Текст книги "Песнь молодости"

Автор книги: Ян Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Глава двадцать седьмая

Дао-цзин, всю ночь не смыкавшая глаз, встала наутро совершенно разбитой. Едва она успела умыться, как явился Ху Мэн-ань. На нем был элегантный коричневый костюм, в одной руке он держал портфель, в другой – букет свежих роз.

– Доброе утро, барышня Линь! Вы уже встали?

Ху Мэн-ань отвесил глубокий поклон, поставил цветы в стеклянную вазочку, закурил и, прислонившись к двери, искоса поглядывал на Дао-цзин.

При виде букета лицо Дао-цзин залилось краской. В порыве гнева она чуть было не вышвырнула за дверь цветы, но, сдержавшись, заложила руки за спину и крепко сжала кулаки.

Некоторое время они оба молчали.

– Вчера у вас, по-моему, было дурное настроение. – Ху Мэн-ань, которому наскучило стоять, придвинул стул и расположился в нем точно так же, как и накануне. Он неторопливо продолжал: – Итак, вчера я ушел, так и не договорившись с вами. Сегодня вам следует быть хладнокровнее, и мы спокойно все обсудим.

Он закурил сигарету, откинул голову и, прикрыв глаза, на мгновение задумался. Затем повернулся к по-прежнему неподвижной Дао-цзин и с улыбкой произнес:

– Линь Дао-цзин, я старый друг вашей семьи и действительно забочусь только о вас. Что бы между нами ни было, но любовь свободна, и я не могу принуждать вас. Но считаю нужным предупредить: я очень, очень люблю вас… На протяжении этих двух лет не было ни одного дня, чтобы я не думал о вас. Возможно, вам неприятно это слышать, и я больше не буду об этом говорить… Я верю, что настоящая любовь способна тронуть даже камень. Постепенно вы поймете, насколько я искренен и насколько глубоко мое чувство. Но сначала поговорим о более важных и серьезных делах. Вчера вечером опять звонил Цзян Сяо-сянь, спрашивал о вашем деле. Он очень внимательно следит за ним, хватка у него мертвая, поэтому я счел за благо зайти к вам сегодня пораньше.

Ху Мэн-ань дважды глубоко затянулся и энергично смял не докуренную и до половины сигарету. Затем снова прикрыл глаза и сказал:

– Линь Дао-цзин, положение ваше очень серьезное. Вы должны поверить мне, поверить моим добрым намерениям. Вы еще дитя, еще очень молоды и не понимаете, как сложно и мрачно наше общество. Красивыми словами о спасении родины, нации и мира коммунисты опутали уже многих молодых людей и многих погубили. Разве можно спасти мир одним фанатизмом? Разве могут спасти наше погрязшее в пороках и прогнившее общество такие дети, как вы, каким бы энтузиазмом они ни горели! Дорогая барышня, советую вам, очнитесь, постарайтесь все попять и поскорее освободиться от этих пут…

– Не болтайте вздора! Кто вам поверит! – не выдержала Дао-цзин. В ушах у нее звенело от звуков этого резкого, уверенного голоса, сердце разрывалось от боли. Она еще громко кричала что-то, сама не понимая что.

Ху Мэн-ань откинулся на спинку стула и рассмеялся:

– Линь Дао-цзин, не стройте из себя героиню! Какой в этом толк? Многие такие же вот дети, когда их арестуют, поначалу пытаются играть в непокорность. Это как будто бы и модно, но в действительности глупо, очень глупо!..

С видом безграничного сожаления Ху Мэн-ань качал головой, и ноги его качались в такт его словам. Некоторое время он молчал, но, видя, что и Дао-цзин молчит, заговорил снова:

– Цзян Сяо-сянь жестокий человек. Вчера вечером он расстрелял пятнадцать коммунистов. Все они были славными молодыми людьми, совсем юными; среди них – три девушки. Вы подумайте, Линь Дао-цзин, стоит ли идти к такому концу? Неужели вы думаете, что в нашем мире смерть кучки таких, как вы, действительно поможет установлению великого согласия на земле?

– Низкой душе никогда не понять благородных поступков. Господин Ху, если есть у вас дело ко мне, говорите. Если же вас подослал Цзян Сяо-сянь, можете арестовывать меня снова.

Голос звучал спокойно, она отвернулась от него.

– Ха-ха-ха, барышня Линь! К чему эти шутки? Откуда у меня могут быть такие намерения? Если бы вопрос решал я, все было бы в порядке, но, к сожалению, вы попали в руки к Цзян Сяо-сяню, и только мое поручительство помогло вам. Но я подумаю над тем, чтобы спасти вас.

С этими словами Ху Мэн-ань встал, взял со стола портфель, достал из него несколько кредиток, затем медленно подошел к Дао-цзин и, протянув ей деньги, сказал:

– Оставляю вам немного денег, сделайте себе несколько красивых платьев. Эх, барышня, человеку дана только одна жизнь, а цветку только один сезон! Я видел много красивых женщин, но все они не стоят вас… Не обижайте меня – это ведь такой пустяк.

Дао-цзин была бледна и неподвижна, как каменное изваяние.

– Дайте руку. Я хочу вложить их в ваши милые ручки… – покосившись на Дао-цзин, Ху Мэн-ань взял ее за руку.

Удар – и пачка ассигнаций полетела в самодовольное лицо Ху Мэн-аня. Деньги упали на пол. Ху Мэн-ань остолбенел.

Подняв деньги, Дао-цзин вышвырнула их в окно, вслед за ними туда полетели и розы. Она стремительно выбежала во двор. Но как только она приблизилась к воротам, здоровенный верзила преградил ей путь:

– Нельзя!

У ворот дежурил вооруженный агент. Дао-цзин машинально отпрянула и устало прислонилась к инби[88]88
  Инби (или экран) – неширокая стена, загораживающая от взоров прохожих вход во внутренний двор дома.


[Закрыть] перед вторыми воротами. Она с надеждой смотрела на двери соседей, выходившие во двор. Как хотелось ей в это мгновение найти хоть какое-нибудь местечко, где можно было бы спрятаться! Но двери были заперты – соседи, конечно, знали, что в доме что-то происходит: кругом стояла мертвая тишина.

Поняв, что убежать не удастся, Дао-цзин неожиданно успокоилась и замерла на месте, хладнокровно ожидая, что будет дальше.

Ху Мэн-ань выскочил во двор и подобрал деньги. От его вежливого и смиренного вида не осталось и следа. Он свирепо стиснул зубы и, размахивая пистолетом, проговорил:

– Ты дрянь! Коммунистическая преступница! Дрянь!.. Я еще намеревался тебя спасти… неблагодарная!

Дао-цзин неподвижно стояла на месте. Лучи поднимающегося солнца играли на ее бледном, ничего не выражавшем лице; она не испытывала ни страха, ни негодования, не чувствовала ничего и ни о чем не думала. Ее не пугало даже то, что этот палач может сейчас выстрелить. Но этого не произошло. Ху Мэн-ань только потрясал своим пистолетом. Увидев, как оцепенела Дао-цзин, он холодно рассмеялся:

– Ишь, какая храбрая! Драться! Осмелилась драться!.. Мне жаль только твоей молодости… Даю тебе три дня, и если за это время ты не образумишься… – Он сверкнул на Дао-цзин глазами и со злостью сплюнул. – Тогда уж, барышня, не обессудь!..

Тяжело застучали башмаки, и Ху Мэн-ань удалился, захватив с собой портфель.

Когда он ушел, Дао-цзин медленно вернулась в свою комнату и бессильно опустилась на стул. Она снова почувствовала себя бесконечно одинокой и слабой; ее маленькая комнатка показалась сейчас Дао-цзин такой пустой и холодной. Кто-то чужой хозяйничал в ней, на полу валялись окурки… Дао-цзин не выдержала и, упав головой на стол, горько разрыдалась.

– Не плачь, милая! Кто же это так тебя обидел?

Чья-то теплая маленькая рука коснулась Дао-цзин. Она вздрогнула и подняла голову. В ее комнате стояли люди, человек пять. Это были ее соседи и соседки по пансиону, в большинстве своем студенты Пекинского университета. Рядом с Дао-цзин, поглаживая ее по плечу, стояла маленькая стройная девушка. Дао-цзин не знала ее имени. Все лица выражали участие.

– Что это за человек? Почему он так?.. – торопливо спросила маленькая студентка. Она смотрела на Дао-цзин вопросительно и сочувственно. Дао-цзин словно ожила. Она предложила всем сесть, вытерла слезы и рассказала соседям обо всем, что произошло за эти два дня.

– Собака! Изверг! – выслушав Дао-цзин, в гневе воскликнула маленькая студентка.

– Черт возьми, пистолетом угрожать человеку! Ты должна пожаловаться на него в суд! – с возмущением произнес один из пришедших, человек лет тридцати, в длинном халате и очках.

– Ты уж лучше помолчи, Дэн, – заметил молодой студент, – копаешься целыми днями в своей древности – разве тебе понять, что суд и гоминдановское правительство – одна компания.

Молодые люди сочувствовали несчастью своей соседки, но никто не мог ей помочь.

– Спасибо вам! – тихо проговорила Дао-цзин. – Не со мной одной так случилось…

– Правильно! – отозвался кто-то.

Вздыхая, студенты разошлись. В комнате осталась лишь маленькая девушка. Она сочувственно тронула Дао-цзин за руку и спросила:

– Хочешь, я приведу Ван Сяо-янь? Я знаю: вы с ней дружите, и ты с ней посоветуешься. Меня зовут Ли Хуай-ин, я учусь вместе с ней.

– Я сама схожу.

– Нет, лучше я, а то, наверное, у ворот кто-нибудь торчит.

Ли Хуай-ин помахала рукой и, улыбнувшись Дао-цзин, как ласточка, выпорхнула за дверь.

Дао-цзин не обедала и не ужинала. Стемнело, но она не зажигала огня; сегодня в своей постели она чувствовала себя муравьем, оказавшимся в кипящем котле. Самые мрачные картины рисовались ей. Она поняла теперь, что положение ее действительно серьезное, и относилась к случившемуся уже не так безразлично, как в доме предварительного заключения. Там она думала только о смерти. А сейчас? Сейчас все было гораздо сложнее. Ей больше не хотелось умирать, она ненавидела Ху Мэн-аня – этого пса, этого изверга. Ей хотелось задушить его, хотелось бороться. Но силы ее так слабы… Она совсем одна, без близких, без друзей. Лу Цзя-чуань и Сюй Нин арестованы. Дай Юя не разыщешь. Как ей быть? Как быть?!

Стукнула дверь, послышались легкие шаги и мягкий, тихий голос Ли Хуай-ин:

– Почему ты не зажгла свет? Заждалась?

Дао-цзин включила свет, пожала холодную руку Ли Хуай-ин.

– Я была у Ван Сяо-янь, – тихо проговорила Ли Хуай-ин. – Сяо-янь страшно разволновалась, но ничего не могла придумать. Потом мы с ней пошли к Сюй Хуэй – она раньше была членом нашего студенческого комитета, – и она нам помогла. Сюй Хуэй сказала, что завтра во второй половине дня она встретится с тобой у меня. А вот тебе письмо от Ван Сяо-янь.

– Сюй Хуэй? Я знаю ее!

Услышав о том, что придет Сюй Хуэй, Дао-цзин очень обрадовалась. Она поблагодарила Ли Хуай-ин и хотела еще поговорить с ней, но та сказала:

– Я пойду. За пансионом все время ведется слежка. Сюй Хуэй сказала мне, чтобы мы были осторожнее в разговорах и виделись пореже. Лучше всего тебе пока никуда не ходить – и к Сяо-янь тоже…

На другой день в пять часов – в это время у студентов кончаются занятия и в пансион приходят его жильцы – в комнату Ли Хуай-ин вошла нарядно одетая, худенькая, живая студентка. Увидев ее через щель в двери, Дао-цзин сразу же узнала свою знакомую по демонстрации. Дао-цзин побежала к соседке. Сюй Хуэй тотчас поднялась ей навстречу и, пожимая руку, с улыбкой сказала:

– Линь Дао-цзин, как давно я тебя не видела!.. Вот уж не думала, что встретимся здесь…

Ли Хуай-ин закрыла дверь и вышла из дома купить что-нибудь поесть.

Дао-цзин держала Сюй Хуэй за руку, не в состоянии вымолвить ни слова от волнения.

Сюй Хуэй снова улыбнулась.

– Линь Дао-цзин, это ты просила Ван Сяо-янь помочь распространять листовки?

Глаза Дао-цзин заблестели, лицо разрумянилось. Она тихонько кивнула головой:

– Да, я. А ты помогала ей?

– Нет, но сейчас мы не будем об этом. Расскажи сначала, что с тобой произошло.

Глаза Сюй Хуэй стали строгими.

Дао-цзин принялась рассказывать о своем аресте и о встрече с Ху Мэн-анем. Сюй Хуэй внимательно слушала ее и то улыбалась и кивала головой, то похлопывала Дао-цзин по плечу, то хмурилась. Когда рассказ был окончен, она тоном старого друга стала отчитывать Дао-цзин:

– Линь Дао-цзин, ты не обижайся на меня, – действуешь ты смело, но неправильно. Зачем было раскрывать карты перед этим палачом? Просто глупо! Ты не должна была признаваться, что распространяла листовки. И еще я хочу тебя спросить: за что тебя, собственно, арестовали? Тебе самой это ясно?

Дао-цзин взглянула в блестящие глаза Сюй Хуэй и, краснея, сказала:

– Сестра Сюй, я действительно дура, ужасная дура! Почему меня арестовали? Просто не представляю, теряюсь в догадках. Скажи, что теперь мне делать?

– Да… – Сюй Хуэй умолкла – А что ты сама думаешь?

– Я хочу бежать. Но не знаю, как это осуществить!

Сюй Хуэй улыбнулась.

– Правильно. Так и сделаем! Только действовать нужно быстрее. Мы поможем тебе.

И этот момент возвратилась Ли Хуай-ин. Она принесла арахис, тыквенные семечки и яблоки. Не успев войти в комнату, она взволнованно сообщила:

– Дао-цзин, на улице кто-то спрашивает тебя.

– Кто? – в испуге вскочила Дао-цзин.

– Не знаю.

Дао-цзин растерянно посмотрела на Сюй Хуэй, словно спрашивая: «Как быть?» Сюй Хуэй неторопливо наклонилась к ней и что-то шепнула на ухо. Лицо Дао-цзин прояснилось.

Глава двадцать восьмая

Дао-цзин торопливо вышла во двор. Около ее двери стоял молодой человек в европейском костюме. Увидев Дао-цзин, он подбежал к ней и, протягивая руку, воскликнул:

– Сестренка, ты не узнаешь меня?

– Брат, братишка! – радостно закричала Дао-цзин, узнав Линь Дао-фына. Они не виделись три года. За это время Дао-фын вырос и стал совсем взрослым. Дао-цзин взяла брата за руку, привела его в комнату и, забыв обо всех горестях, с улыбкой начала расспрашивать:

– Садись, братишка. Ну, как ты? Как дома?

Но Линь Дао-фын не садился. Стоя посреди комнаты, он внимательно осматривал все: обстановку комнаты, наряд сестры. Постепенно на лице его появилось выражение растерянности.

– Сестра, я слышал, ты вышла замуж? Почему же ты живешь одна и… и здесь?..

– Да, я живу здесь одна. Садись, братишка.

Дао-фын достал носовой платок, обмахнул сиденье стула и только после этого сел.

– Ну, а твой муж? Чем он занимается? Он богат?

– Что об этом говорить? – нетерпеливо перебила его Дао-цзин. – Мы с ним давно расстались. Лучше расскажи мне, где сейчас наши? Откуда ты приехал?

Хотя Дао-цзин ненавидела свою семью и после ухода из дому совершенно не интересовалась ее судьбой, однако сейчас она расспрашивала брата искренне.

– Мама умерла, – безразличным голосом произнес Дао-фын, – в прошлом году. Эти два года я жил вместе с отцом. Да, ты знаешь, он опять стал чиновником. Мы живем в Нанкине, Нет, вернее, он живет в Нанкине, а я в Шанхае. Я ведь теперь студент «Чжэньданя»[89]89
  «Чжэньдань» – университет в Шанхае.


[Закрыть].

– Как же ты очутился в Бэйпине? А где отец?

– Отец? – переспросил Линь Дао-фын. – Старик прожил все, а землю на Севере сдал в аренду и продешевил. Сейчас он просил меня с помощью властей выколотить с арендаторов настоящую цену, а сам уехал в Жэхэ. Я остался в Бэйпине и действую через вторую жену начальника секретариата провинциального правительства. Боюсь, что ничего не выйдет и придется прибегнуть к оружию. Иначе из этой голытьбы денег не выжмешь.

В этот момент Дао-цзин обратила внимание на то, как изысканно одет Дао-фын, на его напомаженные волосы, на незнакомое ей раньше выражение лица. «Вот он, оказывается, каким стал!» – подумала она, настораживаясь.

– Братишка, ты не должен помогать отцу в этом неблагородном деле! – не сдержалась Дао-цзин. – Ведь земля уже продана, как же можно снова требовать за нее деньги? Нельзя же драть с людей три шкуры! Брат, я только теперь поняла, что родители, да и мы с тобой, преступники. Мы всю жизнь пили кровь этих несчастных людей. Отец – старый человек, ему умирать пора, но мы еще молоды, мы можем найти другой путь… – Забывшись, Дао-цзин повысила голос.

Услышав эти странные речи, Дао-фын недоуменно щелкнул языком.

– Сестра, ты знаешь, у меня есть невеста, ее зовут Гао Лин-лин. Она красавица!.. Из богатой семьи. Мы с ней уже обручены, и отец сказал, что если получим эти деньги, он отдаст их мне и я смогу жениться. Ведь говорят же: «Если человек не перестанет заботиться сам о себе – тогда рухнет вселенная!» Я один ничего не сделаю для благополучия этих арендаторов, но могу заставить каждого из них дать немного денег, то есть заставить помочь мне.

Услышав эти циничные слова, Дао-цзин вся вспыхнула, словно ее оскорбили в лучших чувствах.

– Брат, я никогда не думала, что ты станешь таким… Что ты говоришь? Ведь это же слова помещика, капиталиста. А они все неизбежно будут уничтожены.

В волнении Дао-цзин принялась торопливо рассказывать брату о классовой борьбе, о путях развития человеческого общества.

Дао-фын старательно вычищал свой нос, но чем дальше говорила Дао-цзин, тем нетерпеливее он становился. Наконец Дао-фын не выдержал: он быстро встал и, схватив свою шляпу, с усмешкой проговорил:

– Что это за бред, сестренка? Ты что, коммунистка? Это не шуточки! – Он выразительно понизил голос. – Побереги свою голову!..

Дао-фын был уже на улице, а Дао-цзин все еще стояла не шелохнувшись. «Дура! Ну что я говорила? – встревоженно думала она. – Решила, что если он мой брат, так можно говорить все, что думаешь! «К чему откровенничать с подобными людьми?» – вспомнились ей слова Сюй Хуэй, и эта мысль стегнула ее как кнутом. Однако постепенно она успокоилась. Мысли ее обратились к последним событиям: уходя, Сюй Хуэй шепнула ей на ухо:

– Завтра под вечер жди, за тобой могут прийти. Держи это в строжайшем секрете. Никому ни слова!

Дао-цзин улыбнулась. Она потрогала свои пылающие щеки и пробормотала:

– Какая я глупая по сравнению с ней!

Чувство одиночества пропало. Сочувствие и поддержка, которую Дао-цзин встречала у большинства людей, ободряли ее. Она думала: «В житейском море непременно нужно плыть только вперед, бороться, стараться выплыть изо всех сил – и тогда ты не утонешь». Дао-цзин начала приводить в порядок свои вещи и размышлять о предстоящей ей жизни. И вдруг ее снова как огнем обожгла фраза, оброненная Сюй Хуэй: «За что же тебя все-таки арестовали?»

«За что же все-таки?..» Она опустила книги, которые держала в руках, и, присев на край кровати, задумалась. Кроме Юй Юн-цзэ и Ван Сяо-янь, которые – и то очень поверхностно – знали о ее деятельности, только одному Дай Юю было известно все. Юй Юн-цзэ не станет доносить на нее, прямая, чистосердечная Ван Сяо-янь тем более. Дай Юй? Этого не может быть! Ведь он революционер! Она ничего не понимала и терялась в догадках.

«Зачем было раскрывать карты? Это просто глупо!» – снова вспомнила Дао-цзин слова Сюй Хуэй. Разве среди революционеров не может быть предателей? Во время последней встречи Лу Цзя-чуань говорил ей, что многие товарищи были арестованы из-за чьей-то измены. У нее как будто вдруг открылись глаза. В поведении Дай Юя было очень много подозрительного. Она совершенно его не знает, их никто не знакомил, и так простодушно поверила тому, что он революционер. Как это было по-детски, как легкомысленно!

Теперь она корила себя за эту роковую ошибку. Но нет! Нет! Этого не может быть! Дао-цзин решительно отбросила все сомнения относительно Дай Юя, считая, что такие подозрения просто смешны. Была глубокая ночь. Дао-цзин, не зажигая огня, лежала в постели, вся во власти сомнений. Она поняла, что сама так и не сумеет в этом разобраться. Ей было просто необходимо с кем-то поговорить. Ей было так тяжело, так трудно!.. Вот если бы здесь был Лу Цзя-чуань! Дао-цзин вскочила и включила свет. Она подошла к столу и написала на бумаге «Лу», затем стерла и снова написала:

«Мой самый дорогой учитель и друг!

Я пишу это письмо в Бэйпине 19 октября 1933 года. Я не знаю, где вы сейчас, в какой тюрьме вы томитесь, какова ваша судьба, – я не знаю ничего. Но я не могу не написать вам! Я хочу поговорить с вами. Мне так много хочется сказать вам. Прежде всего о самом главном – это, несомненно, порадует вас: я решительно покончила со своими колебаниями и твердо иду по вашему пути. Я преодолела в себе опасные мелкобуржуазные черты – привязанность к старому и беспринципную жалость. Короче говоря, я начала новую жизнь. Я рассталась с Юй Юн-цзэ. Когда я вспоминаю этот прошедший год, мой друг, мне делается так больно, так стыдно, так тяжело! В тот вечер, когда я ушла к тетушке Ли, я по возвращении уже не застала вас, и вскоре вас арестовали. Я не смогла помочь вам в минуту опасности, мне никогда не искупить этой вины. Этой ошибки я не прощу себе всю жизнь… Но вы не думайте, что угрызения совести подавили и парализовали меня и что я прошу вас о снисхождении, – нет, я только хочу сказать, что, хотя вы арестованы, я стараюсь заменить вас. И я верю, что таких юношей и девушек найдутся еще сотни тысяч, пусть даже я еще очень молода и не могу равняться с вами».

Дао-цзин надолго задумалась. Ветер за окном крутил опавшие листья, и они шуршали по оконной бумаге. Стояла глубокая осень, сквозь щели в окне дул ветер, Дао-цзин, одетая довольно легко, ежилась от холода. Волнение заставило ее забыть о холоде, о своих горестях. Она продолжала писать:

«…Мой самый близкий друг! Еще хочу сказать вам, что я выдержала испытание. То, что случилось в последние дни, могло окончиться моей гибелью. Но в эту минуту смертельной опасности, когда положение казалось безвыходным, наша великая мать – партия протянула мне руку помощи. И хотя мне теперь очень тяжело, я счастлива. Сейчас еще висит надо мной опасность, но я верю, что смогу избежать ее. Как только я подумаю, что моя жизнь становится похожей на вашу, я радуюсь бесконечно!

И еще, мой дорогой друг, мне хочется сказать вам несколько слов, которых, может быть, не следовало бы произносить… Не смейтесь надо мной, но если вам доведется прочесть это письмо, то вместе с ним вы получите преданное вам сердце… Не смейтесь, мой друг! Мое сердце не забудет вас, никогда не забудет. Где бы я ни была, что бы со мной ни случилось, какая бы опасность мне ни грозила и как бы ни распорядилась мною судьба, вы всегда будете жить в нем. Когда-то нам доведется встретиться вновь? И сможем ли мы еще встретиться?.. Но я жду. Я непременно дождусь этого дня. И если этот день придет, как я буду счастлива! Друг мой, я желаю, чтобы мы оба опять встретились!.. Верю, что ваша твердость и боевой дух будут всегда служить мне примером!»

Окончив писать, Дао-цзин снова и снова перечитала написанное. Ей временами казалось, что это не ее письмо к Лу Цзя-чуаню, а что он через все стоящие между ними преграды прислал ей письмо. Она с жадностью перечитывала его и, объятая чувством неизъяснимого волнения, забывала о своих горестях и бедах.

«Ну, а как я передам ему письмо?» – Дао-цзин горько улыбнулась. Это было невозможно.

За окном начинало светать.