Текст книги "Я свидетельствую перед миром"
Автор книги: Ян Карский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Глава XXVIII
Заседание подпольного парламента
Благодаря специфике деятельности, которой я довольно долго занимался в подпольном движении, я имел представление обо всей его структуре и в целом о положении дел в Польше. Главнокомандующий АК и глава Делегатуры приняли решение использовать эти знания иначе.
Они послали меня в Лондон, в распоряжение польского правительства в изгнании, чтобы через него связаться с властями союзников, в первую очередь англичан и американцев. Мне было поручено сообщить им то, что я знал, о нашей деятельности и обо всем, что здесь происходит. Приготовления к отъезду заняли несколько недель. Прежде всего нужно было раздобыть необходимые документы. Идти через Венгрию на этот раз не имело смысла – в Англию оттуда не попадешь. Лучше было попробовать добраться до Испании или Португалии через Францию и желательно с хорошими документами.
Достать бумаги, удостоверяющие личность, оказалось не так сложно. Я занялся этим сам. Опыт подпольной работы приучил меня больше полагаться на себя, чем на других, и я составил план, решив воспользоваться тем, что в Польше в то время было немало иностранных, в том числе французских, работников. Только в Варшаве на немцев работало более двух тысяч французов. Результат коллаборационистской политики французского правительства, охотно снабжавшего Третий рейх рабочей силой. Среди них были инженеры, техники и простые рабочие. С одним из таких техников, Полем Тьенпоном, я был знаком – случайно встретился с ним в семействе Бурдо, потомков осевших в Польше еще в XIX веке французов. Мы отлично поладили. Поль был веселый, смешливый малый, любитель хорошо пожить и поболтать, однако, когда надо, он умел держать язык за зубами. Кроме того, он не упускал случая урвать деньжат и торговал из-под полы чем попало: контрабандными продуктами из Франции и даже морфием и кокаином. В основном его клиентами были немцы, но бывало, что и Сопротивление по каким-то причинам прибегало к его услугам. На его жадность я и рассчитывал. Вообще, как я много раз убеждался, гораздо легче перехитрить того, кто почитает себя умником, чем простодушного, наивного парня.
Раз в три месяца каждому работавшему в Польше французу полагался двухнедельный отпуск, чтобы съездить домой. Убедившись, что Тьенпон как раз скоро должен получить такой отпуск, я при новой встрече у друзей навел разговор на эту тему и пригласил его на следующий день пообедать в ресторане. Он радостно согласился.
В ресторан я пришел пораньше и попросил знакомого официанта проследить, чтобы рюмка у моего гостя не стояла пустой. Тот живо смекнул:
– Надо, чтоб он слегка окосел? Будет сделано!
Француз так и сиял, только что руки не потирал от удовольствия. Я спросил, чему он радуется:
– У вас такой счастливый вид, будто вы нашли золотую жилу.
Он засмеялся:
– Жилу не жилу, но все-таки! Приятель привез из Франции опиум. Немцы это дело любят. Можно неплохо заработать.
– А я-то хотел вам кое-что предложить, но раз вы теперь разбогатели…
– Э-э! Разве я сказал, что уже разбогател? Когда-нибудь – может быть. А пока и мелочью не побрезгую. Что за предложение?
– Мне нужно съездить на некоторое время в Париж. У меня там друзья…
– А я-то при чем? Я же не проводник.
– Вы скоро получите отпуск и разрешение на выезд. Если вы отдадите мне свои документы, я сменю фотографии и смогу уехать. Вы же отдохнете в одном имении под Люблином, а через две недели вернетесь на работу и заявите, что у вас украли документы в трамвае. За это полагается штраф в двести марок, который мы, разумеется, оплатим в дополнение к общей сумме вознаграждения. Согласны?
Француз, видимо, принялся соображать, насколько рискованна эта затея, и, поразмыслив, согласился. Сговорились на тридцать тысяч злотых.
Выходя из ресторана, Тьенпон взял меня под руку и сказал:
– Я не хочу знать, зачем вы едете во Францию и что собираетесь там делать. Меня это не касается. Думаю, вы не одобряете то, чем я занимаюсь. Но забудем об этом. Прежде всего, я француз. Может быть, плохой, глупый француз, но… ваше предложение я принял потому, что ненавижу немцев и готов помочь таким людям, как вы…
Я тут же сообщил своему начальству, какая возможность мне представляется. Поначалу эта идея не вызвала энтузиазма, но я сумел всех убедить и получил добро. Самая большая трудность состояла в том, чтобы сойти за француза. Язык я знал хорошо, но говорил с акцентом. На территории Генерал-губернаторства и Германии бояться нечего – там я могу объясняться по-немецки. Этим языком я владел хуже, но для француза – я же выдавал себя за француза – сойдет. Однако по ту сторону границы любой настоящий француз с первого слова признает во мне иностранца. Единственный выход – говорить как можно меньше. Все остальное – подделка документов и прочее – для нас было просто детской игрой. Все документы, которые я должен был вывезти, в общей сложности около тысячи страниц, собирались сфотографировать. Микрофильмы займут места не больше, чем три спички, их спрячут в рукоятку бритвы и запаяют так прочно, что обнаружить тайник будет невозможно[136]136
Карский пишет о бритве из соображений конспирации. На самом деле микрофильмы были спрятаны в ключе – таким тайником часто пользовались польские подпольщики.
[Закрыть]. Я был совершенно спокоен. Все детали поездки тщательно продумывались. Время импровизаций прошло, теперь Сопротивление гораздо лучше заботилось о безопасности своих курьеров.
За несколько дней до отъезда моя связная принесла мне крохотную записку на тонкой бумаге, в которой говорилось, что через два дня я должен явиться на заседание Политического согласительного комитета, что там будут Грот и Равич и что за организацию заседания отвечает некто Ира, которая уже знакома с моей связной.
Грот[137]137
Имеется в виду Стефан Ровецкий (псевдонимы Грот, Грабица, Раконь, Калина; 1895–1944), дивизионный генерал, организатор и с 1942 г. главнокомандующий АК. Ему удалось объединить в АК соперничающие друг с другом отряды и ячейки, кроме фашистов и коммунистов. Гестапо постоянно охотилось на него, и наконец 30 июня 1943 г. он был арестован по доносу, переправлен в Берлин, а затем в лагерь Заксенхаузен, где был расстрелян в августе 1944 г.
[Закрыть] – псевдоним главнокомандующего АК, Равич[138]138
Такой псевдоним не носил ни один из глав Делегатуры. В данном случае речь идет о Сириле Ратайском (1875–1942; псевдонимы Вжос, Вартский), главе Делегатуры с 3 декабря 1940 г. по 5 августа 1942 г.
[Закрыть] – главы Делегатуры.
Назавтра связная привела ту самую Иру. Это была крупная женщина с военной выправкой и унтерскими замашками. Даже не поздоровавшись, она отчеканила:
– Вы должны выйти из дома завтра утром, ровно в восемь. У подъезда будут ждать две связные: ваша и еще одна – она отведет вас в условленное место. При себе иметь безукоризненные документы. Никаких компрометирующих бумаг! Главнокомандующий и без того подвергается большому риску.
Мне совсем не понравился такой тон, и я съязвил:
– Благодарю за указания. Сам я бы никак не додумался.
Она даже не взглянула на меня и продолжала:
– Я буду дожидаться вас там, куда вас приведет вторая связная. Всю дорогу за вами будут наблюдать наши люди. Если мы убедимся, что за вами нет слежки, я отведу вас на заседание. Понятно?
– Так точно. Может, у вас заготовлена для меня новая биография?
– Этого не требуется! – отрезала она и ушла.
На другое утро в восемь часов связная ждала меня на ближайшем углу, вместе с какой-то пожилой женщиной. Она представила меня этой женщине, а сама ушла. Вторая связная оказалась приятной и неглупой, мы с ней добрались трамваями с двумя пересадками до Жолибожа, вошли в высокое современное здание, поднялись на пятый этаж и позвонили два раза очень простым кодом: один звонок короткий и один длинный. Дверь открыла Ира. Впустив нас в квартиру, она связалась с кем-то по телефону и после короткого разговора соизволила взглянуть на меня:
– Готовы?
Я кивнул.
– Тогда вперед. Я пойду первой. Вы – в десяти шагах позади. Если что, вы исчезаете и вы меня не знаете. Ясно?
Мы вышли. Ира зашагала первой, не оборачиваясь и такими здоровенными шагами, что мне пришлось прибавить ходу, чтобы не потерять ее из виду Наконец она остановилась у костела и вошла в него. Через пару минут – я тоже. Костел был почти пуст. Ира сидела в третьем ряду скамеек. Еще несколько минут спустя она встала, не глядя, прошла мимо меня, направляясь вглубь храма, открыла какую-то дверь и исчезла. Я последовал за ней. Дверь вела в длинный сырой коридор, пройдя по которому мы вышли во двор частного дома. Ира вошла в дом, я за ней. Мы поднялись на третий этаж. Ира постучала в дверь. Открыл молодой человек среднего роста, спортивного сложения, с энергичным лицом.
– Привели Витольда? – спросил он Иру.
– Да, вот он.
– Вас никто не заметил?
– Нет, – ответила она и холодно продолжала: – Но могли бы. Надо было назначить другое место встречи. В это время дня мало кто ходит в костел. Когда выходишь через боковую дверь, привлекаешь внимание. Да еще этот нищий! Свежевыбритый! Кто поставил наблюдателем такого кретина? Сплошная любительщина!
Под этим градом упреков молодой человек опустил голову.
– Мы как раз собираемся выбрать другое место, – пробормотал он.
Ира коротко кивнула на прощание и вышла. Молодой человек облегченно вздохнул:
– Уж очень строга!
– Даже слишком! – подтвердил я. – Куда теперь?
– Иди за мной.
Мы миновали множество узких коридоров и комнатушек и остановились перед дверью в большой зал. Мой спутник вошел, а меня попросил подождать. «Он пришел», – услышал я его голос за дверью, и тут же он выглянул снова и позвал меня.
В зале за большим столом сидели люди, вершившие судьбы Польши: глава Делегатуры, главнокомандующий Армией Крайовой, представители основных политических партий и руководитель администрации Делегатуры[139]139
Речь, вероятно, идет о Яне Доманском (псевдоним Бартницкий; 1898–1978), руководителе администрации Делегатуры (с осени 1941 по ноябрь 1942 г.).
[Закрыть]. Всех их, кроме представителей Национальной партии и Партии труда, я хорошо знал. Эти двое вошли в состав Делегатуры недавно, заменив арестованных предшественников.
Лидер социалистов[140]140
В 1982 г. в письме главному редактору польской эмигрантской газеты «Культура» Ежи Гедройцу, в котором Карский называет подлинные имена многих упомянутых в книге людей, он пишет, что этот «лидер социалистов» – Казимеж Пужак (псевдонимы Базилий, Серет; 1883–1950), генеральный секретарь исполкома ППС в 1921–1939 гг. В 1939 г. по его инициативе организуется подпольная ППС – ВРН. В феврале 1940 г. принимал участие в создании Политического согласительного комитета, где действительно представлял свою партию. Карский много раз встречался с ним в мае 1940 г. Однако с сентября 1941 по март 1943 г. место Пужака в Комитете занимает представитель фракции левых социалистов Винцентий Марковский (псевдоним Павел; 1874–1958). Его-то и должен был Карский видеть на упомянутом заседании, а с Пужаком он, без сомнения, встречался отдельно, чтобы получить от него информацию для передачи лондонским депутатам Национального совета от ППС – ВРН.
[Закрыть], с которым я уже не раз встречался, и главнокомандующий пошли мне навстречу, чтобы помочь освоиться. Главнокомандующий, высокий, пожилой, изысканно вежливый человек, отличался скупыми жестами и внушительной манерой говорить. Он дружески обнял меня за плечи и спросил:
– Когда вы уезжаете в Англию, молодой человек?
– Примерно через неделю, пан генерал, – почтительно ответил я.
– Все уже готово?
– Да, пан генерал Мне осталось только встретиться с еврейскими политическими лидерами и поговорить с представителями каждой партии.
Командующий усмехнулся:
– Ах, молодость! Вы твердо намерены ехать? В последний раз нам стоило большого труда вытащить вас из гестапо. Кстати, как ваши руки? Ну-ка покажите.
Я закатал рукава и вытянул руки. Вокруг нас столпились желающие посмотреть.
– Мне недавно сделали пластическую операцию, – сказал я, разглядывая свои руки, будто никогда их не видел. – Все зажило, остались только мелкие шрамы. Наши врачи отлично поработали.
Пожилой лидер социалистов с сомнением сказал:
– По-моему, отправлять вас с этим заданием неразумно. Эти шрамы могут вас выдать. Гестапо вас опознает. – Он помолчал. Пожал плечами и добавил: – А, к черту все это! Кто скажет, что опасно, а что нет? Приступим к делу.
Все расселись вокруг стола. Глава Делегатуры подождал, пока все утихнут, и начал заседание по всей форме:
– Имею честь открыть тридцать второе заседание исполкома Комитета. Я рад приветствовать главнокомандующего Армии Крайовой, которого позволил себе пригласить, учитывая важность рассматриваемого сегодня вопроса. Мы собрались здесь, чтобы вручить курьеру Витольду для передачи нашему правительству в Лондоне и тамошним представителям политических партий документы, касающиеся положении Польши и деятельности Сопротивления. Наш эмиссар должен также связаться с главами союзнических стран и рассказать им о происходящем в нашей стране. Разумеется, это будет сделано при посредничестве нашего правительства, которое уже предупреждено телеграммой об отправке курьера и его маршруте. Лидеры партий передадут Витольду свои документы, которые он вручит соответствующим представителям в Лондоне при личной встрече. – Он повернулся ко мне и, пристально глядя мне в глаза, с нажимом сказал: – Мы уверены, что наш эмиссар выполнит возложенную на него миссию с полной беспристрастностью, вручит все доверенные ему документы строго по назначению, независимо от его собственных убеждений. Сегодня он получит официальные инструкции и мы изложим ему нашу точку зрения на важнейшие политические проблемы. Информация военного характера идет по другим каналам.
Стенограмму этого заседания потом зашифровали и микрофильмировали. Она должна была послужить основой моего доклада в Лондоне. Выступающие говорили спокойно, с расстановкой. Они понимали, что их слова и мнения станут решающими в глазах лондонских властей, отразят чувства и чаяния оккупированной Польши и определят дальнейшую политику правительства.
– Нужно еще больше сплотить поляков… Коалиционное правительство должно представлять весь народ… Ни одна партия не имеет права снимать с себя ответственность за действия и политику правительства… Преемственность польского государства не должна прерываться… Преемственность государства не означает преемственности институтов… Новая Польша будет демократической… Традиция парламентаризма, которая возродилась во время Сопротивления, будет основой новой Польши… Политические партии сообща борются с оккупантами и поддерживают правительство, но у них разные программы, и они хотят сохранить эти различия… В новой, свободной Польше свободный парламент, выбранный на всеобщих свободных выборах, будет определять общественные институты, политическую и социальную структуру государства… Эти выборы покажут истинный расклад политических сил и степень поддержки населением каждой из партий.
Воля польского народа к сопротивлению не ослабевает, он по-прежнему готов идти на жертвы… Надо любой ценой отстаивать непримиримое отношение к оккупантам… В Польше не было и не будет своего Квислинга… Случаи предательства и сотрудничества с врагами крайне редки, и все они неотвратимо караются… Предателей безжалостно уничтожают… Правительство в изгнании должно понимать, каким тяжелым испытаниям подвергается страна… Оно должно всячески помогать соотечественникам и призывать на помощь правительства союзников… Эмиграция должна забыть о политических амбициях и прекратить все распри… Участь эмигрантов не лучше и не хуже участи оставшихся в Польше… Эмиграция должна участвовать в борьбе союзников за победу… Когда после войны эмигранты вернутся на родину, они смогут применить накопленный на Западе опыт.
Пусть союзники знают: поляки возлагают на них надежду… Все их заявления о Польше принимаются тут всерьез. Когда Запад говорит: «Весь мир восхищается несгибаемым мужеством поляков перед лицом врага и никогда не забудет о нем», поляки так и понимают, что весь мир восхищается их мужеством и никогда не забудет о Польше…
Заседание продолжалось несколько часов. В заключение слово взял Грот. Он подчеркнул важность доставки в Польшу как можно большего количества оружия и боеприпасов и заверил, что все оно пойдет в ход – каждая граната нанесет максимальный урон противнику.
После этого заседание закончилось, и участники его стали расходиться по одному, в строго установленном порядке.
В Лондон была отправлена шифровка:
Курьер выезжает в ближайшее время. Маршрут: Германия, Бельгия, Франция, Испания. Во Франции и Испании он пробудет по две недели. Предупредите все центры связи во Франции и всех представителей союзников в Испании. Пароль: «Я приехал к тете Зосе». Имя курьера – Карский[141]141
3 сентября 1942 г. Сирил Ратайский (Вжос) направил в Лондон вице-премьеру Миколайчику шифрованную депешу: «Посылаю курьером Карского, которого правительство отправило в Польшу из Франции в апреле 1940 г. Он будет в Париже примерно 15-го, в Тулузе – 20-го, в Берне – около 1 октября. Сообщите ответным письмом адреса возможных явок в Париже и в неоккупированной зоне Франции <…> Он также везет авторизованные сообщения от представителей партий». Настоящий пароль был: «Я Витольд, от Вацека».
[Закрыть].
Глава XXIX
Гетто
Перед отъездом из Польши мне, по приказанию представителя польского правительства в Лондоне и командующего Армией Крайовой, устроили встречу с двумя людьми, в прошлом влиятельными лицами в еврейской общине, которые возглавляли еврейское сопротивление. Один из них представлял сионистскую организацию, другой – Еврейский социалистический союз, Бунд[142]142
Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России) – еврейская социалистическая партия, объединявшая рабочих и ремесленников западных областей Российской империи; основан в 1897 г. в Вильно.
[Закрыть].
Встреча проходила в сумерках в огромном полуразрушенном пустом доме в варшавском районе Грохов. Одно то, что бундовец и сионист, несмотря на все разногласия, явились вместе, уже о многом говорило. Это означало, что документы, которые они собирались передать через меня польскому правительству в изгнании и союзникам, не касались политики и исходили от всей общины. В них содержались сведения, относящиеся ко всему еврейскому населению Польши, и выражались чувства, а также излагались просьбы и напутствия всего народа, находившегося на краю гибели.
Не передать словами, сколь ужасающе было то, что я сначала услышал там, в пустом доме, а потом увидел собственными глазами в гетто, куда меня отвели, чтобы я убедился в правдивости этих рассказов. Я знаю историю. Много читал о разных народах, политических системах, социальных доктринах, завоеваниях, гонениях и истреблениях. Но знаю и то, что никогда в истории человечества, нигде и никогда не случалось ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что сделали с польскими евреями.
Никогда не забуду тех двоих – они воплощали страдания и отчаяние целого народа. Оба жили вне гетто, но постоянно там бывали, у них имелись способы входить и выходить оттуда. Впрочем, как я вскоре узнал на собственном опыте, это было не так уж трудно. В гетто они были самими собой и ничем не отличались от других его обитателей. А на «арийской» стороне преображались, чтобы не вызывать ни малейшего подозрения. Иначе одевались и иначе держались. Становились другими людьми. Словно актеры, которым приходится играть одновременно две взаимоисключающие роли. И каждый раз им нужно было следить за собой, чтобы не выдать себя речью не на том языке, нечаянным жестом, поступком. Малейшая ошибка могла стоить жизни.
Бундовскому лидеру это вроде бы давалось довольно легко. У него была внешность типичного поляка: светлые глаза, румянец, большие усы. Такой элегантный господин лет шестидесяти. До войны он был адвокатом и специализировался на запутанных уголовных делах. Теперь на арийской стороне – владельцем магазина бытовой химии и стройматериалов. Все звали его «паном инженером», уважительно к нему относились, ценили его общество, приглашали в гости[143]143
Это был Леон Фейнер (1888–1945), до войны известный адвокат, состоятельный человек, один из руководителей польского отделения Бунда.
[Закрыть]. И только когда он повел меня в гетто, я понял, чего стоит ему эта комедия. Куда девался его уверенный, респектабельный вид! В одно мгновение благовоспитанный польский инженер исчез, превратившись в одного из тысяч несчастных изможденных евреев, которых терзали и зверски убивали нацистские палачи.
Сионисту было едва за сорок. Ему, с его ярко выраженными семитскими чертами, было гораздо труднее замаскироваться. Он производил впечатление совершенно измученного человека, который с трудом держит себя в руках[144]144
Имя этого человека точно неизвестно.
[Закрыть].
Первое, что я тогда ясно осознал, была полнейшая безнадежность положения польских евреев. Мы, поляки, переживали войну и оккупацию. А для них наступил конец света. Бежать ни эти двое, ни их товарищи никуда не могли. Однако это была только одна из сторон трагедии, одна из причин их отчаяния. Они не боялись смерти, принимали ее как что-то почти неизбежное, но все усугублялось горькой уверенностью, что в этой войне для них нет никакой надежды на победу или хоть на возмездие – надежды, которая помогла бы смириться с неизбежной смертью. Именно с этого начал сионист.
– Вы, поляки, – счастливые люди. Конечно, многие из вас страдают, многие умирают, но все-таки ваш народ выживет. После войны Польша восстановится. Отстроятся города, зарубцуются раны. Эта страна, которая и для нас была родиной, восстанет из моря слез, страданий и унижений. Только нас, евреев, в ней уже не будет. Весь наш народ исчезнет. Гитлер проиграет войну против всего человечества, добра и справедливости, но нас он победит. «Победит» – это еще не то слово. Он просто перебьет нас[145]145
Вести о расстрелах евреев доходили в варшавское гетто уже осенью 1941 г. В феврале 1942-го до Варшавы добрался человек, которому удалось бежать из лагеря уничтожения Хелмно. Он рассказал о том, как евреев уничтожают там в газовых камерах. Были и другие очевидцы, которые свидетельствовали о страшных злодеяниях нацистов. В феврале 1942 г. начались планомерные массовые убийства евреев на территории Польши, а в июле 1942 г. – депортации из варшавского гетто в лагерь смерти Треблинка. О том, что происходило в Треблинке, обитатели гетто узнали уже месяц спустя от двух беглецов.
[Закрыть].
Это был страшный вечер. Мои собеседники тяжелыми шагами мерили комнату, освещенную одной-единственной свечой – больше мы не могли себе позволить; тени их метались по стенам. Я сидел на сломанном кресле, которому одну из ножек заменяли два положенных друг на друга кирпича. Сидел не шевелясь – не столько боялся упасть, сколько окаменел от того, что слышал. Наконец сионист не выдержал и разрыдался:
– Зачем я все это говорю? Зачем еще живу? Пошел бы лучше к немцам и признался, кто я такой. Когда они истребят всех евреев, кому будут нужны бундовцы, сионисты, раввины! Что толку говорить все это вам? Ведь никто в мире не может этого понять! Да я и сам… я сам не понимаю!
Бундовец как старший попытался его успокоить:
– У нас мало времени, а обсудить надо многое. Не будем отклоняться от главного.
Секунду все молчали. Потом, сделав над собой усилие, сионист прошептал:
– Извините…
Я тоже с трудом сохранял спокойствие.
– Я понимаю ваши чувства. И постараюсь сделать для вас все, что смогу. Я отправляюсь в Лондон с миссией от польского Сопротивления. Весьма вероятно, что у меня будет случай выступить перед представителями союзнических властей.
– Правда? – с надеждой воскликнул сионист. – Вы думаете, вас допустят к Черчиллю и Рузвельту?
– Не знаю. Но почти наверняка буду говорить с кем-нибудь из их окружения. В Лондоне наше правительство представит меня совершенно официально. И миссия моя – официальная. В ее рамках я намерен передать ваше воззвание всему миру. И я это сделаю. Что вы хотите, чтобы я сказал от имени евреев?
Первым отозвался представитель Бунда:
– Мы хотим, чтобы польское правительство в Лондоне и правительства союзников поняли, что мы беззащитны перед злодеяниями нацистов. Уничтожение евреев – это факт. И никто в Польше не в силах нам помочь. Польское Сопротивление может спасти лишь немногих. Основную массу оно не спасет. И не остановит истребление. Немцы не собираются превращать нас в рабов, как поляков и другие завоеванные народы. Они хотят уничтожить всех евреев. Вот в чем разница.
– Этого-то и не понимают в мире. И мы никак не можем объяснить. Они там, в Лондоне и Вашингтоне, наверняка считают, что истеричные евреи всё преувеличивают, – нервно прибавил сионист.
Я молча кивнул.
– Мы все погибнем, – продолжал бундовец. – Или выживет горстка. Три миллиона польских евреев обречены на уничтожение. Как и все другие, свезенные со всей Европы. Ни польское, ни тем более еврейское Сопротивление ничего не могут сделать[146]146
В декабре 1942 г. была создана организация спасения польских евреев – Совет помощи евреям «Жегота», которую финансировали польское правительство в изгнании, Бунд и Еврейский национальный комитет. «Жегота», куда входили люди разных национальностей, религиозных и политических взглядов, снабжала евреев фальшивыми документами, помогала им укрываться, хотя такое укрывательство каралось смертью. Несколько тысяч еврейских детей были размещены в семьях, монастырях и детских домах. Но нехватка сил и средств не позволяла сделать эту помощь более масштабной.
[Закрыть]. Так что вся ответственность ложится на союзников. Только извне можно оказать евреям действенную помощь.
Вот это трагическое послание я должен был передать свободному миру. И я знал, что к тому времени, когда два измученных человека мне его передавали, нацисты уже успели уничтожить 1 850 000 евреев.
Для меня заранее приготовили подробное донесение о смертности евреев в Польше. Я попросил кое-что уточнить:
– Вы можете сказать хотя бы примерно, сколько обитателей гетто убито?
– Это можно вычислить довольно точно: число убитых почти полностью совпадает с числом депортированных, – ответил сионистский лидер.
– Вы хотите сказать, что все депортированные убиты?
– Все до единого, – подтвердил бундовец. – Немцы, разумеется, это отрицают и стараются скрыть. Даже теперь, когда уже нет никаких сомнений, люди продолжают получать успокоительные письма от своих родных и друзей, о чьей смерти доподлинно известно: там написано, что они здоровы, работают, едят мясо и белый хлеб. Но мы знаем всю правду и можем устроить так, чтобы вы сами все увидели воочию.
– Когда начались депортации?
– Первые распоряжения поступили в июле. Немецкие власти требовали от гетто по пять тысяч человек в день. Их якобы вывозили из Варшавы на работы. А на самом деле отправляли прямо в лагеря уничтожения. Когда инженер Черняков[147]147
Адам Черняков (1880–1942) – инженер, в 1930-е гг. – сенатор Польши, в 1939–1942 гг. возглавлял юденрат (еврейский административный орган самоуправления) варшавского гетто.
[Закрыть], глава юденрата, получил приказ собирать по десять тысяч «работников» в день, он покончил с собой. Потому что знал, что это значит.
– А сколько всего человек «депортировано»?
– Более трехсот тысяч. Остается чуть больше ста тысяч, но депортации продолжаются.
Я похолодел. Был октябрь 1942 года. За два с половиной месяца в одном только варшавском гетто нацисты совершили триста тысяч убийств!
Об этом я должен был сообщить всему миру.
Мои новые знакомые предложили провести меня в гетто, чтобы я собственными глазами увидел картину гибели целого народа. Свидетельству очевидца поверят больше, чем рассказу с чужих слов. При этом они предупредили, что если я соглашусь, то подвергну риску свою жизнь, а жуткие сцены, которые я там увижу, будут преследовать меня до конца моих дней. Я сказал, что согласен.
Вторая встреча состоялась там же, где и первая. Говорили о нашем «походе» в гетто и о том, как мне лучше рассказать о положении евреев, когда я попаду в Лондон. Под конец я спросил, что отвечать на вопрос: как же им помочь? Мои собеседники смотрели на вещи с горестной трезвостью. Прекрасно понимали, что большая часть их предложений нереализуема, но высказать их нужно, поскольку ничто другое не прекратит страданий еврейского народа.
– Немцы понимают только язык силы и принуждения, – начал сионист. – Надо безжалостно бомбить их города, сбрасывать при каждой бомбардировке листовки, рассказывающие немцам об участи польских евреев, и обещать, что то же самое ждет всю немецкую нацию во время и после войны. Мы не призываем убивать мирное население, но такая угроза – единственное средство остановить зверства. Страх за свою жизнь заставит жителей Германии повлиять на своих главарей, чтобы те отказались от преступной политики. Вот и все, чего мы хотим.
– Мы знаем, – продолжил лидер Бунда, – что такой план может быть отвергнут, потому что он не укладывается в представления союзников о методах ведения войны. Но ни евреи, ни те, кто хочет им помочь, не должны рассматривать происходящее только с военной точки зрения. Скажите правительствам союзников, что, если они действительно хотят нам помочь, они должны официально заявить немецким властям, что продолжение расправы навлечет страшную кару на немецкий народ и закончится последовательным уничтожением всей Германии!
– Я понимаю, – сказал я, – и приложу все усилия, чтобы и они вас поняли.
– Скажите еще вот что, – сказал сионист. – Гитлер провозгласил, что немцы – все немцы, где бы они ни жили, – составляют одну расу, национальное и политическое целое. Он объединил их в единой армии, призванной завоевать мир и создать «новую цивилизацию». И заявил, что в этой цивилизации нет места евреям и их нужно истребить. Это беспрецедентное явление в истории, и реакция на него тоже должна быть беспрецедентной. Пусть власти союзников отдадут приказ публично казнить всех немцев, где бы они ни обитали: в Америке, в Англии, в Африке – везде! Вот о чем мы просим.
– Странная идея! – воскликнул я. – Такая просьба только удивит и ужаснет тех, кто хотел бы вам помочь.
– Разумеется! Думаете, я не знаю? Мы потому и просим, что рассчитываем вызвать возмущение. Чтобы мир осознал, что с нами происходит, с каким преступлением и с какими преступниками он столкнулся. Насколько безнадежно наше положение. Победа союзников через год, два или три ничем нам не поможет… потому что нас уже не будет.
Они замолкли, словно давая мне время проникнуться всем ужасом этой истины. Молчал и я – что скажешь перед лицом величайшей трагедии!
– Но этого не может быть! – вдруг закричали они в один голос, потрясая кулаками, словно угрожая всем, кто находится по другую сторону баррикады. – Не может быть, чтобы весь мир, все демократические западные страны оставили нас вот так умирать! Если спасают американских и английских подданных, то почему нельзя организовать массовую эвакуацию пусть бы только еврейских детей?! еврейских женщин?! больных и стариков?! Почему союзники не предложат обменять их на пленных? или на деньги? Почему не хотят выкупить жизни хоть нескольких тысяч польских евреев, чтобы было кому продолжить род?
– Но как? Как это сделать? Разве можно давать деньги врагу? Обменивать мирное население на немецких военнопленных? Гитлер тут же пошлет их на фронт! Это противоречит всем принципам ведения войны!
– Как всегда! Мы только и слышим: «противоречит принципам», «противоречит стратегии»! А нельзя ли приспособить стратегию к реальным условиям? Условия диктует Гитлер. Разве мир не видит его «стратегию»? Почему же он ее принимает?
Ответа я не знал. Точнее, не хотел знать. И только спросил:
– Вы хотите что-нибудь передать еврейским лидерам в Англии и Америке? Возможно, я увижусь и с ними. Наверняка у них есть свои соображения о ходе войны. Могу я стать для них вашим представителем?
Бундовец подошел ко мне и с такой силой сжал плечо, что мне стало больно:
– Скажите им, что о политике и дипломатии пора забыть. Скажите, что надо потрясти весь мир до основания, чтобы он наконец проснулся! Скажите, что они должны найти в себе силы и мужество пойти на жертвы, соизмеримые по тяжести с муками, которые терпит наш гибнущий народ. Они не понижают. Цели и средства немцев не имеют прецедентов в истории. Реакция демократических стран тоже должна быть беспрецедентной, они должны прибегнуть к каким-то небывалым способам противодействия. Иначе их победа будет неполной, только военной – немцы успеют довести до конца свою разрушительную программу. – Он замолчал, отпустил мое плечо и через мгновение продолжил, но уже не так порывисто, взвешивая каждое слово: – Скажите им, что они должны связаться с влиятельными лицами и органами власти в Англии и Америке. Пусть потребуют твердых обещаний, что будут предприняты серьезные меры для спасения еврейского народа. А чтобы вырвать такие обещания, пусть устраивают голодовки в публичных местах, пусть умрут мучительной смертью на глазах всего мира. Может, хоть это разбудит общественное сознание.
Меня прошиб холодный пот. Я хотел встать, но сионист жестом удержал меня:
– Еще одно обстоятельство. Мы не хотели посвящать вас в это, но при нынешнем положении уже не имеет смысла скрывать. Мы требуем от наших заграничных братьев решительных шагов и жертв вовсе не из жестокости. Мы разделим с ними эти жертвы. Варшавское гетто обречено, но долгой мучительной смерти мы предпочтем смерть в бою. Мы объявим войну Германии – заведомо безнадежную, какой еще не бывало на свете.
Тут резко встал бундовец – видимо, его товарищ сказал что-то лишнее.
– Мы действительно собираемся организовать оборону гетто, – проговорил он очень медленно. – Не потому, что верим в успех, а чтобы весь мир увидел эту неравную борьбу и чтобы это послужило ему укором и примером. Мы ведем переговоры с командованием Армии Крайовой о получении необходимого оружия. И если получим, то в ближайшие дни немцев ждет кровавый сюрприз[148]148
С 19 апреля по 12 мая 1943 г. в варшавском гетто происходило героическое вооруженное восстание, подавленное войсками СС. Около 13 000 обитателей гетто погибли во время восстания, около 15 000 оставшихся в живых были отправлены в Треблинку. Спастись удалось немногим (около 3000).
[Закрыть].
– Вот тогда и посмотрим, – заключил сионист, – могут ли евреи не только страдать и погибать, как повелел Гитлер, но умирать с оружием в руках.
Через два дня я отправился в варшавское гетто в сопровождении лидера Бунда и одного бойца еврейского Сопротивления. Разумеется, немцы выбрали для гетто самый нищий район города. Убогие дома в два-три этажа. Узкие, плохо вымощенные улочки. Еще в сентябре 1939 года немецкие бомбы пробили большие бреши в рядах трущоб – там и тут попадались горы обломков. Это гиблое место, откуда вывезли всех «арийцев», обнесли кирпичной стеной высотою около трех метров и согнали сюда более четырехсот тысяч евреев.
