажду крови, подлость, насилие, примитивность остервенелого зверя – весь позор лагерей.

После уроков Светланы Иголкин до отвращения ненавидел и всеми силами изгонял из себя лагерную брань. Студент выбирался на берег из мерзости прошлого. Теперь на него из любимых уст лился мутный поток. Татьяна не только извергала проклятия, но и била Василия по лицу. Он не отворачивался и не защищался. Из разбитых губ текла кровь. Намечался синяк под глазом. Боль не чувствовалась. Осквернялось все святое, рушилось царство любви, все катилось в пропасть. К Иголкину пришло охватившее его вчера бессилие. Перед глазами все плыло, бежали фиолетовые полосы. Он не мог остановить балерину и удержать от позора. Не говорил он и самого главного, что любит Татьяну, будет любить и никогда не сможет выкинуть ее из сердца.

Балерина возвратилась в свое прежнее прекрасное обличье. Она перестала наносить удары и смолкла, а потом подняла взор на студента и сказала усталым голосом:

– Вася, куда ты меня завел? – и продолжала с презрением: – Ты заманил меня в Царство Любви и бросил. Обменял на пустые мечты. Ничтожество, ты не умеешь любить! Ты предатель! Проклинаю тот день, когда мы встретились! Запомни, что я тебя ненавижу! Уходи и не ищи встреч со мной. Сил моих нет на тебя смотреть, – добавила она, словно просила о милости.

Вечером Василий был в церкви апостола Филиппа у Арбатских ворот в Филипповском переулке. Раньше туда ходила его бабушка, попадья Мария. Он молился. Настоящих слов молитвы студент точно не знал, но молитва была настоящей. Он просил небо дать ему силы скорее забыть балерину. Своей вины перед этой женщиной Иголкин не сознавал. Лицо Василия было разбито, но на это никто не обращал внимания. Витька Рычаг без пахана Ванечки и поредевшая блатная гвардия еще продолжали свой марш по Москве. На город накатывались волны насилия. Их грязная пена обдавала людей.

Покинув церковь, Василий долго ходил по вечерним улицам. Где-то во дворе играла радиола:

 
Тает луч забытого заката,
Синевой окутаны цветы,
Где же ты, желанная когда-то,
Где во мне будившая мечты?

Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный, серый вечер
Мне так хочется любить!
 

Это было окончание романса «Только раз бывают в жизни встречи». Его изумительно исполняла Изабелла Юрьева.

Василий забрел на Тверской бульвар и остановился на аллее около витрин для прессы недалеко от памятника Пушкину. В газете «Комсомольская правда», которая была вывешена в тот день, стояло число – 15 августа 1953 года.

Эпилог
Тридцать лет спустя

Балерина так и не побывала с Василием в Звенигороде. Через много лет после разрыва со студентом она впервые приехала в этот город с другим человеком, который был ее мужем. Татьяна его не любила, но ценила и берегла. Муж обеспечил супруге полный достаток и не выходил из-под каблука. Она вспомнила музыку слов Василия, узнала синюю даль лесов, чистую журчащую реку и почувствовала прелесть храмов и древних монастырских стен. Татьяну охватила острая тоска по безвозвратно ушедшей молодости и своей единственной и утерянной любви. Но это длилось только секунду. Балерина сама выбрала свой путь и не жалела об этом.

Студент и балерина продолжали жить в старой Москве, но случай никогда не сводил их на улицах. Прошли годы. Иголкин вырвался из чада коммунальной квартиры и переехал с семьей на окраину. Он полюбил свое новое гнездо, но возненавидел район, в котором оно находилось, безликий и унылый. Ему казалось, что он живет в чужом и враждебном городе. Каждая поездка в центр Москвы превращалась в праздник. Бывая там по делам, он не отказывал себе в удовольствии побродить по улицам.

Однажды в конце июньского дня Василий увидел Татьяну. Случилось это на Пионерском пруду[33]33
  До 1932 года Патриаршие пруды.


[Закрыть], около памятника Крылову. Балерина несла свое удивительно стройное тело с достоинством знатной матроны. Была богато и со вкусом одета. На холеном лице застыла надменная улыбка. Время не тронуло ее красоты. Изменился лишь облик. Татьяна стала больше походить на мать, взяв от нее спокойствие, холодность и невозмутимость.

Василий подошел к своей балерине. Она взглянула на него так, как смотрят на хорошего знакомого, но абсолютно безразличного человека. Завязался разговор.

– Таня, как ты живешь? Ты актриса? – начал Василий.

– Кончила институт театра, но ни в какую труппу не поступала. Впрочем, один раз снималась в кино. Все это мне не надо. Я замужем.

Дальше она взяла нить разговора в свои руки:

– Я слышала, что ты женился на женщине с ребенком. – Балерина говорила тоном, который появляется у дочерей Евы, когда они хотят напомнить о недостатках своих сестер.

– Мне повезло. У меня сразу появился большой сын, – улыбнулся Василий.

Татьяна продолжала:

– Я знаю, что ты закончил медицинский институт. Рада за тебя.

– Спасибо, Таня, на добром слове.

Судя по следующему вопросу, балерина больше ничего не слышала о студенте:

– Ты врач какой специальности и где работаешь? Надеюсь, ты не хирург? Я вижу, что тебе не сладко, – добавила она.

Вид у Василия действительно был помятый. Он был одет в хороший, но давно не глаженный костюм и плохо выбрит. На лице лежала усталость. Год назад Иголкин потерял жену. Не стало его доброй волшебницы. Вместе с незамолкающим горем пришли мелкие житейские невзгоды. Ухаживать за Василием стало некому.

– Врача из меня не получилось, Таня. Я – профессор и занимаюсь наукой. – Чтобы предотвратить вопросы, на которые не хотелось отвечать, и закончить ненужный разговор, Иголкин протянул балерине свою визитную карточку: – Возьми, Таня! Здесь все написано про мою работу. Имеются служебный и домашний телефоны. Может быть, пригодятся.

Татьяна рассматривала визитку. К докторской степени и профессорскому званию Иголкина прибавлялись несколько экзотических титулов вроде «Почетный магистр королевского научного общества» и «Член международного комитета «Биосфера».

Профессор Иголкин не стал пророком в своем отечестве, но был признан мировой научной общиной. Он переписывался с иностранными коллегами. Серьезные зарубежные журналы нередко печатали его статьи. Словом, бывший лагерник пошел по стопам профессора – пособника мировой буржуазии, которого встретил когда-то на Медном Руднике. Для Василия вся эта дребедень не имела никакой цены. Он понимал, что не сделал в науке то, что мог и хотел. Иголкин проиграл свой бой и больше не надеялся свершить задуманное.

Неосведомленного человека визитка впечатляла. Татьяна преобразилась. Василий узнал свою балерину, которая затаив дыхание смотрела на созданного ее воображением героя. Все было как в вагоне поезда, мчавшегося в желанную Москву.

– Вася, я не ошиблась в тебе! Ты сильный, умный и мужественный! Ты настоящий мужчина! Мне так хорошо от того, что ты сделал карьеру! – Она смотрела на него восторженными и счастливыми глазами. Неожиданно балерина деловито добавила: – Интересно, сколько ты зарабатываешь и часто ли бываешь за границей?

Василий не понял, ищет ли она оправдания себе за ошибку молодости, когда захотела стать героиней красивой, но никому не нужной песни, или же радуется его успеху. Хотелось думать о последнем. Он не стал огорчать свою милую балерину. Спасти могла только ложь:

– Денег у меня навалом, а поездки за границу замучили. Недавно с трудом отказался от командировки на научный конгресс в Рим.

Василий солгал Татьяне первый и последний раз в жизни. В действительности профессорская зарплата не обеспечивала достатка, заграница для него была закрыта. Иголкин был невыездной. Его доклад на конгрессе в Риме читал академик Феликс Ерш.

– У меня есть взрослый сын, – неожиданно сказала Татьяна, – но он не твой, зовут его не Вася. – В словах балерины Василию послышался укор. Он не ответил.

Татьяна дала свой новый телефон. Адрес не изменился. Они обещали звонить друг другу, договорились обязательно повидаться и расстались.

Иголкин сделал несколько шагов и почувствовал волнение за спиной. Он обернулся и встретил любимые глаза, наполненные слезами и болью. Василий бросился к Татьяне. Через секунду они стояли рядом, не в силах шевельнуться. Весь мир для них был заключен в лицах друг друга. Василий светло улыбался. Из глаз Татьяны катились слезы, но они не вызывались больше страданием. В те дни в Москве опять был тополиный пух. Кругом садились нежные пушинки. Они шептали:

– Родной, любимый! Ты дал мне счастье… – Татьяна слышала свой голос. Василий понимал слова пушинок.

– Вася, поцелуй меня еще раз, – сказала балерина чуть слышно. Она открывала свое сердце второй раз в жизни, и опять для него.

Василий вздрогнул. Он был один на свете и страшился тоски одиночества и мрака надвигающейся старости. В душе шевельнулась надежда. «Все же я приклоню свою голову! – Но через секунду мечты угасли. – Нет, это невозможно. Татьяна не понимает, кто я на самом деле. Вот если бы снова оказаться в вагоне и начать жизнь сначала!» Стараясь казаться спокойным, он ответил:

– Таня, любимая, не надо! Нас иссушило время. Любовь теперь не наша. Ее взял тополь. Он сохранит воспоминания. Пушинки все расскажут людям о балерине Тане и студенте Васе. А нам пора. Иди, родная!

Они разошлись и больше не оборачивались. Бывший студент и бывшая балерина больше не встречались и не звонили друг другу. Но они помнили о счастье, которое не удержали, помнили о нем всю оставшуюся жизнь. Они хотели, чтобы вагон, уносящий их из Медного Ада, остался в дороге и никогда не пришел бы в Москву.

Василий до позднего вечера бродил по городу. Радиола не играла на московских двориках. Молодежь 80-х годов не знала романсов Изабеллы Юрьевой. Из окон домов доносились звуки рок-музыки. Они не трогали сердце Василия, но будили тоску. В душе Иголкина поднималось чувство своей ненужности. К нему привязался мотив слюнявой блатной песни. Ее слезливую тоску он не признавал. Иголкин повидал на своем веку паханов Ванечек и понимал, что стоит за блатным умилением. Слова и куплеты Василий помнил не точно и не все:

 
Ты ушла как в несказанной сказке,
Ты ушла, развеялась как дым.
Я остался тосковать с баяном,
Потому что я теперь один…

Приморили, суки, приморили,
Погубили молодость мою,
Золотые кудри поседели,
Я у края пропасти стою…
 

Последний раз он слышал эту песню в поезде, когда возвращался с балериной в Москву. Теперь его русые волосы были наполовину седыми.

В газете «Правда», которая в тот день продавалась в киоске на Пионерских прудах, стояло число – 15 июня 1984 года.