Текст книги "Песнь молодости"

Автор книги: Ян Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Профессор У изумленно посмотрел на него, покраснел и залился громким смехом:

– Всему свое время. Я же не святой, чтобы с пеленок предвидеть ход мировых событий… Ладно, я не буду спорить с тобой. Ты ведь упрямый старик. А вот взять, к примеру, Хун-биня! Раньше он почитал Ху Ши, а теперь ненавидит его прагматизм, его лозунг «спасай родину учебой», его пресмыкательство перед империализмом. Разве заблуждавшимся возбраняется раскаиваться? Ха-ха! Мы, интеллигенты, говорим, но делать не умеем, а ты, старина, пожалуй, и говорить-то не умеешь!

Пока они спорили, Сяо-янь шепнула Дай Юю:

– Почему ты молчишь? Мы должны воздействовать на них.

Дай Юй взглянул на профессора У и с сожалением покачал головой:

– Такие люди ничего не стоят. Ну, мне пора идти. Сяо-янь, я еще зайду попозже. Есть о чем поговорить.

– Что ты… какой-то странный! – прошептала Сяо-янь, показывая глазами на профессора. – Это вовсе не плохой человек. Почему ты о нем так?

Дай Юй не ответил ей и распрощался с присутствующими.

Тетка Сяо-янь – директриса Динсяньской школы Ван Янь-вэнь – оттащила ее к чайному столику, усадила, радостно и в то же время с печалью в голосе стала говорить:

– Сяо-янь, я так рада за тебя! Судя по всему, он хороший человек. Но я почему-то боюсь его. Скажи мне, он тоже… опасный человек? Ты изменилась, стала как Линь Дао-цзин. Даже твой папа – и тот изменился… Я, я на самом деле боюсь… Через день-два собираюсь вернуться в Динсянь. Здесь у вас мне как-то неспокойно.

– Не волнуйся, тетя! – ласково посмотрела Сяо-янь в худое желтое лицо Ван Янь-вэнь. – Мы сумеем построить свою жизнь. Я давно хотела спросить тебя: ты все еще сердишься на Линь Дао-цзин? Не бойся ее. Она хорошая.

Глава двадцатая

В тот же вечер Дай Юй пришел опять и долго беседовал с Сяо-янь в ее комнате.

– Цзюнь-цай, – назвала его Сяо-янь настоящим именем, – по-моему, мама днем зря все это затеяла? – на ее нежном лице появился румянец. – Я, как и Линь Дао-цзин, терпеть не могу быть в ложном положении.

– Почему как Дао-цзин?

– Не скажу, – улыбнулась Сяо-янь. – Ты слышал что-нибудь о ней? Мы так и не виделись с тех пор, как она уехала. Уже два месяца. Я очень беспокоюсь, часто вспоминаю о ней.

Взяв на себя порученное ей задание, Дао-цзин переехала к Сестре Лю. Будучи связана работой, а также из-за близости Сяо-янь к Дай Юю Дао-цзин так и не встречалась с тех пор со своей лучшей подругой.

Дай Юй взял Сяо-янь за руки, погладил, и в его глазах что-то мелькнуло. Он кашлянул:

– Янь, я заметил, что ты беспокоишься о Линь Дао-цзин больше, чем обо мне. Однако ты, глупенькая, очень наивна. Боюсь, что она тебя давно позабыла.

– Что ты! – удивилась Сяо-янь. – Линь Дао-цзин? Просто она занята или, может быть, заболела.

По лицу Дай Юя пробежала загадочная улыбка. Он посмотрел на Сяо-янь, закурил и, затягиваясь дымом, сказал:

– Ты, говоришь, расспрашивала о ней и ничего не могла узнать? А вот мне вчера один товарищ рассказал о ней все. Ты, наверно, не поверишь, лучше уж я промолчу.

– Говори же, что случилось?! – оборвала его взволнованная Сяо-янь.

Дай Юй обнял ее и тихо сказал:

– Янь, хороший мой товарищ, поверь мне: Линь Дао-цзин – презренная изменница. Она обманула тебя!

– Неправда! Как ты мог поверить такой клевете?!

– Хочешь – верь, хочешь – нет. Это мне официально сказали товарищи из городского комитета партии. Разве ты не помнишь, как она говорила, когда жила у тебя, что ей надоела революционная работа?

Ван Сяо-янь горько разрыдалась, уронив голову на стол, будто получила известие о смерти своего лучшего друга.

– Не может быть!.. Нет и нет! Я не верю! – Она подняла голову и резким движением сняла очки. – Это клевета! Такой человек, как она, не способен на измену!.. Врешь ты! Врешь!

Дай Юй не на шутку встревожился:

– Успокойся, Янь! – стал гладить он Сяо-янь по плечам, продолжая бесстыдно лгать: – Дорогая моя, кто, кроме тебя, может быть ближе мне на свете? Я люблю тебя, искренне люблю всем сердцем. Разве мог бы я клеветать на твою лучшую подругу? Нет, мало у тебя еще опыта борьбы, не хватает теоретической подготовки. Ты не знаешь, что под пытками, угрозами и посулами врагов часто изменяют даже высокие партийные руководители. Так что же говорить про Линь Дао-цзин, которая к тому же из помещичьей семьи? Враги пригрозили ей, посулили что-нибудь – и налицо измена партии. Все это естественно.

– А ведь ты тоже из семьи крупных помещиков, – со слезами на глазах возмущенно сказала Сяо-янь. Ей было очень больно, как будто это он, Дай Юй, был виноват в измене подруги. Свое возмущение она излила на него.

Дай Юй повел себя осторожнее. Он помог Сяо-янь дойти до кровати и, прижавшись к ее побледневшему лицу, изобразил сожаление и испуг.

– Прости меня. Может быть, это и неправда… – говорил он медленно и тихо. – Как бы там ни было, наша революция делается не ею одной. Твой любимый – коммунист, ответственный работник бэйпинской организации. Разве ты не можешь заниматься революционной работой без Линь Дао-цзин?

– Цзюнь-цай! – вновь зарыдала Сяо-янь, привлекая его к себе. – Я забуду эту бессовестную женщину. Цзюнь-цай! Ты… Мы никогда не будем такими, как она!

Дай Юй побледнел как полотно. Перед такой искренностью и чистотой он, человек с мелкой и подлой душонкой, внутренне содрогнулся. Он лихорадочно курил. Несколько капель холодного пота с его лица скатились на мягкие черные волосы Сяо-янь.

Глава двадцать первая

«Я зову ее «мама» – так же, как звала незабвенную Линь Хун… Тогда на душе становится теплее, и я ощущаю новый прилив сил. Ей тридцать три года, она не на много старше меня.

Она худощава, с нездоровым цветом лица, ослабевшая и сгорбленная – все это от долгого сидения в тюрьме и зверских истязаний. Жизнь ее сложилась очень тяжело. Муж погиб, сын где-то затерялся, родных нет. Она совсем одна. Но когда бы я ни обратилась к ней, она всегда ласкова, спокойна и ровна. Она очень мало говорит о себе, немногословна. Официально мы – мать и дочь, и живем тем, что стираем и штопаем белье людям. Но это для отвода глаз. На самом же деле она – член райкома, а я – связная. Когда она передает мне важный и срочный документ, то в ее глазах светится ласка и уверенность; она по-матерински заботливо говорит: «Отнеси это белье господину Вану. Будь осторожна, не потеряй ничего». Каждый раз, когда я получаю задание отнести белье «господину Вану», у меня прибавляются силы, а ее взгляд как огонь жжет мне сердце и ведет за старые ворота дома, в котором мы живем. В такие минуты я мысленно говорю: «Дорогая мама, я обязательно выполню задание!» – писала в своем дневнике Линь Дао-цзин о Лю И-мэй – Сестре Лю.

«Наша работа ужасно трудная. Не хватает рук. Мне нужно и переписывать материалы, и разносить их, и стирать, и штопать, потому что у нас тяжелое положение с деньгами. Часто приходится писать и днем и ночью. Есть почти нечего. По ночам гудит голова, и в глазах идут круги. Мама всегда рядом со мной. Ее спокойный и ласковый взгляд и преждевременные морщины от переутомления заставляют меня забыть о голоде и усталости, и я с удвоенной энергией продолжаю работу. Я пишу, а мама проверяет. Глубокой ночью она устало разгибает спину, улыбаясь, наливает чашку кипятку и достает пару лепешек. Ту, которая побольше, она протягивает мне.

Да, мама часто остается голодной, стараясь накормить меня. Я пью кипяток, гляжу на ее изможденное лицо и возвращаю лепешку: «Мама, я сыта, а ты ничего не ела. Возьми!» – «Нет, ты ешь. Ты молода, тебе нужно набираться сил. Я за тебя в ответе перед партией». Мама! Дорогая моя мама!.. Преклоняюсь перед тобой!..

Мама проявляет заботу обо мне не только в житейских делах. Она еще больше беспокоится о моих взглядах на жизнь. Когда я начала работать, мне было очень трудно, хотя я и не сказала об этом Цзян Хуа. Мне нравится мечтать. Часто я вижу себя в Красной Армии или в горячих сражениях, там, где жизнь и борьба, а не обыденная работа. За годы испытаний я не преодолела еще этого недостатка. Поэтому такие мелочи, как переписка, рассылка материалов, стирка белья, не удовлетворяли и даже огорчали меня. Мама об этом догадывалась. И однажды ночью – я никогда не забуду эту ночь! – она по душам поговорила со мной. Тогда же я вспомнила про человека, образ которого запал мне в душу, которого я уже много лет люблю… Если он жив, если он не погиб от рук гнусных гоминдановских палачей, то я буду самой счастливой на свете. Но иногда мне кажется, что моим мечтам не суждено осуществиться и я, так же как мама, стану горемыкой-вдовой… Пишу эти строки, и мне хочется плакать. Если мне скажут, что он покоится на Юйхуа[122]122
  Юйхуа – холм в окрестностях Нанкина, место массовых расстрелов революционеров гоминдановцами.


[Закрыть], я готова век обливать слезами его могилу…»

Осенней ночью ветер шелестит старой бумагой на окнах. Луна висит высоко в небе. Яркий свет ее проникает через оконные щели и падает на оживленные лица Лю и Линь Дао-цзин. В эту прекрасную, чуть морозную ночь две подпольщицы долго не могут заснуть. Они тихо беседуют о работе и о личной жизни. Лю лежит на своей маленькой постели и, приподняв голову, спрашивает:

– Сю-лань (к этому времени Линь Дао-цзин переменила фамилию и имя на Чжан Сю-лань), ты мне обо всем рассказала, только про одно забыла: у тебя есть любимый?

Обычно словоохотливая, Дао-цзин сейчас долго молчит.

– И есть и нет… Мама, мне тяжело об этом говорить…

– А все же? Кто он?

Дао-цзин накинула кофту, сунула ноги в туфли. Лю молча наблюдала за ней. В лунном свете выделялось полное печали лицо Дао-цзин. Она подсела на кровать к Лю, сжала ее худые руки. Голос ее слегка дрогнул.

– Ты даже представить себе не сможешь… Лу… Лу Цзя-чуань! Я все это время жду его, но он…

Лю восприняла все так, как будто давно это знала:

– А-а, вот кто… Очень хороший товарищ! Когда же вы объяснились?

– Нет, мы не объяснялись… На словах не объяснялись. Я чувствую только, что он меня любит, поэтому и жду его… уже несколько лет. – На глазах Дао-цзин блеснули слезы. Она опустила голову и еще крепче сжала руки Лю. – Мама, скажи, он жив? Ты получала от него известия?

Лю откинулась на подушку и покачала головой. В душе у нее шла борьба: открыть ей правду или не открывать? Сказать – значит положить конец мечтам, ввергнуть человека в безграничное отчаяние. Как перенесет его это преданное сердце?

– Мама, я редко делюсь тем, что у меня на сердце. Я впервые встретила такого человека. Как увидела его, так он сразу показался мне давно-давно знакомым… – Лицо Дао-цзин зарделось, а в голосе слышалось нескрываемое волнение. Лю внимательно слушала, гладя ее руку. – Я поняла, что люблю Лу Цзя-чуаня, когда Юй Юн-цзэ сказал мне о его аресте.

Дао-цзин замолчала. Она говорила сегодня о чувствах, которые берегла три года.

Лю тоже безмолвствовала. Порыв холодного ветра проник в комнату через ветхую бумагу. Она укрыла Дао-цзин одеялом, выпустила ее руки и приподнялась.

– Дитя мое, я не могу больше скрывать от тебя. Лу Цзя-чуань погиб.

– Погиб?! – машинально повторила Дао-цзин и закрылась с головой.

Стало тихо. Лю зажгла свет, достала из старой ивовой плетеной корзинки том «Лучшие произведения древней литературы». Она раскрыла книжку и полистала потемневшие от времени страницы. Между ними оказалось несколько торопливо исписанных листков бумаги. Дао-цзин по-прежнему лежала, закрывшись с головой. Лю откинула с ее лица одеяло и тихо проговорила:

– Сю-лань, будь мужественна. Это его письмо тебе… Прости меня, что я сразу не передала.

Дао-цзин вскочила с кровати и широко раскрытыми глазами посмотрела на Лю:

– Он мне написал письмо?

– Да, – осторожно ответила Лю. – Это письмо принесли мне в сентябре прошлого года и просили передать тебе при удобном случае. В это время ты еще была в тюрьме. Вероятно, в тот же месяц Лу казнили в Нанкине. Я не знала, какие у тебя к нему чувства, поэтому решила не показывать тебе письмо, когда ты вышла на свободу.

Лю передала Дао-цзин бумагу, мелко исписанную карандашом. Дао-цзин бережно приняла ее в дрожащие руки. Она еще не прочитала ни строчки, но слезы уже капали на бумагу. Она собрала все свое мужество.

«Когда к тебе попадет это письмо, я верю, ты будешь моим настоящим товарищем. Хоть ты и в тюрьме, я часто мечтаю, что ты станешь передовым бойцом армии освобождения рабочего класса, станешь моим соратником, продолжателем дела нашей революции. Дня не проходит, чтобы во имя грядущей победы не лилась здесь наша кровь. Товарищ, дорогая Линь, победа не за горами. Тогда в Бэйпине мне удалось спастись: помог счастливый случай. Я еще несколько месяцев воевал. Для меня это было высшим счастьем. Но вот сейчас я живу последние дни. Меня это не печалит. Мне не жалко отдать свою жизнь за коммунизм, за мир и счастье родины и человечества. Когда ты будешь читать эти строки, я, наверное, уже буду на Юйхуа. Но я испытываю гордость, радость и счастье оттого, что нас миллионы, что на смену павшим придут новые бойцы, и в их рядах будешь и ты.

– Я кое-что слышал о тебе, твое письмо получил. Жаль, что нам не придется больше вместе работать. Последнее время мне очень хотелось рассказать тебе о своей любви. Нет, уж лучше не говорить об этом… Презренные палачи лишили счастья и нас и многих-многих других любящих друг друга людей. Линь, иди вперед! Будь крепка как сталь! Отомсти за нас! Не знай ни минуты отдыха в борьбе за дело коммунизма! Желаю тебе счастья. Твой верный друг…»

Глаза Дао-цзин были сухими, она словно окаменела, превратившись в прекрасную мраморную статую. Пусть он пал жертвою и его нет среди товарищей, она не будет сидеть сложа руки и все время лить слезы! Он оправдал славное звание коммуниста, он любил ее и в последнюю минуту своей жизни думал о ней!..

Несмотря на крушение надежд, Дао-цзин в эту печальную минуту была спокойна. «Такие люди не умирают!» – думала она, и это придавало ей силы.

Весь вечер следующего дня Дао-цзин сидела около кровати в глубоком раздумье. Слезы непроизвольно струились из ее глаз. Любила ли она кого-нибудь до Лу Цзя-чуаня? Нет и нет! Она гнала от себя прочь, как дурной сон, воспоминания о своем жалком, бесплодном чувстве к Юй Юн-цзэ. Любовь пришла к ней позднее, когда она стала старше, познала жизнь, повстречала достойного любви человека и собиралась отдать ему свое настоящее чувство. Но она даже не успела открыть его. Ее любимого арестовали, враги навеки разлучили их. Всегда, в самые опасные и тяжелые минуты, у нее перед глазами вставал его образ, он придавал ей мужество. День шел за днем, год за годом… И вот, наконец, она слышит: «Он погиб». «Я, наверное, уже буду на Юйхуа…» Какой это удар! Сердце Дао-цзин сжалось. Отомстить! Отомстить за Лу Цзя-чуаня и тысячи других товарищей, павших за дело революции! Отомстить за утраченное счастье!.. Дао-цзин резко встала, сжала руку стоявшей рядом Лю и посмотрела на нее покрасневшими глазами.

– Мама, разреши мне уехать в Советский район! Я возьму винтовку… Я не могу больше…

Лю села на кровать. Наступило долгое молчание.

– Сю-лань, есть еще одно письмо. Прочитай и его. Мне тоже пришлось многое пережить. – Лю достала из-за пазухи выцветшую бумажку.

Дао-цзин взяла ее и молча углубилась в чтение.

«Мэй-сян, мои предположения оправдались: сегодня вынесен приговор. Пишу последнее письмо. Не мучайся – тебе скоро родить. Трудно придется. Береги ребенка и следи за своим здоровьем. Готовься отомстить за меня!

Моя судьба была решена не сегодня. Я давно ожидал такого исхода. Меня ждет славная смерть. Мне не трудно. Даже наоборот: я чувствую безграничное удовлетворение, что до последнего вздоха боролся за дело пролетарской революции. Мэй-сян, ты верный и жизнерадостный товарищ. Давай не будем печалиться!

Одно только беспокоит меня: твоя горячность, стремление идти вперед, пренебрегая опасностями. Революция пройдет длительный, трудный и сложный путь. Отдай себя всю без остатка народу! Окунись с головой в трудности! Никоим образом не дрогни, не сорвись на необдуманные поступки из-за моей гибели!

Если ребенок будет мешать тебе, отдай его на воспитание. В память обо мне прошу тебя назвать нашего единственного ребенка Нянь Линь[123]123
  Нянь Линь в переводе означает: «Память о Лине».


[Закрыть].

Мои последние слова тебе: борись до победного конца! Закаляй себя и будь непреклонным большевиком! Смело заверши то, что не успел сделать я!

Вэнь-линь. 27 марта 1928 года».

В эту глухую ночь две женщины с одинаковыми судьбами делились воспоминаниями. Лю не скрывала слез.

– Вэнь-линь и теперь вдохновляет меня. С тех пор как он погиб и я прочитала это письмо, Сю-лань, меня перестали узнавать. Хотя я и вышла из рабочих, но раньше часто действовала неправильно, была заносчива, стремилась попасть в герои. После этого письма я образумилась и углубилась в работу. Через все опасности борьбы я пронесла его с собой, ибо оно зовет вперед. – Лю потушила лампу. – Сю-лань, мне пришлось очень много пережить, было так трудно… Погиб Вэнь-линь… Многих близких товарищей сегодня встречаешь на собрании, а завтра узнаешь, что их настигла рука палача. Ребенка мне пришлось отдать в семью одного рабочего-шанхайца. Организация была разгромлена, рабочий этот с семьей куда-то уехал. Так я и не могла найти его. Сколько раз ходила под видом странствующей торговки около того места, где жил мой малыш, пытаясь навести справки, но все напрасно…

Дао-цзин ожидала, что Лю будет плакать, но та осталась спокойной, будто речь шла о ком-то постороннем, а не о ней. Лишь губы слегка дрожали. Она хотела еще что-то добавить, но задумалась и только грустно улыбнулась. Наступило молчание.

Дао-цзин прижалась к Лю. Ее била дрожь. Она посмотрела на искаженное болью лицо своей новой матери и, охваченная глубоким волнением, спросила:

– Мама, как же ты жила все эти годы? С тех пор прошло семь лет!

К Лю вернулось самообладание.

– После гибели Вэнь-линя меня тоже арестовали. Ребенок родился в тюрьме. Три года заключения и пытки сильно надломили здоровье. Мне ведь всего тридцать три, хотя на вид можно дать и все пятьдесят, – она неожиданно улыбнулась. – А все-таки я еще, пожалуй, молода… Только не придется мне больше наслаждаться семейной жизнью. А ты, я надеюсь, будешь счастлива. – Лю стала строгой и суровой. Глядя прямо в глаза Дао-цзин, она продолжала: – Я хочу посоветовать тебе то же самое, что Вэнь-линь советовал мне: добросовестно и честно работай! Будь там, где ты нужна партии. Тебе не обязательно держать в руках винтовку, рази врага своим пером, своим умом и даже стиральной доской – она тоже оружие!

– Мама, успокойся! Я все поняла…

Глава двадцать вторая

Лю часто отлучалась. Дао-цзин оставалась дома, готовила еду, стирала, рассчитывалась с заказчиками.

Однажды после обеда Лю куда-то ушла. Дао-цзин переписала прокламацию и принялась разделывать тесто из кукурузной муки на пампушки, быстро сделала несколько штук и положила на плиту. Когда она умывала руки в тазике, за стенкой послышался стон и сердитый голос:

– Тьфу! Будь проклята такая жизнь!

Дао-цзин бросила полотенце и заторопилась в соседнюю комнатенку. Здесь, в полумраке, на кане около окна, лежал молодой человек с почерневшим лицом и длинными, отросшими волосами. У него были большие утомленные глаза, выдающиеся скулы, бескровные губы. При виде Дао-цзин он приподнялся и радостно заулыбался:

– Вы ко мне?

– Лежи, лежи. Что, болит? Пить хочешь? – участливо спрашивала Дао-цзин. Она налила из термоса чашку кипятка и дала больному. – Скоро будут готовы пампушки. Есть будешь? Отец ушел? Ничего… поправишься!

Минуту тому назад молодой человек бранился, а сейчас он не мог оторвать глаз от Дао-цзин; слезы капали на его грязную подушку.

– Сестрица, вы… вы… Я никогда не забуду вашей доброты!

Дао-цзин смутилась. Этот юноша, которому было не больше двадцати двух лет, назвал ее сестрой. Одинокий и больной, он как к родным привык к «матери и дочери», проявившим заботу о нем. Ему хотелось почаще видеть кого-нибудь из них, и он то стонал, то легонько стучал в стену, то, не вытерпев, просто звал их. И Дао-цзин всегда бежала к этому прикованному к постели человеку.

Лю и Дао-цзин снимали две комнатки в доме, где жили отец с сыном. Сын – безработный железнодорожник, отец – тоже бывший железнодорожный рабочий. Сейчас он занимался только поденной работой либо мелкой торговлей. Они влачили полуголодное существование.

Молодой рабочий – Жэнь Юй-гуй – служил кочегаром на Бэйпин-Ханькоуской дороге. Получив ожог ног, он несколько месяцев не мог ходить на работу, и поэтому администрация уволила его. Раны гноились, и юноша испытывал невероятные мучения.

Когда Лю и Дао-цзин переехали сюда, больной, голодный и заброшенный Жэнь Юй-гуй был еле жив. Но уже через какой-нибудь месяц благодаря стараниям женщин он стал поправляться. Несмотря на занятость, Лю или Дао-цзин топили ему печку, приносили горячую пищу. Отец обычно целый день не бывал дома, оставляя сыну только что-нибудь поесть, и Лю либо Дао-цзин разогревали больному пищу. Когда отцу нечего было оставить сыну, женщины кормили его, хотя и сами испытывали лишения. Дао-цзин приходилось больше заботиться о больном, так как она чаще оставалась дома, и поэтому не мудрено, что Жэнь Юй-гуй проникся к ней очень теплым чувством.

Дао-цзин посидела около Жэнь Юй-гуя и вернулась за пампушками. В это время пришла Лю.

– Какие новости? Принесла материалы? – спросила Дао-цзин.

Лю сняла старый темно-синий халат, переоделась, выпила воды.

– Мне только что передали, что Центральный Комитет опубликовал важный документ о текущем моменте. Но он еще не получен.

– Когда же он будет у нас? Так волнуешься… Ведь неизвестно, где сейчас Красная Армия… Мама, есть хочешь? Пампушки готовы. Кушай!

– Нет, я сыта. Что ты там завернула? – кивнула она на стол.

Дао-цзин смутилась:

– Это пампушки… на завтра.

Лю рассмеялась и лукаво посмотрела на Дао-цзин.

– Зачем хитришь? Ты хочешь отнести их Жэнь Юй-гую? Скажи-ка мне, а ты сама сыта? Да и мне оставила самые лучшие. Нет, тебе нужно есть. Тебе нужно заботиться о здоровье больше, чем мне…

Дао-цзин смущенно улыбнулась.

– Мама, надо же поделиться! Старый Жэнь каждый день приносит домой гроши. Мы должны помочь ему… ведь человек тяжело болен.

– Правильно! Сю-лань, ты поступаешь хорошо. Неси скорее. Но я не позволю больше морочить мне голову: ты и сама должна есть досыта. Да, кстати, не говори с ним о политике…

В этот момент из соседней комнаты донесся стон, и Дао-цзин заторопилась. Худой, словно спичка, слабый и больной юноша вызывал у нее материнское чувство.

Отец Жэнь Юй-гуя был странным человеком. Вначале он не обращал никакого внимания на Лю и Дао-цзин, хотя и жил рядом с ними. Целыми днями он ходил с печальным лицом, никого не замечая вокруг. Потом он увидел заботу о своем сыне, и морщины на его лице чуть разгладились. Но, несмотря на это, он так и не разговаривал со своими новыми соседками.

Однажды, когда Дао-цзин расспрашивала Жэнь Юй-гуя о его работе, разговор зашел о большой Февральской забастовке на Бэйпин-Ханькоуской линии. Глаза Жэнь Юй-гуя загорелись, на лице появился румянец. Отец же остался равнодушен. Он молча сидел на скамейке и дремал. Дао-цзин это не понравилось. Хотя Лю и предостерегала от разговоров на политические темы, чтобы тем самым не поставить под угрозу подпольную работу, однако Дао-цзин не удержалась от такого разговора, по крайней мере с Жэнь Юй-гуем.

После этого Жэнь Юй-гуй стал мало-помалу изменяться. Он не только поправлялся, но и повеселел. Раньше он лежал на кане, стонал, ругался, разглядывал пустые и бессодержательные иллюстрированные книжонки. Теперь же он читал «Жизнь масс», «Всемирные известия» и другие прогрессивные книги и журналы, которые украдкой приносила ему Дао-цзин. Когда никого не было дома, он часто звал Дао-цзин к себе.

– Извините за беспокойство, сестрица. У вас есть время?.. Скажите, пожалуйста, что такое классовая борьба? Когда победит наш пролетариат?

И обрадованная Дао-цзин отвечала ему.

Иногда их разговор украдкой подслушивал старик отец. Возвращаясь домой, он тихонько подходил к двери и слушал. Однажды Дао-цзин натолкнулась на него. Старик потянул ее за рукав и укоризненно сказал:

– Почему вы при мне не рассказываете? Что вы зря морочите голову моему сыну?

Дао-цзин страшно рассердилась. До чего же странный этот старик!

Правда, больше старик так никогда не говорил, а частенько украдкой садился на ступеньки около двери и слушал их беседы.

Цзян Хуа под видом клиента часто навещал их. Взяв необходимые ему материалы, он тут же уходил. Как-то раз он пришел с радостной улыбкой. В узле с бельем, который он принес, оказалось нелегально отпечатанное обращение Центрального Комитета к соотечественникам «На борьбу с Японией, за спасение родины» и «Декларация от первого августа», всколыхнувшая всю страну. Это и был как раз тот важный документ, о котором несколько дней назад говорила Лю.

Дао-цзин не могла оторваться от обращения.

«…Соотечественники!

Все, кто не хочет быть рабом! Честные патриоты – братья офицеры и солдаты! Товарищи из партий и организаций, стремящиеся принять участие в священной борьбе против Японии, за спасение родины! Молодежь из гоминдана, обладающая национальным сознанием! Соотечественники за границей, чье сердце с родиной! Братья угнетенные национальности Китая! Вставайте на борьбу с японскими захватчиками и гоминдановскими предателями! Смело действуйте вместе с Советским правительством и Антияпонским правительством Северо-Востока. Создавайте единое правительство национальной обороны Китая! Вместе с Красной Армией и народной Антияпонской добровольческой армией Северо-Востока создавайте Объединенную антияпонскую армию Китая!..»

Друзья долго не могли оторваться от тоненькой прокламации.

– Я сегодня счастлив. После совещания в Цзуньи[124]124
  Совещание в Цзуньи – историческое заседание Политбюро ЦК Китайской Компартии в январе 1935 года в городе Цзуньи (провинция Гуйчжоу), на котором были разгромлены «левые» оппортунисты и сформировано новое руководство ЦК КПК во главе с товарищем Мао Цзэ-дуном.


[Закрыть] направление нашей работы в белых районах изменилось, влияние партии еще более возросло, – сказал улыбающийся Цзян Хуа.

Вдруг на дворе раздался возглас старика:

– Чего проверять?! Там больной, дайте ему спокойно умереть!

В мгновение ока все было спрятано в укромное место. Лю спокойно посмотрела в окно. Старый Жэнь во дворике сердито кричал на полицейских, пришедших с проверкой прописки. Для Лю и Дао-цзин стало ясно, что добрый старик решил ответить на заботу о его сыне не словами благодарности, а практическими делами – защитой их деятельности. Старик, несомненно, догадался, что в действительности из себя представляют его соседки.

Лю подала знак. Цзян Хуа, взяв в руки кипу выстиранного белья, медленно пошел к воротам. Лю достала свое свидетельство о прописке и спокойно направилась к стоявшим около ворот полицейским в черной форме.

После ухода полиции Лю сурово сказала Дао-цзин:

– Ты знаешь, в чем твоя ошибка? Ты нарушила основной закон подпольной работы. Ты ни в коем случае не должна была раскрывать наше подлинное лицо. Наше счастье, что старик оказался честным человеком, а не то… – Лю отошла и тихо продолжала: – Ты знаешь, что наша партия нуждается в железной, суровой, безоговорочной дисциплине и организованности.

Дао-цзин опустила голову и долго ничего не могла сказать. Наконец она подняла виноватые глаза:

– Мама, поверь мне, я учту это!..

Лю кивнула головой:

– Ты знаешь Дай Юя? Организация разобралась в нем. Он предатель, шпион. Как же мы прозевали этого прохвоста? Где была наша бдительность?

Для Дао-цзин это было громом среди ясного неба.

– Он предатель?

– Да, в этом нет сомнения. Цзян Хуа потратил много времени, чтобы установить это доподлинно.

Вечером к ним в комнату неожиданно вошел старик Жэнь:

– Скажите мне откровенно, вы коммунисты?

«Мать и дочь» молчали: настолько странным был этот вопрос.

– Я вам ничего плохого не сделаю. Я должен только показать вам… – Старик дрожащими руками достал из-за пазухи старую грязную куртку, на которой виднелись следы крови. – Вот доказательства. Да, нелегко, даже через два года…

– Отец, в чем дело? – спросила удивленная Дао-цзин.

– Подождите, я посмотрю, нет ли кого на улице, а потом расскажу…

* * *

Это случилось в ненастную осеннюю ночь два года тому назад. Старый Жэнь работал стрелочником на маленькой станции Цинфындянь. Пропустив очередной поезд, он возвратился в сторожку и уже собрался лечь вздремнуть, как в дверь раздался стук. Вслед за ним в будку вбежал весь окровавленный юноша. «Это человек или привидение?» – подумал изумленный старик. Не успел он раскрыть рта, как гость сказал:

– Отец, спаси! За мной гонятся!

– Ты что, бандит? – подозрительно спросил Жэнь.

– Нет.

– Тогда, кто же? Говори правду!

Юноша протянул ему обессилевшую руку:

– Я учитель… Мы не ради себя… Гоминдановцы схватили меня и отправили в Бэйпин… По дороге я убежал… Меня ранили…

Тут старик заметил, что этот юноша чем-то напоминал его сына Жэнь Юй-биня, тоже железнодорожника, коммуниста, расстрелянного во время Февральской забастовки в Чжэнчжоу солдатами У Пэй-фу[125]125
  У Пэй-фу – гоминдановский генерал, один из представителей реакционной клики северных милитаристов, организатор расстрела бастовавших рабочих-железнодорожников в городе Чжэнчжоу в феврале 1923 года.


[Закрыть]. В свое время отец был против вступления сына в Коммунистическую партию, но тот говорил, что идет в партию не ради себя, что жить только ради себя бессмысленно. Теперь молодой человек тоже говорит, что и он «не ради себя». В таком случае он, вероятно, тоже коммунист? Старый Жэнь помог ему снять окровавленную, насквозь промокшую от дождя одежду, перевязал рану на груди, дал ему свою куртку и хотел оставить у себя, но молодой человек покачал головой:

– Я не останусь. Спасибо вам… У меня еще есть дела… Как ваша фамилия? Я никогда не забуду вас!

Он открыл дверь и с трудом при помощи старика вышел под проливной дождь, но тут же подался назад. Острая боль исказила его лицо, и он прошептал:

– Дело дрянь. Я, наверное, долго не протяну. Не хочу быть вам обузой. Сохраните мои вещи… Прошу вас, если удастся, передайте партии, что я – не коммунист – отдал свою кровь за пролетарскую революцию… Моя фамилия Чжао Юй-цин, я родом из Бое в провинции Хэбэй…

– Чжао Юй-цин?.. – переспросила Дао-цзин и залилась слезами.

– Если вы коммунисты, возьмите эту одежду. Вы можете спросить, почему я вам раньше не рассказал? Боялся, как бы мой младший тоже не погиб, как его брат и Чжао Юй-цин. Но потом я понял, все понял. Особенно после того, как послушал ваши с ним разговоры.

Лю молчала, а Дао-цзин схватила одежду, которую передал старик, и с рыданиями бросилась на кровать. Старик был удивлен.

– В чем дело? – испуганно спросил о».

Лю вкратце рассказала ему о динсяньских событиях. Старик искренним голосом сказал:

– Если вам потребуется в будущем моя помощь, я готов жизнью пожертвовать… Я должен отомстить за сына и за Чжао Юй-цина!

Дао-цзин перестала плакать и приблизилась к старику. Она хотела пожать ему руку, но сочла это неудобным. Помолчав, улыбнулась:

– Сегодня я поняла: вы… вы очень хороший человек!

– И я сегодня понял, кто вы… – На худом морщинистом лице старика впервые появилась нерешительная улыбка.