Текст книги "Песнь молодости"

Автор книги: Ян Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Ян Мо
Песнь молодости

Часть первая

Глава первая

По бескрайной зеленой равнине на восток мчался экспресс Бэйпин[1]1
  Бэйпин – название Пекина, данное ему чанкайшистами в 1928 году.


[Закрыть] – Шэньян[2]2
  Шэньян (Мукден) – город на северо-востоке Китая. (Здесь и далее – примечания переводчиков.).


[Закрыть]. Перед глазами пассажиров, стоявших у окон и дышавших свежим утренним воздухом, проносились поля, речки, желтые глинобитные фанзы. Вскоре, налюбовавшись пейзажем, они стали позевывать и разглядывать соседей по вагону. Взгляды многих из них привлек небольшой узел, из которого торчали завернутые в белый шелк музыкальные инструменты. Кому они принадлежат? Странствующему торговцу? Внимание пассажиров обратилось на владельца этого необычного багажа, который оказался не купцом, а девушкой лет семнадцати, одиноко сидевшей возле узла. Она была похожа на студентку и одета во все белое: белое хлопчатобумажное платье, белые чулки, белые спортивные туфли. В руках она сжимала платочек. Девушка не отрывалась от окна, ее ясные темно-карие глаза на бледном лице задумчиво смотрели на родные ландшафты. Одинокая, скромная и красивая девушка быстро приковала к себе внимание спутников. Мужчины начали шепотом обсуждать ее внешность. Но девушка никого не видела, ничего не замечала; она сидела погруженная в свои думы.

Ее неразговорчивость, красота и странный багаж вызывали удивление и любопытство у соседей по вагону. Постепенно все разговоры сосредоточились на ней.

– Эта маленькая мисс, вероятно, разочаровалась в любви, – тихо сказал своему спутнику ехавший в том же купе студент.

– Столько инструментов стоят не меньше десяти-двенадцати долларов, – заметил толстый торговец, приблизившись к студенту и подмигивая в сторону девушки. – Зачем они ей? Что она, собирается петь на улицах?

Не обращая внимания на торговца, студент продолжал украдкой посматривать на девушку, оживленно разговаривая о ней со своим спутником.

Когда поезд прибыл на станцию Бэйдайхэ, студентка взяла узелок с музыкальными инструментами, который составлял почти весь ее багаж, и сошла с поезда. Оставшиеся в вагоне пассажиры проводили ее взглядами, полными нескрываемой досады.

Маленькая станция была очень тихой и оживлялась лишь с приходом поезда. Но стоило только рассеяться его дымку, как платформа вновь пустела.

С узлом в руках девушка вышла из здания вокзала и огляделась. Увидев, что ее никто не встречает, она позвала носильщика; тот взял ее багаж и пошел, как она ему указала, по направлению к деревне Янчжуан.

Опустив голову, она молча шла за носильщиком. За поворотом дороги они поднялись на небольшой холм, и перед ее взором вдруг открылась необъятная морская ширь, простиравшаяся до самого горизонта. Девушка замедлила шаги и остановилась. Она устремила взор на море, и ее ясные глаза возбужденно заблестели.

– Море! Как оно прекрасно! – не сдержала девушка своего восхищения. Забыв о том, что надо идти дальше, она жадно вглядывалась в бескрайную гладь, чуть тронутую кое-где мелкой зыбью.

Носильщик тем временем спустился к подножию холма. Шагов позади не было слышно, он обернулся и крикнул:

– Госпожа! Поспешите! Почему остановились? – Ему было непонятно то, что происходило в душе девушки.

А она, поглощенная новыми впечатлениями, продолжала смотреть на плещущиеся у берега волны, на одинокий белый парус вдали.

– Эй! Барышня! Что случилось? – забеспокоился носильщик.

Лишь этот окрик заставил ее очнуться. Проведя рукой по глазам, она печально улыбнулась и сбежала с холма.

Они зашагали дальше.

Носильщик, разговорчивый крестьянин средних лет, удивленный странным поведением своей спутницы, спросил:

– Что ты задержалась там, на горе?

– Смотрела на море. Я в первый раз его вижу. Оно такое красивое! – ответила девушка. – Как хорошо здесь жить!

– Э-э, чего там хорошего? Одной красотой сыт не будешь. Работать надо, а за работой этой красоты и не замечаешь, – улыбнулся носильщик. – Ты лучше скажи, зачем сюда приехала? Почему одна? На дачу, что ли?

Студентка улыбнулась:

– Какая там дача! Я приехала к двоюродному брату.

Глаза носильщика округлились.

– А кто он? Уже не в полиции ли работает?

Девушка отрицательно покачала головой:

– Нет, мой брат – учитель, он работает в школе в Янчжуане.

– А! – обрадовался носильщик. – Так он учитель? Я их в этой деревне всех знаю. Как его зовут?

– Чжан Вэнь-цин, – слегка оживилась студентка. – Ты с ним знаком? Он в деревне? Почему он не пришел на станцию встретить меня?

Носильщик неожиданно умолк.

Студентка напряженно смотрела в его загорелое, морщинистое лицо, ожидая ответа. Но он продолжал хранить молчание и, лишь пройдя несколько шагов, спросил:

– Как твоя фамилия? Ты из Бэйпина?

– Из Бэйпина. Моя фамилия Линь, зовут Дао-цзин, – серьезно и в то же время как-то по-детски ответила она. – Ты знаешь моего брата?

Носильщик снова ничего не ответил. Через некоторое время он, правда, что-то пробормотал, но Дао-цзин не поняла и не стала больше расспрашивать его. Вскоре они подошли к Янчжуанской начальной школе. Расплатившись, Линь Дао-цзин, немного робея, поднялась по каменным ступеням, ведущим к дверям.

Школа помещалась в большом храме Гуаньди[3]3
  Гуаньди (Гуаньинь) – буддийское божество.


[Закрыть], на краю деревни. Линь Дао-цзин оставила свои вещи у входа и вошла. Заглянув во все коридоры и залы, она никого в них не нашла. «Наверное, ушли гулять на берег моря, – подумала она. – Придется подождать».

День клонился к вечеру, над крышами фанз закурились дымки. В роще, неподалеку от школы, словно соревнуясь друг с другом, застрекотали цикады. Линь Дао-цзин терпеливо слушала их. В томительном ожидании прошло уже немало времени, но по-прежнему никто не появлялся. Опасаясь за свои вещи, девушка не решалась никуда отойти. Наконец, когда стало темнеть, на дороге показался хромой старик. Он еще издали крикнул:

– Кого ждешь?

Обрадованная его появлением, Дао-цзин поспешно сбежала по ступеням вниз:

– Господин Чжан Вэнь-цин здесь работает?

– А-а, тебе нужен учитель Чжан?

Старик был заметно пьян: лицо его раскраснелось, язык еле ворочался.

– Его… здесь нет!

– Как нет? Где же он? – удивилась Дао-цзин. – Он писал, что на летние каникулы никуда не поедет, да и его жена, она тоже учительница и тоже здесь работает… – Девушка заметно волновалась.

– Нет… Не знаю! Не знаю!

Старик, казалось, все больше и больше пьянел. Пошатываясь, он ввалился в дверь школы и, хлопнув створками, запер ее изнутри.

Дао-цзин была в недоумении: куда же могли исчезнуть брат и его жена? Ведь она писала, что собирается приехать к ним, а сейчас… Что делать, когда наступит ночь? Что будет потом?.. Она стояла в растерянности на каменных ступенях и смотрела на темнеющую перед ней рощу. Стрекот цикад начал оглушать ее, моря не было видно, однако шум прибоя был явственно слышен. Линь Дао-цзин несколько раз громко стучала в дверь, но старик, наверное, уже заснул… Сердце девушки сжалось, на глаза навернулись слезы. До каких же пор ей придется стоять у этих дверей? Взошла луна, и ее свет, пробившись сквозь листву деревьев, упал на красивое лицо девушки; прислонившись к каменной плите перед дверями бывшего храма, она горько плакала.

Когда человек попадает в беду, он часто вспоминает о прошлом.

Тихонько всхлипывая, Линь Дао-цзин задумалась. Почему она одна приехала в эту незнакомую неприветливую деревню? Почему этой ночью она очутилась в роще на морском берегу? Зачем она покинула отца и мать? Что привело ее сюда? Почему, почему она так горько плачет?..

Глава вторая

В одной из захолустных деревушек провинции Жэхэ[4]4
  Бывшая провинция Жэхэ территориально входит в настоящее время в Автономный район Внутренняя Монголия.


[Закрыть] жила маленькая крестьянская семья. В этой семье осталось всего два человека: дед и внучка. Старик часто болел и целыми днями лежал на кане. Внучка Сю-ни рубила в лесу хворост и работала в поле. Это и давало им средства к жизни. Сю-ни росла красивой, крепкой, трудолюбивой девушкой. Парни всей деревни вздыхали о ней. Но хотя ей и исполнился уже двадцать один год, она еще не была замужем. Объяснялось это просто: одиннадцати лет девочку обручили и отдали в семью ее будущего мужа. Однако «муж» умер, когда ей исполнилось пятнадцать лет, и она вернулась к деду. Это неудачное замужество ранило ее душу. Кроме того, нужно было ухаживать за больным дедом. Поэтому она не спешила выходить замуж. Дряхлый и больной старик нуждался в постоянном уходе, и внучка не могла его покинуть. Так они и жили вместе. Старик очень любил внучку, и когда замужние дочери присылали ему несколько рисовых лепешек или соленые утиные яйца, он всегда оставлял большую часть для Сю-ни.

Земля, которую обрабатывала Сю-ни, принадлежала помещику, и из урожая после внесения арендной платы у них почти ничего не оставалось. Чтобы заработать на чашку жидкой рисовой болтушки для старика, Сю-ни в свободное от работы в поле время брала топор и отправлялась в горы за хворостом, а вечерами пряла. Односельчане хвалили эту скромную девушку. Зимой, когда Сю-ни исполнился двадцать один год, случилось несчастье. Проживавший в Бэйпине крупный помещик Линь Бо-тан собственной персоной пожаловал в деревню для сбора арендной платы. Здесь он случайно увидел Сю-ни. Пораженный красотой девушки, помещик захотел сделать ее своей наложницей. Ему шел пятьдесят второй год. У него в доме уже побывало несколько красивых наложниц, которых он покупал в публичных домах, но его первая жена – Сюй Фэн-ин – неизменно выгоняла их из дому. Теперь, когда ему приглянулась Сю-ни, свежая, немного диковатая деревенская девушка, он не захотел упускать ее из рук.

Чтобы сломить сопротивление крестьян и собрать с них арендную плату, он попросил губернатора провинции Тан Юй-линя прислать военную полицию. Одинокий и слабый старик и его внучка оказались в полной власти помещика-де пота. Так Сю-ни стала наложницей Линь Бо-тана. Она целыми днями плакала, несколько раз пыталась покончить с собой, искусала Линь Бо-тану все руки, но ничего не помогало. Помещик только покручивал усы и посмеивался.

Через два месяца Сю-ни почувствовала, что она беременна. Линь Бо-тан перевез ее из родной деревушки в свой дом в столице.

В ночь, когда внучку увезли из деревни, ее дед доковылял кое-как до речки, протекавшей неподалеку, и бросился в нее…

Попав в городской дом Линь Бо-тана, Сю-ни из живой, сообразительной девушки превратилась в угрюмое, забитое существо. Целыми днями от нее нельзя было добиться ни слова. Она ела, работала, но большую часть времени сидела, уставившись глазами в стену, словно стремилась пробуравить ее взглядом. Узнав, что Сю-ни беременна, Сюй Фэн-ин – жена помещика – сразу изменила к ней свое отношение. Это объяснялось тем, что сама она рожала несколько раз, но ни один ребенок не выжил. Она надеялась, что Сю-ни родит для Линь Бо-тана сына.

У Сю-ни родилась дочь… Состояние молодой матери улучшилось. Всю свою любовь и надежды она перенесла на ребенка. С какой нежностью она ухаживала за своей беленькой, толстенькой дочуркой! Стоило только девочке улыбнуться, как печаль, горе и позор забывались и опустошенное сердце вновь наполнялось жаждой жизни.

По ночам, когда старый Линь Бо-тан уходил к другим наложницам, Сю-ни тихонько вставала, меняла пеленки, кормила ребенка грудью, целовала румяные, пухлые щечки и ласково шептала:

– Доченька, расти скорей! Живи! Твоя мама всегда будет с тобой!..

Слезы, которых уже давно никто не видел на ее глазах, капали на чистое личико девочки. Сю-ни решила жить ради своего ребенка.

Девочке исполнился год. Она начинала говорить, водила маленькими пальчиками по лицу матери, хватала ее за волосы – и на лице Сю-ни появлялась счастливая улыбка.

Однажды Сюй Фэн-ин позвала Сю-ни к себе в комнату. Взяв из рук матери ребенка, она перестала улыбаться и сказала:

– Это ребенок моего мужа, я хочу оставить его у себя. А ты, бесстыдная нищенка, немедленно убирайся отсюда!

Сю-ни обезумела: она кричала, билась головой о стену, дралась, как тигрица, отбивая своего ребенка. Но все было напрасно. Линь Бо-тан, позабавившись ею вволю, задолго до этой сцены предусмотрительно скрылся.

– Мама! Мама! – кричала девочка, протягивая ручонки к Сю-ни. – Хочу к маме!

Слуги выволокли Сю-ни на улицу и бросили в поджидавшую у ворот машину…

* * *

На первых порах супруги Линь хорошо относились к девочке, которую назвали Дао-цзин. Но когда девочке исполнилось три года, Сюй Фэн-ин сама родила сына. С этого времени начались невзгоды маленькой Линь Дао-цзин: ее постоянно били, спала она вместе со слугами, ей не разрешалось входить в дом, и она целые дни проводила на улице, играя с детьми мусорщиков.

Однажды зимой Сюй Фэн-ин позвала Дао-цзин в дом и заговорила с ней неожиданно ласково. Заметив, что ребенок дрожит и заикается, она удивленно притянула девочку к себе и спросила:

– Что с тобой, Дао-цзин??

– Чешется!..

К этому времени девочке было уже семь лет. Напуганная неожиданным вызовом к мачехе, она шмыгала носом и была готова расплакаться.

Неожиданно у Сюй Фэн-ин появилось сострадание к Дао-цзин. Она сняла с девочки рваную ватную куртку. Беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть кишащих на ней вшей.

Умиляясь своему великодушию, Сюй Фэн-ин бросила куртку в пылающий камин. Сюй Фэн-ин внимательно осмотрела маленькую, посиневшую от холода Дао-цзин и, повернувшись к лежащему на диване с газетой Линь Бо-тану, сказала:

– Я уже несколько дней присматриваюсь к ней: красивая девчонка! Отдадим ее учиться, а когда вырастет – мы не прогадаем!

Покручивая усы, Линь Бо-тан кивнул головой:

– Хорошо! Ты, жена, всегда отличалась проницательностью. Раньше говорили: «Необразованная женщина более добродетельна». Но эти времена прошли. Отдадим ее учиться!

Так маленькая Дао-цзин попала в школу. Она полюбила книги и росла смышленой, но замкнутой девочкой. Целыми днями она молчала, и те, кто не знал ее, могли принять девочку за глухонемую. Младший брат, избалованный матерью и подстрекаемый ею, часто обижал Дао-цзин, но она никогда не плакала. Дао-цзин обычно молча переносила обиды; но порой в ней закипал гнев, и она давала сдачи мальчишке, хотя этим и могла заслужить более жестокие побои.

Когда мачеха наказывала Дао-цзин, она не пользовалась ни тростью, ни плетью: ей нравилось щипать и кусать девочку. Как-то раз вечером, когда Дао-цзин уже задремала, брат разбил любимую вазу матери, а осколки положил возле Дао-цзин. И вот безмятежно спавшая девочка была разбужена неожиданным градом ударов. Она сразу же поняла, что произошло, и, стиснув зубы, приготовилась к издевательствам.

– Собачье отродье! Совсем обнаглела! Ты мне ответишь за вазу!..

Ноги Дао-цзин вспухли от щипков, руки были искусаны до крови, но она не плакала, не просила прощения. Из ее глаз, сверкавших упрямым блеском, не упало ни одной слезинки.

Так и жила она в этой семье, как собачонка. Во всем доме лишь одна старая служанка – бабушка Ван любила девочку и заботилась о ней. Она часто ласкала ее, но делала это тайком, так как боялась госпожи. Дао-цзин любила старушку; и когда девочке бывало особенно тяжело, она всегда уходила к ней в комнату и здесь давала волю своим слезам.

После того как Дао-цзин окончила начальную школу и поступила в женскую среднюю школу, отношение к ней мачехи заметно улучшилось. К этому времени Дао-цзин стала стройной, красивой девушкой с правильным овалом чистого, как мрамор, лица. Густые черные брови доходили почти до висков. Но самым прекрасным в облике девушки были ее трогательно печальные глаза. Сюй Фэн-ин немало радовала расцветающая красота девушки; она чувствовала необходимость дать ей образование, так как только после этого можно было выдать Дао-цзин замуж за богатого и влиятельного человека.

В первый день занятий, когда она собиралась в школу, отец и мачеха были так рады, что вышли провожать ее до ворот и даже усадили в коляску рикши. Линь Бо-тан, нарядившийся по этому случаю в длинный шелковый халат, покручивая усы, стоял на каменных ступенях у ворот дома. Задумавшись на мгновение, он рассмеялся и довольным голосом сказал Дао-цзин:

– Ну, вот ты и барышня. Поздравляю! Ты поступила в среднюю школу, а это все равно, что сдать экзамен на сюцая[5]5
  Сюцай – первая ученая степень в феодальном Китае, дававшая право на получение государственных постов.


[Закрыть]. Ха-ха-ха!

* * *

Линь Бо-тан был не только деятелем просвещения, но и имел немаловажную в то время ученую степень цзюйжэня[6]6
  Цзюйжэнь – вторая ученая степень в феодальном Китае.


[Закрыть]. После получения этого звания он собирался ехать в столицу для сдачи экзаменов на следующую ученую степень, но тут наступил период «Ста дней реформ»[7]7
  «Сто дней реформ» – имеются в виду реформы Кан Ю-вэя, проводимые им в период с 11 июня по 22 сентября 1898 года. Кан Ю-вэй – политический деятель, публицист и философ конца XIX века, являлся выразителем интересов либеральной буржуазии, просвещенных помещиков, чиновников и высших кругов интеллигенции. Он стремился провести ряд реформ, которые должны были создать предпосылки для капиталистического развития Китая. В этих реформах большое место отводилось развитию образования в стране.


[Закрыть], и в Пекине был создан педагогический институт (предшественник Пекинского университета). Почтенный цзюйжэнь, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, вместе с супругой переехал в столицу и стал профессором нового педагогического института. После революции 1911 года[8]8
  Революция 1911 гола привела к свержению в Китае деспотической Цинской (маньчжурской) династии и созданию Китайской республики, временным президентом которой (в 1912 г.) был избран Сунь Ят-сен.


[Закрыть], когда с особой остротой встал вопрос о просвещении, этот «профессор», почувствовав, куда дует ветер, очень быстро сделался просветителем и по низкой цене стал скупать земли, принадлежащие маньчжурским князьям, якобы для учреждения на них «просветительных заведений». За «Сто дней реформ» этот цзюйжэнь всеми правдами и неправдами сумел добиться назначения его ректором института, и его визитные карточки с триумфом облетели «высшее» столичное общество.

Люди восхищались талантами и добродетелями профессора Линь Бо-тана, и никто не знал, как жестоко обошелся он с бедной Сю-ни…

Линь Бо-тан с жаром принялся за изучение конфуцианских канонов и чтение философских трактатов Канта и Монтескье; теперь самой сокровенной его мечтой стала степень академика. Вот почему он так убежденно заявил дочери, что поступление в среднюю школу равносильно получению звания сюцая.

Не дав Дао-цзин ответить, мачеха – толстая женщина, которая даже в прохладном августе обмахивалась шелковым веером, – прищурила глаза и сказала:

– Детка, учись хорошенько! Твоя мать сумеет достать деньги, чтобы дать тебе возможность окончить школу и университет. Если же тебе еще и удастся получить образование за границей, то ты будешь наслаждаться счастьем и богатством большим, нежели сам Чжуанюань[9]9
  Чжуанюань – ученый, лучше других выдержавший специальный экзамен при дворе в присутствии императора; пользовался в старом Китае величайшим почетом.


[Закрыть].

– Ты чего смеешься, старый дьявол? – обрушилась она на Линь Бо-тана. – Я ее вырастила, и если она разбогатеет, то ты все равно ни шиша не получишь! Ведь для нее ты даже пальцем ни разу не пошевельнул! – сердито брызгала слюной Сюй Фэн-ин.

Линь Бо-тан расхохотался:

– Да-а! Все ты! Все – тебе! Даже деньги зятя и те будут принадлежать тебе. Не так ли?

Двенадцатилетняя Дао-цзин бросила недобрый взгляд на своих родителей, и на ее ресницах, как жемчужины, повисли слезинки.

* * *

В школе Дао-цзин, подобно птичке, выпорхнувшей из клетки, полной грудью дышала чудесным воздухом свободы. Она очень любила книги, особенно художественную литературу. Книги развили в ней воображение, зародили мечты о прекрасном будущем и сделали девушку еще более мечтательной. Однако внешне Дао-цзин по-прежнему оставалась замкнутой, бесстрастной и молчаливой. Из всех своих одноклассниц она сблизилась лишь с девочкой по имени Чэнь Вэй-жу, которая с большим участием и сочувствием относилась к ее невзгодам, жалела и поддерживала ее. Они стали подругами.

В 1931 году Линь Дао-цзин должна была окончить школу. До окончания оставалось два месяца. Вернувшись однажды из родительского дома, она выглядела более печальной, чем обычно.

Девочки удивленно поглядывали на нее, подходили и спрашивали:

– Линь Дао-цзин, зачем мать вызывала тебя домой? Почему ты такая грустная?

Чэнь Вэй-жу погладила ее по голове и участливо прошептала:

– Дао-цзин, скажи мне, что случилось?

Она была до того взволнована, что сама чуть не плакала.

Дао-цзин молчала, выражение лица у нее было отсутствующее. И только когда в классе кто-то громко расхохотался, она очнулась и горько усмехнулась:

– Чего вы смеетесь? Поменьше бы лезли в чужую душу! – вскочила и выбежала из класса.

Спустя минуту Дао-цзин в сопровождении Чэнь Вэй-жу уже шла к каналу, находившемуся к западу от школы.

Внезапно Дао-цзин остановилась и повернулась к подруге:

– Вэй-жу, я больше не смогу ходить в школу!

– Почему?.. Дао-цзин, что у тебя произошло дома?

Дао-цзин ничего не ответила. Они пошли к деревьям, росшим на берегу канала.

Дао-цзин стояла под плакучей ивой и пристально глядела на переливавшуюся серебром воду. Через несколько минут она сказала:

– Семья разорилась: мой отец затеял судебную тяжбу из-за земли и проиграл процесс… Был страшный скандал, он обанкротился, обманув мачеху, продал оставшуюся у него землю и тайком сбежал с наложницей. И вот теперь у мачехи единственное богатство – это я…

– Что? Какое же ты богатство? Ты ведь не деньги!

Мачеха смотрит на меня как на дерево, дающее золотые плоды. Она требует, чтобы я вернулась домой и вышла замуж за богача. Ей по-прежнему хочется жить в роскоши. А я не хочу. Я уйду от нее!

– Что же теперь будет? – чуть не плача, спросила Чэнь Вэй-жу и сжала руку Дао-цзин.

Но та спокойно сказала:

– Не волнуйся, Вэй-жу. Во всяком случае, я не покорюсь. Если же ничего нельзя будет поделать, у меня останется еще один выход – смерть!

Сюй Фэн-ин перестала давать дочери деньги, пытаясь тем самым запугать ее и подчинить своим планам.

Однако Дао-цзин не сдалась. Она совсем было решила начать самостоятельно зарабатывать на жизнь. Но куда ей было деваться до окончания школы? Школьные подруги, горячо сочувствуя Линь Дао-цзин, каждый месяц собирали ей деньги на питание. Это дало девушке возможность закончить школу.

Наступили каникулы. Дао-цзин ничего не оставалось, как, похоронив свои сокровенные мечты, скрепя сердце собраться и ехать домой. Самым большим желанием ее было поступить в университет. Но надежд на это мало: разве мачеха смягчится когда-нибудь? Дао-цзин одолевали сомнения: следует ей возвращаться или нет?

Кроме художественной литературы, девушка увлекалась музыкой. Поэтому, собираясь домой, она взяла с собой целый оркестр музыкальных инструментов: свирель, флейту, кларнет, юэцин[10]10
  Юэцин – народный струнный инструмент.


[Закрыть], эрху[11]11
  Эрху – китайский народный смычковый инструмент.


[Закрыть], для чего ей даже пришлось нанять рикшу, и свой самый любимый инструмент – губную гармошку, которую сунула в карман.

Куда бы Дао-цзин ни ехала, она всегда брала с собой музыкальные инструменты. Из-за этого одноклассницы дали ей два прозвища: «Отшельница со свирелью» и «Музыкальная лавка». Первое было ласкательным, а второе употреблялось в минуты ссор. После уроков Дао-цзин частенько в одиночестве музицировала. И все, кто наблюдал ее в такие минуты, изумлялись восторженному блеску, неожиданно появлявшемуся в прекрасных и печальных глазах девочки.

Но так было полгода назад. С тех пор в жизни Дао-цзин произошли большие перемены. Она почти совсем перестала заниматься музыкой. Подруги со смехом осведомлялись:

– Ну, «Отшельница со свирелью», почему не открываешь свою «Музыкальную лавку»?

Улыбаясь, Дао-цзин с грустью смотрела на них и ничего не отвечала.

* * *

Тележка рикши, трясясь и подпрыгивая, медленно двигалась по неровной дороге.

На сердце Дао-цзин было тяжело. Она вспомнила, как жестоко обошлась с ней мачеха. В ушах девушки до сих пор звучал ее голос: «Собачье отродье! Для чего тебя растила старуха мать? Неблагодарная! Как тебе не стыдно? Ты совсем не слушаешь, что тебе говорят. Убирайся из моего дома!..» Дао-цзин бросило в дрожь. Словно боясь, что ее ограбят, она с силой прижала к себе свирель.

Когда Дао-цзин вошла в дом, она встретила совсем неожиданный прием. Мачеха играла с гостями в мацзян[12]12
  Мацзян – распространенная в Китае игра в кости.


[Закрыть]. Увидев Дао-цзин, она ласково поздоровалась с ней и, улыбаясь, сказала:

– Барышня, доченька моя хорошая! Вернулась! Сегодня так жарко! А у нас гости, и все хвалят тебя за прилежание!

«Неужели мачеха раздумала выдавать меня замуж? – размышляла Дао-цзин. – Может быть, она даже даст денег на дальнейшую учебу?»

Дао-цзин всегда считала, что учеба превыше всего, а все остальное – мелочи жизни.

«Это было бы счастье – поступить в университет или в пединститут», – подумала она и поклонилась гостям мачехи, хотя обычно не выносила их: они только и знали, что играли да курили. Но на этот раз она как будто даже обрадовалась им. Остановившись подле игрального столика, Дао-цзин застенчиво улыбнулась.

– Это господин Ху, начальник управления, – мачеха указала на худощавого мужчину с желтым лицом, одетого в европейский костюм и сидевшего на почетном месте. – А это моя дочь Дао-цзин.

Подобострастно устремив на гостя заплывшие жиром глазки, мачеха произнесла последние слова тоном купца, расхваливающего свой товар. От этого Дао-цзин стало не по себе. Не дожидаясь похвал, она резко повернулась и ушла во внутренние комнаты.

Поселившись в доме мачехи, Дао-цзин начала сдавать экзамены в педагогический институт. Хорошие оценки доставляли ей радость. Но мысли о предстоящем замужестве, постоянный, не утихающий до глубокой ночи стук костей, пошлая болтовня флиртующих мужчин и женщин, несмолкаемые пьяные песни и раздраженные возгласы проигравших действовали на нее угнетающе.

«До чего опустилась мачеха после разорения и бегства отца!» Дао-цзин видела, как Сюй Фэн-ин, уже пожилая женщина, целыми днями переодевалась, меняя одно крикливое платье на другое, и, не стесняясь дочери, кокетничала с мужчинами. Все это было неприятно, противно.

Прошло полмесяца. Наступил день, когда мачеха была в особенно хорошем настроении. Она даже взяла Дао-цзин с собой в магазин, где купила ей платье из белого зефира и белые парусиновые туфли.

Мачеха хотела, чтобы Дао-цзин обязательно еще купила себе на платье что-нибудь нарядное, но та отказалась: летом девушка всегда носила лишь короткий белый халат, белые чулки и белые туфли – и ничего больше. Мачеха уступила. Вечером она приготовила для Дао-цзин ее самые любимые блюда. После ужина Сюй Фэн-ин со своим младшим сыном уселась рядом с Дао-цзин и завела обычный пустой разговор, перескакивая с одной темы на другую. Неожиданно она сказала:

– Дао-цзин, твой отец, старый негодяй, сбежал, и ни слуху, ни духу от него. Земли у нас больше нет. Я с вами одна. Твой брат мал, а сама ты еще не закончила учебу… На что мы будем жить дальше? – При этих словах мачеха вытерла слезы.

Дао-цзин сидела с опущенной головой.

Сразу же, без перехода, мачеха начала почему-то успокаивать ее:

– Доченька, ты не убивайся. Слушай, что тебе говорит мать, и ручаюсь, что все мы будем сыты и одеты, а ты сможешь продолжать учиться.

Дао-цзин молчала…

После минутного раздумья мачеха чуть улыбнулась, нервно покусывая ногти.

– Доченька, скажи откровенно, за кого ты все-таки хотела бы выйти замуж?

Дао-цзин продолжала молчать.

– Говори, я ведь тебя спрашиваю!

– Мама, я никогда не задумывалась над этим. Разве ты не хочешь, чтобы я училась дальше? Умоляю тебя, не говори мне больше о замужестве!

Мачеха нахмурилась, но сдержалась.

– Ты сама не знаешь, что говоришь. В твои годы я уже была замужем: меня выдали шестнадцати лет… Еще раз повторяю: замужество вовсе не помешает тебе учиться.

С этими словами она поднялась; глаза ее хитро сузились, превратившись в две маленькие щелки. Взяв Дао-цзин за руку, деланно улыбаясь, она сказала:

– Дорогая доченька, хочу сообщить тебе приятную новость… Ты очень понравилась господину Ху, начальнику управления, – помнишь, он приходил к нам? Он в восторге от твоей внешности и ума. Человек еще не женат. Ему лишь немногим больше тридцати, однако он богат и пользуется влиянием…

Дао-цзин сидела, не поднимая головы, и ничего не отвечала. Мачеха решила, что она по-девичьи смущается и стесняется сказать, что согласна. Взяв дочь за руку и радостно поблескивая глазами, она затараторила:

– Жемчужина моя, ты должна согласиться. Счастье само плывет к тебе в руки; у этого начальника управления в Нанкине и в Шанхае собственные европейские дома. В Бэйпинском банке у него крупный вклад, в деревне – своя земля. Кроме того, акции в Шанхае… Он доверенное лицо Чан Кай-ши, скоро получит еще более высокий пост.

Больше терпеть Дао-цзин не могла. Гневно отбросив руку мачехи, она с горечью воскликнула:

– Мама, не губи мою жизнь! Лучше уж умереть, чем стать игрушкой в руках вашего чиновника! И не думай об этом!

Мачеху словно подменили. Она затопала ногами, вся затряслась и протянула к Дао-цзин руки. Пальцы ее подрагивали, словно она собиралась вцепиться в девушку.

– Ах ты, подлый собачий выродок! Возомнила себя благородной барышней? Тварь поганая! Да могла ли какая-то там голодранка, проститутка из конуры, произвести на свет что-нибудь путное!.. Ладно, хватит! Если ты, неблагодарная, не сделаешь как я хочу, я продам тебя – верну хоть деньги, на которые кормила все эти годы!

Дао-цзин застыла на месте. О чем она говорит? Кто же все-таки ее родная мать? Она слышала только, что ее мать умерла. «Голодранка», «проститутка из конуры» – эти слова больно ранили сердце девушки.

Убежав в свою комнату, она бросилась на кровать и пролежала там, не пошевельнувшись, до полуночи.

Потом она незаметно проскользнула в комнату к няньке Ван и, крепко прижавшись лицом к ее худой старческой руке, спросила:

– Бабушка, скажи мне, пожалуйста, кто была моя мама? Она… Как она умерла? Почему ты никогда не рассказывала о ней?

Ответа не последовало.

– Говори, няня, говори мне все, все, прошу тебя!.. Ведь ты любишь меня, любишь… как мама.

Обняв старушку, Дао-цзин заплакала.

– Детка… Ты, наверное, помнишь, когда ты была маленькой, я рассказывала тебе о девушке, ходившей в горы за хворостом? Это и была твоя родная мать.

В детстве сиротка любила долгими зимними вечерами, прижавшись к бабушке Ван, слушать ее сказки. Среди этих сказок была и история Сю-ни.

Боясь, однако, нарушить запрет Сюй Фэн-ин, бабушка Ван не осмеливалась поведать маленькой Дао-цзин о том, что ее матерью была именно та бедная деревенская девушка, которая часто ходила в горы за хворостом и которая вопреки своему желанию стала наложницей богача. И вот только теперь добрая старушка решила рассказать Дао-цзин правду о ее матери.

* * *

…Жена Линь Бо-тана приказала слугам посадить Сю-ни в машину и отвезти ее в дом к одному из друзей мужа. Сю-ни бешено сопротивлялась. У самых дверей дома, куда ее привезли, она, наконец, вырвалась и побежала обратно к своему ребенку. Ворота дома Линь Бо-тана были наглухо заперты, и женщина с растрепанными волосами, спотыкаясь и падая, стала бегать вдоль высокой стены, окружавшей дом. Целые сутки она не ела и не пила, бродила все время около дома и горестно восклицала:

– Отдайте ребенка! Верните мне дочь! Ты, потерявшая совесть волчица! Жестокий палач! Верните моего ребенка! Верните!..

Линь Бо-тан, понимая, что разговоры о Сю-ни могут подорвать его авторитет и положение ректора, приказал связать обезумевшую женщину и отвезти ее на родину – в горную деревушку на берегу реки Байхэчуань.

Как только Сю-ни, от безумного горя никого не узнававшая, увидела родную деревню, знакомые горы и речку, она пришла в себя и тихо заплакала. Потеряв надежду увидеть ребенка, она несколько успокоилась при мысли, что теперь по крайней мере будет жить вместе с дедушкой – добрым человеком, делившим с ней все невзгоды и радости. Она не знала, что, вернувшись в родную деревню, найдет там пустую фанзу – деда уже не было в живых.