Текст книги "Я свидетельствую перед миром"
Автор книги: Ян Карский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Глава XXVII
Подпольная школа
Как оказалось, с конспиративной точки зрения, для моей работы больше подходил связной, а не связная, и ко мне приставили Тадека Лисовского[133]133
Настоящее имя связного Яна Карского – Кшиштоф Лясоцкий (1924–2002), он был скаутом, членом АК, участвовал в Варшавском восстании.
[Закрыть]. Семью Лисовских я знал еще до войны. Тогда это были состоятельные люди. Кроме имения в окрестностях Кельце, они владели еще двумя доходными домами в Варшаве. Миниатюрная пани Лисовская была очень серьезной, организованной, обладала неисчерпаемой энергией и источала спокойствие и душевное тепло. Дом ее содержался в образцовом порядке и был всегда открыт для друзей. Ей приходилось присматривать за двумя детьми, шалопаями и озорниками, притом что муж у нее был кутила, завсегдатай театров, ресторанов и казино.
Пани Лисовская вела хозяйство, следила за семейным бюджетом, прилежно посещала церковь и находила время для благотворительности и общественной деятельности. Супруг ее регулярно уходил в загул и неделями где-то пропадал, предоставив жене одной разбираться с проказами Тадека и его младшего братца.
С началом войны Лисовские быстро разорились. Имение конфисковали немцы, дома почти не приносили доходов. Пани Лисовская еле сводила концы с концами, продавая ценные вещи: украшения, картины, мебель. Дети, давно восхищавшиеся сумасбродным папашей и предоставленные теперь самим себе, быстро попали под дурное влияние и поддались тлетворной немецкой пропаганде, стремившейся развратить молодых поляков порнографией и азартными играми. Я узнал, что юный Тадек стал постоянным посетителем одного из тех постыдных заведений, которые немцы в изобилии открывали, преследуя свои цели, и что его подозревали в воровстве у собственных родителей.
Такие молодые люди представляли серьезную проблему. Средства подпольной системы образования были очень ограниченны, поэтому мы сосредотачивали усилия на честных, патриотически настроенных, готовых к борьбе ребятах, на которых вскоре могло бы опереться Сопротивление. А таких, как Тадек, вынуждены были оставлять в стороне, хотя как раз они больше всего в нас нуждались.
Если юноша или девушка каким-то образом компрометировали себя – наживались на чьей-то бедности, занимались шантажом, вымогательством или проституцией, – дорога к подпольному образованию им была решительно закрыта. Для них это было трагично. А хуже всего то, что им объявляли бойкот сверстники, друзья детства. Понятно, что в результате они только укреплялись в дурных привычках и привязывались к дурной компании.
Примерно так получилось с Тадеком. Этот умный, подвижный, наделенный живым воображением парень опускался все ниже и ниже. Бывшие товарищи, с которыми он вместе учился или рядом жил, от него отвернулись. В ответ на их презрение он вел себя все более вызывающе и агрессивно. Мать тяжело переживала его выходки и упрекала себя за то, что упустила сына. Однажды, когда она корила себя при мне, я сказал:
– Вы ни в чем не виноваты. Все в доме держится на вас, одеть и прокормить непутевого мужа и детей – задача не из легких. Наоборот, я восхищаюсь вашим мужеством.
Пани Лисовская, совершенно поседевшая за последнее время, ответила:
– Меня нисколько не волнует, что будет с мужем и со мной. С нами все кончено – война нас растоптала. Но я бы хотела, чтобы мои сыновья боролись за новую Польшу и нашли бы в ней свое место.
Я прочитал в ее глазах немую просьбу о помощи. Пани Лисовская давно знала, что я связан с подпольем, но мы, по молчаливому согласию, никогда не касались этой темы. Однако любовь к Тадеку заставила ее отбросить щепетильность. Она внимательно посмотрела на меня, проверяя, не сержусь ли я, и, поскольку я оставался спокойным, решилась пойти дальше.
– Мне неловко досаждать вам, но я не могу иначе, – сказала она. – Я знаю, что вы участвуете в Сопротивлении… пожалуйста, не беспокойтесь… Я говорю об этом первый и последний раз.
– Не сомневаюсь, – искренне ответил я. – Я уверен в вашей верности и порядочности.
– Спасибо. Я хочу просить вас об одной вещи, Ян. Пожалуйста, не откажите…
– Вы что, хотите, чтобы Тадек вступил в Сопротивление? – растерянно спросил я.
– У нас в семье сильна патриотическая традиция. Мои предки проливали кровь во всех польских восстаниях. В 1830-м прадед был ранен и сослан в Сибирь на семь лет. Дед участвовал в восстании против царизма в 1863-м. И я хочу, чтобы традиция борьбы за свободу продолжилась. Я знаю Тадека, он копия своего отца. И это, конечно, обидно. Мне бы хотелось, чтобы он походил на деда. Стыдно обращаться к вам, но что же делать! Сейчас, когда Тадек изнывает от безделья и когда друзья от него отвернулись, он выглядит хуже, чем есть на самом деле. Дайте ему шанс. И вы не пожалеете. Он не робкого десятка, очень уважает вас и будет выполнять все ваши приказания. Прошу вас…
Пани Лисовская была не из тех женщин, от которых можно отделаться пустыми обещаниями или красивыми словами. Я мягко ответил:
– Не думаю, что начальство позволит мне взять Тадека. У него дурная слава. Кроме того, это очень опасно. Если его примут, он может погибнуть.
– В моем роду многие умирали за родину, – медленно сказала пани Лисовская. – Смерть Тадека разобьет мне сердце, но я никогда не пожалею, что отправила его выполнять свой долг.
Перед такой просьбой невозможно было устоять. Я взял ее за руку:
– Хорошо, я сделаю все, что смогу. Пришлите Тадека завтра в полдень на берег Вислы к мосту Понятовского, я буду его ждать.
На другой день я встретился с Тадеком. Внешне он произвел на меня неприятное впечатление. Длинный развинченный парень, на вид старше своего возраста, с бледным помятым лицом и опухшими черными глазами.
Наверно, я заговорил с ним излишне назидательным тоном:
– Почему ты не следишь за собой? Можно подумать, неделю спал не раздеваясь. Стыдно!
Он стоял, явно смущенный, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я смягчился и сказал не так строго:
– Давай-ка пройдемся, Тадек. Мне надо серьезно с тобой поговорить.
Прогулка была долгой. Я сказал ему о долге перед семьей и перед родиной. Нарисовал кровавую историю разделов Польши и ее борьбы против захватчиков. Объяснил, что если сопротивление прекратится, Польши как самостоятельного государства уже не будет. Исчезнет наша страна, исчезнет даже польский язык. Сравнил положение разделенной и сегодняшней, оккупированной, Польши. Большая ошибка, говорил я, считать, будто сопротивление – это только физическое противостояние. Гораздо важнее сохранить силу духа, устоять перед жестокостью врага, не поддаться на его уловки. Я напомнил ему о подвигах деда и прадеда. Сказал, что считаю его порядочным человеком и что он может рассчитывать на мою дружбу. Наконец, рассказал о нашем деле и о том, какое счастье служить ему.
Щадить его я не стал и прямо сказал, что такие молодые люди, как он, опасны для Польши, что они пятнают нашу честь в глазах союзников и могут «заразить» пагубным примером других. Пристыженный Тадек слушал, и я видел по его глазам, до чего ему тяжело. Почувствовав, что с него достаточно, я обнял его за плечи и сказал:
– В общем, Тадек, я не собираюсь больше читать тебе нотации и в самом деле верю в тебя. Предлагаю тебе помогать нам в подпольной работе. Что скажешь?
Парень чуть не задохнулся от такого внезапного поворота. Глаза его заблестели.
– Вам не придется краснеть за меня, обещаю! – выпалил он. – Только дайте мне шанс.
Я засмеялся:
– Ладно-ладно. На сегодня хватит. Пойдем-ка лучше искупаемся. И запомни: твоя мама не должна знать о нашем разговоре.
Мы быстро разделись и бросились в мутную, прохладную речную воду. А когда вышли на берег и стали одеваться, я, для пущей убедительности и чтобы доказать Тадеку, что он теперь для нас почти свой, официальным тоном приказал:
– Завтра, ровно в десять часов, приходи в дом 26 по Пулавской улице. Будет рассматриваться твоя кандидатура, и, если она будет одобрена, ты принесешь присягу и станешь солдатом польской армии.
– Подпольной армии? – с замиранием духа спросил он.
– Да. У нас три армии: одна в Шотландии, другая на Ближнем Востоке, третья – подпольная – здесь.
Тадек вытаращил глаза:
– Я могу прийти к девяти… или даже к восьми…
– Главное, не опоздай к десяти, – сказал я.
На прощание я протянул ему руку, и он пожал ее изо всей силы.
В церемонии присяги не было ничего таинственного, и символика ее проста и понятна. Тадек должен был, держа в левой руке небольшое распятие, поднять правую и повторять за тем, кто принимал его присягу, торжественную клятву: «Клянусь перед Господом Богом и честным крестом Сына Его верно служить Родине и Свободе. Клянусь, что пожертвую всем, что имею, буду безоговорочно исполнять приказы начальников и хранить доверенные мне тайны. Да поможет мне Господь и защитит жертва Сына Его!»
Как только Тадек произнес слова клятвы, я сказал ему, что буду его начальником, что он должен во всем мне повиноваться и что предательство карается смертью. После чего мы обнялись.
Тадек с самого начала оправдал слова матери. Бурная жизнь в самых разных компаниях и самых разных местах Варшавы приучила его быстро принимать решения, лавировать и не теряться. Кроме того, он был умен и вынослив. Поэтому из него вышел отличный связной. Первое его задание, к которому он отнесся так серьезно, будто от него зависела судьба всей Польши, заключалось в том, чтобы доставить письмо по одному адресу в предместье Новы-Сонча. В конверте лежали вырезки из немецких газет. Я предупредил его, что в этом маленьком городке все друг друга знают и новый человек сразу бросается в глаза, к тому же дом, куда его направляют, находится неподалеку от расположения немецких подразделений, преследующих местных партизан. И в завершение сказал, что добираться ему придется на свой страх и риск, поскольку разрешения на поездку по железной дороге мы не можем ему предоставить. Услышав это, он просиял, как будто его радовало все, что усложняло задачу. Тадек быстро справился с поручением и вручил мне конверт, в который был вложен положительный отзыв о его способностях, – испытание прошло успешно. Все это время я часто виделся с пани Лисовской. Она рассказывала, что сын меняется на глазах. Он стал спокойным, собранным и ходил, потешая мать, с таинственным и важным видом.
Но бесшабашность и тяга этого мальчишки к приключениям очень скоро стали доставлять неудобства. Иногда он доводил меня до бешенства. Однажды мы договорились встретиться на мосту Кербедзя, который круглосуточно патрулировался немцами. Мы должны были прийти с разных сторон. И вот, подходя, я вижу, что Тадек уже на месте, стоит, опершись на парапет, погруженный в чтение нашего «Информационного бюллетеня», а с другой стороны моста идут двое часовых.
Я тоже встал у парапета, чуть поодаль от него. Патруль прошел мимо, не обратив на паренька никакого внимания. Я исподтишка показал ему кулак и подошел поближе, чтобы хорошенько отчитать. Но Тадек подмигнул мне, приложил палец к губам и шепнул «тс-с!», указывая на солдат, которые еще не успели далеко отойти.
В другой раз он заключил пари с тремя другими ребятами-связными и, сидя в автобусе, открыто читал всю дорогу подпольные газеты. Я отругал его за то, что он всех нас подвергает опасности; раскаяние Тадека было таким искренним, что я снова его простил.
Но довольно скоро стало ясно, что работа связным уже не кажется Тадеку такой интересной. Он мечтал о приключениях поярче, однако признаться не решался, поэтому я первым завел об этом речь.
– Тебе, наверно, надоела нынешняя работа? – спросил я.
– Нет-нет, – ответил он довольно кисло. – Мне нравится.
– Но тебе бы хотелось чего-нибудь посерьезнее, порискованнее?
Он благодарно посмотрел на меня и выложил все, что думал:
– Конечно, то, что мы тут делаем, помогает борьбе с немцами, но я не вижу этого собственными глазами. Ношусь туда-сюда, а что происходит, понятия не имею. Хочется работать там, где я мог бы сам, лично, вредить немцам и видеть результаты, понимаете?
– Понятно, Тадек, – сказал я и улыбнулся. – Я постараюсь что-нибудь придумать.
Я поговорил с руководством о Тадеке. И его взяли в подпольное военное училище. Туда принимали юношей и девушек, желавших участвовать в военных акциях. Учили их тактике уличных боев, саботажу, диверсионным операциям, обращению с оружием и взрывчаткой, приемам психологического давления, воздействия на массовое сознание и методам ослабления морального духа оккупантов.
После примерно пятимесячного подготовительного периода самые способные направлялись на стажировку в партизанских отрядах – в горах, в лесах, на болотах. Из этих училищ выходило множество подпольщиков-специалистов, без которых нам было не обойтись.
Поначалу ни сам ученик, ни его родители не знали об истинной цели обучения. По официальной версии тайные классы, где занимались и вполне классическими предметами, существовали для того, чтобы отвратить молодежь от нацистской кампании по оглуплению. Нам не хотелось выказывать кому-либо недоверие, но иногда другого выхода не было, и немало учеников приходилось довольно скоро исключать.
В принципе такого парня, как Тадек, ни за что не взяли бы в училище, где были очень высоки требования к моральным и физическим качествам претендентов. Помогло мое заступничество и его собственные заслуги как связного.
Одновременно он вступил в организацию, которая называлась «Волчата» и идеально подходила к его характеру. Это было объединение молодежи под руководством «экспертов», ставившая своей задачей всячески дразнить, бесить и изводить немцев.
В основном именно ее члены писали несмывающимися красками «Отомстим за Освенцим», «Гитлер капут», «СС – бешеные псы» на стенах варшавских домов, трамваях, принадлежащих немцам автомобилях, захваченных ими особняках и даже прилепляли такие надписи им на спины. У немецких машин постоянно прокалывались шины, потому что «волчата» усыпали дороги битым стеклом, резаной колючей проволокой и килограммами гвоздей.
Еще они развешивали повсюду карикатуры со смешными подписями, над которыми потешался весь город. Свора неутомимых чертенят много сделала для того, чтобы оккупантов окружало всеобщее презрение, а дух сопротивления не угасал. Когда осенью сорок второго года власти Генерал-губернаторства реквизировали у поляков все меховые и шерстяные вещи для отправки на Восточный фронт, «волчата» нарисовали на эту тему целую серию блестящих карикатур. Например, стоит унылый худющий немец, закутанный в женское горностаевое манто и с муфтой из чернобурки. А внизу подпись: «Наконец согрелся – теперь умирать за фюрера будет одно удовольствие».
Разумеется, в лучшие варшавские кафе, кинотеатры и гостиницы не пускали никого, кроме немцев. Поэтому везде висели намозолившие глаза таблички «Только для немцев». Так вот «волчата» украли огромное количество этих табличек, да еще и сами наделали таких же. И в одно прекрасное утро горожане увидели, что на сотнях фонарных столбов и деревьев красуются надписи «Только для немцев». Это имело особый смысл, если вспомнить, что немцы часто казнили своих жертв как раз на таких уличных виселицах.
Немцы разрушили все памятники, воздвигнутые в честь польских героев и великих событий в национальной истории. Поляки же сговорились демонстративно приносить цветы и свечи на опустевшие площади, как будто там все еще стояли монументы. Там даже молились. А «волчата» первыми возлагали цветы и венки к символическим подножиям. Так же, как на места массовых казней и к братским могилам.
«Волчата» не знали устали, фантазия их была неистощима, а все их проделки необычайно досаждали врагу и сразу приобретали широкую известность. Тадек Лисовский стал одним из этих лихих ребят[134]134
Речь идет о созданной в начале 1940 г. скаутской организации «Вавер», занимавшейся мелким саботажем и пропагандой. Название напоминало о жертвах расправы в варшавском предместье Вавер, казненных нацистами в конце 1939 г. (см. прим. 2 к главе VI /В файле – примечание № 41 – прим. верст./). В 1940–1944 гг. организацию, действовавшую под контролем Союза вооруженной борьбы / АК, возглавлял один из руководителей довоенного скаутского движения Александр Каминский.
[Закрыть].
В тот день, когда Тадеку пришло время отправляться в партизанский отряд, он, словно чувствуя себя в чем-то виноватым, принялся горячо благодарить меня за все, что я для него сделал. Под конец он попросил меня не говорить матери, в чем будет заключаться его новая работа, – пусть она думает, что он все еще при мне. Мне не очень нравилась эта идея, но Тадек меня уломал. Я понял, что он не хочет, чтобы мать тревожилась за него, узнав, каким опасным делом он теперь занимается. Мы расстались добрыми друзьями. «Я уверен, – сказал я, – что не услышу о тебе ничего, кроме хорошего, и что ты всегда будешь достойно выполнять свой долг». Тадек был растроган.
Больше мы не виделись.
Педагогический успех с Тадеком побудил меня испробовать свои учительские способности на ком-нибудь из своих юных родственников. Но опыт оказался не слишком успешным. И только одна кузина Зося вознаградила мои старания.
Ей было лет восемнадцать, отец ее – а мой дядя – в 1940-м году овдовел. Жили они скромно – дядя был мелким служащим, – Зосе приходилось вести хозяйство и взять на себя все материальные хлопоты.
Она была некрасивой, неловкой, угловатой, с соломенными волосами и землистым лицом. Но ее энергичность и живой ум заставляли забыть об этих недостатках. Несмотря на тяжелую домашнюю работу, она находила силы и время, чтобы посещать по вечерам подпольный лицей.
Система образования подпольного государства в сорок втором году, когда Зося получила свой аттестат зрелости, достигла максимальных успехов[135]135
Немцы оставили на территории Генерал-губернаторства систему начального польского образования, но уже 28 сентября 1939 г. были закрыты средние и высшие школы. Исключение было сделано только для нескольких профессиональных и технических двухгодичных немецких училищ. Тогда польское общество возродило систему подпольного образования, сложившуюся до Первой мировой войны, когда велась борьба против русификации и германизации страны. Учителя, профсоюзы и родители создали подпольные курсы при закрытых школах и лицеях. Такие подпольные отделения действовали в годы Второй мировой при 90 из 103 варшавских средних школ, и в них обучалось 25 000 детей (в их число не входили евреи). Только в Варшаве до 1944 г. было выписано 6500 подпольных аттестатов зрелости, 30 % из них так и не были востребованы – те, кому они предназначались, погибли во время Варшавского восстания. От 4200 до 5000 студентов учились в подпольных вузах Варшавы. Созданный в январе 1941 г. департамент народного образования Делегатуры, который курировали Крестьянская и Польская социалистическая партии, провел демократическую образовательную реформу. В мае 1942 г. Станислав Кот (см. прим. 6 к главе X /В файле – примечание № 66 – прим. верст./) основал фонд поддержки науки и культуры, благодаря которому было издано 150 научных книг. С 1939 по 1944 г. было подготовлено несколько сот дипломных работ и диссертаций, что обеспечило преемственность в науке после «освобождения».
[Закрыть]. Только в Варшавском округе подпольное образование получали более восьмидесяти пяти тысяч детей и подростков. В тот год было выдано тысяча семьсот аттестатов зрелости.
Ученики тайно собирались у кого-нибудь на дому группами от трех до шести человек под разными предлогами: будто бы они пришли поиграть в шахматы, поработать или просто в гости. Большой опасности подвергались преподаватели. Дети любопытны, им трудно было помешать докопаться, как по-настоящему зовут их учителя, в какой школе он работал до войны, где он живет и т. д., – все то, что опасно было сообщать не только ребенку, но и взрослому. Одно неосторожное слово, вырвавшееся у ученика или родителя, обрекало учителя на пытки и смерть; немало педагогов попадало за свою столь полезную деятельность в гестапо.
Зося сдавала выпускные экзамены в сентябре сорок второго. И уже за месяц до намеченной даты ни о чем другом не говорила. Я с удивлением узнал, что уровень требований остался почти таким же, как и до войны. Зосе предстояло сдавать письменные и устные экзамены по польскому, английскому и латыни и еще устные по физике и математике.
Меня она подрядила в репетиторы по английскому. Мы занимались по вечерам, допоздна. Мне разрешили присутствовать на английском экзамене, поскольку я вскоре должен был ехать в Англию с докладом о Польше.
Перед началом экзамена председатель комиссии произнес небольшую речь, в которой напомнил ученикам, что всем им предстоит мужественно противостоять намерению нацистов уничтожить Польшу.
Мне не хотелось долго ждать, поэтому я воспользовался минуткой, когда учитель чуть задремал, и передал Зосе записку, в которой написал, что буду ждать ее после экзамена у нее дома. Но в этот самый момент экзаменатор проснулся, и Зося страшно побледнела. Учитель бросил на меня укоризненный взгляд, взял у нее записку и прочел вслух. Пристыженный, я поспешил улизнуть.
Вечером, когда Зося вернулась, я спросил ее, какое она писала сочинение.
– Тема независимости в польской романтической литературе, – с воодушевлением сказала она. – Я накатала шестнадцать страниц, а могла бы и больше.
Я от души рассмеялся. Темы не менялись. В мое время давали такие же… Правда, ныне они приобрели новое звучание.
Зося успешно выдержала испытания. В качестве аттестата она получила обычную визитную карточку с псевдонимом учителя. На обратной стороне было написано:
Благодарю за любезный визит 29 сентября 1942 г. Все прошло отлично. Вы рассказали мне много интересного. Браво.
Теперь Зося должна была бережно хранить драгоценную карточку. После войны в освобожденной Польше тысячи таких бумажек обменяют на официальные аттестаты. Я же, едва увидев карточку, загорелся желанием приобщить ее к своей коллекции подпольных документов. И стал как мог упрашивать племянницу:
– Зося, дорогая, отдай мне карточку, я тебе за это подарю после войны десяток секретных бумаг Делегатуры. Идет?
– С ума ты сошел! – возмутилась она.
– Ну погоди. Хочешь, прибавлю еще несколько приказов командующего АК и смертных приговоров, вынесенных немцам…
Зося перебила меня:
– Да ты не просто сумасшедший, но еще и негодяй!
Проблема молодежи, лишенной образования и падкой на соблазны, которые предлагали ей оккупанты, всегда волновала меня. За таких, как Тадек и Зося, я был спокоен. Воспитание и образование, которое они получили, и опыт работы в подполье заставили их рано повзрослеть и развили чувство ответственности. Но множество их сверстников в Польше и других странах, надолго прервавших учебу, внушают серьезные опасения. Это будет одна из самых главных проблем послевоенной Европы.
