Текст книги "Песнь молодости"

Автор книги: Ян Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Глава семнадцатая

Дао-цзин стояла около окна и любовалась цветущим жасмином. На душе было неспокойно. Еще в тюрьме она узнала от одной заключенной, что на свободе с ней сразу же установят связь. Однако прошло уже два дня, а ее никто не разыскивал. Кто же будет этот связной?..

Сяо-янь ушла на занятия. Дао-цзин не решалась выйти из дома, все ожидая, что к ней придут. Она сидела в пустой комнате, не зная, что ей делать.

В одиннадцатом часу пришел Цзян Хуа. Для Дао-цзин это было полной неожиданностью. Она обрадовалась встрече и долго трясла ему руку:

– Цзян, мы с тобой почти два года не виделись!

– Рад, что ты на свободе, – улыбаясь, ответил Цзян Хуа.

Сегодня он был одет как мелкий чиновник: в темно-синем халате и черных ботинках. В ласковых глазах его была твердость и уверенность.

– Да, с тех пор, как мы расстались с Динсяне… – сказала Дао-цзин, не зная, с чего начать разговор.

Глаза выдавали ее радостное настроение. Цзян Хуа улыбался и молча смотрел в ее худое и бледное лицо.

– Ты как будто подросла.

– Куда уж мне расти! Мне уж вон сколько! Это просто кажется, оттого что похудела. Цзян, садись, давай поговорим.

– Нельзя. Я только на минутку. Тебе сегодня нужно еще написать автобиографию.

– Автобиографию? – Дао-цзин в недоумении посмотрела на Цзян Хуа. – Зачем?

– Твоя мечта осуществилась. В тюрьме ты показала себя стойким борцом, и руководство нашей организации решило принять тебя в партию, – сказал Цзян Хуа, его широкое, чуть смуглое лицо оживилось.

Еще не веря этим словам, Дао-цзин в растерянности присела. Она покраснела, широко раскрыла глаза и ничего не могла промолвить.

«Неужели это правда?» Глаза Дао-цзин увлажнились. Она со смущенной улыбкой смотрела на Цзян Хуа. Ее губы дрогнули, как будто она собиралась что-то сказать.

– Надо написать все. От партии ничего нельзя скрывать, – тихо добавил Цзян Хуа.

– Хорошо, – тоже негромко ответила Дао-цзин, сдерживая рвавшиеся наружу чувства.

– Так, значит, ты и есть тот связной, о котором мне говорили в тюрьме? Мне еще нужны рекомендации?

– Да, нужна еще одна рекомендация, – деловито сказал Цзян Хуа.

Он умел скрывать свои чувства. Встреча с Дао-цзин несказанно обрадовала его. Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, но он держался спокойно и даже несколько строго. Вскоре он ушел, на прощанье легко пожав Дао-цзин руку. Выйдя из ворот, он обернулся и еще раз посмотрел на Дао-цзин. Его долгий взгляд говорил о глубоких и искренних чувствах.

– Цзян, подожди!.. – Дао-цзин догнала его и спросила: – Ты не знаешь, что собой представляет Дай Юй?

– Дай Юй? У тебя что, есть какие-нибудь подозрения?

Дао-цзин передала ему то, что слышала от его «тетушки» в Динсяне, а потом рассказала, как Дай Юй подделал его письмо к ней. Цзян Хуа долго молчал.

– Сяо-янь влюбилась в него. Ты об этом еще не знаешь?

– Не знаю, – встревожился Цзян Хуа. – В таком случае мы должны быть осторожны. Ты должна поскорее уехать от Сяо-янь. Спасибо тебе! Это очень важные сведения. До свидания!

Стоял полуденный зной. Пыль висела над городом плотной туманной завесой. Все было серым: и дома, и улицы, и текущие по ним непрерывным потоком люди и повозки. Этот серый город навевал тоску. Казалось, что он разваливается от дряхлости. Одни лишь пышные кроны деревьев, поднимающиеся ввысь, в синее небо, придавали городу юный вид. Все остальное твердило о том, что город безнадежно одряхлел, пришел в запустение, застыл в каком-то странном оцепенении.

Дао-цзин легким и быстрым шагом шла по улице. Давно у нее не было такого радостного настроения. Однако к радости временами примешивалось смятение и беспокойство. Она шла, погруженная в свои мысли, и вдруг, сама того не замечая, улыбнулась встречному юноше. Осознав это, она покраснела от смущения. Трудно бывает иногда объяснить, почему улыбнешься на улице незнакомому человеку!

Свернув в узкий переулок, она нашла нужный ей дом – старый, с маленькими воротами. Она осторожно оглядела их и нашла два покосившихся написанных мелом крестика. Все совпало с тем, что говорил Цзян Хуа. Дао-цзин облегченно улыбнулась. Но ее сердце тут же учащенно забилось. Она дважды звякнула кольцом и осторожно спросила:

– Госпожа Ван дома?

Худенькая девушка в цветном халате открыла дверь, взяла Дао-цзин за руку и втянула во двор:

– Здравствуй!

Дао-цзин остановилась как вкопанная, не веря своим глазам. Перед ней стояла Сюй Хуэй. Как она сюда попала?

– Проходи. Тебя ждет Сестра Лю.

Сюй Хуэй бросила взгляд в переулок. Убедившись, что там никого нет, она закрыла дверь и увлекла за собой Дао-цзин.

Это был типичный старый пекинский домик. Во дворе по углам валялась вышедшая из употребления домашняя утварь. Сюй Хуэй толкнула дверь в комнату. Там сидели Цзян Хуа и похудевшая невозмутимая Лю. Дао-цзин невольно бросилась к ней.

– Я вас знаю! Вы были «тетушкой» в Динсяне, да?..

– Товарищ Линь Дао-цзин, районный комитет проверил твою автобиографию и сегодня утвердил тебя членом Коммунистической партии, – тепло сказала Лю, пожала руку Дао-цзин и внимательно заглянула ей в глаза.

У Дао-цзин заколотилось сердце. Глядя на ласково улыбающуюся Лю, она от волнения забыла, что хотела сказать. Остальные тоже улыбались, но молчали. Это молчание нарушила Сюй Хуэй, просунувшая в дверь голову из соседней комнаты:

– Мы сегодня для гостей приготовили пельмени!..

Загремели костяшки домино, которые кучкой лежали на столе, – их нечаянно задел Цзян Хуа. Он смотрел прямо на Дао-цзин. В его ласковых глазах было столько теплоты, участия и надежды, что она невольно вздрогнула и перевела взгляд на свитки с пейзажами, висевшие на стене перед нею. Выражение ее лица стало строгим, дыхание участилось. Она не видела картин. Перед ее глазами волновались, бурлили огромные алые знамена с серпом и молотом, такие величественные и яркие, что глазам, казалось, от них больно.

– С сегодняшнего дня я всю свою жизнь безраздельно отдаю партии, отдаю самому великому и святому делу на земле… – смогла лишь прошептать Дао-цзин.

Смеркалось. В комнате стояла тишина.

Дао-цзин, заметив радость на лицах товарищей, смущенно улыбнулась. Лю пожала ей руку и тихо сказала:

– Поздравляю! С сегодняшнего дня в партии стало еще одним хорошим товарищем больше. Нашу партию никогда не уничтожить: на смену одному всегда приходит другой.

– И я хочу тебя поздравить, товарищ Линь Дао-цзин. Наше дело – великое и трудное, путь к победе сложен и долог. Я дал тебе рекомендацию и надеюсь, что ты всегда будешь помнить о том, что ты член Коммунистической партии! – произнес молчавший до сих пор Цзян Хуа и крепко пожал руку Дао-цзин.

Пришла и Сюй Хуэй, которая в целях предосторожности находилась во дворе и готовила там ужин. Ее руки были в муке, но, несмотря на это, она тоже крепко пожала руку Дао-цзин и поздравила ее. Сколько было ликования в ее умных и проницательных глазах!

Дао-цзин взволнованно пожимала руки товарищей. Румянец освежил ее лицо, на душе было спокойно и торжественно.

Дао-цзин засветло вернулась к Сяо-янь, но той еще не было дома. Дао-цзин села за письменный столик у окна и начала внимательно знакомиться с документами, полученными от Лю. Она читала их с нарастающим подъемом. Тесная вязь иероглифов, напечатанных на гектографе, объяснила многое, непонятное прежде. Горячая любовь партии к родине и народу и ее ясные и понятные идеи раскрыли ей глаза.

Стемнело. Дао-цзин зажгла свет и не могла оторваться от чтения.

– Что ты сегодня такая возбужденная? – спросила Сяо-янь, входя в комнату.

Дао-цзин настолько увлеклась, что не слышала ее вопроса.

– Да ты что? – толкнула ее Сяо-янь.

– А? Это ты! – разогнула спину Дао-цзин и тут же спрятала в карман документы. Несколько смущенно она спросила: – Дай Юй придет сегодня? Я вам не помешаю?

– Что ты! Нисколько! Я хочу вас поближе познакомить. Кстати, он должен сейчас прийти. – Сяо-янь взяла подругу за руку и доверительно сказала: – Помоги мне разобраться в нем. Я верю ему… Он хороший человек.

Вскоре пришел Дай Юй. Поздоровавшись за руку с Дао-цзин, он спросил:

– Дао-цзин, почему вы никуда не выходите? Вам нужно помогать ей. – Он кивнул на стоящую рядом Сяо-янь. По его темному лицу промелькнула тень беспокойства.

Все сели за стол. Сяо-янь зажгла настольную лампу.

– Чжэн, ну что вы говорите! Я теперь от всего отстала, ничего не знаю… Я ведь год пробыла в тюрьме. – Дао-цзин откинула голову назад и, сощурившись, посмотрела на собеседников. Ее поведение было непонятным и странным.

Однако бесхитростная Сяо-янь подвела ее:

– Чжэн, ты не находишь, что Дао-цзин изменилась? Я внимательно наблюдаю за ней с тех пор, как она вышла на свободу. Раньше она тоже была энергичной, но такой… юной, легкомысленной. А сейчас совсем другая. Раньше она очень любила поговорить о своих мечтах, делилась всем… Теперь уже несколько дней подряд она говорит только о самом необходимом. А о себе – ничего, пока я ее не спросила об одном человеке… – Сяо-янь подмигнула и таинственно улыбнулась. – Ты, верно, и сам заметил? Она совсем стала другой. Энергия осталась, но, чувствуется, направлена она на какое-то одно большое дело.

– Да перестань ты выдумывать! – перебила ее Дао-цзин. – Все, что я видела последнее время, было странным и бессмысленным. Поверь, я не могу присоединиться к тебе, когда ты так горячо говоришь о политике. – Дао-цзин покачала головой. – Смутное сейчас время. И не хочу я ни о чем думать!

Сяо-янь изумленно посмотрела на свою подругу. С чего это она так быстро изменилась? Такие разговоры на нее совсем не похожи. Нет, у нее явно что-то на уме.

Дай Юй тем временем сидел молча и, часто затягиваясь, курил. На слова Сяо-янь он лишь кивал головой и через силу улыбался. Дао-цзин заметила его холодность, но промолчала, а Сяо-янь не вытерпела и ехидно спросила:

– Чжэн, что с тобой? То ты красноречив, то молчалив, будто озабочен какими-то важными делами… – продолжить дальше она не решилась.

Добрая и ласковая по натуре, Сяо-янь больше всего боялась, как бы своими словами не сделать больно любимому человеку.

– Ничего, – ответил Дай Юй. – Вы, женщины, всегда слишком возбуждаетесь по пустякам. – Он улыбнулся Дао-цзин, как бы ища у нее поддержки. – Сяо-янь, если уж ты так заботишься о Дао-цзин, то посмотри лучше, во что она одета. Ей непременно нужно помочь. Ты должна придумать что-нибудь.

– Э-э, да я чуть не забыла. Несколько дней тому назад я хотела попросить у мамы денег, но потом раздумала: у нас теперь дела не блестящи. Однако сегодня мне удалось раздобыть пятнадцать долларов. Хоть это и мало, но все-таки кое на что хватит. Линь, купи себе что нужно. – Сяо-янь положила на стол деньги.

– Очень кстати, – ответила Дао-цзин. – Мне действительно нужны деньги, чтобы поменять это тряпье.

– Разве это не лучшее доказательство, что Линь Дао-цзин изменилась? – засмеялась Сяо-янь. – Что, я не права? Она никогда ни от кого не брала деньги. «Не поклонилась бы и за пять мер риса». А сейчас ради нашего дела готова гнуть спину даже «за горстку риса».

– Да, она сильно изменилась, – улыбнулся Дай Юй.

Однако в его улыбке Дао-цзин уловила фальшь.

– Да перестаньте вы ерунду городить! Я только что вырвалась на свободу, а ваши рассуждения, пожалуй, вновь загонят меня в тюрьму! – отрезала не на шутку рассерженная Дао-цзин.

Сяо-янь с глубоким изумлением смотрела на нее.

Глава восемнадцатая

На следующий вечер, когда Ван Сяо-янь и Дай Юй пошли на прогулку, Дао-цзин переоделась и отправилась на встречу с Цзян Хуа. Не успела она переступить порог скромного дома, как он поднялся ей навстречу. Он был аккуратно одет и гладко выбрит. Белая рубашка и брюки делали его даже щеголеватым.

– Ты в курсе событий? В тюрьму, наверное, новости доходили плохо? – прямо, без околичностей спросил он Дао-цзин.

– Да, я знаю очень мало. Расскажи мне. Для меня теперь все это гораздо ближе, чем раньше. – Дао-цзин пришел на память инцидент в Динсяне, и она, мельком взглянув на Цзян Хуа, не смогла удержаться от улыбки.

– Много новостей не пропускает гоминдановская цензура: о положении в советских районах, об указаниях ЦК и сообщениях Коминтерна мы обычно можем узнать только из газет, издающихся в Советском Союзе или за границей.

– В Париже, например, выходит очень хорошая газета «Цзюго шибао»[115]115
  «Цзюго шибао» («Патриот») – газета, издававшаяся китайскими эмигрантами в Париже.


[Закрыть]. Она печатает много полезного. Ты не читала ее?

– Читала. Но всего лишь несколько номеров. Цзян, расскажи мне о последних новостях.

Цзян Хуа задумался.

– В результате японской агрессии и гоминдановского предательства в Китае складывается очень сложная обстановка. В мае 1935 года японская Квантунская армия выдвинула перед командующим Бэйпинским военным советом Хэ Ин-цинем наглые требования. Для этого японцы нашли новый предлог: якобы китайские власти помогли Добровольческой партизанской армии Северо-Востока «вторгнуться» в демилитаризованные районы, что является нарушением «соглашения в Тангу». Правительство покорно согласилось удовлетворить все выдвинутые требования и подписало новое соглашение, по которому отдало японцам весь Северный Китай. Японцы потребовали вывода китайских войск из провинции Хэбэй. Правительственные войска тут же получили приказ направиться на юг для того, чтобы блокировать Красную Армию, двигающуюся на север для отпора интервентам. Японцы потребовали выделить Тяньцзинь из состава провинции Хэбэй, и провинциальное китайское правительство тут же переехало в Баодин. Японцам, естественно, хотелось запретить печатные издания, выступающие за отпор Японии и за спасение родины, и многие прогрессивные газеты и журналы прекратили свое существование. В журнале «Синьшэн», например, была опубликована статья «Пустослов-император». Японцы объявили это покушением на «величие» японского императора, и главный редактор журнала тотчас угодил в тюрьму. По требованию японцев в Китае было введено воспитание в духе покорности и смирения, и Чан Кай-ши занялся сожжением книг и искоренением «вольнодумства». Последовала новая волна массовых арестов и казней патриотически настроенной молодежи, профессоров, работников печати. Дело дошло до того, что в соглашении предусматривался немедленный роспуск гоминдановских партийных организаций: Бэйпинского горкома и Хэбэйского провинциального комитета. И теперь эти организации угодливо переводятся на ют. Прослывший «смелым» на казни коммунистов Цзян Сяо-сянь, оказавшись лицом к лицу с интервентами, первым постыдно обежал. Гоминдановская политика отказа от сопротивления сыграла на руку таким предателям, как Хуан Фу, Ян Юн-тай, Ван Цзи-тан и Чжан Цюнь, которые во весь голос начали распинаться о каком-то китайско-японском «сближении», «сотрудничестве», «экономическом процветании», создании «Великой Азии» и тому подобном. Теперь, когда захвачен Северо-Восток, Северный Китай находится под непосредственной угрозой. Терпению народа пришел конец. По всей стране звучит призыв к вооруженной борьбе с агрессорами. Красная Армия перебазируется на север, чтобы дать отпор японским захватчикам. Ее ведет товарищ Мао Цзэ-дун. Она уже несколько месяцев совершает свой Великий поход[116]116
  Великий поход китайской Красной Армии (1934–1935 гг.) с юга на север страны, во время которого Красная Армия, прорвавшись сквозь гоминдановское окружение, прошла 25 тысяч ли (около 12 500 километров) и вышла на север провинции Шэньси, с тем чтобы дать отпор японским захватчикам.


[Закрыть], прошла через провинции Цзянси, Хунань, Гуйчжоу, Гуанси и сейчас вступила в Сычуань. Многочисленные гоминдановские армии преследуют ее, пытаясь окружить и уничтожить, однако из этой затеи ничего не получается. В провинции Гуйчжоу Красная Армия создала свой опорный пункт в городе Цзуньи, а когда разгромила сычуаньскую группу гоминдановских войск под Сунканем[117]117
  Сункань – город в провинции Сычуань (Центральный Китай).


[Закрыть], то чунцинские богачи поспешили перевести свои деньги в Шанхай. Революционная ситуация нарастает…

– Цзян, так, значит, наша Красная Армия скоро будет на севере? – обрадовалась Линь Дао-цзин. – Я думаю, что она долго не заставит себя ждать. Белые районы будут освобождены, и над страной взовьется знамя с серпом и молотом. Правда?

Цзян Хуа улыбнулся, но продолжал серьезным тоном:

– События развиваются быстро. В окончательной победе, безусловно, нет никакого сомнения. Однако весь вопрос во времени, условиях и правильном руководстве со стороны партии. Сталин говорит, что у китайской революции много могущественных врагов как внутренних, так и внешних. Поэтому думать, что победа будет легкой и быстрой, – это, Дао-цзин, романтические мечты.

– Ты прав, – ответила она. – Я знаю, что мы взялись за нелегкое дело и путь к победе будет извилистым и сложным. Но мне иногда хочется помечтать о том дне, когда мы своими глазами увидим нашу победу. – Дао-цзин задумалась. – Я тебе еще не сказала, что в тюрьме встретилась с товарищем Линь Хун. Она просила меня передать партии ее последние слова…

Цзян Хуа был глубоко взволнован рассказом Дао-цзин. Он долго, задумавшись, глядел на мерцавшие за окном звезды и, наконец, произнес:

– Дао-цзин, у тебя есть очень хорошая черта. Ты можешь любого тронуть своей горячей верой… И я вижу, что на тебя произвела неизгладимое впечатление встреча с Линь Хун. Мне даже совестно, что я не смогу подать тебе такой пример мужества и стойкости, как она.

– Нет! – торопливо возразила Дао-цзин. – Ты для меня наставник, старший товарищ. Я так благодарна тебе, что ты помогаешь мне разобраться во многом!.. Ты – человек дела, в этом даже Лу Цзя-чуань уступает тебе… – При упоминании о Лу Цзя-чуане она невольно вновь покраснела.

Цзян Хуа не заметил ее минутного замешательства или не обратил на него внимания. Не возвращаясь более к этой теме, он стал рассказывать Дао-цзин, о чем должен помнить молодой член партии.

– Дао-цзин, мы решили дать тебе постоянное задание. Согласна ли ты?

Дао-цзин не ожидала подобного вопроса:

– А что я должна делать?

– Будешь вместе с Сестрой Лю распространять материалы, обеспечивать связь, – просто ответил Цзян Хуа.

– Хорошо. Когда приступать к работе?

– Завтра. Но ты должна быть готова к тому, что это исключительно трудная и кропотливая работа. – Цзян Хуа задумался. – И, кроме того, тебе нужно будет переменить имя и фамилию: в Бэйпинской тюрьме на тебя уже заведено дело.

– У меня такое неудачное имя! Ты для меня как отец – дай мне новое имя.

Всегда невозмутимый Цзян Хуа на этот раз покраснел. Он не знал даже, как реагировать на это предложение[118]118
  В Китае существует обычай давать имя человеку дважды: первый раз при рождении – так называемое «дошкольное имя» – и второй раз при поступлении в школу. Последнее, официальное имя, как правило, дает ребенку пожилой, образованный и всеми уважаемый человек.


[Закрыть]. Почему она называет его своим наставником, старшим товарищем, отцом?

Цзян Хуа не стал больше говорить о новом имени для Дао-цзин, а вместо этого спросил ее о подробностях встречи с Дай Юем в Динсяне. Дао-цзин рассказала. Тогда Цзян Хуа попросил написать все о ее знакомстве с Дай Юем на бумаге и передать ему в ближайшие дни.

Луна уже переместилась на запад. Цзян Хуа проводил Дао-цзин до ворот и на пороге, неожиданно обернувшись к ней, так крепко пожал ей руку, что Дао-цзин удивилась.

Никогда еще Цзян Хуа не казался ей таким взволнованным, если не считать того дня, когда ее приняли в партию.

– Иди отдыхай… – сказал он на прощанье. На его лице, слабо освещенном луной, проглядывавшей сквозь ветви ивы, Дао-цзин заметила какую-то новую, непонятную ей улыбку. Но Цзян Хуа резко повернулся и ушел не оборачиваясь. Сердце Дао-цзин забилось…

В ту ночь она долго не могла заснуть. Впервые за последние годы она ощутила свое одиночество. Оно тяготило ее. Ее душа хотела любви и ласки, и вместе с тем страх овладел всем ее существом. Она была в смятении. Ей стало душно. Она вышла во двор, залитый мягким лунным светом. Неожиданно на память пришли стихи, о которых она говорила Сяо-янь. Душевное волнение и владевшее ею беспокойство не позволили вспомнить их полностью, и она вспоминала отдельные строчки:

 
…И вот
В тюрьму ворвались струи света,
И – вдребезги решетки и замки!
Но где сейчас ты?
Где ты?
Откуда шлешь далекие приветы?
Ведь навсегда тобою зажжена
Моя любовь,
Горячая,
Живая…
 

На глаза набежала слеза. Дао-цзин даже не смахнула ее. Она, не отрываясь, смотрела на скрывавшуюся в облаках луну. «Почему… почему от него нет вестей? Как бы он обрадовался, если бы узнал, что я вступила в партию!..» Ее бледное и похудевшее лицо озарила счастливая улыбка.

Глава девятнадцатая

Мать Ван Сяо-янь готовила обед в маленькой и темноватой кухне. На ее морщинистом лице, освещенном ярким пламенем очага, было возбужденное выражение. В воздухе вкусно запахло: она бросила в котел мясо с перцем и молодым чесноком. В этот момент, вспомнив о чем-то очень важном, она повернулась к хлопотавшей рядом служанке.

– Чэнь, а ты знаешь, кто к нам сегодня пришел?

– Нет, – лукаво прищурив глаза, ответила та, но можно было без труда догадаться, что она все знает.

– Наша Сяо-янь стала уже совсем взрослая. Скоро, может, и замуж выйдет… Сегодня у нас в гостях ее молодой человек. И, кроме того, профессор Фань и профессор У. А как ты находишь его? Порядочный и образованный, правда?

– Да, да. Очень! Я сразу увидела, что это хороший человек. И Сяо-янь замуж пора. Ей ведь скоро двадцать три? У нас бы в деревне ее выдали замуж в пятнадцать-шестнадцать, и уже большие ребята были бы…

– Студентки – это не деревенские девушки. Сяо-янь у нас решительная. Мать вот волнуется, а она нисколько! Познакомилась с молодым человеком, господином Чжэном, любит его, а говорит, замуж выйдет только тогда, когда окончит университет, на будущий год. А только – ты заметила? – они и сейчас друг без друга прожить не могут! – продолжала хлопотать у очага госпожа Ван, делясь своей радостью со служанкой.

Чэнь, рассудительная деревенская женщина, при виде счастливого лица госпожи Ван тоже засмеялась и степенно ответила:

– Да уж это всегда так… А там и внуки пойдут… У нас в деревне нянчить внуков – великое дело для бабушки. Кормить их сладостями, яйцами! А всякие там пеленки, постельки, штанишки, шапчонки! Все должна делать бабушка. Вот только если рождается девочка – это беда для бедной семьи: не нужна она никому… Вырастить мальчика – значит поправить дела и укрепить свой род, а девочки – убыточный товар…

Тут она почувствовала, что говорит не то, ведь у хозяйки три дочери и ни одного сына. Какой же это убыточный товар? Сообразительная Чэнь быстро поправилась.

– Да так только у нас в деревне, а в больших городах, конечно, совсем по-иному. Такая дочка, как ваша, – ученая да способная – о родителях будет заботиться не хуже какого другого сына. Верно ведь?

Госпожа Ван слушала служанку рассеянно: мысли ее унеслись в комнаты – к мужу и дочери. Там их будущий зять Дай Юй, Сяо-янь, ее тетка Ван Янь-вэнь и профессора – сухонький маленький Фань и тучный бритоголовый У сидели за столом в уютной гостиной с большими светлыми окнами. Атмосфера была непринужденной.

Гости потягивали вино и отведывали приготовленные госпожой Ван кушанья, которые одно за другим приносила служанка.

– Коллега, вы где занимаетесь? – опросил Дай Юя профессор У, отпив глоток вина и вытирая капельки пота, выступившие на лысине.

Нарядно одетый Дай Юй – в темно-синем костюме, с гладко зачесанными назад волосами, которые обычно торчали у него в разные стороны, словно щетка, – удивленно посмотрел на профессора своими рыбьими глазами. В это время Ван Сяо-янь украдкой дернула его за полу пиджака. Он чуть заметно повел в ее сторону глазами и ответил:

– В «Цинхуа»[119]119
  «Цинхуа» – университет в Пекине.


[Закрыть], профессор.

– В «Цинхуа»? А-а… Так это очень хорошее учебное заведение, – рассмеялся профессор V, кивнув Сяо-янь, как будто его слова относились непосредственно к ней. Профессор был чем-то похож на ее отца – Ван Хун-биня: такой же честный, прямой, тоже, даже, пожалуй, еще больше, понимавший и любивший шутку.

Отведав курицы с перцем, он одобрительно закивал головой:

– Хун-бинь, жена твоя отменно готовит. Я в восторге! Казалось бы, нехитрые вещи – бобовый сыр и редька, а как вкусно! Это надо уметь, уметь!.. – Покачивая головой, он обернулся к профессору Фаню. – Старина, ты здесь редко бываешь, а? Я хожу по меньшей мере дважды в неделю, поэтому давно знаком с Чжэном.

Тут профессор вспомнил, как он только что спрашивал молодого человека, где тот учится. Он несколько смутился и углубился в еду. Вскоре, однако, он постучал по столу, призывая к вниманию.

– Скажите, пожалуйста, кто из студентов редактирует у вас «Еженедельник Цинхуа»? Уж очень он интересен, интересен!

Не дожидаясь ответа, он обратился к профессорам:

– Коллеги, вы его читали? Последнее время я не пропускаю ни одного номера. Не смотрите, что издают студенты. Какое содержание, какие суждения! Под стать какому-нибудь большому журналу! По некоторым вопросам он высказывается более эрудированно, чем «Душу шэнхо»[120]120
  «Душу шэнхо» – «Научная жизнь».


[Закрыть]: «Не смиряться, а призывать к борьбе». Теперь такая обстановка. Нечего удивляться, что студенты призывают к революции, к спасению родины. Я уже стар и ни на что не годен, но думы и скорбь себе не закажешь… – В глазах его появилось печальное выражение. Он выпил вина и замолчал.

В комнату неслышно вошла госпожа Ван. Она уже успела снять фартук и переодеться в серый халат. Профессор У первый заметил ее и шумно встал:

– Сюда, сюда! Большое спасибо за такое вкусное угощение! Кусочек доуфу[121]121
  Доуфу – соевый творог.


[Закрыть] в твоих руках превращается в изумительно вкусную вещь. Наслаждаться вкусным блюдом – это тоже радость в человеческой жизни. Чудесно! Присаживайся сюда. Кушай сама!..

Сяо-янь подставила матери стул, и она села, ласково посмотрев на мужа и гостей.

– Не делала сегодня ничего особенного. Просто так – на скорую руку… – Она глянула на Дай Юя и, наклонившись к нему, заботливо проговорила:

– Вы что-то мало кушаете.

– Спасибо! Вы ведь, наверное, устали? – стараясь говорить как можно искреннее, спросил Дай Юй.

– Нет, – госпожа Ван легонько коснулась его плеча и улыбнулась дочери. – А Сяо-янь вот не умеет готовить. Я буду потом для вас все делать. Ладно?

Воспользовавшись мгновением, когда профессор У отдыхал после очередной бурной тирады, Ван Хун-бинь протянул жене бокал вина:

– Сю-вэнь, выпей с нами! Ты сегодня потрудилась для наших гостей. За тебя!..

Госпожа Ван сделала глоток. Профессор У тоже поднял свой бокал:

– До дна! За счастье Сяо-янь и Цзюнь-цая! Сяо-янь, пью за тебя!

Сяо-янь сегодня весь вечер приходилось смущаться, словно она была новобрачной. Мать настояла на приглашении Цзюнь-цая и друзей отца. По ее мысли, это нужно было для того, чтобы поставить лучших друзей в известность о предстоящем семейном торжестве. Готовиться к приему она стала за неделю. Дочери она сшила нарядный темно-зеленый халат, а Цзюнь-цаю купила пальто и свитер. Сегодня Сяо-янь торжественно сидела за столом в своем новом халате, сгорая от смущения. Обычно она любила побеседовать с друзьями отца, которые часто приходили к ним, так как хотела проводить агитацию среди высшей интеллигенции. В этот же вечер она молчала. Хотя мать и не говорила прямо о ее близкой свадьбе с Цзюнь-цаем, но все присутствующие догадывались об этом.

– Жених и невеста! Жених и невеста! – закричала шаловливая младшая сестренка, показывая пальцем на Дай Юя и Сяо-янь.

Сяо-янь, покраснев до ушей, поднялась и в замешательстве стала подкладывать угощение молчаливому профессору Фаню:

– Кушайте, пожалуйста! Что это вы сегодня такой невеселый?

– Да, да, что с тобой? – вставил слово Ван Хун-бинь.

Профессору Фаню перевалило за шестьдесят. Это был медлительный, спокойный человек с узкой седоватой бородкой. На нем был старый и засаленный темно-желтый халат. После долгой паузы он медленно поднял веки и проговорил:

– Хун-бинь, старина У! Скажите, сколько вам задолжал государственный университет? Сколько месяцев не выдавали жалованья?

– Лучше об этом не говорить! – незамедлительно ответил профессор У. – Испокон веков было так, что чем больше служили чиновники, тем сильнее они богатели, а те, кто обучал других, постепенно беднели. А после образования республики стало еще хуже… Сяо-янь, ты только посчитай, сколько лет продолжается «движение за выплату жалованья» – год, два, три?.. Да что говорить! Еще в 1916 году, когда я начинал преподавать, оно уже было. Восемнадцать лет! Я сорок восемь раз участвовал в нем, требуя выплаты жалованья! Нет, что я, – все пятьдесят! Говорилось-то все очень красиво! Профессора университетов – опора государства, а зарабатываем мы меньше рикш. Шумели, шумели и в конце концов все равно оставались ни с чем. Проходил месяц, другой, третий… полгода, а нам и гроша ломаного не выплачивали. А как говорит народ, «и чиновнику есть хочется». Нам три раза в день – вынь да положь. Остается только закладывать имущество, брать в долг, умоляя родственников или кланяясь знакомым. Печальная и убогая жизнь. Развяжешься с одной бедой, идет другая. Смешно говорить, но ведь ты – профессор, ты должен поддерживать свою репутацию. Ведь неудобно отказать рикше или рассчитать прислугу, да и не пойдешь же со своим портфелем пешком. Вот и приходится пускать пыль в глаза, А что, по правде-то говоря, в этом портфеле? За исключением старых лекций, нет и гроша в помине, да и на самом тебе – единственный костюм. Ха-ха! Так и прошла вся моя жизнь. Вся жизнь!.. А что, Фань, у тебя совсем плохи дела? Постарайся как-нибудь отвлечься от этих мыслей. Я лично так всегда поступаю… – тяжело вздохнул профессор V, вспотев от напряжения. Он вытер голову и хотел продолжать, но Ван Хун-бинь опередил его.

– Профессор У очень правильно сказал о нашей жизни, – улыбнулся он. – Я раньше не понимал, отчего это так было. Думал, что все дело поправит хорошее правительство. Теперь же… – Он положил на стол палочки для еды и закурил, откинувшись на спинку стула. – Пусть лучше нам молодежь ответит. Она лучше нас, стариков, разбирается во многих вопросах и видит дальше. Цзюнь-цай, как, по-твоему, будут развиваться события? На Севере с каждым днем все напряженнее становится. Японские самолеты днем и ночью летают над Бэйпином. Народ волнуется…

Внезапно в небе послышался оглушительный рокот мотора, оборвавший Ван Хун-биня на полуслове.

– Легок на помине! – воскликнул профессор У и устремился во двор.

За ним торопливо последовали остальные.

Самолет пролетел низко, показывая свои опознавательные знаки – красные круги на крыльях – запыленной, замершей земле. Профессор У долго смотрел ему вслед. Ван Хун-бинь отвернулся в сторону, а Сяо-янь с болью сказала Дай Юю:

– Чего смотреть! Пошли в дом.

Все вернулись в подавленном состоянии.

Профессора продолжали прерванную беседу. Госпожа Ван и Чэнь убирали со стола.

Профессор У вновь пришел в возбуждение и горячо заговорил. Энергии его можно было только удивляться. Даже Ван Хун-бинь, живой и подвижной человек, любивший поговорить и посмеяться, в его присутствии стушевывался.

– Что же это такое?! На каком основании?! – кричал У, стуча по столу. – Друзья! Родина в опасности… Если бы мне было лет двадцать, я тотчас взялся бы за оружие, чтобы смыть этот позор!

– Старина У, поменьше шумных слов, – нетерпеливо перебил его профессор Фань, тряхнув бородкой. – Ты вот только кричишь, как молодой забияка, а почему пожертвовал всего несколько грошей, когда наши студенты ехали с протестом в Нанкин? Тогда надо было бы раскошелиться! Терпеть не могу пустозвонства… В сорок лет уже не следует заблуждаться, а в пятьдесят пора знать жизнь. Мы рано ее познали, и к чему же сейчас молоть ребячий вздор?