355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Якуб Колас » На росстанях » Текст книги (страница 42)
На росстанях
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:47

Текст книги "На росстанях"


Автор книги: Якуб Колас



сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 55 страниц)

IX

Спустя некоторое время, накануне двух праздничных дней, снова пришел Янка Тукала. Хотя Лобанович воспринимал «афоризмы» своего друга как более или менее удачные шутки, но над последним: «Смерть – начало новой жизни» – он невольно задумался. Что имел в виду Янка? И пришел к выводу, что под смертью, вероятно, подразумеваются остатки поваленной ветром ели, где они прятали запрещенную литературу, сама же эта литература несла в себе семена нового социального строя.

Верно ли разгадал "афоризм", Лобанович так и не спросил Янку, потому что тот, навестив через неделю друга, принес довольно важные новости. На один праздничный день в Менске назначалось конспиративное собрание представителей разных революционных подпольных организаций. Приглашались и уволенные учителя. За два праздничных дня вполне можно было съездить в Менск и возвратиться назад. Друзья не знали, стоит или не стоит охать, хотя послушать людей из подполья очень хотелось. Более всего учителей беспокоило то, что они под надзором полиции и своей поездкой могут "засыпать" собрание. Но их брался отвезти один подпольщик, с партийной кличкой "Шэра-Сенька", имевший опыт в делах конспирации. Решили ехать. Янка для храбрости, чтобы подбодрить самого себя, воскликнул:

– "Пустился Микита в волокиту, так иди не оглядывайся", – как хорошо сказал Ничыпар Янковец.

С некоторым волнением сели друзья в вагон менского поезда. Шэра-Сенька посоветовал держаться в поезде, среди незнакомой публики, по возможности просто, естественно, не напускать на себя серьезной озабоченности и не пускаться в разговоры с разными пронырами, любителями поговорить.

В полдень наши путешественники приехали в Менск. Шэра-Сенька дал им адрес того дома, в котором должно было проходить собрание. Он посоветовал добираться поодиночке, сначала конкой, а затем пешком. Нужный приятелям дом находился на Комаровке. Тогда это была далекая окраина города, его околица, где высился старый сосновый бор, а из-за деревьев выглядывали то здесь, то там ладные простые домики, построенные на городской лад. Хозяева сдавали их дачникам. В одном из таких домиков и должно было состояться тайное совещание. Шэра-Сенька сообщил и пароль для входа в конспиративный дом: "Поклон от Шэра-Сеньки".

Первый сел на конку Янка Тукала. Андрей дождался следующей. Друзья уговорились встретиться возле дома, чтобы войти туда вместе. Еще издалека заметил Лобанович друга. Янка с безработным видом прогуливался по улице, отдалившись на значительное расстояние от заветного домика, который он заранее высмотрел. Хотя друзья немного побаивались и бросали украдкой подозрительные взгляды на людей в котелках, но Лобанович не мог удержаться, чтобы не пошутить.

– Поклон от Шэра-Сеньки, – сказал он тихо другу.

– Смотри, чтобы не было поклона от "котелка", – еще тише ответил Янка: тогдашние шпики царской охранки обычно ходили в котелках.

Друзья немного побродили, а потом, озираясь украдкой по сторонам, шмыгнули во двор. Встретил их сам Шэра-Сенька.

– Надо передавать поклон или нет? – пошутил Янка, чтобы придать себе немного смелости.

– Можно и без поклона, – усмехнулся Шэра-Сенька.

На вешалке в передней висели две "буржуйские" шляпы, чье-то добротное пальто из дорогой материи, женская шляпка и несколько кепок. Гости также сняли свои убогие пальто и фуражки. Шэра-Сенька повел друзей в комнату, предварительно постучав в дверь. Дверь тотчас же слегка приоткрылась. В щели показались довольно длинный, тонкий нос и черные глаза Увидя Шэра-Сеньку, длинноносый открыл дверь шире.

– А, пожалуйста! – сказал молодой парень, обладатель тонкого носа, черных бровей и глаз.

За столом в комнате на самом видном месте сидел старый человек лет семидесяти, с пышной седой бородой. Он более чем кто-либо другой бросился в глаза вошедшим друзьям. Борода и обличье этого человека в какой-то степени делали его похожим на Льва Толстого. Об этом знал и сам бородатый старик и очень гордился таким сходством. Это был известный в то время народоволец. Вся семья его принадлежала к разным революционным течениям. Старый народоволец организовал нелегальный кружок из крестьян ближайших деревень. Кроме самого народовольца в комнате находились его сын, болезненный с виду человек, молчаливый, словно чем-то недовольный, и дочь. Сын безучастно смотрел куда-то в пространство, а дочь с любопытством поглядывала на новых людей. Она была уже не первой молодости, работала врачом в одной из земских больниц. Неподалеку от нее сидел довольно молодой человек с жгучими темными глазами и живым, подвижным лицом. Во время разговора, – а говорить он любил и говорил громко и уверенно, – весело посмеивался, а когда он смеялся, то смеялось все его лицо, глаза и губы, причем верхняя губа поднималась вверх и открывала десны с крупными, крепкими зубами. Фамилия его была Кондакович. Если народоволец гордился сходством со Львом Толстым, то Кондакович славился личным знакомством с Короленко.

Тон беседе, видимо, задавал старый народоволец. Создавалось впечатление, что здесь шел оживленный разговор и прекратился он только с приходом Янки и Андрея, новых в этой компании людей. Шэра-Сенька познакомил их с народовольцем и с другими лицами, находившимися в комнате. Старик поднял глаза из-под нависших седых бровей, окинул учителей беглым взглядом.

– Прошу садиться, – проговорил он и показал на диван.

– Да, учительство – сила, – заметил Кондакович. – Немецкие учителя устроили французам Седан, они победили Францию.

Замечание было совсем некстати, и высказанную Кондаковичем мысль никто не поддержал. Народоволец помешал ложечкой чай, отпил глоток, причмокнул два раза губами, лизнул языком уголки губ.

– Это верно, – отозвался он. – Всякая разрозненная сила, собранная воедино, связанная крепким обручем и направленная к единой цели, творит чудеса. Это всегда надо иметь в виду.

Для Кондаковича слова народовольца были той соломинкой, которая сразу же превращается в целый мост к большому разговору. Он считал себя высокоинтеллигентным человеком и выдающимся оратором. Кондакович как-то сказал о самом себе, что когда он выступает с речью, то говорит взволнованно и горячо и его иногда нужно сдерживать.

– Святая правда! – подхватил он слова народовольца. – И беда только в том, что не так легко сплотить разрозненные, как вы справедливо говорите, силы. Вот, к примеру, нас, революционно настроенных людей, собралось здесь не так много, а такой бесспорной, для всех ясной и приемлемой основы, платформы, на которой мы остановились бы все как один человек, нет. Один понимает дела и события общественной жизни так, другой – иначе. Отсюда и разных течений у нас много. Более того. Вот, скажем, я принадлежу к Беларусской социалистической грамаде. В нашей организации своя специфика – сюда присоединяется национальный момент. Но и мы, грамадовцы, не во всех взглядах сходимся. Да это, может, и не беда: чем больше в букете цветов разных оттенков, тем богаче букет.

– Ну, а если в букете будут одни только красные розы, то, как, по-вашему, такой букет будет бедным? – перебила оратора дочь народовольца.

Кондакович весело засмеялся всем своим лицом, показав крупные желтоватые зубы.

– Вопрос, Вера Анатольевна, и дамский и в то же время философский, – ответил он и хотел было снова пуститься в какие-то длинные рассуждения, но в эту минуту в комнату вошли еще два человека.

Оба они были здоровяки, широкие, громоздкие. Первый – брюнет, плечистый, с пышными черными усами, немного косоглазый: один глаз смотрел, как говорится, на Москву, другой – на Варшаву. На вид ему было лет за тридцать. Другой – еще шире в плечах и выше ростом, с добродушным лицом, с большой головой, светловолосый. Оба они собирались редактировать разные издания. Чернявый намечался если не в редакторы, то в заместители редактора первой беларусской газеты, которая должна была начать выходить в ближайшие дни. Фамилия его Власюк. Ни к какой партии он не принадлежал, называл себя "независимым хуторянином", хотя целиком разделял программу Беларусской социалистической грамады. Другой, также будущий редактор нового журнала, но уже иного направления, был социал-демократ Кастогин. В менской прогрессивной газете он поместил свою аллегорическую сказку под названием "Пень". Люди объединились и выкорчевали из земли пень, который очень мешал им. Под пнем подразумевался царь. Царские чиновники докопались до смысла сказки. Газету закрыли, издавать новую не разрешили, а сам Кастогин на время куда-то исчез.

С приходом редакторов двух новых изданий, которые, правда, еще только наклевывались, все притихли. Редакторы поздоровались с присутствующими, как с хорошими знакомыми, а на бывших учителей, узнав, кто они такие, посмотрели сочувственно.

– Что ж, господа, – сказал старый народоволец, снова пожевав губами и облизнув их кончиком языка, – больше мы никого не ждем, поэтому давайте поговорим. Прошу ближе к столу! Кто хотел бы взять слово? – обвел он взглядом присутствующих.

– Вы, Анатолий Иосифович, как самый старший среди нас, должны начать собрание, – ответил Кондакович. Его поддержали.

– Ну хорошо, – согласился народоволец. – О чем нам говорить сегодня? – обратился он к присутствующим. Помолчав немного, продолжал: – Дело сегодня не в том, что мы не имеем такой общей основы, на которую могли бы стать мы все, как говорил уважаемый Игорь Сергеевич, – народоволец кивнул головой в сторону Кондаковича. – Дело, друзья мои, в том, что пламя революции никнет и гаснет. К сожалению, верх взял общий наш враг – самодержавный царский строй. Наша задача – не дать погаснуть огню революции.

Старому народовольцу похлопали.

– Отсюда, друзья мои, возникает вопрос и о способах, методах борьбы прогрессивных людей России за народ, за его права и интересы в новой обстановке. Какие же способы-пути можем наметить мы? Прошу высказаться.

– Для меня ясно одно, – взял слово Кастогин, – нам надо занять одну, наиболее правильную позицию и с этой позиции посылать свой огонь в одну точку. Эта позиция рабочего класса, пролетариата. На этой позиции стоим мы, марксисты. А потому наша ставка – на рабочий класс, как на единственный последовательно революционный класс в государстве, способный стать во главе революционного движения и руководить им…

– А крестьянство вы сбрасываете со счетов? – взволнованно прервал оратора Шэра-Сенька. – Это самый многочисленный класс в России. Крестьянство пополняет ряды рабочих на фабриках и заводах, оно дает солдат в царскую армию. И пока мы не оторвем ее от царско-полицейского режима, до тех пор не возьмет верх революция. А потому все внимание надо направить на крестьянство.

Споры разгорелись. Каждый из присутствующих отстаивал свою точку зрения. Молчали только два друга, и не потому, что им нечего было сказать: они просто не осмеливались выступать перед такими бойкими ораторами. Взял слово и Власюк.

– По моему мнению, сегодня у нас может быть один верный путь – это путь культурно-просветительной работы как среди крестьянства, так и среди рабочих в городах.

– А какую цель ставите вы перед ними? Какую перспективу даете им? – спросил Кастогин.

– Не будем сейчас забегать вперед. Время и обстановка покажут, что делать дальше, – ничего лучшего не нашел ответить Власюк. – Наши разногласия напоминают мне один рассказ, – сказал он в заключение. – Вез мужик в город продавать капусту. На дороге был крутой пригорок. С пригорка воз покатился вниз и перевернулся. Капуста вывалилась, и кочаны покатились куда попало. В это время шел прохожий. Он остановился и глубокомысленно проговорил: "Посмотрите на нее – в каждой головке капусты, оказывается, есть свой разум, одна катится туда, другая сюда". Разве не то же самое наблюдается у нас? Так вот почему необходима культурно-просветительная работа среди широких пластов народа, чтобы все головы катились в одну сторону.

Нельзя сказать, чтобы этот рассказ очень понравился присутствующим.

– Друзья мои! – сказал народоволец, закрывая собрание. – Мнения у нас разные, а цель одна – не дать заглохнуть революционному движению в народе. Все, что можем делать для него, будем делать. И наши усилия не пропадут. Желаю всем нам успеха! Завтра наше совещание продолжим в другом месте.


X

Очутившись за стенами дачного дома, друзья вздохнули с облегчением. На первых порах они чувствовали себя в этом доме как бы связанными, пока не присмотрелись к новым, незнакомым им людям и не перекинулись кое с кем из них несколькими словами. Участники тайного совещания произвели на них хорошее впечатление, в особенности Кастогин. В нем самом и в его словах чувствовались внутренняя сила и правда. Наиболее противоречивым казался старый народоволец: крупный землевладелец, революционер, а почему не отдает земли крестьянам?

В целом же выступления представителей разных революционных течений немного разочаровывали, в головах не искушенных в общественных делах бывших учителей возникала еще большая путаница.

Было уже совсем темно, когда друзья вышли на улицу. Слабо светили фонари. На окраине города движение было совсем маленькое. Изредка проходила парочка, занятая своими делами, далекими от всего, что услыхали и о чем думали сейчас друзья. Время от времени медленно проезжала колымага, громыхая колесами по неровной мостовой, цокали подкованные конские копыта.

– "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых", – сказал Янка, словно подводя этим церковно-славянским изречением итог тайному совещанию.

– А я не раскаиваюсь, что побывал там, – ответил Лобанович. – Правда, ожидал большего, но все же интересно. Много новых мыслей разбужено в голове. Но об этом, Янка, поговорим после.

– А как завтра? – спросил Янка. – Пойдем или нет?

– Я не пойду, поеду домой, "школа" ждет меня.

Миновав мост через Свислочь, друзья простились. Янка направился к знакомому, где и думал заночевать. Лобанович хотел сесть на конку и поехать к товарищу по семинарии, с которым они дружили и переписывались. Высматривая конку, Лобанович не заметил, как рядом с ним очутился высокий человек и положил ему на плечо руку.

От неожиданности Лобанович вздрогнул.

– Что, перепугал? – спросил высокий человек и дружелюбно улыбнулся.

Лобанович взглянул – перед ним стоял чернявый редактор.

– Познакомимся. Моя фамилия Власюк.

– Да мы почти знакомы, – ответил Лобанович, подавая руку.

– То было знакомство на расстоянии, можно сказать, безыменное, а я хочу познакомиться с вами ближе. Что?

Власюк имел привычку часто употреблять слово "что" в форме вопроса, на который можно и не отвечать.

– Мне очень приятно, – вежливо ответил Лобанович, немного смущаясь и в то же время настораживаясь.

– Вот и хорошо. Тогда пойдем ко мне, я остановился здесь неподалеку.

– Благодарю и не возражаю… Простите, как ваше имя и отчество?

– Никита Александрович, – ответил Власюк и добавил: – Я, признаться, искал вас, чтобы поговорить и привлечь к работе в нашей первой беларусской газете. Что?

Дом, в который Власюк привел Лобановича, действительно находился неподалеку. Здесь снимал квартиру какой-то адвокат-либерал. Уезжая в командировку, он временно уступил квартиру своему хорошему знакомому Власюку.

Все ставни в квартире почему-то были плотно закрыты. Власюк зажег лампу. Лобанович незаметно разглядывал просторный адвокатский кабинет, в котором стояло несколько шкафов с книгами, главным образом по адвокатской специальности.

– Садитесь, дядька Андрей! – показал Власюк на мягкое кресло возле стола. – Я быстро приготовлю чай, или гарбату [Гарбата – чай]. Как лучше сказать по-беларусски – чай или гарбата?

– Как ни назовешь, все будет хорошо, лишь бы вкусно, – ответил шуткой Лобанович.

– Да не единым чаем жив будет человек. Поищу кое-чего и к чаю на потребу человеку. Что?

Власюк то исчезал, то появлялся, готовя ужин. Всякий раз он говорил что-нибудь, отпускал шутки, сам смеялся густым басом.

– Дом этот как раз помещается на Полицейской улице, под носом, можно сказать, у полиции, а ближе к полиции – оно смелее и спокойнее.

Наконец ужин был приготовлен. Хозяин поставил на стол чайник и накрыл его старой адвокатской шляпой, чтобы чай лучше настоялся. Затем достал из шкафа тарелку с черствыми ломтиками хлеба, вытащил кусок колбасы немалой давности, и тоненько порезал ее.

– Всякая еда куда вкуснее, если со вкусом подана. Что? – говорил Власюк, не очень торопясь с ужином. Уже в самом конце поставил "крючок" горелки, разлил ее поровну в чарки.

– Ужин небогатый, зато демократический. Что? Так выпьем и за наше знакомство и за новую беларусскую газету! – Власюк торжественно поднял чарку.

Выпили. Взяли по кусочку хлеба и по ломтику колбасы.

– Как смотрите вы, дядька Андрей, на выход в свет первой беларусской газеты? – спросил Власюк.

– Для меня это такая радость, такое счастье, что я боюсь даже верить в то, что такая газета может выйти, – взволнованно проговорил Лобанович.

– Выйдет, выйдет! – уверенно сказал Власюк. – Уже и материала собрано столько, что и в номер не вместишь.

– Рад, очень рад и от всего сердца приветствую рождение нового издания, первой газеты, которая будет выходить на беларусском языке! Я не раз думал, что для беларусского народа давно нужен такой орган печати, который на языке народа, на материнском языке, обращался бы к нему со словом правды. Но какое слово правды скажете вы ему, если за правду в тюрьмы сажают? – спросил Лобанович, и в тоне его вопроса слышались страх и тревога за судьбу родного слова.

Власюк разгладил свои пышные черные усы, взглянул на Лобановича косыми глазами.

– Ничего, дядька Андрей, не беспокойтесь и не бойтесь. Мы, беларусы, хитрые, черта обманем. Каждую статью, предназначенную для печати, мы будем согласовывать с юристами: можно ее помещать или нельзя, чтобы сохранить газету? Будем писать так, чтобы комар носа не подточил. Мы собираем и объединяем вокруг нашей будущей газеты сознательных беларусов, лучшие силы народа. Вот я и вас приглашаю в нашу артель.

– Я от всей души готов работать, сколько хватит сил, на благо общего дела, – ответил Лобанович. Ему было очень приятно, что его приглашают на такую важную работу, только брало сомнение, нет ли здесь какой ошибки, недоразумения. – Но чем я заслужил то, что вы приглашаете меня на работу в газете? И почему вы ищете именно меня, – вы так сказали? – спросил он.

Власюк закурил папиросу, покосился на темный уголок комнаты.

– Кое-что мы слышали и знаем про вас. Мы знаем и некоторые ваши произведения. Они не напечатаны, но ходят в народе, будто сложенные самим народом. Вот хотя бы это:

 
Давялося раз Гаўрыле
З вескі ў горад завітаць.
Чхаў пяхотай версты, мілі,
Каб той праўды пашукаць.
 

Вы это писали? Что?

– Если б такой вопрос я услыхал от следователя, то сказал бы, что не я, – усмехнулся Лобанович. – Действительно, нечто подобное когда-то я сложил. От вас же я услыхал новый вариант.

– Такова уж судьба коллективного народного творчества, – заметил Власюк. – Важно, что народ принимает основу, а делать изменения в тексте – его право. Никакой юрист под это не подкопается. Что?

– Против этого я ничего не имею, – сказал обрадованный Лобанович. А затем искренне и простодушно признался: – Знаете, Никита Александрович, я пробовал писать и по-русски и по-беларусски. Есть такое сильное желание, но сам я чувствую, что по-русски писать мне труднее и написанное выходит нескладно. Кроме того, русская художественная литература такая богатая, что проложить себе дорогу на этом поприще трудно. И как сильно надо написать, чтобы написанное тобою читали с интересом после Пушкина, Лермонтова, Крылова, Гоголя! Писать по-беларусски мне значительно легче и проще – ведь свое, родное, материнское слово сильнее затрагивает струны сердца, простите мне такое книжное выражение. Но все дороги для написанного на беларусском языке закрыты. В результате всего этого я ощущал горькую печаль. И в самом деле – зачем писать, если написанное тобой не дойдет до сердца человеческого?

Лобанович говорил искренне, волнуясь, а потому и речь его была путаная, неровная, словно походка пьяного или хромого человека.

– А сейчас, дядька Андрей, вы можете выйти на дорогу, – заметил Власюк. – И я не ошибался, когда говорил, что ищу вас.

– Я очень и очень благодарен вам, Никита Александрович. У меня сейчас такое чувство, будто я заново на свет народился… Скажите, если это не секрет, какие взгляды, ну, программу имеет в виду проводить ваша газета и как она будет называться?

– Мы еще не окрестили ее. Мы ставим себе задачу – служить беларусскому народу, бороться за его общественные и национальные права, пробуждать его сознание. А остальное я говорил на собрании. Вы слышали меня?

– Я слушал вас внимательно. Удачный пример привели относительно капусты.

– Что, здорово? – спросил Власюк и засмеялся.

– Очень метко! Только не знаю, как понравились капустные головы слушателям.

Власюк снова засмеялся.

– Это им не повредит.

Далеко за полночь Лобанович и Власюк легли спать.

Долгое время не мог уснуть Лобанович. Он вспоминал все события дня. Мысли о беларусской газете разгоняли его сон. В голове слагалась сказка о том, что живое слово, живую мысль – народа не убить, не сковать никакими цепями.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю