Текст книги "На росстанях"
Автор книги: Якуб Колас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 55 страниц)
Несмотря на позднее время, в квартире Садовича горела лампа. Здесь ватагу учителей поджидали близкий приятель Лобановича Микола Райский и мало известный ему Иван Тадорик – он окончил другую семинарию. Райский остался за хозяина, чтобы приготовить ужин. Это был высокий, подвижной юноша, такой же тонкий, как и Садович, но по характеру добрый, сердечный парень. Он горячо обнял Лобановича и поцеловался с ним. Тадорик ходил по комнате босиком – так вольней ногам, говорил он, – и почти не обращал внимания на шумную учительскую ораву, заполнившую всю квартиру Садовича. Изредка перебрасываясь с кем-либо заковыристыми репликами, он снял со стены скрипку, присел на жесткую кушетку с ободранной обивкой и наигрывал какие-то мелодии.
Манера держать скрипку и смычок и сама игра свидетельствовали, что Иван Тадорик умелый скрипач. Лобанович с удовольствием слушал музыку, всматривался в лицо скрипача, немного угрюмое и слегка изрытое оспой, с насупленными бровями, с плотно сжатыми губами. Широкий лоб и лицо с довольно острым подбородком изобличали в Иване Тадорике, как казалось Лобановичу, человека с выдающимися способностями. Черты лица скрипача напоминала Лобановичу что-то знакомое. Где-то он видел такое лицо, но где? Наконец вспомнил: Иван Тадорик имел что-то общее с немецкий философом-пессимистом Шопенгауэром, только тот был старик, а Тадорик – ровесник Лобановича.
В школе, на квартире Садовича, обосновались Райский, Янка Тукала и Иван Тадорик. Школа Тукалы находилась верстах в пятнадцати от Микутич, а родителя его жили не так далеко – за Неманом, в трех верстах отсюда. Но уж такова натура у Янки: полноценным человеком он ощущал себя только тогда, когда находился в кругу своих друзей, когда чувствовал рядом их плечо, на которое можно опереться, когда видел их руку, за которую можно ваяться и идти вперед, не сбиваясь с дороги.
Был уже поздний час. Садович, как хозяин школы я как человек, принявший на себя руководство съездом, хотя в лидеры его никто не выбирал, выступил с речью. При этом он принял соответствующую позу, выпятил немного грудь и придал лицу серьезное выражение.
– Товарищи! – начал он басом. – Мы сошлись и съехались для важного дела. Все честные, передовые люди России выступают на организованную борьбу со злом и несправедливостью…
– А называются они царским самодержавием, – подсказал Иван Тадорик и сбил оратора с толку.
– Не лезь в пекло поперед батьки! – шутливо и в то же время довольно строго заметил Садович. – Что надо сказать, я сам скажу. Не забывай, Иван, не для комедии собрались мы здесь.
– Я и не говорю, что для комедии, – не унимался Тадорик.
Садович не обратил внимания на его вторую реплику.
– Не надо, хлопцы, забывать и в том, что мы должны быть очень и очень осторожными. И это не есть трусость или страх перед полицейскими шнурами, этого требуют интересы дела. На всякий случай я поставил стражу. Товарищи, дело наше очень почетное и очень важное. Подробно о нем мы сегодня говорить не будем: мы обсудим и решим его завтра, в не в стенах школы, где может и шашелъ подслушать нас, а в открытом поле. Завтра в двенадцать часов все мы соберемся на Пристаньке, неподалеку от Лядин. Сходиться туда нужно небольшими группами, чтобы не бросаться людям в глаза, не вызывать подозрений.
– Правду говоришь, Бас! – поддержал Садовича Владик Сальвесев. Владик страдал недостатком в произношении буквы "р", а потому слово "правда" у него звучало как "прлавда".
– Значит, так, хлопцы, завтра! – продолжал Садович. – А сейчас расходитесь по каморкам да по сеновалам. Не запрещается и с девчатами погулять.
Сказав так, Садович взглянул на Деда Хруща. Тот только усмехнулся и хитро подмигнул Садовичу: знаем, мол, какой ты сам монах!
– В школе останутся бесприютные горемыки: Андрей, Микола Райский, Иван и Янка – по существу одно и то же, что Янка, что Иван, – заметил с некоторой претензией на юмор Алесь Садович.
– Боже, какую премудрость сказал ты, Алесь! – не удержался Тадорик.
Садович посмотрел на Тадорика, покачал головой и сказал:
– "Шел Тадор с Тадорою, нашел лапоть с оборою… "
– Ну, и что же? – спросил Тадорик.
Как видно, он был настроен весьма воинственно.
– Ну, так до завтра! – говорили учителя и понемногу разбредались кто куда.
В школе остались хозяин и его "бесприютные" гости: Лобанович, Райский, Тадорик и Тукала.
– Что же, хлопцы! Садитесь за стол. На большое угощение не рассчитывайте, – пригласил хозяин.
– А все же кое-что есть, – сказал Райский и крикнул: – Акуля!
Широкая, коренастая, румяная Акуля показалась в комнате, выплыв из кухни.
– Подавай, Акуля, что есть, – приказал ей Райский.
Акуля скрылась за дверью комнаты так же молча, как вошла. Иван Тадорик сложил губы трубкой, вытаращил глаза и, обращаясь к Райскому, выкрикнул с деланным изумлением:
– О-о-о! Посмотрим, что это за кое-что!
Тотчас же дебелая Акуля – она была сторожихой при школе и вместе с тем хозяйкой кухни – принесла пять разнокалиберных тарелок, столько же сборных вилок и пару ножей-инвалидов. Все это она расставила и разложила на Древнем столе, ничем не застлав его. У Садовича скатертей не было – он считал их ненужной буржуйской роскошью. Вскоре на столе появилась еще одна тарелка с нарезанными кусочками сала, затем деревянная, кустарного производства миска с хлебом, сковорода с яичницей и огромная глиняная миска с редькой, нарезанной небольшими ломтиками и заправленной кислым молоком. Редьки было не менее полведра.
Тадорик не мог удержаться от реплики.
– Умри, Микола, и больше не кухарничай, ничего лучшего не придумаешь, – сказал он Райскому.
А Райский, ни слова не говоря, подошел к книжному шкафу, вытащил из-за школьных папок кварту горелки и торжественно поставил ее на стол.
– Это дар от моих ничтожных доходов, – проговорил он. – Выпьем, как говорил Тарас Бульба, за то, чтобы храбро воевали.
Учителя так оживились, загомонили, что их голоса сливались в нестройный гул, в котором трудно было разобрать отдельные возгласы.
– Вот это "кое-что"! – весело сказал Тадорик.
– Слава Райскому, доброму сыну Бахуса!
– Дай тебе, боже, счастье, и долю, и рубаху на пуп!
– Живи, Райский, пока сам не скажешь: "Хватит!"
Все, как могли, хвалили Райского за редьку, а главным образом за кварту горелки. Когда же выпили по чарке за его здоровье, Райский сказал:
– Ну, ешьте, хлопцы, да смотрите, чтобы ничего не оставалось, потому что после вас и свиньи есть не будут.
– Здорово, – засмеялся Тадорик.
А Янка Тукала заверил:
– Не беспокойся, Микола, все сметем, и от твоей редьки останутся одни только воспоминания.
Ужин затянулся далеко за полночь. Много было молодого смеха, шуток, веселья. Зашел разговор и о том деле, ради которого съехались учителя с разных концов страны. На вопрос Лобановича Садович сообщил, что всего собралось восемнадцать сельских учителей и что завтра, вернее уже сегодня, приедут еще трое из-под Койданова. Можно надеяться, что из Панямони прибудут Тарас Иванович Широкий и Базыль Трайчанский. Но на этих последних особенно рассчитывать не следует – они люди семейные, хотя на словах и сочувствуют революции, во принять в ней участие вряд ли согласятся.
– Во всяком случае, хлопцы, – говорил Садович, – завтра мы положим начало организации народных учителей в Беларуси. Мы будем пионерами революционного организованного движения в борьбе против проклятого царизма, – немного риторично, но вдохновенно закончил Садович.
Уже давно рассвело. Начинала пробуждаться привычная жизнь деревни.
– Разве мы будем ложиться спать? – спросил Лобанович и внес предложение отправиться на Неман, "чтобы смыть грехи прошлого и облечься в одежду нового Адама", как говорят попы.
Так и не спали всю эту ночь. И запомнилась она Лобановичу на всю жизнь.
XXVI
Акуля на скорую руку приготовила учителям завтрак, правда, не такой богатый, как ужин. Едва уселись за стол, как дверь в комнату, где завтракали учителя, открылась. Порог перешагнул Ничыпар Янковец, а за ним вошли в комнату Пятрусь Гулик и Сымон Лопаткевич. Они только что пришли со станции.
– Приятного аппетита! – громко и торжественно приветствовал Янковец хозяина и его гостей.
Садович, а с ним и гости встали из-за стола, шумно поздоровались с вновь прибывшими, а затем усадили их за стол.
Среди учительской голытьбы самым богатым был Ничыпар Янковец. Во время русско-японской войны он добровольцем поехал на Дальний Восток и попал в интендантство. Ему довелось быть свидетелем самого разнузданного взяточничества. Интендантские компанейские чиновники предложили и ему получить свою долю, но Янковец считал для себя зазорным обкрадывать свою армию и только в самом конце войны, когда все расползалось по швам, взял немного "на дорогу". Вообще же Ничыпар был хлопец разудалый, живой и бойкий, любил временами и гульнуть. Вот почему сейчас, сев за стол и окинув его взглядом, он велел Садовичу позвать Акулю. Ничыпар дал ей рубль.
– Принеси полкварты и закусить – хоть хвост от тарани. Да на одной ноте… Ну, так как, потрясатели самодержавия? – обратился он к учителям.
– Тряхнем! – грозно вскинул кудрявую голову Тадорик.
– А ты, Ничыпар, не собираешься тряхнуть его? – поинтересовался Лобанович.
– Пустился Микита в волокиту, так иди и назад не оглядывайся, – решительно заявил Ничыпар.
Только тихий и боязливый Сымон Лопаткевич несмело отозвался:
– Самодержавие не груша. Смотри, чтобы нас самих не тряхнули. – Сказав это, Лопаткевич поправил на носу пенсне, придававшее ему довольно важный вид.
– А ты думал, тебе титулярного советника дадут за то, что против самодержавия пойдешь? – поддел Лопаткевича Янка Тукала.
Учителя дружно захохотали. Они часто пели привезенную Ничыпаром песню про титулярного советника:
Он был титулярный советник,
Она – генеральская дочь.
Он томно в любви объяснился.
Она прогнала его прочь.
– Ну что ж, хлопцы, – сказал после завтрака Садович, – будем помаленьку двигаться.
– Давайте пойдем, – подхватил Тадорик. – На вольном воздухе ловчее.
– А ты простился с родителями? – спросил Лопаткевича Янка Тукала.
Всем бросалось в глаза, что Лопаткевич и Гулик волновались и, видимо, раскаивались в том, что приняли участие в нелегальном собрании сельских учителей, но отступать было поздно, а признаться в своей робости не хотелось.
Учителя разделились на две группы. Во главе одной стал Садович, другую повел Лобанович. Они хорошо знали местность и все самые малоприметные тропинки, по которым можно выйти на дорогу, ведущую к Пристаньке. Пошли разными дорогами. Садович решил выйти на берег Немана, миновать село, а затем повернуть влево и дальше в лес. Летом учителя часто гуляли возле реки, и никто на это не обращал внимания. Лобанович со своей группой сразу повернул в поле, чтобы межами дойти до леса. С ним пошли Тукала, Гулик и Лопаткевич.
Таскаемся неведомо где и зачем… – скулил, спотыкаясь на межах, Сымон Лопаткевич. – И вообще вся эта затея добром не кончится.
– Терпи, Гришка, корчма близко, – подбадривая его Тукала. – И не люблю я в такой веселый, радостный день, чтобы человек стонал, словно у него нестерпимо болит зуб. Не нравится – слазь с крыши и не порть гонта!
– Верно, Янка! – поддержал Тукалу Лобанович и уже совсем серьезно добавил: – Мы не таскаемся, а идем к определенной цели, чтобы вогнать в чахотку царя, понимаешь?
– Пока мы вгоним царя в чахотку, он сгноит нас в Сибири, – отозвался Пятрусь Гулик.
– В таком случае, хлопцы, – сказал Лобанович и остановился, – давайте поворачивать оглобли. Силой вас здесь никто не держит. Вон там Микутичи, а вот дорога на станцию. Идите, откуда пришли. Будьте "истинно русскими" людьми, пойте "Боже, царя храни", поздравляйте волостного писаря и пристава с именинами, читайте в церкви "апостола", целуйте попу руку, возьмите замуж поповен…
– Ну-ну! Ты уж слишком разошелся, – заговорил Пятрусь Гулик. – Мы просто испытываем вас… ну, наших… руководителей… Знаешь, братец Андрей, есть пословица: "Семь раз примерь и один раз отрежь". Так почему же мы не можем примерять? И неужто ты думаешь, что мы ни о чем не размышляем, что нас ничто не волнует? Но для того, чтобы не путаться, не делать ошибок, надо все как следует обдумать.
– Вот это человеческий голос! – воскликнул Лобанович. – Друг мой дорогой! Для этого мы и собираемся. Нам надо проверить: что мы и кто мы? Или мы – болотная вода, которой нет ходу, или мы – криничная струя, живая, свежая, та струя, которая оставляет в стороне гнилую болотную воду и все стремится вперед и вперед по чистому желтому песочку.
– Стойте, хлопцы! Видите? – испуганным голосом тихо проговорил Лопаткевич и присел в борозду.
Лобанович взглянул в ту сторону, куда показывала дрожащая рука Лопаткевича. Среди ржи, на соседней меже, покачивались над колосьями две фуражки.
– Полиция! – еле пошевелил побледневшими губами Гулик.
Все немного растерялись и пригнули головы.
Раздвинув колосья, Лобанович начал всматриваться. Спустя некоторое время лицо его повеселело.
– Эй ты, богатырь! – насмешливо обратился Андрей к Лопаткевичу. – Перестань дрожать от страха, разогнись, протри глаза и посмотри.
Учителя подняли головы, осмотрелись.
– Фуражки-то не начальнические, кокарды не блестят. Значит, какая может быть полиция! – продолжал Лобанович и засмеялся. – Пойдем навстречу. Это, вероятно, кто-то из Микутич, а может, и кто-нибудь из наших товарищей счел за лучшее податься в противоположную сторону от места собрания, – Андрей выразительно посмотрел на Лопаткевича.
– Я считаю, что надо идти к ним и выяснить, что они и кто они, – проговорил Тукала. – По крайней мере будем знать и сможем определить линию нашего поведения, а в случае чего предупредим товарищей.
Тем временем головы неизвестных людей снова замелькали среди ржи, но на этот раз видно было, что путники направились в другую сторону.
– Гэй! – крикнул Лобанович. – Гэй, кто там? Обождите!
Путники остановились.
– Что ты! – схватил его за руку Лопаткевич. – А вдруг это шпики?
– Тем лучше, – сказал Андрей. – Мы покажем, что никого не боимся, а просто гуляем в поле.
Учителя и неизвестные двинулись друг другу навстречу и скоро столкнулись лицом к лицу.
Лобанович узнал "неизвестных". Это были действительно микутичские крестьяне Мирон Шуська и Лявон Раткевич. Лобанович хорошо знал их обоих, как своих земляков. Садович часто вел с Шуськой и Раткевичем беседы, научил их немного разбираться в политике. "Это ваша опора, без народа в ваших делах не навоюешь", – говорил Садович Андрею.
– А зачем это дядьки гуляют по полю в такую пору?
Раткевич хитро усмехнулся.
– Да вот ходили посмотреть: может, где-нибудь княжеской травы удастся вечерком накосить.
– Мы же вольные, – горько проговорил Шуська. – Жать рановато, косить, если бы и хотел, нечего; весь луг княжеский. Жевать также нечего: хлеб кончился, Вот и ходим вольные – ни рукам, ни зубам работы нет.
Сколько раз Лобановичу приходилось выслушивать такие жалобы, и всегда они вызывала в нем чувство какой-то и своей вины в беде народа..
– Нечего, дядька, – Лобанович взял Шуську за руку и, волнуясь, даже запинаясь порой, продолжал: – Вы же знаете, не всегда так будет, надо только нам, трудящимся людям, ближе стать друг к другу, чтобы вместе защищать свои интересы, отстаивать свои права. А если так будет, то упадет с престола коронованный идол, разбегутся его прислужники. Тогда и поля и луга перейдут в крестьянские руки, которые сами сумеют обработать их, управиться с ними. Не будете крадучись выкашивать полянки в панском лесу, на свое собственное поле пойдете работать.
Лопаткевич незаметно дернул Лобановича за рукав.
– Пусть учитель не беспокоится, – открыто глянув ясными глазами на Лопаткевича, проговорил Шуська, – ничего плохого из нашего разговора не будет, в плохие уши он не попадет. А если скажу кому, то такому же горемыке, как я сам. Он меня поймет, потому что и сам хочет дождаться лучшей доли.
На губах Раткевича снова появилась понимающая, хитроватая улыбка.
– Если учителя погулять собрались, то на доброе здоровье, – сказал он. – А может, гуляя, поговорить о чем-нибудь захочется – говорите смело. Мы тут поблизости походим и, если что такое, дадим знать. Не так нам уже та панская трава нужна, – закончил Раткевич.
Учителя, взволнованные неожиданной встречей и поддержкой, поблагодарили свою добровольную стражу и двинулись дальше.
Лобановичу стало понятно, что разговоры, которые он и Садович вели с крестьянами, не пропали даром. "Молодец Бас! – мысленно похвалил он Садовича. – Действительно это ваша опора!"
Когда подходили к Пристаньке, увидели гуляющих возле реки знакомых учителей. Они громко приветствовали группу Лобановича. Тотчас же показался из лесу и Садович со своими друзьями. Все сошлись на высоком и живописном берегу Немана, где можно было присесть или просто поваляться на сочной зеленой травке.
Всего собралось двадцать один человек. Это были молодые хлопцы, до-двадцати пяти лет. Одному Ничыпару Янковцу было лет под тридцать. У некоторых только еле-еле пробивались усики. Зато попался в один бородач. Это был Милевский Адам. Он отпустил длинную, рыжую, выстриженную в середине бороду, какие носили министры при царе Александре II. Борода Милевского была предметом шуток со стороны учителей, но он не обращал на шутки внимания, сам смеялся над собой и объяснял, что бороду он носит для "фацеции". Одеты учителя были хоть и не очень богато, но все же на городской лад, а некоторые даже и щеголевато. Фуражки они носили черные и белые летние с бархатными околышами. Были, правда, учителя и без фуражек, без пиджаков, в одних только верхних рубахах.
Когда разговоры и шум немного стихли, Садович обратился к учителям:
– Товарищи! Давайте приступим к делу, ради которого, собственно говоря, мы и собрались здесь.
– Поскольку мы собрались для того, чтобы навсегда сбросить с себя одежду "ветхого Адама", – отозвался Иван Тадорик, – давайте сперва искупаемся в Немане, а наше собрание не медведь, в лес не убежит. Приступим к важному делу с чистой совестью и с чистым телом.
– Ты мне всегда портишь обедню! – напустился на Тадорика Садович. – Проведем собрание – оно будет недолгим – и тогда смоешь "ветхого Адама". Как народ считает? – спросил он учителей.
– Сначала собрание, купаться потом! – загудели все, в том числе и Лопаткевич и Гулик. Им, очевидно, хотелось поскорей развязаться с этим небезопасным делом.
– Если так, то перейдем к делу, – торжественно объявил Садович. – Товарищи! – продолжал он. – Как водится всюду на свете в таких случаях, нам надо выбрать председателя собрания и секретаря. Кого выберем председателем? Я предлагаю Ничыпара Янковца.
– Кто палку взял, тот и капрал, – откликнулся Ничыпар. – Будь ты председателем… Хлопцы! Я предлагаю выбрать Садовича, он в таких делах мастак.
Учителя зашумели. Одни называли Ничыпара, другие – Садовича. После недолгих пререканий председателем собрания был избран Садович, а секретарем – Райский.
Став председателем собрания, Садович сразу переменился. Черты его лица сделались строгими, глаза грозными, грудь его еще более подалась вперед, и голос зазвучал по-новому.
– Товарищи! Сегодняшнее собрание – важнейшее событие в нашей учительской жизни, – начал он. – Мы живем в такое время, когда все лучшие люди России отдают свою волю и энергию на борьбу с царизмом, за равноправие и свободу народа. Никакие кары царских прислужников не могут сломить революционных борцов. Царский трон зашатался…
– Но царь с трона не свалится, – заметил Тадорик.
– Вот мы и должны свалить его! – грозно сказал оратор. – Наша святая обязанность – открыть глаза народу. Наш долг перед народом – организоваться в революционный учительский союз, присоединиться к Всероссийскому учительскому союзу и общими усилиями, по единой программе повести борьбу за освобождение народа из ярма царского самодержавия, за землю и волю.
Говорил Садович долго и довольно складно. Многие из слушателей, в том числе и Лобанович, подумали: "А хорошо говорит Бас!" – и втайне позавидовали его красноречию.
– Наш долг, – закончил свою речь Садович, – организовать сегодня же учительский союз борьбы с царизмом. Так обсудим это. Кто хочет сказать?
– А что здесь обсуждать и что говорить? – тряхнул длинными волосами Ничыпар Янковец. – Дело ясное, такая организация нужна! – И он решительно махнул рукой.
– Конечно, нужна! – подхватили учителя. Даже Гулик и Лопаткевич проявили вдруг некоторую воинственность.
– Я так думал, и все мы так думаем, – сказал в заключение Садович. – Нам, друзья, надо оформить наше постановление.
– А какое постановление? – спросил Лопаткевич.
– Такое, – ответил Садович. – "Девятого июля тысяча девятьсот шестого года – то есть сегодня – мы, нижеподписавшиеся, постановили: первое – организовать учительский союз; второе – поставить своей задачей бороться с самодержавным строем…" Более подробно мы обсудим и запишем дома, потому что здесь у нас нет ни бумаги, ни чернил, – прервал сам себя Садович.
– Валяй! – махнул рукой Лопаткевич.
На этом учительское собрание на Пристаньке было окончено, и его участники, быстро сбросив с себя одежду, пошли в Неман смывать "ветхого Адама".
