Текст книги "Песнь молодости"

Автор книги: Ян Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Глава тридцать четвертая

Вечером 8 декабря 1935 года начались мощные студенческие волнения, вошедшие в историю как «Движение 9 декабря»[137]137
  «Движение 9 декабря» – антияпонская студенческая демонстрация в Пекине в 1935 году.


[Закрыть].

Но Дао-цзин свалилась с ног. С высокой температурой она лежала в забытьи в опрятной комнатке общежития, куда недавно переехала. Вокруг топившейся печки сидели Сюй Хуэй, Сяо-янь и Хоу Жуй и тихо беседовали.

– Когда она заболела? Врач был? – спросила Сюй Хуэй у Сяо-янь.

– Был. Сказал, что сильная простуда. Она за эти два дня переутомилась, день и ночь на ногах: всюду бегала, беседовала с людьми, организовывала борьбу с реакционно настроенными студентами, ничего не ела – вот организм и не выдержал, – ответила Сяо-янь.

– Да, она переутомилась, – покачал головой Хоу Жуй.

– Надо следить за ней, – тревожно проговорила Сюй Хуэй, глядя на Дао-цзин.

Дао-цзин проснулась и с трудом посмотрела на своих товарищей.

– Когда вы пришли – я не заметила. Сюй Хуэй, на завтра все готово? Никаких изменений?

– Никаких, – наклонившись к больной, ответила Сюй Хуэй. – Тебе нельзя волноваться. Хоу Жуй, как ты думаешь, сколько студентов пойдет завтра на демонстрацию?

– Трудно сказать. Сегодня вечером и завтра утром будем продолжать агитацию. По-моему, человек двести-триста наберется.

Дао-цзин приподнялась на кровати и в волнении произнесла:

– Сюй Хуэй, стоит только начать, как все взорвется словно вулкан. Масса людей пойдет!

– Тебе же говорили, иго нельзя волноваться! Зачем поднялась? – сердито сказала Сяо-янь, укладывая Дао-цзин обратно в постель.

– Обширен наш Север, но не осталось ни клочка земли, не занятого японцами, – обратилась Сюй Хуэй к присутствующим. – Мы об этом скажем завтра в манифесте. Он отразит антияпонские настроения широких масс народа. Ассоциация учла их требования и выступила с лозунгом организовать демонстрацию. Правильно? Ну, мне пора идти. Сяо-янь, идем со мной, но потом ты вернешься: нужно посмотреть за больной. А ты, Дао-цзин, лежи и не вставай. Завтра я опять приду. Да, между прочим, Цзян Хуа просил передать тебе, что он зайдет после демонстрации. Наберись терпения!..

Сяо-янь и Хоу Жуй поправили одеяло, налили воды и, подбросив угля в печку, ушли.

«Он придет завтра!» – радостно подумала Дао-цзин и задремала. Ведь они не встречались после той памятной ночи.

Вскоре вернулась Сяо-янь и заботливо склонилась над Дао-цзин.

Едва рассвело, она была уже на ногах и стала одеваться, боясь сделать лишнее движение, чтобы не разбудить подругу. Но Дао-цзин тоже проснулась, с трудом села в кровати и зажгла свет. Сяо-янь бросилась к ней:

– Не выдумывай! Ты вся горишь!

Дао-цзин улыбнулась и потянулась за одеждой.

– Пустяки. Жар спал. Мне полегчало. Похожу – и станет еще лучше.

Сяо-янь покраснела от волнения и схватила Дао-цзин за руку:

– Дао-цзин! Сюй Хуэй просила меня смотреть за тобой. Я перед ней в ответе. Ты никуда не пойдешь!

– Ты в ответе перед Сюй Хуэй, а я перед кем? Не надо обо мне беспокоиться. – Дао-цзин торопливо ополоснула лицо и причесалась. – Сяо-янь, хорошая моя, не сердись. Дел много, как же тут усидишь на месте? Лучше идти. Нельзя нам с тобой сидеть сложа руки в этот великий день.

Продолжая разговаривать, Дао-цзин увлекла за собой Сяо-янь на улицу.

Было еще темно и холодно. Дул сухой колючий ветер. Ослабевшая Дао-цзин покачнулась и упала. Сяо-янь подхватила ее и потащила обратно домой. Но Дао-цзин быстро пришла в себя.

– Дао-цзин, иди ложись в постель! Не беспокойся, я все сделаю за тебя! Если я пролью кровь, то это будет и твоя кровь… – со слезами на глазах уговаривала ее Ван Сяо-янь.

Дао-цзин облокотилась на ее плечо и что-то хотела сказать. В предрассветной тиши вдруг отчетливо послышалась песня – суровая и торжественная. Казалось, что она исходит из самого сердца земли и несет необычайную силу людям. Дао-цзин и Сяо-янь повернулись в ту сторону, откуда доносилось пение, и прислушались, застыв в строгом молчании:

 
Кто рабства не хочет,
Кто хочет свободы – вставай!..
В решительный бой
Сыновей
Собирает Китай…
 

Песня не была для них новой, но на рассвете, перед предстоящей им яростной схваткой, она прозвучала совсем по-новому – величественно и сильно. Кровь вскипела в жилах. Это призыв к штурму, к борьбе! Дао-цзин выпустила из рук плечо подруги и взволнованно сказала:

– Иди скорее! Жду от вас добрых вестей!..

Весь день она пролежала в кровати, не сомкнув глаз. Временами она напрягала слух. На улице ей чудились людской говор и мощные призывы, сливавшиеся с бурными порывами ветра. Казалось, что они приходят из другого мира и сотрясают ее комнатку, заставляя сердце биться учащеннее.

Наконец стемнело. За окном продолжал завывать ветер. Мела поземка. Дао-цзин съежилась под одеялом и заснула, устав от томительного ожидания. Холодный сквозняк заставил ее открыть глаза и зажечь свет. Перед кроватью стояли, дрожа всем телом, Ли Хуай-ин и Ван Сяо-янь.

– Вернулись! Ну, как там? – хватая их за руки и пытаясь сесть, взволнованно спросила Дао-цзин.

– Л-лежи! Мы… мы з-з-замерзли! – еле выговорили девушки.

Их лица посинели, а волосы обледенели. Шуба на Ли Хуай-ин стояла коробом. Но настроение у обеих, особенно у Ли Хуай-ин, было необычайно приподнятым.

– Расскажите, как все было? Не томите! – Дао-цзин сняла с себя куртку и протянула ее Ли Хуай-ин: – На, надень скорее. Твоя шуба стала куском льда.

Та внезапно бросилась на шею к Дао-цзин.

– Сколько лет я бродила в потемках и лишь сегодня поняла, как должен жить человек! – смеясь и плача, сказала она.

Ван Сяо-янь оттащила ее со словами:

– Хуэй-ин, ты что это? Мы же должны поздравлять друг друга!

Дао-цзин, забыв про болезнь, вскочила. Легко одетая, она стояла посреди холодной комнаты и пожимала руки своим подругам:

– Как же вам досталось! Идите скорее к себе, переоденьтесь! Я буду вас ждать.

Лед на волосах Сяо-янь и Ли Хуай-ин растаял, и вода потекла им на лицо.

– Ложись сию же минуту! – подталкивая Дао-цзин, сказала озябшая Ван Сяо-янь. – У тебя жар! А за нас не волнуйся. Нас на Ванфуцзине полицейские облили из пожарной кишки, и то ничего. Мы скоро придем.

– Вы Сюй Хуэй видели? Как она?

– Уже вернулась. Скоро тоже придет к тебе. А почему ты не спрашиваешь про Цзян Хуа? Ты должна беспокоиться и о нем! – оживилась Ван Сяо-янь.

Но Дао-цзин мимо ушей пропустила этот вопрос:

– Ладно. Иди-ка лучше переодевайся!

Лишь оставшись одна, Дао-цзин вспомнила про Цзян Хуа.

После той памятной ночи они не виделись вот уже целый месяц! Разлука есть разлука. Сколько тревожных мыслей несет она с собою! За это время Цзян Хуа удавалось через товарищей на словах передавать, что он жив-здоров и что, как только выберет время, навестит ее. Но день за днем прошло уже полмесяца, потом месяц, а Цзян Хуа не появлялся. «Пусть не приходит, лишь бы у него все было хорошо!» – думала Дао-цзин.

Вскоре вернулась успевшая переодеться Ван Сяо-янь. Ли Хуай-ин задерживалась. Сяо-янь не утерпела и стала подробно рассказывать о всех событиях этого необыкновенного дня подругам, которые не ходили на демонстрацию.

По ее словам, дело было так.

Ранним утром 9 декабря студенты Пекинского университета начали стекаться к воротам Дунчжаймынь[138]138
  Дунчжаймынь – ворота в стене, окружающей Пекинский университет.


[Закрыть]. Было холодно. Шарфы покрывались инеем, но молодой задор взял верх над морозом. Ли Хуай-ин пришла в роскошной меховой шубе и ботинках на высоких каблуках, вызвав немало удивленных взглядов, но это ее не смутило, и она звонким голосом крикнула:

– Товарищи! Покинем башню из слоновой кости! Выйдем из аудиторий! Все на борьбу в это опасное для нации время!

Ей дружно ответили. Пример Ли Хуай-ин подействовал и на тех, кто раньше колебался. Студенты гурьбой направились на Дунчананьцзе[139]139
  Дунчананьцзе – главный проспект Пекина.


[Закрыть]. Там уже волновалось море голов.

«Долой японский империализм!», «Долой движение за автономию и раздел нашей земли!», «Кровью проложим дорогу к жизни!» – неслись отовсюду страстные призывы, разрывая тишину древнего города.

Студенческая делегация направилась с петицией к властям. В петиции выдвигались шесть требований: первое – долой тайную дипломатию; второе – долой раздел территории страны; третье – гарантировать народу свободу слова, собраний и патриотических движений; четвертое – прекратить гражданскую войну в стране; пятое – прекратить аресты патриотов; шестое – немедленно освободить студентов, арестованных за патриотическую деятельность.

Требования были четкими и справедливыми, однако Сун Чжэ-юань[140]140
  Сун Чжэ-юань – махровый реакционер, бывший в то время председателем так называемого «правительства провинции Чахар».


[Закрыть] под каким-то предлогом отказался принять делегацию. Тогда началась грандиозная демонстрация.

Улицу заполнили колонны. Тесно сплоченными рядами шла молодежь, выкрикивая лозунги и разбрасывая листовки. К ней стихийно присоединялись рабочие, служащие, лоточники, рикши и даже домашние хозяйки. Прозревшие люди гневно кричали. Прекратилось движение транспорта. На пути демонстрантов встали солдаты и полицейские. Зловеще поблескивали штыки. В районе Сидань колонны были рассеяны угрозой применения оружия. Тотчас же вступили в действие связные, выделенные от каждого учебного заведения, и вскоре студенты, просочившись к центру окольными переулками, вновь собрались на улице неподалеку от Сиданьского пассажа и двинулись дальше. На улице Хугосы демонстранты остановились около университета «Фужэнь». В университет ворвался страстный призыв. Студенты побросали занятия, выбежали на улицу и влились в колонны. Демонстрация двинулась дальше, нарастая по дороге. Огромные массы людей запрудили Ванфуцзин и приближались к посольскому кварталу. Тут им опять преградили дорогу вооруженные до зубов солдаты и полицейские. Они пустили в ход пожарные брандспойты. В морозном воздухе над головами демонстрантов пронеслись струи ледяной воды. Впереди ощетинились штыки. Гоминдановцы решили любыми средствами разогнать патриотов, но в наступивших сумерках по-прежнему гремели лозунги. Студенты смело шли вперед. Тогда в ход были пущены сабли, плетки, дубинки, штыки. Полилась кровь, но люди не дрогнули.

Началась схватка с войсками. Выбившаяся из сил студентка оступилась и упала. На нее обрушились удары палачей. Обливаясь кровью, девушка продолжала кричать:

– Люди! Организуйтесь и вооружайтесь! Китайский народ, поднимайся на спасение Китая!

Борьба продолжалась до тех пор, пока зимнее солнце не скрылось за Сишаньскими горами и штаб демонстрации не отдал распоряжения разойтись во избежание дальнейших жертв.

Ван Сяо-янь достался по плечу удар дубинкой, а Ли Хуай-ин оказалась совершенно невредимой. Верткая, как обезьяна, она сновала в бурлящей толпе, взяв на себя роль разведчика. При виде полицейского с саблей она кричала: «Осторожно!» Упавших Ли Хуай-ин поднимала. Один раз полицейский замахнулся на нее рукояткой сабли, но она хладнокровно спросила: «Чего дерешься? Не видишь, мне здесь пройти надо!» Ее уверенный тон и дорогая шуба сбили того с толку. Когда подруги возвращались обратно, Ли Хуай-ин, поддерживая раненую Сюй Хуэй, с улыбкой сказала: «В сражении нужны и смелость и расчет».

– Сегодня я по-настоящему поверила в наш университет! – закончила свой рассказ Сяо-янь. – Я думала, что у нас уже не будет того подъема, который был «4 мая» и «18 сентября», но теперь думаю совсем по-другому. Да, когда мы проходили по улице Шатань, к демонстрации присоединилась еще большая группа студентов из университета. Борьба подняла всех.

Несмотря на то, что много юношей и девушек ушло ранним утром на сборный пункт, в университете осталось еще немало студентов. Они направились в аудитории, библиотеку, на спортплощадки. Когда основная колонна приближалась к университету, по указанию штаба подбежали связные и закричали: «Пекинский университет! Поднимайся!», «Друзья, возродим дух «4 мая»!» Словно искра пронеслась по общежитиям, аудиториям, лабораториям, библиотеке, стадиону. Отовсюду стали сбегаться студенты и собираться у ворот. Вскоре они присоединились к рядам борцов. А когда в колоннах стали кричать: «Приветствуем участие студентов Пекинского университета!» и «Пекинский университет, возрождай славные традиции «Движения 4 мая»!», Хоу Жуй побежал на стадион и ударил в колокол, которым обычно давали сигнал окончания занятий. Да, это было похоже на то, что пришел конец курсу Ху Ши: «Учебой спасай родину!»…

Вошла, прихрамывая, Сюй Хуэй. На ее лбу виднелись запекшиеся пятна крови. Не дав Дао-цзин и рта раскрыть, она подскочила к кровати:

– Ну как? Лучше? Температура еще есть?

Дао-цзин пожала ей руку:

– Сюй Хуэй, ты почему не пошла в больницу? Такие раны очень опасны.

– Ты волнуешься, как старенькая мама, – Сюй Хуэй заботливо поправила на ней одеяло и улыбнулась. – Не беспокойся. Легкие царапины. Стоит ли идти в больницу? Лучше расскажи, как твои дела.

– Хорошо. А потерь много? Кого арестовали?

– Двух студентов из педагогического серьезно ранили штыками. Много потерь и у нас. Еще не подсчитали. Арестовано… Пока только знаем, что арестовано свыше десяти человек.

– Что дальше намечено? – тревожно спросила Дао-цзин, внимательно глядя на Сюй Хуэй.

– Да. И я тоже об этом хотела спросить, – присоединилась Сяо-янь.

Сюй Хуэй выпрямилась, хотела налить себе чаю, но, заметив, что чайник пустой, покачала головой:

– Соседи тоже ходили на демонстрацию? Так ты и сидишь без капли воды? Да-а… Вы спрашиваете, что будем дальше делать? – Сюй Хуэй задумалась, потом улыбнулась. – Направлять студенческое движение в русло борьбы рабочих и крестьян! Вулкан уже действует! Пусть все зло и мрак сгорят в потоке его лавы!

Сюй Хуэй говорила так, будто произносила клятву.

Глава тридцать пятая

На третий день после демонстрации Дао-цзин стало лучше, хотя она все еще была очень слабой. Чтобы дать ей окончательно выздороветь, а также чтобы уберечь от врагов, Сюй Хуэй категорически запретила ей выходить на улицу. Дао-цзин пришлось отлеживаться и читать – она оказалась надолго оторванной от внешнего мира.

Цзян Хуа 9 декабря так и не пришел. Он появился лишь на третий день вечером.

Весь светясь радостью, потирая замерзшие руки, он ласково сказал:

– Теперь, наверное, ничто не помешает нам быть вместе… целый месяц.

– Правда? – не веря себе, спросила Дао-цзин и положила свою руку в его большую ладонь. – Это правда, Цзян Хуа? Но как ты плохо выглядишь! Уж не заболел ли? – встревожилась Дао-цзин.

– Нет, нет, не заболел. А ты как? – улыбнулся Цзян Хуа и прилег на кровать.

Дао-цзин с беспокойством посмотрела на него:

– Не может быть. Если бы у тебя было все в порядке, то не выглядел бы таким желтым. Попал в переплет?

Цзян Хуа навалился на подушку и устало закрыл глаза:

– Нет. Штаб демонстрации находился в кафе неподалеку от университета и не подвергся нападению. Но вчера вечером две сотни полицейских окружили Северо-Восточный университет и стали хватать руководителей демонстрации как раз в то время, когда мы были там. Но нам повезло: мы перемахнули через стену и ушли от погони. Было много снега, и когда я перелезал, то поскользнулся и свалился на какие-то доски у стены. Вот и ушибся.

– Чем спокойнее говорил Цзян Хуа, тем больше нервничала Дао-цзин:

– Дай-ка я посмотрю, где ты ушибся.

Но Цзян Хуа воспротивился:

– Не надо. Уже все прошло!

Он взял ее за руки и тихо спросил:

– Дао-цзин, ты знаешь, к чему привела демонстрация? В Бэйпине началась студенческая забастовка. На нее откликнулись студенты всей страны. Невзирая на невероятные трудности, нашей партии удалось зажечь факел борьбы среди студентов!

– Да, я знаю об этом. – Дао-цзин прижалась к лицу Цзян Хуа и перевела разговор на другую тему: – Ты устал? Мы так давно не виделись… Ты знаешь, что я сейчас хочу? Чтобы мы больше никогда, никогда не расставались!

Цзян Хуа в знак согласия кивнул головой. На его бледном лице появилась счастливая улыбка. Он медленно приподнял отяжелевшие веки и крепко сжал руки Дао-цзин:

– Дао-цзин, мне уже двадцать девять лет, и лишь сейчас я впервые полюбил… тебя. Ты так похожа на мою маму, поэтому я отдаю тебе свое сердце и любовь. Всеми силами хочу дать тебе радость и счастье… Но, прости, меня беспокоит, что я тебе даю очень мало.

– Ты ошибаешься. Разве мы не делим пополам и горести и радости? Как ты можешь думать, что я тобою недовольна? Неправильно! Я счастлива, как никогда. – Дао-цзин перевела дыхание, ее бледное лицо стало строгим, но потом опять потеплело: – Я часто думаю, что настанет день, когда осуществится моя мечта – стать достойным борцом за дело коммунизма. Кто вселил в меня эту мечту? Партия и ты тоже… Что значат все наши личные интересы? Ничего. Лишь бы продвигалось вперед наше дело, лишь бы народу была польза. – Она смущенно прижалась к нему. – Так ты все-таки сильно ушибся?

– Да нет, – медленно ответил Цзян Хуа, закрыв глаза. – На самом деле, нечего беспокоиться. Если бы серьезно, я бы сказал, – он рассмеялся. – Дао-цзин, ты еще не знаешь меня и считаешь, что я не способен ни на какие чувства. Верно? Но это же не так. Я люблю и помечтать.

– Вот не знала!

– Да, я всегда мечтал о тебе. Веришь? – он порывисто обнял и поцеловал Дао-цзин.

Она прижала голову Цзян Хуа к подушке и стала укачивать словно ребенка:

– Дорогой, я знаю тебя… Верю.

Цзян Хуа молча улыбался и держал в своих руках руку Дао-цзин, словно боялся, что ее у него отнимут.

– Какие стихи ты написала за эти дни? – спросил Цзян Хуа.

– Откуда ты знаешь, что я сочиняю стихи? – удивилась Дао-цзин.

– Не только знаю, но и читал.

«Не иначе как он читал стихи, написанные в память о Лу Цзя-чуане! – мелькнула догадка у Дао-цзин. – Он их, наверное, случайно нашел в книге». Дао-цзин покраснела и прижала его руки к своему лицу.

– Ты не удивляйся. Я не умею слагать стихи. Это было один раз написано ради него, ради твоего друга. Ты должен понять меня…

Цзян Хуа ничего не ответил. Выражение лица его было спокойно, взгляд был чистый и понимающий. Так мог вести себя лишь только настоящий друг. Спустя минуту Цзян Хуа тихо сказал:

– Дао-цзин, ты говоришь, что мы и радость и горе делим пополам. Не пойми меня превратно: я очень доволен, что ты умеешь писать стихи… Но поговорим о другом. Иного случая у нас не будет. Ты часто спрашивала о моей прошлой жизни, но я все не имел возможности рассказать. Хочешь, я расскажу сейчас. Хорошо? – Цзян Хуа глубоко вздохнул. – Мой отец был типографским рабочим и один содержал семью из шести человек. Вообще еле-еле сводили концы с концами. А когда отец оказывался безработным или когда задерживали жалованье, то мы сидели голодные. До сих пор забыть не могу, как я, двенадцатилетний мальчишка, плохо поступил по отношению к маме. В детстве я был страшным сорвиголовой. Однажды в каникулы – мы тогда жили в Шанхае – я убежал на улицу с приятелями. В то время мама родила сестренку, а папа был безработным и весь день ходил по городу в поисках работы. Мама лежала, и за ней некому было ухаживать. Она попросила меня, самого старшего, сходить к соседям и принести ей поесть. Но я как выскочил на улицу, так сразу же ввязался в игру, позабыв о ее просьбе. Мы побежали с ребятами на пристань. Наигравшись до упаду, я вернулся домой поздним вечером. Папа еще не приходил. Мама лежала на кровати вся в слезах. При тусклом свете лампы ее лицо показалось мне мертвенно-бледным. Братья и сестры вповалку спали на кровати. Мама ничего тогда не сказала, но мне врезалось в память печальное выражение ее лица. Я заплакал, поняв, что плохо поступил. Вот с тех пор я и изменился…

– Сегодня для тебя радостный день, и ты много говоришь. Отдохни немножко.

– А я не устал. Нам нужно о многом поговорить, – он улыбнулся. – Дао-цзин, не было бы партии, не был бы и я сегодня таким. Партия спасла меня. Она занялась моим воспитанием, когда я стал учеником на заводе. Я поступил в среднюю школу, созданную нашей партийной организацией.

– Твоя мать жива?

– Четыре года не имею о ней сведений. – Цзян Хуа умолк и посмотрел на Дао-цзин. – Почти все рассказал. Невесело на душе… Да, совсем забыл: Сюй Нина опять арестовали.

– Что ты говоришь! Ведь он уехал в Шэньси. Как же так?

– Он не уехал. Партия послала его в Северо-Восточный университет. Его арестовали в тот вечер, когда мы ушли от погони. Он спрятался в одном доме, но там его нашли…

* * *

Студенты Пекинского университета глубоко понимали опасность, нависшую над родиной после событий «Восемнадцатого сентября». Они перетерпели обман и принуждения, голод и скитания. Чтобы не бросать учебу, они четыре года, стиснув зубы, влачили рабскую полуголодную жизнь, «из милости» получая от администрации два раза в сутки отвратительное питание. Но 9 декабря они не поддались ни обману, ни угрозам властей и приняли участие в демонстрации. По возвращении в университет был разыгран фарс. Всех студентов собрали в актовом зале, и администрация стала поучать их: «Коллеги! Только что к нам в университет приходили японцы, спрашивали нас, можем ли мы обуздать вас? Если нет, то они сделают это сами! Мы им тут же ответили, что, разумеется, у нас достаточно своих сил». После этого лицемерного выступления на весь зал разорался начальник секретариата: «Мальчишки! Смерти не боитесь! Захотели с ружьями идти против японцев! Мы не будем всякую шваль держать в университете!» У выходов появились вооруженные полицейские. Студенты превратились в арестантов: никого в город не выпускали. Однако, невзирая на запугивания, патриотическое движение не прекратилось. Тогда через два дня – 11 декабря – в снежную ночь прибыл отряд полицейских и окружил университет. Обстановка накалилась. Цзян Хуа, Сюй Нин и члены партии – руководители студенческого движения в университете оставались на своих местах. Едва забрезжил рассвет, как прибыл новый отряд вооруженных полицейских. Они стали рыскать по общежитиям и хватать студентов прямо по списку, полученному от администрации и даже написанному на официальном бланке университета. Полицейские увезли с собой свыше тридцати человек. Начальник секретариата и руководитель кафедры военной подготовки тут же издали «приказ о чрезвычайном положении». Оставшиеся полицейские блокировали все выходы. В этих условиях студенческим вожакам, попавшим в черный список, нужно было как можно скорее скрыться. Цзян Хуа благополучно перебрался через стену, если не считать, что напоролся на гвоздь, а Сюй Нин попал в чей-то двор. Он пытался выбраться на улицу, но его заметил полицейский и выстрелил. Сбежались остальные полицейские. Хозяин дома – старик – и его молоденькая дочь, заслышав шум, в страхе выглянули во двор. Сюй Нин подбежал к старику:

– Папаша, спаси! Я студент.

Тот, хотя и был напуган, все же затолкал беглеца за ширму. Ворвавшиеся полицейские набросились на старика и девушку:

– Где этот человек? Показывай живее!

– Не знаем. Никого не видели, – отвечали те.

Один из полицейских закричал:

– Нечего прикидываться! Мы видели, как он сюда спрыгнул. Вон его следы! Вы что? Хотите к нам попасть за укрывательство коммунистического бандита? Если не укажешь, где он, ты, старый ублюдок, понесешь такое же наказание, как и этот бандит!

Старик и его дочь твердили:

– Никого не видели! Никого не видели! – у них дрожали колени.

Прятаться дальше Сюй Нин просто не мог. Он выпрямился во весь рост и тут же был схвачен.

* * *

Цзян Хуа прилег на подушку и спросил:

– Ты знаешь, кто возглавляет реакционеров в Северо-Восточном университете? Отец Ло Да-фана. Отец и сын пошли совсем разными путями. Ло Да-фан сейчас в Объединенной добровольческой армии Северо-Востока.

Дао-цзин стояла около кровати и смотрела на утомленное лицо уснувшего Цзян Хуа. Ведь только ради нее он промолчал о своем ушибе и проявил величайший такт, когда речь зашла о стихах, посвященных Лу Цзя-чуаню.

На халате Цзян Хуа было оторвано несколько пуговиц. Дао-цзин достала нитки и иголку. Из кармана халата выпал истрепанный клочок бумажки. Бросились в глаза четкие слова: «Дао-цзин, я перед тобой виноват; в третий раз нарушаю свое слово…»

– Лу дома? – раздался чей-то голос.

«Кто бы это мог быть?» – тревожно подумала Дао-цзин, опустив руки. Оказывается, пришел отец соседа – Жэнь Юй-гуя. Старик теперь стал связным горкома партии. Дао-цзин и обрадовалась и испугалась. Пожав руку, она пригласила старика в комнату:

– Что-нибудь случилось? Он ранен.

Старик кивнул головой и заботливо поглядел на спящего Цзян Хуа.

– Ранен? Когда? Товарищи ничего об этом не знают. Сегодня вечером будет важное собрание. Если он не сможет пойти, то я им передам. Серьезно ранен?

– Он не показывает рану. Говорит, что напоролся на гвоздь. По-моему, он потерял много крови и ослаб. Я его разбужу.

– Не надо. Я попрошу, чтобы ему разрешили несколько дней побыть у тебя, – старик направился к выходу.

– Подожди! Пойдем вместе, – окликнул старика проснувшийся Цзян Хуа. Он встал с кровати. – Прости, опять не сдержал слова. Ложись спать. Не жди. Я, вероятно, задержусь.

Дао-цзин молча проводила их и долго смотрела вслед, пока они не исчезли за углом.