Текст книги "Я свидетельствую перед миром"
Автор книги: Ян Карский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Глава XV
Спасение
Мне снова принесли одежду и посадили в машину. Я не имел ни малейшего представления о том, куда меня повезут, и даже не было сил строить догадки. Гестаповцы сели по обе стороны от меня, и мы поехали. Лучи заходящего солнца окрашивали в розовый цвет вершины словацких гор. Дул резкий, довольно холодный ветер. Мы проезжали какие-то населенные пункты, мелькали указатели, но мне было все равно. В голове осталась одна-единственная мысль: как бы покончить с собой, выбрать удобный момент и выброситься из машины.
Уже смеркалось, когда я стал понемногу выходить из прострации. Сердце забилось быстрее – я узнал знакомую местность, белый домик с синими ставнями. Мы пересекли границу. Мы на юге Польше. Когда-то я провел счастливое летнее время в этом домике. Город Крыницу миновали очень быстро, я даже не успел насмотреться, а меньше чем через час, прибыли в другой городок, куда я часто приезжал работать[92]92
Крыница – курортный город на юге Польши, недалеко от границы со Словакией. Ян Карский назвал его вместо города Новы-Сонч, так как в 1944 г. еще нужно было соблюдать конспирацию.
[Закрыть].
Отсюда я дважды отправлялся за границу с заданиями от Сопротивления. В этом городе у меня было много знакомых, тут жил мой связной, мои проводники. Неужели меня привезли именно сюда? На такое я не смел и надеяться! Машина сбавила ход. Мы ехали по центру, обгоняя крестьянские телеги, мотоциклистов и пешеходов. И наконец остановились на Рыночной площади перед больницей.
Повторилась та же сцена, что в Прешове: я еле-еле вползал вверх по лестнице в сопровождении двух гестаповцев. Я, конечно, преувеличивал свою слабость, но мне и в самом деле было очень худо. Бинты пропитались кровью, что придавало правдоподобия спектаклю. Конвоирам пришлось втащить меня на третий этаж, а там они грубо бросили меня на кровать.
Когда они ушли, я приподнялся на локте, чтобы посмотреть, кто еще лежит в палате. Соседей было пятеро, все старики лет семидесяти – восьмидесяти. У всех одинаковые лысые головы, клочковатые бороды и беззубые рты, и все удивленно глазели на меня. Забавное зрелище, но в тот момент мне было не до смеха. Я пытался понять, что еще затеяли немцы. «Раса господ» изобрела какую-то новую психологическую атаку? Может, меня поместили сюда, чтобы я расслабился в благожелательной обстановке и выдал себя? Или этот город выбрали специально, чтобы заманить сюда моих друзей? Но вряд ли в гестапо было известно о моих здешних связях. Условия этой задачки безостановочно прокручивались у меня в голове, но решения я не находил.
Вдруг старческое шушуканье разом оборвалось, будто порыв ветра разметал кучу сухих листьев. Как говорил нажитый в больнице опыт, это означало, что в палате появилось гестапо. Я закрыл глаза и заметался, будто от нестерпимой боли. Двое, мужчина и женщина, переговаривались надо мной по-польски. Врач и медсестра, как я понял из их разговора. Охранник, должно быть, околачивался где-то рядом – врач довольно резко с ним заговорил:
– Насколько я знаю, ваше дело – стоять в коридоре и охранять палату? Так незачем ходить за мной по пятам.
Охранник молча вышел.
Доктор наклонился надо мной, осмотрел раны, сменил бинты. Сматывая старые, пропитанные кровью, он отрывистым тревожным шепотом спросил:
– Где вас схватили?.. Чем я могу помочь?.. Оповестить кого-нибудь, что вы здесь?..
Обстоятельства не располагали к доверчивости. Я заподозрил ловушку и ответил обиженным тоном:
– Некого мне оповещать. Меня обвиняют в том, чего я не совершал. Я просто хотел попасть в Швейцарию. Почему никто мне не верит?
– Не бойтесь, – шепнул он. – Я не провокатор. У нас весь персонал – доктора, сестры, санитарки – сплошь польский, предателей или перебежчиков среди нас нет.
Я открыл глаза и пристально посмотрел ему в глаза. Для врача он был очень молод. Симпатичный деревенский парень с бледной веснушчатой физиономией и копной светлых волос. Так хотелось поверить в его искренность и открыться ему, но подозрительность и осторожность, которые успели стать моей второй натурой, не дали воли этому порыву. Я промолчал.
Наутро в палату вошла монахиня – здесь, как и в Прешове, сестрами милосердия были монахини, скорее всего из соседнего монастыря. Слегка кивнув, она молча сунула мне в рот термометр и несколько минут с невозмутимым видом стояла и разглядывала меня. Потом вынула термометр, посмотрела. Я тоже с тревогой взглянул на ртутный столбик. Он показывал 37,8°. Монахиня взяла температурный лист, преспокойно вписала туда 39,4°, повернулась и ушла. Но очень скоро вернулась в сопровождении пожилого человека, который представился главным врачом. Он громко, строгим голосом сказал мне:
– Вот что, молодой человек. Вы серьезно больны, но можете выздороветь, если захотите. Ваше лечение – полный покой. Если хотите жить, не вставайте и старайтесь поменьше волноваться. Если же вы не будете следовать моим рекомендациям, – он бессильно развел руками, – недостатка в больных у нас нет, найдем, кого положить на ваше место. А теперь лежите спокойно, я осмотрю вас.
Он повернулся к сестре и велел ей унести поднос с посудой и принести бинты и мазь. Выходя из палаты, она оступилась, толкнула охранника и уронила все, что было на подносе, на пол. Охранник стал помогать ей собирать осколки. А врач тем временем прошептал:
– Слушайте внимательно. Как только я выйду, начинайте стонать и звать на помощь. Кричите, что вы умираете и хотите исповедаться. Мужайтесь, мы с вами!
Вернулась сестра, врач чуть ли не прокричал ей повелительным тоном:
– Делайте ему перевязку каждые два часа и следите, чтобы не вставал. Если что, зовите меня. Я у себя в кабинете.
Сестра сменила мне бинты, а я тут же принялся метаться по кровати и, мало-помалу входя в транс, дико завывать:
– О, Иисусе, это конец, я умираю… Сестра, сестра!.. Позовите священника! Я хочу исповедаться… Прошу вас, сестра… Не дайте мне умереть без покаяния…
Монахиня бесстрастно посмотрела на меня и пошла просить разрешения у молодого гестаповского охранника. Он, надо сказать, был совсем не похож на других. В нем не чувствовалось ни капли цинизма. Лицо его было лишено всякого выражения. И вообще он был никакой: не умный и не глупый, не мягкий и не жестокий. Казалось, даже сидел навытяжку. Никогда не читал на посту. Видимо, старался быть образцовым, предельно дисциплинированным нацистом. Когда монахиня обратилась к нему, он вытянулся и высокомерно кивнул в ответ на ее просьбу.
Монахиня привела главного врача, тот поглядел на меня раздраженно, с нескрываемым презрением. Было видно, до чего я ему надоел:
– Будьте мужчиной! Если вам так хочется умереть, пожалуйста! Сестра, найдите ему коляску.
Я продолжал стонать.
– Прекратите немедленно! – заорал врач. – Сейчас сестра отвезет вас на исповедь. Вы тут не один, уважайте хоть немного других больных.
Монахиня прикатила коляску, помогла мне надеть халат и пересесть в нее. Мы выехали в коридор, позади нас вышагивал, как на параде, гестаповец. А в палате тут же снова зажужжал старческий хор, словно невидимый дирижер взмахнул палочкой.
Больничная часовня находилась на первом этаже. Я исповедался симпатичному старому ксендзу, который очень участливо ко мне отнесся. После исповеди он положил руки мне на плечи и благословил меня:
– Не бойся, сын мой. Уповай на Бога. Мы знаем, какие страдания ты принял за нашу горячо любимую Польшу. Все здесь, в больнице, готовы прийти тебе на помощь.
После исповеди я почувствовал покой и облегчение, хотя и ненадолго. Потом опять, день за днем, я должен был напрягать всю свою волю, чтобы изображать умирающего. Впрочем, тело легко вошло в эту роль. Современные психиатры считают, что между психическим и физическим состоянием человека существует тесная связь. Мой опыт подтверждает эту теорию. Я и вправду не мог есть, поднимать руки, одеваться и ходить в туалет без посторонней помощи. У меня постоянно болела голова, несмотря на то что я глотал множество седативных таблеток. Температура то подскакивала, то резко падала, но никогда не бывала нормальной.
Поэтому врачи позволили мне каждый день посещать часовню. Однажды сопровождавшая меня монахиня опустилась там на колени рядом со мной. Я долго смотрел на ее смелое, открытое лицо и наконец решился пойти на риск. Говорить с ней, когда в часовне есть кто-то еще, я не мог и попросил ее подождать, пока я кончу молиться. Она не возражала. Я слышал тихое пощелкивание четок у нее в руках. Прохлада и умиротворение часовни, знакомый пряный запах ладана, непоколебимое спокойствие монахини придали мне уверенности. Я больше не сомневался, что могу положиться на нее. Наконец все, кроме нас, ушли. Тогда я наклонился и прошептал:
– Сестра, я знаю, у вас доброе сердце. Но мне еще важно знать, остаетесь ли вы доброй полькой?
Она коротко посмотрела на меня и, не переставая перебирать четки, просто сказала:
– Я люблю Польшу.
Но я уже и без слов прочел ответ в ее глазах. И торопливо зашептал:
– Я хочу кое о чем попросить вас, но сначала должен предупредить: это может оказаться для вас опасным. Разумеется, вы вольны отказаться.
– Скажите, чем я могу быть полезна. Если смогу, я это сделаю.
– Спасибо. Я знал, что вы согласитесь. Так вот, здесь в городе живет семья таких-то. У них есть дочь Стефа. Разыщите ее и расскажите, где я и что со мной. Скажите, что вас послал Витольд.
Витольд – мой подпольный псевдоним. Я дал ей адрес.
– Схожу прямо сегодня, – спокойно сказала сестра.
У меня словно камень с души свалился. Я сам толком не знал, чего жду от этой затеи, но теперь, по крайней мере, не чувствовал себя в полном одиночестве посреди враждебного мира. У меня появилась подруга, и я мог быть с ней откровенным. Передо мной забрезжила надежда.
На другой день я с нетерпением поджидал сестру. И встретил ее немым вопросом. Она прошептала:
– Через несколько дней к вам придет монахиня из соседнего монастыря.
– Монахиня? Зачем?
– Не знаю. Это все, что мне велели вам передать.
– Но…
– Померяйте температуру! – громко сказала она.
Два дня я провел как на раскаленных углях. Я понимал: раз друзья посылают ко мне безобидную монахиню, значит, что-то уже готовится. Долгожданная монахиня появилась на третий день после обеда, когда мои старички вразнобой сопели и храпели, согретые проникавшими в полутемную палату теплыми лучами закатного солнца. Нерешительно постояв на пороге, она на цыпочках направилась к моей кровати.
Ее бледное, с тонкими чертами лицо показалось мне смутно знакомым, но узнать ее с первого, беглого взгляда я не мог, а посмотреть повнимательнее не решался, пока она не подошла совсем близко. И тут я с испугом и волнением понял, что это сестра проводника, которого схватили вместе со мной[93]93
Стефа Рысинская, в действительности Зофья Рысь, была сестрой не проводника, а Збигнева Рыся, руководителя подпольной ячейки в Новы-Сонче, обеспечивавшей сообщение с Будапештом.
[Закрыть].
Детским голоском, но твердо она сказала:
– Я из ближнего монастыря. Немецкие власти разрешают нам приносить еду и сигареты больным. Вам что-нибудь нужно?
Слабым, умирающим голосом я пробормотал что-то невнятное. Она разгадала мою хитрость и сказала достаточно громко, чтобы ее слова донеслись до ушей охранника:
– Простите, не слышу… – И, нагнувшись, прошептала: – Руководителям все известно, они просят подождать.
Я уже научился говорить, не разжимая губ, и, косясь на охранника, спросил:
– Что с твоим братом?
Ее глаза наполнились слезами:
– Мы ничего о нем не знаем.
Что было на это сказать? Все утешения прозвучали бы фальшиво.
– Передай им, что мне нужен яд. Я уверен, меня перевели сюда, чтобы я выдал местное подполье. Пыток я больше не выдержу. Чем скорее принять яд, тем лучше. Для всех! – Все это я проговорил, по-прежнему следя краем глаза за охранником.
– Понимаю. Берегите себя. Я вернусь через несколько дней.
Эти дни тянулись бесконечно, мучительно долго. Где-то там, за стенами больницы, как я догадывался, строились планы моего побега, но какие? Валяться и ждать было нестерпимо.
Наконец на шестой день девушка снова пришла и принесла сигареты и фрукты. Мы прибегли к той же тактике, что и первый раз. Я притворился, что не могу говорить, девушка наклонилась ко мне.
– Они всё знают, – прошептала она. – Тебя наградили Крестом храбрых[94]94
Крест храбрых (Krzyz Walecznych) – учрежденный в 1920 г. польский орден, которым награждали военных за «отвагу и героизм».
[Закрыть].
Она сделала вид, что поправляет мне подушку, и опять зашептала, не глядя на меня:
– Я положила тебе под подушку капсулу с цианистым калием. Это мгновенная смерть. Но умоляю тебя, прибереги ее на самый крайний случай.
Я поблагодарил девушку взглядом.
После ее ухода я ощутил себя полным решимости и отваги. Теперь, что бы ни случилось, я вооружен. Яд был волшебным талисманом, я мог не бояться самого худшего: того, что не выдержу пыток, сломаюсь и выдам товарищей. При первой возможности я добрался до туалета и тщательно спрятал крохотную капсулу. Для этого девушка оставила мне кусочек пластыря телесного цвета, который я закрепил, как делают в таких случаях узники, в промежности.
Чувство облегчения было так велико, что я даже не очень расстроился от того, что не узнал, каким образом меня собираются вызволять. Чтобы не показаться неблагодарным и слишком требовательным, я сдержался и не стал задавать девушке вопросы, которые вертелись у меня на языке. Между тем все началось неожиданно быстро.
В тот же вечер пришел уже знакомый мне врач с конопатой физиономией, как я подумал, для обычного осмотра. Закончив, он посмотрел на меня долгим взглядом, словно оценивая мои шансы на выздоровление. И вдруг нормальным голосом, с легкой смешинкой медленно проговорил:
– Ну вот, сегодня ночью вас освободят…
Я подскочил, как ужаленный, сел и возмущенно прошипел:
– Вы сошли с ума! Не говорите так громко. Охранник услышит. Он отошел, но всего на минуту, может, пошел попить. Осторожней, бога ради!
Доктор засмеялся:
– Не беспокойся. Мы его подкупили. Пока я тут, он не вернется. Все устроено. В полночь я подойду к дверям палаты и закурю сигарету. Это сигнал. Тогда ты быстро разденешься и спустишься на площадку между вторым и первым этажом. Увидишь там на подоконнике розу. Прыгай из этого окна. Внизу будут люди. – Он сделал паузу. – Все понял?
У меня бешено билось сердце.
– Да, отлично понял, – сказал я и, сосредоточившись, повторил все инструкции.
Он улыбнулся и дружески потрепал меня по плечу:
– Главное – не волнуйся. Все рассчитано, все пройдет гладко! Удачи.
Он подмигнул мне и вышел[95]95
Доктор Ян Словиковский (псевдоним Дятел; 1927–2011) – один из организаторов побега Яна Карского, член местной организации Союза вооруженной борьбы. Выдающийся хирург, после войны заведовал детской хирургической клиникой во Вроцлаве.
[Закрыть].
Более трудной задачи нельзя было придумать. Какое там «не волнуйся»! Меня терзали тысячи сомнений. Я лихорадочно раздумывал, какие меры предосторожности принять, какие осложнения могут возникнуть. Не спускал глаз с вернувшегося на свой пост охранника. Может, он только притворился продажным, а на самом деле это ловушка для меня и моих товарищей? Он кажется таким твердокаменным нацистом! И только когда он повернулся ко мне лицом, я успокоился на этот счет. На губах его блуждала довольная улыбка.
Незадолго до полуночи охранник сделал вид, что крепко заснул. Уронил голову на грудь и звучно храпел. Как только пробило полночь, в дверях темной тенью показался доктор. Он вытащил из кармана сигарету, нарочито медленно закурил и ушел. Я быстро осмотрелся и прислушался. Никакой опасности – со всех сторон раздавалось мерное дыхание, кто-то ворчал во сне. Я выскользнул из постели, снял больничную пижаму, спрятал ее под одеяло. Потом отлепил и зажал в руке капсулу, готовый в случае провала проглотить ее. Нагишом на цыпочках выбежал в длинный темный коридор и тут немного растерялся: стоя между двух совершенно одинаковых лестниц, я не мог определить, с какой стороны фасад больницы, а с какой задний двор. Меня охватила тревога, но тут я почувствовал спиной струю холодного воздуха и спустился на пол-этажа. Нужное окно оставили открытым, видимо, тот, кто устраивал побег, предвидел, что я не смогу открыть его без посторонней помощи. Я подошел к окну и чуть не задохнулся от радости, увидев на полу розу – ее сдуло с подоконника. Безуспешно попытавшись что-то разглядеть в темноте, я кое-как залез на подоконник и посмотрел вниз.
– Что ты медлишь! Прыгай! – услышал я чей-то голос, глубоко вдохнул и прыгнул.
Секунда – и я очутился в крепких объятиях. Несколько пар рук подхватили меня у самой земли. Кто-то протягивал брюки, кто-то – рубашку и куртку.
– Быстро! – командовали мне. – Одевайся. Нельзя терять ни минуты. Бежать можешь?
Я кивнул без особой уверенности. Все, включая меня, были босиком. Мы побежали по аллее к ограде. Кто мои спасители, из какой они организации – я не имел ни малейшего представления. Перед оградой мы, запыхавшись от бега, ненадолго остановились.
– Значит, так, – начал один из спасителей. – Самому тебе не перебраться. Первым полезу я. Потом вы подсадите его, а я перетащу.
Он ловко перемахнул через ограду. Мы сделали все, как он велел, и, сам не знаю как, я тоже очутился по ту сторону ограды. Мы снова побежали – на окраину города, стараясь держаться вдали от мощеных улиц. Босые ступни горели и болели, кололо в боку, я задыхался, казалось, вот-вот разорвутся легкие. В конце концов я споткнулся, полетел носом вниз и растянулся на земле, судорожно дыша.
– Погодите немножко, – сказал я. – Дайте отдышаться.
Но не успел договорить, как один из спасителей, здоровенный парень, нагнулся и взвалил меня себе на спину, как мешок с картошкой. Наверно, я сильно отощал, потому что он без малейшего усилия нес меня через лес[96]96
Этим силачом был командир группы Збигнев Рысь.
[Закрыть].
Мы долго шли под покровом глубокой ночи. Наконец один из членов группы облегченно вздохнул и сказал тому, что нес меня:
– Здесь, я думаю, можно передохнуть.
Здоровяк положил меня на пригорок под деревом. Я прислонился к стволу, пытаясь очухаться.
– Курить хочешь?
Я отказался – от дыма я уж точно отдам концы.
– Дальше сможешь идти сам? – спросил здоровяк.
– Вряд ли. Еще далеко?
Вместо ответа он снова одним рывком закинул меня себе на спину. Мои спасители ровным быстрым шагом шли еще с четверть часа, пока не выбрались из леса на открытое пространство. Вынырнувшая из облаков луна осветила речку, я увидел слабый серебряный блеск на воде[97]97
Река Дунаец с быстрым течением, приток Вислы.
[Закрыть]. Все опять остановились, здоровяк поставил меня на землю. Его сосед вложил пальцы в рот и издал короткий пронзительный свист. Тут же из зарослей выскочили двое. Один с пистолетом, другой с немецким штыком, лезвие которого зловеще сверкало в лунном свете. Оба подошли к нам, изрыгая проклятия в адрес Гитлера и отпуская колкости по поводу «хлипких интеллигентов» – вечно с ними приходится возиться. После короткого общего совещания те двое куда-то удалились, а мы пошли гуськом вдоль берега, вслед за здоровяком. Минут пять шли, по щиколотку в грязи, и наконец перед нами возникла темная фигура.
– Всем привет!
Я узнал Сташека Росу[98]98
Сташек Роса (наст. имя Станислав Росенский; 1919–1943) руководил операцией по спасению Яна Карского по приказу Юзефа Циранкевича. Он был убит в Варшаве в 1943 г. при невыясненных обстоятельствах.
[Закрыть], молодого краковского социалиста. В прежние времена он слыл бесшабашным гулякой и бабником. Никогда не поверил бы, что он может иметь какое-то отношение к Сопротивлению. От изумления я потерял дар речи. А он дружески хлопнул меня по плечу:
– Что с тобой, Ян? Поздравляю, что вырвался из лап гестапо. Не очень-то приятно нежиться в таких объятиях, а?
– Спасибо, Сташек, – пролепетал я. – Куда мы теперь?
Роса вытащил из прибрежных камышей лодку, мы все залезли в нее и отплыли от берега. Нас было пятеро – по крайней мере, на два человека больше, чем обычно умещается в лодке такого размера. Здоровяк сел на весла. Меня посадили перед ним, у левого борта. Надо было как можно скорее добраться до другого берега, но течение сносило нас на середину реки. Гребец старался изо всех сил, но справиться не мог. Он ругался, а лодка все сильнее раскачивалась. Мне захотелось размять руки, и я на минуту перестал держаться, тут-то меня и швырнуло через борт. Здоровяк не растерялся: отпустив одно весло и орудуя вторым, он схватил меня освободившейся рукой за шиворот. Другие помогли ему, и меня втащили в лодку. Поистине, этот человек был наделен недюжинной силой и огромным самообладанием.
Теперь я лежал на дне, насквозь промокший и трясясь от холода. Такое перемещение тяжести – кто бы мог подумать! – сделало лодку более послушной. Преодолевая течение, мы через час достигли другого берега. Я окоченел и пытался согреться, хлопая руками по бокам и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Сташек спрятал лодку в камышах. Мы снова углубились в лес. Нас здорово отнесло течением, так что Сташек не сразу сориентировался. Но все-таки разобрался, и еще часом позже мы вышли из лесу к какой-то деревне. Вдалеке виднелся сарай, к нему-то мы и направлялись. Роса внимательно огляделся, желая убедиться, что мы у цели. И вместо прощания сказал:
– Конечная остановка! Здесь мы расстанемся. Ты заходишь в сарай, с головой зарываешься в сено и спишь. Завтра утром тебя заберет и спрячет хозяин. Гестапо поищет-поищет тебя и перестанет. Тогда мы за тобой придем.
Я стал горячо благодарить своих спасителей, но Сташек с насмешливой улыбкой перебил меня:
– Не распинайся особенно. У нас было два приказа. Первый – сделать все возможное, чтобы устроить побег и доставить тебя в безопасное убежище. А второй – ликвидировать тебя, если операция не удастся… – Он помолчал и прибавил: – А благодарить надо польских рабочих – это они тебя спасли.
– Приятных снов! – сказал здоровяк.
Остальные первый раз за все время нарушили молчание, чтобы попрощаться со мной, и вся группа ушла.
Я забрался на чердак и повалился в душистое сено. Я снова был свободным человеком.
