Текст книги "Я свидетельствую перед миром"
Автор книги: Ян Карский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Мы решили попытать удачи. Вечером проводник распростился с нами, а чуть свет мы уже без него отправились в путь. Нас уверенно вел старый каталонец. Неподалеку от станции он взял наши деньги, сбегал в кассу и вручил нам драгоценные три билета на Барселону. Он велел нам сесть в первый после угольного тендера вагон. Так мы и сделали. В вагоне не было никого, кроме прикорнувшего в углу крестьянина с корзинкой да двух старых кумушек, которые трещали без умолку. Только мы сели, как в вагон вошел контролер, на которого была вся надежда. Он прошел мимо нас и проверил билеты у других пассажиров. Пока все шло хорошо – видимо, он понял, кто мы.
Через несколько остановок, когда все, кроме нас, вышли, контролер явился снова и подошел к нам:
– Ваши билеты?
Мы медленно протянули свои билеты.
Он внимательно проверил их и радостно-удивленным тоном сказал:
– Барселона? Так вы едете в Барселону?
Мы опасливо кивнули:
– Да. Мы едем в Барселону.
– Прекрасно! – Он широко улыбнулся. – А откуда вы сами? Из Франции? Из Бельгии? Из Германии?
– Из Франции, – ответили наши спутники.
– Из Польши, – прибавил я.
Контролер затряс головой и разразился длинной тирадой по-испански, из которой мы поняли только последнее слово: «Канада». Мы недоуменно смотрели на него. В отчаянии он снова тряхнул головой и очень медленно повторил:
– Откуда вы?
– Из Франции.
– Из Польши.
– Нет, нет, нет! Канада! – вскричал он и ткнул пальцем в каждого из нас. – Ты – Канада! Ты – Канада! И ты – Канада!
Проводник смотрел на нас с упреком: неужели непонятно? Я открыл рот, чтобы настоять на том, что я поляк, но французский офицер схватил меня за руку:
– Я понял. Он хочет сказать, что мы должны выдавать себя за канадцев. Если канадца арестуют на территории Испании, британские власти могут требовать его выдачи.
Он повернулся к проводнику, ударил себя в грудь и торжественно произнес:
– Канада!
– Канада! – повторил его сын.
– Канада, – неуверенно сказал я.
– Браво! – просиял контролер.
Он жестом позвал нас за собой и привел в угольный тендер, где на нас уставились шестеро взлохмаченных, чумазых от угольной пыли молодых парней.
– Канада, – ухмыльнулся контролер. – Все – Канада.
Он ушел и запер за собой дверь. Теперь мы были полностью в его власти.
Шестеро парней смотрели на нас с опаской.
– Вы французы? – спросил офицер, мой спутник.
Все дружно сказали «нет».
– Мы канадцы.
– Из какой же вы области Канады? – спросил я по-английски.
Парни захлопали глазами.
– Вы говорите по-английски? – продолжал я.
– Йес, – робко ответил один.
– Если ты говоришь по-английски, то я учитель китайского, – сказал я, переходя на французский.
Обстановка разрядилась. Мы все расхохотались и перестали остерегаться друг друга. Наши новые попутчики тоже были французы и тоже направлялись к де Голлю. Стоя впритирку в тесном тендере, мы разделили поровну провизию и скоро подружились. Ехали долго, все больше покрываясь черной пылью. Нет-нет заговаривали о том, можно ли доверять контролеру. При желании ему ничего не стоило выдать нас полиции – мы были совершенно беспомощны.
Наконец появился он сам и сказал:
– Следующая остановка – последняя перед Барселоной.
И вышел. Запирать дверь на ключ он не стал и легонько помахал нам рукой. Поезд замедлил ход. Мы спрыгнули с подножки и разбежались в разные стороны. Видимо, все, как и я, знали: такие дела лучше удаются в одиночку. Если я видел, что кто-то из спутников бежит в мою сторону, то тут же поворачивал в другую. Сначала бежал, потом шел по тропинке среди деревьев, параллельной железной дороге, а через полчаса остановился, прикидывая, что делать дальше. Уже стемнело, вдали виднелось скопление огней большого города – это и была Барселона. Через несколько часов, усталый и голодный, я дошел до рабочих предместий и, не раздумывая, зашел в первое попавшееся кафе. Не останавливаясь, прошел в середину зала мимо столика, за которым сидели двое. И только заняв место и оглядевшись, я увидел, что это жандармы, которые, казалось, следят за мной подозрительным взглядом. Меня прошиб холодный пот.
Рядом на столике валялась газета. Я схватил ее и сделал вид, что увлекся чтением, хотя на самом деле не понимал ни слова. Сзади подошел официант и стоял в ожидании моего заказа. Стоит мне раскрыть рот, станет ясно, что я не испанец, жандармы пристанут с вопросами – и мне конец. Я притворился, что ничего не замечаю, и упорно молчал. На мое счастье, официант сам что-то предложил вопросительным тоном. Я кивнул – да-да. Он предложил что-то еще, я опять подтвердил без слов.
Он принес мне кофе с пирожным. Я мигом проглотил то и другое, не отрываясь от газеты. Потом взглянул на часы и встрепенулся, будто понял, что опаздываю. Быстро встал, расплатился и вышел. Очутившись на улице, я облегченно вздохнул и дал себе слово: больше никаких кафе!
До рассвета я пробродил по городу, надеясь случайно наткнуться на нужную улицу, – спрашивать у ночных прохожих не хотелось. Когда же рано утром появилось много народу – все шли на работу, – решил рискнуть. Остановил какого-то старого рабочего и спросил, как пройти на улицу, которую мне назвали в Перпиньяне. Он спросил, на каком языке я говорю, и, перемежая жесты несколькими французскими словами, показал дорогу. Во время войны я не раз замечал, что простые люди оказываются более проницательными и обмануть их труднее, чем «специалистов». Закончив объяснения, рабочий, хитро прищурясь, шепотом спросил:
– Де Голль, а?
– Де Голль, – подтвердил я.
– Ну, удачи тебе!
– Спасибо!
Он помахал рукой, я улыбнулся и пошел, куда он сказал. Следуя его указаниям, я довольно быстро нашел мясную лавку, где меня должны были ждать. Ставни были закрыты, да их и не должны были открывать раньше полудня. Я постучал.
Изнутри негромко, с французским выговором спросили:
– Кто там?
Я сказал пароль:
– Я из Перпиньяна, от Фернандо. Мир не без добрых людей.
Дверь лавки приоткрылась, и я увидел маленького, розовощекого, похожего на гнома человечка.
– Входите, входите, – прощебетал он.
Он провел меня в комнату и усадил за навощенный дубовый стол прекрасной работы. Я утомился, проголодался, но мне было хорошо и спокойно. Я в Барселоне, у друзей. Хозяин принес бутылку вина и какое-то горячее и острое испанское кушанье, которое я мгновенно уплел. Он вел себя так, будто подобные визиты были для него самым обычным делом. Ничего не спросив о том, как я добрался, он заговорил о войне и о политике. Ругал на чем свет стоит фашистов. Я спросил, многие ли испанцы думают как он. Все, ответил он. Власть фашистов держится только на армии и полиции.
Я немного поспал, а во второй половине дня как мог привел себя в более или менее опрятный вид и отправился в консульство дружественной державы[164]164
То есть в консульство Великобритании. Точная дата, когда Яна Карского переправили в Мадрид английские или американские спец службы, неизвестна, но 24–25 ноября 1942 г. он уже был в Гибралтаре у губернатора Мэйсона-Макфарлана.
[Закрыть]. В приемной сидели и шепотом переговаривались посетители, главным образом молодые люди.
Я подошел к хорошенькой секретарше и сказал, что прошу личной встречи с генеральным консулом.
Она внимательно посмотрела на меня:
– Как вас зовут?
Я назвал имя, которое упоминалось в радиограмме, отправленной в Лондон перед моим отъездом из Варшавы, и прибавил:
– Это очень срочно.
Секретарша ушла, а через десять минут вернулась и сказала, что консул меня примет. В просторном, хорошо обставленном кабинете сидел за письменным столом импозантный пожилой человек. Он окинул меня изучающим взглядом и спросил:
– Вы говорите по-испански?
– К сожалению, нет.
– А по-английски?
– Говорю.
– Откуда вы и по какому делу?
– Я приехал к тете Зосе.
– Как ваша фамилия?
– Карский.
– У вас есть документ, удостоверяющий личность? – продолжал допытываться он.
– Я думал, для удостоверения достаточно моих слов.
– Отлично, господин Карский. Здесь вы, можно считать, на союзной территории. Добро пожаловать! Позвольте выразить вам глубокое уважение за все, что вы и ваши соотечественники делаете для нашей общей победы.
Беседа была дружеской и откровенной. Мы говорили о том, как живется людям в оккупированной Европе, как жестоко обращаются с ними немцы и какое встречают сопротивление. Консул был в высшей степени тактичен, доброжелателен, избегал затруднительных для меня тем и не задавал вопросов, на которые я не имел права отвечать.
Он дал мне необходимые документы и поручил заботам одного из своих сотрудников, который должен был помочь мне купить приличную одежду.
Перед уходом я спросил, можно ли будет в случае ареста доказать, что мое пребывание в этой стране легально. Консул тонко улыбнулся и ответил:
– За последние два года, молодой человек, многое изменилось. Раньше вас бы непременно посадили в тюрьму или выдали немцам. Теперь же – в худшем случае продержат пару дней под замком, пока мы не вмешаемся. Чем ближе наша победа, тем любезнее становятся здешние власти.
Сотрудник консула усадил меня в сияющий лимузин с буквами CD (дипломатический корпус) на номерном знаке. Через восемь часов мы прикатили в Мадрид и остановились перед роскошным особняком в дипломатическом квартале. Я познакомился с хозяином, любезным образованным господином средних лет, – так и не знаю до сих пор, какой пост он занимал в английском посольстве. Он бегло говорил почти на всех европейских языках. Жена его была настоящая красавица. Я провел в его доме три очень приятных дня, пока не пришло сообщение от польского правительства, подтверждающее, что оно знает, где я нахожусь, после чего хозяин сказал, что ночью меня переправят в Англию. Он выдал мне новый паспорт – на этот раз я был испанцем, который ехал к родственникам. Еще двое испанцев меня сопровождали.
– В поезде будет полицейская проверка, – предупредил меня хозяин особняка. – Притворитесь спящим и документы предъявляйте так, как будто не успели проснуться. Скорее всего, у вас ничего не станут спрашивать. В противном случае, без сомнения, задержат. Тогда запомните: вы солдат союзнической армии, бежавший из немецкого лагеря. Если спросят, где вы взяли эти документы, назовите любой французский город и любую французскую фамилию. Не волнуйтесь и не заговаривайте с сопровождающими. Они передадут нам, что вы арестованы, и мы вас вызволим.
– Как все просто, – сказал я.
– После Польши – детская игра!
Вечером я приготовился к отъезду. Мне показали одного из двух провожатых. Он вышел первым и ждал около дома. Увидев меня, он двинулся вперед, а я – за ним следом. Мы дошли до трамвайной остановки, сели в трамвай, выбрали места подальше друг от друга. Правила конспирации одинаковы во всем мире. В поезде мы, тоже порознь, сели в вагон третьего класса. Я тут же прикинулся спящим, но время от времени приоткрывал один глаз, чтобы оглядеть соседей и попробовать угадать, кто же из них мой второй телохранитель. То, что мне представили только одного, тоже укладывалось в принятый порядок.
Сложностей при контроле не возникло. Почти все пассажиры предъявляли документы в полусонном состоянии, и никого ни о чем не спрашивали. Мы прибыли в Альхесирас, типичный средиземноморский портовый город. Идя следом за провожатым, я дошел до скромного домика на окраине. Там меня познакомили с солидным пожилым господином, которого я видел прежде – он ехал вместе с нами в трамвае. Я сказал, что уже и так его знаю.
– Что ж, – сказал он на превосходном английском, – то, что вы меня заметили, не делает мне чести. А чем я себя выдал?
– Ничем, – сказал я. – Но на трамвайной остановке, кроме нас, в вагон вошел только один человек. Простая логика подсказывает, что он-то и был второй провожатый.
– Значит, виноват не я. Не надо было говорить вам, что охранять вас будут двое.
Он рассказал мне о дальнейших планах. Когда стемнеет, мы совершим безобидную прогулку по улицам мирного, но прославленного международными интригами города[165]165
В 1906 г. в испанском городе Альхесирасе состоялась международная конференция для разрешения марокканского кризиса, вокруг которого сплелись интересы нескольких европейских стран.
[Закрыть], дойдем до самого моря, сядем в обычную рыбачью лодку и отплывем далеко от берега. А в открытом море поднимемся на борт английского катера.
Поздно вечером, пробираясь под дождем сквозь темень, мы вышли на берег. Лодка ждала нас и без промедления доставила на катер, который сигналил мощным лучом прожектора. Мой чемодан подняли на борт, потом поднялся я сам. Меня встретил сержант Арнольд. До самого Гибралтара мы с ним напряженно всматривались в темную водную гладь.
Наконец в тумане проступили громады гибралтарских скал. Лучи наших прожекторов несколько раз вспороли темноту, привлекая внимание английских патрульных судов. Меня впечатлил вид стоящих в гавани мощных кораблей в полной боевой готовности. Сержант Арнольд, видимо, угадал мои мысли.
– Жаль, вас тут не было, когда мы готовились к высадке в Северной Африке. Судов скопилось столько, что и воды не видно[166]166
8 ноября 1942 г. войска союзников высадились в Северной Африке (в Марокко и Алжире).
[Закрыть]. Вот это было зрелище!
Он рассказывал мне о Гибралтаре и связанных с ним морских историях, пока мы не причалили. На берегу нас встретил джип. Сержант сел за руль и отвез меня в двухэтажное здание, где жили офицеры. Мы прошли темным коридором в курительную, обставленную в духе классического «английского клуба». Глядя на глубокие кресла, толстые ковры и книжные полки, можно было подумать, что мы в центре Лондона.
Из соседней комнаты доносился уютный гул голосов. Мы вошли туда. Тут же ко мне подошел один из офицеров.
– Добрый вечер, – сказал он. – Я полковник Берджес. Мы все рады поздравить вас с благополучным прибытием. Завтра днем вас примет губернатор, а вечером вы полетите в Лондон на бомбардировщике.
Он представил меня собравшимся и спросил, что я буду пить.
– Виски, чистый, – ответил я.
Полковник Берджес восторженно хлопнул себя по коленям и воскликнул:
– Вот наконец человек, который умеет пить виски! Можете себе представить, мистер Карский, тут у нас чуть не все офицеры портят виски содовой! Где вы научились пить чистый?
– Я год прожил в Великобритании. Еще до войны.
Один из офицеров, шотландец, полюбопытствовал, был ли я в Эдинбурге, а узнав, что был, спросил:
– Ну и как? Приходилось ли вам когда-нибудь видеть город красивее и лучше?
– В Великобритании – нет, – дипломатично ответил я.
– А где же? И что это за город?
– В Польше. Этот город называется Львов. Там я провел студенческие годы.
– Слыхали? Пьет виски, как шотландец, но предпочитает Львов Эдинбургу!
Компания подобралась на редкость приятная. Мы еще долго болтали и пили. Спать я пошел сильно навеселе.
А проснулся с ощущением невероятного комфорта. Как приятно, что ноги не превращаются в ледяные глыбы, стоит только высунуть их из-под одеяла. Как здорово, что завтрак в кои-то веки не будет состоять из куска черного хлеба с опилками и чашки холодного эрзац-кофе. Ради такого завтрака, какой мне подали в тот день, стоило перенести все тяготы опасного путешествия!
Поздно вечером мы вылетели в Англию на борту тяжелого американского бомбардировщика «либерейтор» и приземлились после восьми часов необременительного полета. Довольно долго со мной разбиралась британская служба контрразведки, и только через двое суток я поступил в распоряжение польских властей[167]167
Ян Карский приземлился на лондонской военной базе 25 ноября 1942 г. и был немедленно доставлен в центр размещения беженцев где его «обрабатывали» двое суток. Британские спецслужбы желали первыми ознакомиться с документами, которые он вез. Между тем микрофильмы, спрятанные в ключе, еще 17 ноября были в руках польского правительства в изгнании. Обозленный Карский засыпал допрашивавшего его офицера вымышленными именами и на званиями. И только 28 ноября, после официальной ноты протеста польского правительства, его наконец выпустили.
[Закрыть]. Первым делом я предстал перед Станиславом Миколайчиком, тогдашним вице-премьером Польши и министром внутренних дел правительства Сикорского. Именно это министерство управляло деятельностью Сопротивления, и его первостепенной задачей было поддерживать связь с подпольными организациями внутри страны, обеспечивать их деньгами и инструкциями.
Подготовка доклада обо всей системе польского Сопротивления и общем положении дел в оккупированной стране заняла немало времени. Как только я приступил к его составлению, ощущение того, что я на свободе, за границей, тотчас исчезло. Умом и сердцем я снова очутился в Польше. Так продолжалось до тех пор, пока эта работа не была закончена. Рассказывая о том, что происходит в Польше, я снова и снова переживал события недавнего прошлого, погружался в напряженную атмосферу подпольной борьбы, чувствовал за спиной призрак гестапо.
Глава XXXIII
Я свидетельствую перед миром
Когда предварительный доклад был практически готов, меня принял премьер-министр генерал Сикорский[168]168
Генерал Сикорский принимал Яна Карского в конце ноября 1942 г. но встреча была очень короткой, целью ее было придать официальный характер пребыванию Карского в Лондоне. Уже 29 ноября Сикорский отбыл в США, Канаду и Мексику и вернулся только 13 января 1943 г. Но Сикорский до отъезда передал Карскому длинный перечень вопросов, подробные ответы на которые эмиссар продиктовал специально приставленной секретарше – это и был упомянутый в тексте «предварительный доклад». Зато по возвращении из Америки Сикорский принимал Карского два дня подряд – 20 и 21 января 1943 г. Январские беседы Карский и описывает в этом месте воспоминаний.
[Закрыть]. Как и все мои соотечественники, я относился к нему с огромным уважением, которое со временем только выросло. Этот поистине великий человек обладал редким качеством: он не подавлял поляков своей личностью, никогда не навязывал народу свою волю, хотя положение главы правительства и верховного главнокомандующего всех вооруженных сил, включая Сопротивление на оккупированных территориях, давало ему полную возможность неограниченной власти.
В продолжительной беседе, которой он меня удостоил, я говорил ему о том, как представляется будущее Польши руководителям Сопротивления; о том, что все они хотят сделать свою страну по-настоящему демократической, предоставляющей всем гражданам право на свободу и справедливость. Говорил, что польский народ возлагает на него огромные надежды, считает бесспорным лидером новой Польши и готов на любые жертвы ради освобождения родины.
И вот что он мне ответил:
– Поляки не должны забывать, что генералу Сикорскому шестьдесят два года и у него уже не так много сил. Единственная цель, к которой он стремится, – это способствовать возрождению свободной и независимой Польши.
Сикорский честно служил отечеству и не собирался стать диктатором Польши.
Тогда я думал, что очень скоро вернусь на родину, поэтому спросил у генерала Сикорского, какова его политическая программа на военное время.
– Прежде всего, – ответил он, – я намерен всячески поддерживать единство Объединенных Наций. Только их общая воля может избавить народы от проклятого гитлеровского ига и обеспечить прочный мир. Мы должны проникнуться убеждением, что после этой войны следует навсегда забыть об империализме, изоляционизме и национализме. И должно восторжествовать активное международное сотрудничество ради коллективной безопасности.
Я спросил, считает ли он, что такая программа может осуществиться.
– Почему бы и нет? Посмотрите, каких результатов добились совместными усилиями англичане и американцы. Разве мы не может перенять у них политический опыт, который оказался таким эффективным и принес свободу и демократию миллионам людей? Я рассчитываю на помощь Америки и Англии.
В то время Сикорский с оптимизмом смотрел в будущее. Это был конец января 1943 года, он только что вернулся из Соединенных Штатов, где встречался с президентом Рузвельтом, и, видимо, результаты этих встреч казались ему важными и обнадеживающими. По возвращении же он также был принят Уинстоном Черчиллем.
Когда я спросил, что он думает по поводу будущих польско-русских отношений[169]169
Польско-советские отношения непрерывно ухудшались. Сталин дождался, пока Сикорский покинет Нью-Йорк, чтобы обнародовать 19 января 1943 г. ноту, врученную 16 января опытному дипломату Тадеушу Ромеру – польскому послу с октября 1942 г. В ноте подтверждалось советское гражданство всего населения – включая этнических поляков – территорий, присоединенных к Советскому Союзу законами 1 и 2 ноября 1939 г., то есть Западной Белоруссии, Западной Украины и Вильно. Это решение отменяло договоренности между Сталиным и Сикорским, достигнутые 1 декабря 1941 г., оно лишило возможности вернуться на родину тысячи детей-сирот и поляков, депортированных в Казахстан и Сибирь и не успевших присоединиться к армии Андерса. Сталин ясно давал понять, что считает линию Молотова – Риббентропа окончательной границей и намерен заставить союзников признать территориальные уступки, сделанные ему Гитлером. В Москве 1 марта 1943 г. польскими общественными и политическими деятелями был создан Союз польских патриотов. В составе активистов преобладали коммунисты и сторонники левых взглядов; это был просоветский инструмент, призванный сместить и заменить собой законное лондонское правительство. Окончательный разрыв дипломатических отношений произошел 25 апреля 1943 г. – поводом для него послужил катынский расстрел.
[Закрыть], он задумался, потом встал, принялся мерить шагами кабинет и наконец заговорил, взвешивая каждое слово:
– Сегодня никто не может предвидеть, как будут развиваться события. Моя собственная политика всегда основывалась на необходимости согласованных действий всех Объединенных Наций. Как поляк и глава польского правительства я сделаю все, что в моих силах, чтобы способствовать этому взаимодействию. Польша готова сотрудничать с советской Россией во время и после войны. Не потому, что Россия – могущественная держава, а потому, что это сотрудничество отвечает интересам всей Европы. Разумеется, я имею в виду свободную суверенную Польшу, которой управляют избранные ее народом власти и в которой сохраняются ее собственные законы, традиции и культура.
На прощание Сикорский сказал мне:
– Вы немало потрудились на этой войне и будете награждены за ваши заслуги орденом Virtuti Militari[170]170
Орден Воинской доблести (Virtuti Militari), высшая польская военная награда, был учрежден 22 июня 1792 г. последним королем Польши Станиславом Августом Понятовским в ознаменование победы в битве под Зеленцами над вторгшимися в страну российскими войсками. Первыми эту награду получили национальный герой Тадеуш Костюшко и князь Юзеф Понятовский.
[Закрыть]. Церемония состоится послезавтра. Но мне хотелось бы на память о нашей встрече в дни тяжелых испытаний и в знак моей личной симпатии подарить вам вот этот портсигар. Это подарок не от премьер-министра и верховного главнокомандующего, а от старого, усталого человека, который много повидал на своем веку, пережил немало черных дней и разочарований и умеет ценить преданность и дружбу. Подарок человека, который любит молодежь и надеется, что она построит новую Польшу и новый мир.
Он достал из ящика письменного стола серебряный портсигар с его выгравированной подписью и с улыбкой протянул мне. Я был смущен, но полон гордости. Генерал пожал мне руку и добавил:
– А теперь идите и отдохните. Не слишком утомляйте себя всеми этими встречами и докладами. Не позволяйте союзникам преуспеть в том, чего не смогло сделать гестапо. Вы осунулись, у вас уставший вид – мне это не нравится. Я слышал, вы потеряли много зубов, что совсем не к лицу молодому человеку и блестящему офицеру, мы это непременно поправим. Не такие уж мы бедные – как-нибудь хватит средств вставить зубы доблестному воину. А кстати, покажите-ка мне руки, – вспомнил он и, осмотрев шрамы на моих запястьях, сказал: – Останутся навсегда. Я вижу, гестапо тоже по-своему наградило вас. Будет что вспомнить на старости лет.
– Шрамы уже не болят, пан генерал, – ответил я. – Но клянусь вам, ни я, ни мои дети, ни дети моих детей никогда не забудут, как они появились.
– Я вижу, – печально сказал генерал, – вы из тех, кто не прощает.
Через три дня мне вручили орден Virtuti Militari, высшую воинскую награду Польши. Церемония проходила в резиденции польского правительства на Кенсингтон-Пэлас-Гарденс, 18. Присутствовали многие министры. Вручал награду сам верховный главнокомандующий.
Сикорский скомандовал мне:
– Три шага назад, смирно!
От волнения я запомнил только обрывки фраз: «За ваши заслуги… за верную службу… за преданность родине… за самоотверженность и мужество… за веру в победу…»[171]171
Звание кавалера Серебряного креста ордена Virtuti Mlitari было присвоено Карскому указом генерала Сикорского от 30 января 1943 г. Сикорский не знал, что этот орден уже был присвоен курьеру Витольду в феврале 1941 г. указом главнокомандующего АК генерала Стефана Ровецкого.
[Закрыть]
Я также представил отчет польскому президенту в изгнании Владиславу Рачкевичу. Этот человек стоял во главе государства, которое находилось за сотни километров от места его пребывания и все учреждения которого функционировали тайно. Кроме того, я встречался с несколькими членами правительства и лидерами партий по отдельности, отчитываясь перед каждым. Это была утомительная и скучная работа.
Была у меня встреча и с министром финансов.
– Рад вас видеть, – сказал он. – Вы, вероятно, хотите рассказать мне о политической ситуации в Польше?
– Сожалею, пан министр, – ответил я, – но я пришел к вам по другому делу. Обращаюсь к вам как к распорядителю государственной казны с просьбой о ссуде. По милости гестапо я лишился отличных зубов и теперь очень нуждаюсь в новых.
Мы оба рассмеялись.
Через несколько недель я приступил ко второй половине моей миссии, состоявшей в том, чтобы информировать о положении в Польше и деятельности польского Сопротивления представителей союзных государств. Я рассказывал о нашей работе, о том, чем мы можем быть полезными им и чего ждем от них, – словом, о взаимодействии на благо общего дела.
Большое впечатление на меня произвела встреча с Энтони Иденом[172]172
Энтони Иден (1897–1977) – британский государственный деятель, консерватор, министр иностранных дел в 1935–1938 гг. и в правительстве Черчилля в 1940–1945 гг., премьер-министр Великобритании в 1955–1957 гг.
[Закрыть]. Сам того не зная, он оказал огромное влияние на меня в студенческие годы. В Женеве, когда я работал там в библиотеке Лиги Наций, он был кумиром для меня и моих друзей. Нас восхищали его манеры, биография, ораторское искусство; он представлялся нам образцом современного государственного деятеля. Мы старались подражать ему во всем, вплоть до мелочей. Помню, мы с приятелями по Высшей школе политических наук с большим трудом пробирались на теннисные корты и наблюдали, как элегантно он играет, успев с утра произнести речь в Лиге Наций. Я хотел рассказать ему об этом обожании, но сдержался.
– Подойдем к окну, – позвал меня Иден, выслушав доклад, – я хочу получше разглядеть вас.
А перед тем как я покинул его просторный министерский кабинет, он сказал:
– За эту войну вам пришлось испытать все, что только может случиться с человеком, за исключением одного – убить вас немцам не удалось. Я считаю за честь знакомство с вами, господин Карский, и желаю вам удачи[173]173
В действительности Карский встречался с Иденом дважды. Во второй раз, 5 февраля 1943 г., Иден интересовался, как, по мнению Карского, польское Сопротивление отреагирует на возможный территориальный компромисс между Сталиным и Сикорским.
[Закрыть].
– Я делаю то же, что и тысячи других, – ответил я.
Встречи с британскими официальными лицами продолжались. В общем, для меня в такой деятельности не было ничего нового – примерно то же самое я делал в Польше, бегая по разным явкам. Только там это сопровождалось голодом и страхом, а здесь меня возили на лимузинах и угощали отборными яствами.
Английских политиков интересовали разные аспекты информации, которой я владел. Я беседовал с лидером лейбористов Артуром Гринвудом, с руководителем Управления специальных операций лордом Селборном, консерватором лордом Кранборном, военно-экономическим министром Хью Дальтоном, с темпераментной Эллен Уилкинсон – депутатом палаты общин, с британским послом при польском правительстве Оуэном О’Мелли, с американским послом Энтони Дрексел-Биддлом и вице-министром иностранных дел Ричардом Лоу, – и у каждого из них был свой подход.
Я также выступал перед комиссией Объединенных Наций по расследованию военных преступлений под председательством юридического советника британского правительства сэра Сесила Херста и рассказал о том, чему был свидетелем в варшавском гетто и лагере смерти в Белжеце. Мое свидетельство было принято, и мне сказали, что оно послужит основной статьей обвинения Германии со стороны Объединенных Наций[174]174
Комиссия Объединенных Наций по расследованию военных преступлений (United Nations War Crimes Commission) была создана 17 октября 1943 г. Но еще 17 декабря 1942 г. была обнародована декларация двенадцати союзных стран и Комитета Свободной Франции, осуждающая уничтожение европейских евреев и требующая наказания за это преступление.
[Закрыть].
У меня брали интервью английские журналисты и их коллеги из других союзных стран, меня приглашали члены парламента, научные и писательские общества, представители разных церквей. В то памятное время мне выпала честь познакомиться едва ли не со всей политической, культурной и религиозной элитой Великобритании. Вклад польского Сопротивления в союзные военные действия из Лондона виделся не таким, каким он представлялся на подпольном совещании в Варшаве. В Лондоне наши вооруженные силы оценивались в несколько сотен тысяч солдат, несколько кораблей да несколько тысяч летчиков, которые, несомненно, героически сражались в воздушных баталиях, но их подвиги растворялись на фоне действий мощных военно-воздушных сил союзников. Для англичан все, что сделали поляки, сводилось к короткой сентябрьской кампании да еще к упорному подпольному сопротивлению, слухи о котором до них смутно доходили.
С их точки зрения, это была капля в море. Лондон был частью колоссальной военной машины, на функционирование которой тратились миллиарды долларов и которая состояла из несметных воздушных и морских военных армад и сухопутных армий, несших тяжелые потери. Могли ли жертвы, которые выпали на долю поляков, сравниться с беспримерными страданиями и беспримерным героизмом русского народа? Велика ли роль Польши в этой мировой трагедии? И вообще, кто такие поляки?
В Варшаве перспектива была иной. Там участие Польши в войне выглядело значительным уже потому, что она не покорилась самой мощной военной державе мира при полной пассивности и попустительстве остальной Европы. Это участие выражалось в сопротивлении, начавшемся не ради защиты Данцигского коридора, а из этических принципов, без которых невозможно сосуществование народов. Для нас, в Варшаве, сопротивляться означало бороться, рисковать каждый день жизнью тысяч подпольщиков, и хотя в этой борьбе погибли миллионы поляков, мы до самой смерти сохраним уверенность в правоте нашего дела.
Я очень скоро понял, что внешний мир не может оценить по достоинству героизм целого народа, отказавшегося сотрудничать с немцами. Не может даже представить себе, какая стойкость потребовалась от поляков, среди которых не нашлось ни одного квислинга. Само понятие подпольного государства оставалось не очень ясным, потому что во всех других странах многие шли на компромисс и сотрудничество с оккупантами. То, что в условиях подполья может нормально действовать государственный механизм с парламентом, правительством, судопроизводством и армией, казалось чистой выдумкой. Нередко даже поляки-эмигранты с трудом представляли себе, что происходило на их родине во время войны. Я много раз пытался объяснить эту ситуацию польским офицерам и солдатам, но большая часть из них испытывала своеобразный комплекс неполноценности. «Польская армия бездействует», – говорили они или спрашивали: «Когда наконец кончатся бесконечные учения и мы пойдем в настоящий бой?»
На это я говорил, что польская армия, включающая в себя и их в Лондоне, и нас внутри страны, понесла гораздо более тяжелые потери, чем западные союзники. Но все они рвались в бой, желали воевать, как воюют поляки в Польше.
Как-то раз в начале мая 1943 года меня вызвал генерал Сикорский и без всяких предисловий приказал:
– В ближайшее время вы отправитесь в Соединенные Штаты. С тем же заданием, которое выполняли здесь. Никаких дополнительных инструкций я вам не даю. Наш посол Ян Чехановский свяжет вас с влиятельными лицами. Расскажите им обо всем, что вы видели и что испытали в Польше, и передайте им то, что польские подпольщики поручили вам сообщить Объединенным Нациям. Но запомните: ни в коем случае не приспосабливайте свой рассказ к политической ситуации или к личности собеседника. Говорите правду, и ничего, кроме правды. Отвечайте на все вопросы, которые вам зададут, если только это не повредит вашим товарищам по Сопротивлению. Как видите, я многого жду от вас и полагаюсь на вашу беспристрастность[175]175
Решение об отъезде Карского в США было принято в начале мая 1943 г.; 9 июня он отплыл и 16-го прибыл в Нью-Йорк.
[Закрыть].
– Благодарю за доверие и за доброе отношение, генерал, – ответил я.
Расставаясь с генералом, я и подумать не мог, что больше никогда его не увижу. Известие о его трагической гибели пришло меньше чем через два месяца после нашего разговора. Генерал Сикорский умер как солдат на боевом посту, его самолет разбился над Гибралтаром[176]176
Генерал Сикорский возвращался в Лондон после инспекции польской армии на Ближнем Востоке. 4 июля 1943 г. его самолет потерпел аварию над Гибралтаром и упал в море. Спасся только пилот. Вместе с Сикорским погибли его дочь и ближайшая помощница Зофья Леснёвская и личный секретарь Адам Кулаковский.
[Закрыть]. Злая судьба преследовала поляков в этой войне.
Через несколько недель, подплывая к Нью-Йорку, я увидел статую Свободы, приветствовавшую меня в Америке. Для меня это не только страна Вашингтона и Линкольна, с ней также связаны имена Костюшко и Пулаского[177]177
Национальный герой Польши Тадеуш Костюшко (1746–1817) участвовал в Войне за независимость США (1775–1783) и получил звание бригадного генерала и американское гражданство (1783). В 1920 г. его именем была названа укомплектованная американскими добровольцами эскадрилья истребителей под командованием майора Фаунтлероя, которая участвовала в русско-польской войне (1919–1920). Другой польский герой, Казимеж Пулаский (1747–1779), после первого раздела Польши эмигрировал во Францию, а затем в Америку, где участвовал в Войне за независимость; был убит во время штурма Саванны. Считается отцом американской кавалерии; его имя носят населенные пункты, улицы и школы в нескольких штатах.
[Закрыть].
Так же, как в Англии, началась череда выступлений, докладов, встреч и собраний. И самые видные люди задавали мне вопросы, которые я уже слышал: «Что мы можем для вас сделать? Чего вы ждете от нас? Скажите, как вам помочь?»
На это я отвечал: «Конечно, нас очень поддерживает ваша материальная помощь, но гораздо важнее, чтобы вы принесли в Европу свои идеалы, свой образ жизни, американскую публичность, демократию, честность во внешней политике. Европейцы считают вас самой сильной страной в мире, так постарайтесь поделиться с другими странами принципами, изложенными в Атлантической хартии. Постарайтесь не обмануть ожиданий Европы».
Мне снова пришлось рассказывать о своей стране политикам, священникам, бизнесменам, деятелям культуры. Госдеп представлял госсекретарь Генри Стимсон с подчиненными, многие из которых поддерживали тайные связи с группами Сопротивления в оккупированных странах. Информацию для Госдепа я также передавал через Адольфа Берля, члена «мозгового центра» президента Рузвельта, и других руководителей разных служб, в Министерство юстиции – через генерального прокурора Фрэнсиса Биддла, в Верховный суд – через судью Феликса Франкфуртера[178]178
Феликс Франкфуртер (1882–1965) – видный американский правовед, советник по юридическим вопросам президентов Вильсона и Рузвельта, член Верховного суда (1939–1962). Был убежденным сионистом, однако, обладая еще с сентября 1942 г. информацией о массовом истреблении европейских евреев, не стал употреблять свое влияние для того, чтобы организовать им помощь.
[Закрыть]. Я встречался с представителями католических кругов архиепископами Спеллманом, Муни и Стричем и с еврейской общественностью в лице раввинов Уайза и Мориса Вальдмана и Нахума Гольдмана, с которым виделся неоднократно[179]179
Нахум Гольдман (1894–1982) родился в Белоруссии, до 1933 г. жил с родителями в Германии, один из лидеров сионистского движения. Перебравшись в Америку, основал Всемирный еврейский конгресс (1936), был его первым президентом (1936–1949). Вместе с Уайзом пытался поднять американское общественное мнение и правительства союзников на защиту европейских евреев.
Морис Давид Вальдман (1879–1963) – раввин, в 1928–1945 гг. был исполнительным секретарем еврейской благотворительной организации Джойнт.
Стивен Сэмюэл Уайз (1874–1949) – раввин, один из лидеров сионизма, президент Всемирного еврейского конгресса (1949–1977).
[Закрыть].
