Текст книги "На росстанях"
Автор книги: Якуб Колас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 55 страниц)
Позавтракав у приятеля, Лобанович отправился на поиски адвоката Семипалова, чтобы передать ему письмо от редакторов. Адвоката дома не оказалось – он выехал на неопределенное время на юг Украины. Таким образом, надежды на Семипалова отпали. Да и что он мог сказать и какой дать совет? Вероятно, посоветовал бы ехать домой и у местного полицейского начальства просить разрешения жить и работать в Вильне. «Но я и без попа знаю, что в воскресенье праздник», – вспомнил Лобанович старую поговорку.
В скверике напротив архиерейского дома он выбрал спокойное местечко, присел на скамейку и достал из кармана "Менский голос", в котором была помещена злая заметка о народных учителях под названием "Без ума и совести". Прочитал и задумался. И здесь пришла ему в голову мысль зайти к редактору "Менского голоса", к черносотенцу Шмидту, и в связи с этой заметкой поговорить с ним в том плане, в котором они с Янкой Тукалой проводили репетицию допроса. Сначала мысль эта показалась нелепой, но чем больше размышлял он, тем сильнее она захватывала его. И в самом деле, что он теряет? Если редактор даже не захочет разговаривать с ним, так что за беда! О Шмидте ходили разговоры, что прежде он был флотским офицером, украл планы Кронштадтской крепости и передал их немецкой разведке. Ему дали за это десять лет каторжных работ, но царь Николай II отменил наказание и вернул редактору гражданские права. А сейчас Шмидт самый преданный "истинно русский" человек. Лобанович окончательно укрепился в своем намерении сходить к Шмидту. Хоть посмотрит, что это за человек, и попробует завести разговор об уволенных учителях, которых шельмовала газета.
В приемной редактора "Менского голоса" сидели два человека – поп и какой-то захудалый чиновник. Попа сейчас же пригласили в кабинет. Через несколько минут он вернулся оттуда, веселый, довольный, и кивнул чиновнику, чтобы тот вышел с ним вместе. Лобанович услыхал слова попа, сказанные им уже у двери:
– Скажу тебе, человече: голова!
Они исчезли.
– Как доложить о вас господину редактору? – обратился к Лобановичу служитель с рыжеватой бородкой, неинтересный с виду.
– Скажите: корреспондент "Виленского вестника", газеты виленского генерал-губернатора, – важно проговорил Лобанович.
Служитель с уважением взглянул на посетителя и даже поклонился. Лобанович сам себе заметил: "Клюет!"
Человек с рыжеватой бородкой тихонько юркнул в дверь редакторского кабинета и тотчас же вернулся.
– Пожалуйста! – показал он головой на дверь.
В просторном кресле за столом, застланным зеленым сукном, сидел редактор, без пиджака. Это был невысокий, коренастый человек, с широким лицом, с круглыми выцветшими глазами, с копной поседевших волос. На нем была русская рубашка с расстегнутым воротом, из которого выступала толстая, как у вола, шея. В ответ на приветствие Лобановича он только слегка пошевельнулся в своем кресле.
– Чем могу быть полезным? – довольно сурово спросил он.
– Я хочу поговорить с вами, господин редактор, не только о своем деле, но и о деле своих коллег – учителей.
Редактор немного шире раскрыл глаза, но молчал, приготовившись слушать дальше. Лобанович сделал небольшую паузу.
– Я вас слушаю, – уже нетерпеливо проговорил редактор.
Лобанович вытащил из бокового кармана аккуратно сложенный номер "Менского голоса", развернул его, нашел заметку "Без ума и совести" и указал на нее редактору.
– Я, господин редактор, и есть один из тех, которые в заметке значатся под таким титулом.
Редактор взял из рук Лобановича газету, взглянул на заметку. Лицо его сразу переменилось. В выцветших глазах блеснул злой огонек.
– Так что вам нужно? – спросил редактор так сердито, словно перед ним был не молодой человек, а какой-то вредный гад.
– Если человека незаслуженно обливают помоями, – спокойно, хотя и с горечью в голосе ответил Лобанович, – то совершенно естественно, господин редактор, что этот человек хочет очиститься от такой грязи.
Редактора, показалось Лобановичу, тронули эти слова.
– Я не понимаю вас, – сказал он.
– Дело вот в чем, господин редактор: то, что написано про нас в вашей газете, ни в какой мере не отвечает действительности.
Редактор недоуменно взглянул на посетителя.
– Как же так? Но было же у вас недозволенное, запрещенное законом собрание? Даже и постановление вы написали! – запротестовал редактор.
Лобанович глянул редактору в глаза.
– Жалко, что пристав, которому, конечно, хотелось выслужиться, взял одно только так называемое постановление. Но почему он не позаботился присоединить к нему полтора десятка пустых бутылок из-под водки? Тогда было бы понятно, откуда и как могло появиться это постановление.
Редактор недоверчиво покачал головой.
– Чем же объяснить тот факт, что в одном селе собралось свыше двух десятков учителей?
– В этом селе, господин редактор, их более трех десятков. Такое уж наше село Микутичи – окончил учительскую семинарию один и показал дорогу десяти.
Как ни старался редактор поймать Лобановича, ему это не удавалось. Все, что говорил Лобанович, казалось правдивым и естественным. Тогда редактор попытался повести атаку с другой стороны.
– Скажите, вы специально зашли ко мне, чтобы опровергнуть выставленные против вас обвинения? – поставил он вопрос ребром.
– Поверьте, господин редактор, я зашел к вам совершенно случайно. Скажу вам правду: я еду – и не по своей воле – из Вильны. Там я имел кое-какой заработок – занимался с детьми одного железнодорожника. Но позавчера мне жандармский ротмистр категорически заявил, чтобы я покинул город, если не хочу быть высланным по этапу. Изредка давал я также кое-какие материалы и в орган виленского генерал-губернатора, в газету "Виленский вестник".
Лобанович заметил, что на столе редактора как раз и лежала эта газета. В подтверждение сказанного он достал свой "талисман" – аккуратно и красиво заполненный корреспондентский билет. На глазах у Лобановича с редактором произошла перемена – из сурового он сделался ласковым. Совсем иным тоном он сказал, подняв на Лобановича выцветшие глаза:
– Вот что. Обо всем, что вы рассказали мне относительно учительского собрания, напишите в "Менский голос", напишите так, как было в действительности. Я помещу это в газете. Думаю, молодой человек, что это послужит вам на пользу и на пользу вашим коллегам. Я… – не без гордости заметил редактор, но перестроил свою фразу без "я": – К "Менскому голосу" прислушиваются и считаются с ним и его превосходительство менский губернатор, и его преосвященство епископ Менский и Туровский, и все высшие чиновники губернии.
Лобанович заметил склонность редактора к самохвальству и решил использовать это.
– Господин редактор! Мне довелось читать малоизвестного писателя Лейкина. Один из его героев на банкете сказал: "Любили правду мы сызмальства и награждены за это от начальства". Я хочу сказать, что и ваша любовь к правде начальством замечена.
Редактор сладко улыбнулся. Видно было, что эти слова пришлись ему по вкусу. А когда Лобанович поблагодарил его за гуманный прием, редактор встал со своего широкого кресла и крепко пожал руку посетителю.
– Так вот, жду вашей статейки.
Когда Лобанович возвращался из "Менского голоса", ему казалось, что за плечами у него выросли крылья. Без помощи Лисковского и Власюка, без адвоката Семипалова он сам сумел сделать кое-что на пользу себе и товарищам. Не задерживаясь нигде, он быстро шел на квартиру Болотича – там он решил написать "статейку".
К этому времени, закончив свои дела, Болотич сидел в кабинете и наводил порядок на письменном столе, хотя этот порядок и без того был на должной высоте. Болотич сразу заметил веселое, возбужденное настроение своего друга.
– Ну как, Андрей? "С победой, Гришка, поздравляю и расцарапанной щекой"? – спросил он.
– Вот что, Болотимус-Болото, дай мне пару-другую листов бумаги, и ты посмотришь, что я на них напишу, куда и для кого.
Болотич искренне и весело смеялся, выслушав рассказ Лобановича о разговоре с редактором и о результатах встречи.
– Это называется провести попа в решете, – шутливо заметил Болотич. Он вынул из стола с десяток листов хорошей, гладкой бумаги: – Пиши сколько влезет!
Лобанович выбрал спокойный уголок в квартире и сел за работу.
XXVI
Статья Лобановича под названием «Как оно было» появилась через день в «Менском голосе» за подписью «Кудесник». Прочитав ее, Болотич широко раскрыл глаза и некоторое время молча смотрел на приятеля.
– Вот попробуй разобраться, где правда, а где хитрая выдумка! – восхищенно сказал он.
– Между правдой и выдумкой, похожей на правду, трудно, мой друже, провести границу, – заметил Лобанович. – Канву для них дает сама жизнь.
– Замысловато говоришь, мой братец. Не выпив чарки доброй настойки, ничего не разберешь.
Сказав так, Болотич направился к своему довольно красивому и даже уютному буфетику, достал вместительную бутылку и поставил ее на стол.
– Это, братец мой, вроде польской старки. Долгов время я хранил ее на торжественный случай.
– Тем самым, дорогой мой Болотимус, ты доказываешь, что ты мой настоящий друг, каким был и в семинарии.
Наливая настойку в чарки, Болотич серьезным тоном заметил:
– А знаешь, Лобуня, эта статья произведет если не переворот, то полное замешательство в головах судебных чиновников, а также и полицейских: ведь "Менский голос" – это их "Символ веры".
– Что ж! – весело отозвался Лобанович, подняв чарку. – Дай боже нашему теляти волка поймати!
Вечером, сердечно простившись с Болотичем, Лобанович отправился на вокзал. Он захватил с собой несколько экземпляров "Менского голоса" со своей статьей. Сидя в вагоне, Лобанович думал о том, как будут удивлены друзья, уволенные с учительских должностей, когда вдруг услышат про "Кудесника". Никому и в голову не придет, что это написал он, Лобанович. Ему было весело и вместе с тем смешно. Он думал в первую очередь о своем приятеле Янке Тукале, думал, как половчее рассказать ему о своих приключениях.
В Столбуны поезд прибывал около одиннадцати часов утра. Чтобы не разминуться с Янкой, Лобанович решил зайти к нему на его прежнюю квартиру. От вокзала до местечка с полверсты. Как же удивились и обрадовались приятели, когда по счастливой случайности встретились на дороге, там, где она поворачивала на вокзал! Они бросились друг к другу:
– Янка!
– Андрей!
Друзья крепко пожали друг другу руки, поцеловались.
– Каким образом так неожиданно очутился здесь? Откуда ты взялся? – спрашивал с радостным недоумением Янка.
– Время моего странствия никем не считано, а дороги мои только богом да жандармами меряны, – торжественно ответил Андрей.
– Ты говоришь словно какой-то стародавний пророк, – засмеялся Янка в предчувствии важных новостей, о которых должен сообщить приятель.
– А ты куда странствуешь? – спросил его Андрей.
– Не сам я странствую, моими ногами завладели черти, – в тон приятелю ответил Янка. – Собирался в Менск, но когда увидел тебя, черти от меня отступились – побоку Менск!
– Хорошо сказано!.. Знаешь, Янка, я все время думал, как бы не разминуться нам, а мы взяли да встретились!
– Если кому везет, тот и в лаптях танцевать пойдет, – поговоркой ответил Янка. – Выкладывай, братец, о твоем никем не считанном времени.
Лобанович оглянулся вокруг и тихо сказал:
– Каждому овощу свое время. Свое время ягоде и свое время боровику… Слушай, Янка, давай зайдем в местечко, возьмем на дорогу того, что веселит сердце человеку. Отдалимся от улиц и от стен домов и там, в укромном месте, откроем наши души и дадим волю нашим словам.
– Вот что значит побыть в редакции! Сразу видно, что человек набрался ума! И дурак будет тот, кто станет против этого возражать.
Приятели направились в шинок к тетке Гене за подкреплением. В первом уютном местечке над Неманом они остановились.
– Вот здесь мы и откроем уста наши! – воскликнул Лобанович. – Садись, брат Янка!
Они уселись на зеленой траве за пышным лозовым кустом, раскинувшим тонкие, гибкие прутья над самым Неманом. Потревоженная луговая мята разливала вокруг острый аромат. Внизу, под обрывистым берегом, неудержимо мчала река прозрачные волны, словно живое серебро.
– Что скажешь, Янка? Хорошо, уютно, покойно здесь! – сказал, озираясь вокруг, Лобанович.
– Что хорошо, то хорошо, но не это я надеялся услышать от тебя, – заметил Янка. – Выходит, с большого грома малый дождь!
Андрей засмеялся.
– Знаешь, брат, я все думал, как начать рассказывать при встрече с тобой обо всем, что произошло за это время. И как будто не нахожу такого начала, которое удовлетворило бы тебя и меня.
– Тогда откупоривай бутылку, – может, она развяжет тебе язык, – решительно сказал Янка и добавил: – Чует мое сердце, что скажешь что-то интересное.
Лобанович вытащил из кармана "крючок", кусок колбасы, завернутый в бумагу, и хлеб. Янка в ожидании новостей не сводил глаз с приятеля.
– Пока я буду накрывать на стол, ты прочитай вот эту заметку, – безразличным тоном сказал Андрей.
В руках у Янки очутился "Менский голос". Он так и впился глазами в статейку. Лобанович резал колбасу и украдкой следил за приятелем. А Янка, по мере того как читал, менялся в лице, несколько раз озадаченно возвращался к началу статьи, глядел на подпись, на название. Наконец протер глаза и долгим взглядом посмотрел на Андрея.
– Ну, что скажешь, Янка, на это?
– Братцы мои! Матушки и батюшки! – не мог прийти в себя Янка. – Не обманывают ли меня мои глаза? Не ослеп ли я? Не водит ли меня черт по болоту? – Янка весело перекрестился. – Что же это значит? – развел он руками и вдруг схватился за бутылку. – Выпить за того доброго человека, который подал за бездомных "огарков" голос в "Менском голосе"!
– Выпить! – поддержал приятеля Андрей. – А вот о чарке мы забыли. Из чего будем пить?
– Как из чего? Обойдемся без веревки, была бы коровка!
Янка передал бутылку Андрею.
– Горелка твоя и твоя новость! Благословись, отче Андрей! Хлебни! Из горла в горло!
Андрей выбил из бутылки пробку.
– Так вот, братец Янка, возрадуемся и возвеселимся. Пусть отступится от нас лихо, а хорошо начатое пусть хорошо и кончится. Будь здоров!
Горелка забулькала во рту у Лобановича за частоколом зубов. Добрую чарку влил он в рот.
– Столько же, брате, возьми и ты, – передал он бутылку Янке и отметил ногтем на стекле, сколько тому полагалось выпить.
Янка взял бутылку, глянул в сторону Панямони и Столбунов, затем повернулся лицом к Микутичам, поднял глаза на Демьянов Гуз.
– Слышите вы, местечки и села, и ты, Демьянов Гуз, и вы, дороги, по которым мы ходили, ходим и будем ходить! Будьте здоровы! Будь здоров и ты, добрый человек, закинувший за нас доброе слово в "Менском голосе"! Пусть тебе легко икнется в эту минуту! И ты, Нейгертово, будь здорово!
Лобанович усмехнулся. Янка глотнул в два приема свою порцию, крякнул, вытер губы, почесал нос и заметил:
– Должно быть, еще выпьем!
– Горелка еще есть, – потряс Лобанович бутылкой. – Давай закусим!
Янка посмотрел на бутылку, прикинул на глаз, столько ли он выпил, сколько было отмерено, и заявил:
– Немного перебрал! Знаешь, натура уж моя такая – на работе не дотягиваю до нормы, а во время выпивки перетягиваю!
– Ну, ты немного клевещешь на себя, Янка!
– Клевещу потому, что мне весело, а водка начинает дурманить.
Друзья сидели над рекой под кустом, закусывали, шутили, прикладывались к бутылке. А когда опорожнили ее, Янка дал полную волю своим чувствам:
– Есть ли на свете такой вельможа, которому я позавидовал бы сегодня? Есть ли такой замок или дворец, на который я променял бы этот куст над Неманом? Ничего подобного нет!
Янка энергично махнул рукой.
– Откуда же у тебя такое счастье?
– Из двух источников: один – статья, а другой – вот эта бутылка, к сожалению пустая.
– Из пустой бутылки можно сделать полную. Но как же ты относишься к "Кудеснику"? Каково, на твой взгляд, его значение для нас?
– Да ведь это, братец, дождь в великую засуху! – воскликнул Янка. – Ты вот посмотри на луг, на пригорки: выжгло их солнце с весны, а прошли дожди – они начали оживать. Видимо, произошел и для нас какой-то благоприятный поворот.
– Так приблизительно рассуждает и Костя Болотич. Он сказал даже: "Менский голос" для полицейских, для попов и чиновников то же самое, что "Символ веры" для правоверных христиан".
– Браво! – крикнул Янка.
– Знаешь, дружище, если на то пошло, сбегай к Моне – он сразу же здесь, за мостом, – и возьми еще "крючок", тогда я расскажу тебе, как появился "Кудесник" в черносотенной газете и кто он такой.
– На край света побегу ради этого!
Лобанович хотел дать деньги.
– Моя копейка также не щербатая, – отвел руку приятеля Янка и помчался к Моне.
Под тем же лозовым кустом рассказал Лобанович приятелю о всех своих приключениях – об изгнании из Вильны, о визите к редактору "Менского голоса" и о результатах этого посещения.
– Знаю, мой друже Янка, – сказал в заключение Андрей, – правда, прикрытая дерюжкой, интереснее, чем голая правда. И мне кажется, что ты даже разочарован историей "Кудесника". Наша репетиция не пропала даром.
Янка сказал в восхищении:
– "Кудесник", ты хитрый старик!
XXVII
Андрей и Янка обосновались на некоторое время на просторном гумне дяди Мартина. Если бы заполнить это гумно доверху хлебом и сеном, добра хватило бы на три таких хозяйства. В одном из углов лежала довольно большая куча прошлогодней соломы, изгрызенной мышами. Там, разостлав дерюгу и накрывшись домотканым одеялом, друзья спали крепким крестьянским сном.
Гумна нарочно строились так, чтобы в них имел свободный доступ наружный воздух, поэтому в стенах гумен и над широкими воротами вдоль всей стрехи обычно было много щелей. С двух сторон под крышей были даже парные оконца без стекла, через которые влетали и вылетали ласточки – они очень любят гнездиться на гумнах. Надо заметить, однако, что щели на гумнах оставлялись с таким расчетом, чтобы в них не засекал дождь, а зимой ветер не нагонял снега.
Всходило солнце. Пробуждалось ясное летнее утро. Тысячи щелей и дырочек загорались на солнце, и все гумно наливалось сверкающими потоками света, блестело, жило и сияло в золотых лучах.
– Убей меня гром, если что-нибудь подобное видел когда-нибудь царь, – сказал, пробудившись, Янка и залюбовался лентами ярких лучей, в которых носились мириады пылинок. – Ты слышишь, что я тебе говорю? – спросил он, не услыхав ответа приятеля.
Андрей наблюдал, как над гнездами трепетали легонькими крылышками юркие ласточки и мирно щебетали.
– Знаешь ли, Янка, я никогда не видел, чтобы ласточки дрались между собой, – заметил он, пропустив мимо ушей слова друга – он просто не слыхал их.
– Славные птушенции! – подхватил Янка. – Когда они начнут щебетать над гнездом, я вспоминаю молодиц, которые соберутся порой с ведрами возле колодца и на все голоса разливаются.
На гумно долетали привычные отзвуки трудового крестьянского дня. Несколько раз стукнула дверь в хате, скрипнули ворота в хлеве – это мать пошла доить корову. Вот заскрипел журавль над колодцем. Немного спустя застучал секач в корыте – готовился завтрак свиньям. Затем послышался недовольный голос Юзика, другого брата Андрея, – он выгонял на пастбище скотину, недоспал, был сердит и свою злость вымещал на коровах. Дядька Мартин остановил Юзика также сердитым окриком:
– Что ты хлещешь кнутом корову? Что она тебе сделала? Вот возьму этот кнут да хлестну по твоей спине.
Юзик молчал, пока двор не остался позади, а потом огрызнулся:
– Не достанешь, руки коротки! А кнут – вот он, в моих руках.
– Гляди, Дюбок, чтоб он не очутился в моих руках!
Дядька Мартин сидел на толстом полене и отбивал косу. Однообразный стук молотка по железной бабке, вбитой в колодку, вторил утренним звукам, разносившимся по двору. Ко всем прежним звукам сейчас присоединялось пение горластого петуха.
Лобанович вспомнил, какая сейчас горячая пора: дядя Мартин ладил косу, приближалось время косьбы. Нужно было торопиться: ведь если русиновцы скосят свои полосы, то они сразу же и лошадей пустят на скошенный луг, и если останутся там две полоски луга дяди Мартина, их потравят, потопчут кони. Совесть Лобановича говорила – надо помочь Мартину.
Друзья лежали молча. Каждый думал свое. И вдруг Лобанович прервал молчание.
– Знаешь, Янка, какой афоризм скажу я тебе?
– А ну! – оживился Янка, словно очнувшись.
– Всему на свете есть конец, – торжественно промолвил Андрей.
– Это правда, как правда и то, что если человек голоден, то он хочет есть, – подпустил "жука" Янка.
– А если правда, то довольно нам лежать, давай подниматься.
– Вставание не стоит такого "афоризма", – все еще шутил Янка, но вылез из-под одеяла и сел на соломе. – И хорошо же спать здесь! Не спишь, а божественный напиток пьешь!
– Гумно – это дача на даче, рай, который не снился Адаму и Еве.
Друзья быстро оделись и пошли умываться на Неман. На тропинке, протоптанной возле гумна и ведущей к реке, они остановились и поздоровались с дядей Мартином, лихо сдвинувшим на затылок "варшавскую" фуражку. Когда-то Мартин носил ее только по праздникам, теперь она состарилась, утратила свой прежний шикарный вид, форму и цвет, но даже и в таком виде напоминала фуражки, которые носили фольварковцы.
– Ну, как отдыхали? – спросил дядя приятелей и высморкался направо и налево, сначала из одной, а потом из другой ноздри.
– Спали, как пшеницу продавши, – отозвался Янка.
Андрей спросил:
– Есть у дядьки запасные косы?
– Почему же нет! Есть, и не одна.
– Так наладь их хорошенько, пойдем вместе косить. А русиновцы пусть намотают себе на ус: если слишком налягут на косьбу, то как бы не были у них пятки подрезаны, – сказал шутливо Андрей.
Дядя Мартин засмеялся. Он знал, что Андрей замечательный косарь и что с таким помощником в хвосте не останешься.
На рассвете следующего дня дядя Мартин и Андрей, взяв косы и захватив молоток и бабку, пошли на косьбу в Елово. Янка с Якубом должны были прийти туда с граблями – работы хватит на всех – и принести косарям завтрак.
Андрей с раннего детства любил Елово. Там росло много таких могучих дубов, что четыре человека едва могли обнять комель. На вершинах дубов, важно стоявших над рекой, чернели гнезда аистов. В глубине луга рос густой орешник, а Неман так красиво изгибался, образовывал такие луки, что ими нельзя было не залюбоваться.
В Елове был очень хороший луг, особенно ближе к Неману. Луг и земля, на которой находилась усадьба дяди Мартина, принадлежали князю Радзивиллу. Их прежде арендовал Мовша Перец, который держал в Микутичах корчму. После того как Витте ввел монополию на водку, Мовша ликвидировал свои дела и перебрался в Панямонь, а княжескую землю заарендовал дядя Мартин.
От хуторка дяди Мартина до Елова считалось четыре версты. Солнце еле-еле показывалось из-за леса, когда наши косцы пришли на луг. Дядя Мартин не терял даром времени. Он воткнул в землю косу, повесил на связку торбу, в которой лежали молоток и бабка, а сам пошел проверять границы своей полоски луга. Осмотрел, на месте ли стоят вешки, а затем мелкими шажками пошел от вешки к вешке – делать "брод", чтобы во время косьбы не сделать перекоса. У людей было так мало луга, что они держались за каждую пядь.
Дядя Мартин и Андрей решили начать косьбу со стороны леса, с низины, где луг был истоптан коровьими ногами, следы которых оставались на долгое время. В ложбине кое-где было мокро, но зато и трава росла мягкая, хоть и неинтересная. Дядя Мартин провел "брод" до половины длинной и узкой полоски. Этот кусок разделили на две части. Мартин взял себе худшую делянку. Наточили косы. Прежде чем взмахнуть косой, дядя, не снимая шапки, перекрестился и сказал: "Господи, благослови!" Андрей за это время успел махнуть косой раза два.
Утренняя роса делала молодую, сочную траву сырой и мягкой. Хорошо отбитые и наточенные косы только посвистывали. Трава легко поддавалась и покорно ложилась в ровные прокосы.
Косари хоть и шли далековато друг от друга, но старались вовсю. Солнце поднялось и стало припекать. Поснимали шапки. На лбу выступал пот. Сняли и рубахи. Оба были мокрые от пота, но ни один не поддавался другому. Уже оставались только клочки нескошенного луга, когда Андрей, остановившись поточить косу, заметил Янку, а за ним и Якуба. Долго разглядывать их не было времени – дядя Мартин уже докашивал свою делянку. Однако Андрей успел увидеть над головою Янки сетку-топтуху, словно шлем стародавнего богатыря, и жбан в руке, вероятно с кислым молоком, – дядя Мартин любил его. Якуб нес на плечах пару граблей, а в руке порядочную торбу с "лигоминой", как называли плотогоны еду. Андрей и сам не знал, почему ему вдруг стало весело.
Минут через десять гребцы подошли к дяде Мартину.
– Как раз вовремя пришли. Молодцы, хлопцы!
Мартин направился вместе с хлопцами к Андрею, который добивал последний прокос. Дядя весело сказал:
– Коси, коса, пока роса! Роса долой – косец домой!
Все вместе, косцы и Янка с Якубом, направились под дуб на берег Немана.
– Вот хорошо, что взяли с собой сетку! Дай, боже, здоровья тому, в чью голову пришла такая отличная мысль! – воскликнул Андрей.
– Это Якуб распорядился, – заметил Янка.
– Якуб золото, а не хлопец! – похвалил брата Андрей.
Дядя Мартин добавил:
– Вы еще не знаете, что за голова на Якубовых плечах!
Мартин и сам был рад, что Якуб догадался захватить сетку.
