Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 67 страниц)

– Видишь ли, – откликнулся на серьезный разговор Пунктус, – у нас, как у категории лиц, очень большой разброс возможностей. У кого-то в полном порядке одно и совсем нет другого, кроме как в голове. То есть он – он исключительно мозгом, а все остальное у него, как у нее. Есть такие экземпляры, у которых немножко, как у нее, а все остальное – как у него, включая мозги. И теперь, прикинь, какой смысл Натану, например, иметь дело с простыми людьми? Если у него уже был контакт с человеком, у которого кроме всего прочего есть еще море разных тайн и довесков? Это улет в квадрате. Или еще – она, например, почти не имеет того, что положено, но у нее есть то, чего тебе и в голову не придет, хотя и без яичек. Опять же свои прелести, и так далее. Набор переходных явлений бесконечен. Все это до сих пор не систематизировано. Ты всегда соприкасаешься с тайной, когда идешь на новый контакт.

– Покупаешь кота в мешке? – спросила Татьяна.

– Где-то так, – согласился Пунктус. – Поскольку внешне это почти ничем не определяется. Есть некоторые поверхностные признаки внутренних свойств, такие, как короткая шея с крыловидными складками, словно у шарпея…

– И что это обозначает? – спросила Татьяна и развернулась так резко, что я еле изловчился удержать на весу диктофон.

– Секрет для потребителя, – сказал Пунктус. – Это может обозначать или аномалию скелета, или девиацию локтевых и коленных суставов плюс высокое нёбо.

– Но как это все следует воспринимать практически? – не отставала Татьяна, полагая, что тормошит народец больше для меня, ведущего запись, чем для себя.

– Ничего, кроме того, что у субъекта то ли отрицательный, то ли положительный половой хроматин, – запросто объяснял Пунктус. – Признаки маскулинизации, гипертрофия некоторых частей тела, вирильное оволосение.

– И что это значит? – не отставала Татьяна. – Ты поясняй конкретней!

– Это значит, что у объекта рудиментарная матка, а трубы вообще отсутствуют, – пояснял Пунктус под напором, – а все остальное в полном порядке, и даже слишком.

Владимир Сергеевич слушал Пунктуса открыв рот. Он всю свою военную жизнь был врачом, но таких нюансов и специфики хлебнуть не пришлось.

– И как это может устраивать или не устраивать? – продолжала давить Татьяна.

– Прежде всего, тебя самого, – пояснил Пунктус. – Многие вынуждены идти на операцию по коррекции с учетом психосексуальной ориентации.

– Ну, а после операции что? – не отставала Татьяна.

– Если пить гормоны, то становится нежнее кожа, округляются бедра, легко перехватил разговор Пересвет.

– И человек превращается в оленя? Да? – пытливо спросила Татьяна.

– Картина складывается из ряда развивающихся синдромов, – влез с подсказкой Владимир Сергеевич. – Так ведь?

– Где-то так, – согласился Нинкин.

– Как это, из синдромов? – переспросила Татьяна.

– Поочередно становятся более чувствительными, например, подмышечные впадины и локтевые сгибы, – пояснил Пунктус. – А можно принимать гормоны таким образом, что паховые складки вообще не будут реагировать. Или, например, вырезать и заменить на что-то другое целиком весь оральный синдром. Или всасывательную функцию. На контакт нас тянет поначалу любопытство – что же там имеется в наличии? сколько того? сколько сего? В этом есть тайна. И потом неизбежное разочарование. Потому что выясняется, что опять нет того, что ожидалось. Мы никогда не можем быть до конца вместе, потому что есть надежда, что в жизни попадется человек с еще более обширным набором чудес плюс интеллект. Нас так мало, что многие или даже, точнее сказать, все не успевают до конца жизни найти хотя бы одного человека для себя. В нашей среде много трагедий. Чувства остры, а частота счастливых сочетаний настолько мала, что радуешься, как дурак, первому встречному. Природа оставила нам радость секса и лишила его практического смысла!

– Понятно, вас жалеть надо, – сказала Татьяна.

– Зачем жалеть? Мы свое получаем, – выставил блок Пересвет. – Это природа ничего от нас не получает, а могла бы. При таких всплесках эмоций, которые мы выдаем, такие бы детищи рождались! С таким интеллектом! А все впустую! Вот вы, что можете изобразить меж собой вдвоем в половом смысле? Ну, дуэт, а чаще соло, а мы – целый оркестр! Тут немножечко пройдешься, скрипочка нежно, но с продером, там достанешь, дотянешься – тромбончик, а потом уж в конце хабанера! барабаны! Тут столько печали! Все тонко и безнадежно, потому что природа в этом смысле за нас, а вообще – против.

– Я слышала, что смешение мужского и женского начал есть сатанизм, сказала Татьяна.

– Вполне может быть, – согласился Пересвет. – Потому что эмоции и муки после всего просто нечеловеческие.

– На вопросы о сексуальной паспортизации я привык отвечать: ночью все кошки серые! – сказал Натан.

– В последние годы Россия догоняет Европу по этому параметру. Тусовка без транссексуала – не тусовка, а безобразие, – произнесла Татьяна. – Я в свои кабаки постоянно их зазываю.

– Трансы относятся к полу, как к перхоти, – сказал Пересвет. Некоторые украшают тело такой татуировкой, что их можно читать, как книгу в четырех томах.

– Их зовут хиджры, – сообщила Татьяна. – В Европе они явились в моду в начале семидесятых. Название пошло из Индии, где испокон веков смазливые люди трансформировали пол, не меняя очертаний тела.

– И всего-то мы в курсе, – пожурил Татьяну Макарон. – Все-то мы знаем. Мне уже и самому немножко интересно!

– На презентации журнала я познакомилась с трансвеститами, которые участвовали в концертной части, – призналась накоротке Татьяна. – Они были просто офигенными. Мы тусовались в женском туалете, отпускали друг другу комплименты по поводу выбора духов, губной помады, туфель, колготок. Они признали моего тогдашнего спутника вполне сексуальным. Трансвеститы обижаются, когда их приравнивают к категории геев. Это правда?

– Да, поскольку переодевание – это искусство, – согласился Пересвет.

– Эти трансы, были так восхитительны! Жеманны! Все из себя томные, продолжила делиться опытом Татьяна. – Я, женщина, и то на такое не способна! Они изображали такой гротескный сексапил! И впрямь – чем дальше от правды, тем забавнее.

– Может, и тебе перековать свои мечи? – сказал Пересвет Татьяне и добавил: – На орала.

– Нет смысла, – отмела предложение Татьяна. – Мне интересен любой круг общения, и с гомосексуалистами в том числе. Они безоговорочно воспринимают всех без исключения женщин как богинь. Сексуальное давление и половые страсти у них отсутствуют, давая неограниченные возможности для интеллектуального общения.

– А по мне – все это вредно, – сказал Владимир Сергеевич. – Будь то лесбийские игры, зоофилические выкрутасики или этнические догонялки с неграми, мулатами и другими шоколадками!

– Вы правы, уж лучше сводить концы с концами, – признались Пунктус и Нинкин.

– Да ладно вам, – воспротивились обоюдки Пересвет и Натан, как поклонницы мануального и орального одновременно.

– Давайте мы больше не будем мудрить, заниматься членораздельным мазохизмом, панельным и оральным поллюционизмом, а вернемся к простым шаблонным формам и позам, – сказал Макарон со ссылкой на целебные источники. – Давайте лучше выпьем!

За разговорчиками Пересвет увлекся Пунктусом, который столько знал про сложную, полную приключений и злоключений жизнь. У Пересвета плавно возникало уважения к этому все знающему человеку. Они вместе уходили на берег, долго гуляли, обмениваясь жизненными позициями друг друга. Пунктус проникся к Пересвету за то, что тот нашел в себе отвагу отправиться в Центр хирургии. Пересвет выказывал почтение ветерану за его многолетнюю верность другу. Первый был готов расцеловать второго, и наоборот.

Натан ревновал, провожая их тревожным взглядом.

– Вы у меня там не очень, – говаривал он им вслед, и беспокойство на секунду устраивалось у него меж бровей.

– Мы только на секундочку, – уверял Пересвет, поглядывая на Натана, который грозил пальчиком.

На завалинке у Софочки тема была своей. Я незаметно пристроился за кругом, который усердно внимал ему.

– Я проанализировал состояние судеб моих близких, родных, знакомых, соседей, коллег, – слышалось, как говорил Софочка, – и сделал вывод, что без всякого выдумывания у них настолько страшные и трагичные судьбы, что кажешься себе избраннейшим. Куда мне плакаться!? Притом, что работаю на складе. Ну, посудите сами, мать его больна – рецидив туберкулеза, сердце. Брат пьет, звонит жене и жалуется – проблемы после Чернобыля. Другой брат тоже в проблемах. У сестры муж перенес операцию по пересадке почки, у него постоянные кризы. У второй сестры муж влетел с наркотиками – проблемы, я как-то их вынужден решать. У знакомого, смертельно больна теща, рано умер отец. У сестры жены – проблемы, у моей тещи – проблемы, у отца моей жены проблемы, у соседа проблемы, и так далее. То есть, в принципе, жизни нет. У этого – проблемы, у того проблемы без конца. Такое состояние, что, если на эту тему говорить долго, может покарать Бог.

– Нельзя так остронаправленно ныть и жаловаться на жизнь, – сказал кто-то из внемлющих.

– Да я и не ною, – сказал Софочка. – Я как раз свыкся и терплю. А вот другие говорят, что Земля – это и есть ад.

Я переместился в сторону детской.

В детском загоне, как негатив, воеводил Дастин. Он построил остальных детей и проводил свою политику. Слышалось, как он записывал добровольцев в свою партию фестивальных негров и обещал воплотить в жизнь принцип второй модели хозрасчета в натуральную величину. Величину он тут же показывал, оттпыривая карман.

Петрунев с горсткой приверженцев вел иную беседу.

– По закону водопоя два года никто никого не трогал, – рассказывал окружению авторитетный человек. – Враждующие братки прекратили разборки, упаковывались в канареечные блейзеры и галстуки цвета наваринского дыма с пламенем и отдались полной отвязке.

«Немного же мне сегодня удастся собрать студенческого юмора, – подумал я. – Солженицину и впрямь было проще. Наскрести горестного у нас не составляет труда, а юмор просто тает с уходом социала. Видно, жизнь заедает».

Отдохнув, я примкнул к могучей кучке во главе с Матвеевым.

Со времен учебы его речь стала менее посполитой и более связной. Пунктаты текста стали более протяженными во времени.

– Меня, мля, всегда тянуло заглянуть за собой в унитаз, – слышался его голос. – Каловые массы, как и народные, могут представлять интерес, ну, это, мля, не в состоянии экстремальной подавленности, а когда они свободны, еп-тать, когда их выперло. Тогда по ним, ну, это, можно судить обо всем, мля, – трактовал Мат.

– А соскобы слизистой тебя не интересуют? – спросил Матвеева подошедший вместе со мной Макарон. – Или обрывки стробилы?

– Нет. Только говно, мля. У меня узкая специализация, – просто сказал Мат. – Я, еп-тать, особенно утвердился, ну, в своем мнении после, это, прочтения книги Сальвадора Дали, мля, который изучал себя и черпал вдохновение исключительно оттуда. Ничто, еп-тать, не несет в себе столь исчерпывающей информации о человеке, как его кал, мля буду. Человек, состоит из того, что он ест и о чем думает. Полная расшифровка записи черного ящика, мля, а человек относится именно к такой категории устройств.

Мата на его козырную тему донимали человек пять.

– Давай, давай, признавайся! – вялили они его.

– У меня, мля, есть друг – он разбогател на говне.

– Как ему удалось? – спрашивало окружение.

– Очень, мля, просто, – согласился поведать Мат. – Если понимать, что подняться и разбогатеть в нашей стране можно исключительно на говне, еп-тать.

– А поконкретней, – выводил его на чистую воду народ.

– Ему на день рождения преподнесли, значится, юбилейный торт с набором, в общем, геморроидальных свечей, мля буду. И он на одном дыхании засунул все их себе в задницу. Оказалось, что это рекорд. Чуть не умер. Его, мля, на носилках занесли в книгу рекордов Гиннесса. А потом выплатили сумасшедший гонорар! Во!

– Ни фига себе живем! – воскликнула публика.

– Я, – продолжил Мат, – не только не стесняюсь признаться, какая у меня теперь профессия, но и горжусь ею, еп-тать. И воспел бы ее в стихах, если бы мог писать так же складно, как наш Нестор, – поглядел Мат на меня, мля.

– И какую же такую поэзию можно обнаружить в ассенизации? – спросил я на продходе.

– Поэзия, – в результате труда, – сплел Мат. – Знаете, как бывает? Ну, это, целые многоэтажки, а то и кварталы прям, натурально на дерьме плавают, потому что центральную сточную трубу в коллекторе прорвало. Вся квартира вокруг сортира, как говорится. Бывают трагикомические случаи. Пес, например, бездомный в трубу каким-то непостижимым образом заберется и задыхается там, еп-тать, став ну, это, непробиваемой пробкой. В итоге что? Коктейль норовит выплеснуться из унитаза на пол вашего дома. И мысль, как избавиться от этого, становится для вас возвышеннее любой поэзии и даже мыслей о любви, мля буду. А реализованные, ну, хоть и чужими руками возвышенные мысли, мля, – это и есть стихи.

– Всякий жулик свое болото хвалит, – сказал кто-то.

– Да не хвалюсь я, но так уж получилось, что и работа моя с канализацией связана, и хобби.

– Хобби?

– Да, коллекционирование. Что вы на меня так бешено смотрите? Пытаетесь догадаться, какая коллекция может быть у говночиста? Объясняю. Вы, еп-тать, в унитаз ничего не роняли? Не честь и достоинство, конечно. Ценное, я имею в виду. Еп-тать. Современные, например, финские или итальянские унитазы так устроены, что там не пропадает. А в старых образцах уроненное вместе с дерьмом смывается. Прямо, если хотите, мне в руки.

– И чем же ты разжился?

– В основном, мля, ювелирка попадается. Да сувенирка. Кольца, серьги, запонки. Есть пара заколок для галстуков. Слетают, когда владельцы перепивают, и их травит, выворачивая наизнанку. Перстенек-печатка попался один с микроскопической гравировкой: «Ты умрешь там, где потеряешь кольцо». Может, и впрямь владелец на унитазе скончался. Любопытно, но как узнаешь?

– Значит, в комиссионку ради приработка находк не сдаешь?

– Сами посудите, фантастически ценных вещей у меня нет. А несколько сотен, за которые можно продать иное колечко – не те деньги, чтобы лишать себя удовольствия иметь коллекцию. Так ведь, еп-тать? Сережки вообще парами в канализацию, мля, не падают – их по одной не продашь.

– А кроме ювелирки, что нашел интересненького?

– Старинное пенсне. И как только проскочило, не понять? Еще мост зубной серебряный с двумя несущими зубами, как у крокодила, мля. Несколько мундштуков, один потрясный, из слоновой кости. Короче, все – мелочевка, которую люди по рассеянности в унитазе топят.

Рудик принялся сгонять народ к подиуму на просмотр спектакля.

Не отвертелся никто. Закончилось театральное представление под утро. На природе и в сердцах – светало.

Заскочив в кабину биотуалета после Макарона, Мат, как всегда, ревностно относившийся к такого рода человеческим документам, заметил, что Владимир Сергеевич, как молодой, отделался таким рулетом, словно у него никогда не было зашлаковок. Мат попытался повторить содеянное, но куда там. Он вспомнил молодость и то, как когда-то в общаге не мог вычислить лидера, откладывавшего несмываемые личинки неимоверных размеров. К нему вернулись чувства, с которыми он тогда переживал увиденное. Но сегодня все было по-другому, что-то изменилось в нем с тех пор. Теперь, при виде ужаса он ощутил не зависть и не боязнь. Скорее, это было трепетьм, удивлением и гордостью за страну, что в ней представлены особи, могущие такое! Мат не в меру расчувствовался, им овладело красивое и благородное беспокойство теперь он знал, что делать. Наконец-то его призвание будет востребовано обществом! Жизнь прожита не зря! Он верил, что когда-нгибудь это произойдет! Он верил в себя, и вера давала ему силы не бросать начатое.

Весь в клубах мыслей, Мат отозвал в сторону абсолютно трезвого Решетова и поделился своими соображениями.

– Слушай, у него это… просто страшно делается, мля, – начал он. Интересно, у него всегда такое? Или только после суточного обжорства на природе?

– Да что – «такое»? – не понял Реша.

– Говно! Что же еще?! Такое толстое! – объяснил свою тревогу Мат. – Не понимаешь, что ли?! Это первый признак!

– Признак чего?

– Властности!

– Почему ты так решил? – не принял идею Реша. – Может, у человека просто воспаление жопоглотки, – допустил он просто и без затей.

– Значит, когда он здоров, оно у него еще круче? – мыслил Мат. – Так, что ли, получается?!

– Может оно и так, но при чем здесь мы? – сказал Реша, потянувшись. Идем к людям, сейчас все разбегаться начнут.

– Нет, я, ну, это, серьезно, – обиженно сказал Мат.

– Круче-не круче, я не знаю. – сказал Реша, попытаясь отвлечь Мата от зацикленности. – Я обычно газетку читаю.

– А ты в следующий раз посмотри! – набросился на него Мат. – Столько информации!

– Пойми и забудь, у тебя это было давно и по Фрейду, – сказал Реша, пора переключаться на Брэга… Успокойся.

– Изучал, мля, – не мог прийти в себя окончательно Мат. – Четверть века изучаю! Можно сказать, всю жизнь!

– Ну и что? – попробовал расшить ситуацию Реша.

– Это связано с космосом, – сказал Мат. – Но, в первую очередь, это говорит о его неимоверном здоровье и страшной внутренней силе! И особенно о возрасте! Понимаешь, такое бывает только у молодых! И у помазанников!

– У кого-у кого? – переспросил Реша.

– У тех, кому суждено возглавить, – смутно ответил Мат.

Решетов махнул рукой, но Мат поймал ее на лету. Подержал ее, посмотрел прямо в глаза, помолчал и очень серьезно произнес:

– Поверь, это правда.

Дальше все понеслось как под гору. Улучив момент, заговорщик Матвеев с горсткой друзей, куда попали Петрунев, Артамонов, Решетов, Владимир Сергеевич и я, прихватили колбасы, хлеба, луку, водки с пивом и, свалив на минутку с общего туса, устроили на бережку свой отдельный пенек. Мат настругал крупно колбасы, накромсал кусками хлеба и заговорил:

– Господа, я вам сообщаю, что пред нами человек, который не нажил себе геморроя! А, значит, никогда не создаст его и людям! – заволновался он, как перед урной для голосования. – Почему, мля? Я скажу. Я его вычислил. Поймал. Я жизнь положил на это! И вот он здесь!

– Кто? – спросили близкие люди, подливая напитки, стараясь заполнить чрево Мата до кадыка, чтобы нейтрализовать. Все начиная подумывать о покое после напряженки.

– Вот этого человека! – указал Мат на Макарона и выставил его на обозрение. – Он главный среди всех нас! И не только нас! Он вождь среди всех остальных!

– В каком смысле? – не на шутку заинтересовался я.

– Во всех! – резко ответил Мат. – Я, мля, хочу предложить людям выдвинуть его кандидатом на пост президента страны! Поверьте моей интуиции, я никогда не видел такого! – попытался он руками объяснить свою недавнее потрясение. – Он самый подходящий! И я, это, мля буду, докажу!

– Конкретная идея, – заключил Петрунев, не особенно понимая, о чем речь.

Мы вернулись в лоно уставшего от веселья народа. Уже совсем рассвело. Мат вышел к притихшему собранию и потребовал абсолютной тишины, которую и нарушить-то было некому. Встав в центр, откуда все докладывали о жизнях, он выждал, пока все соберутся, кто ползком, кто опираясь на столы, затаят дыхание и внемлют, и заворочал языком:

– Я, ну… это…

– Что ты все вертишься вокруг пупка, – говори! – поторопили его.

– Мы тут посоветовались и от нечего думать решили выдвинуть Владимира Сергеевича Макарова в президенты страны! На ближайших выборах! Ура, товарищи!

– А почему именно его? – попытал какой-то неверный.

– Да потому, что он не нажил себе, а, значит, не создаст и общественности никакого геморроя! – Артамонов объяснил простым слогом сложную идею Мата.

– Хороший ход! – крикнула Татьяна.

– За это надо выпить! – предложил Софочка.

– Тащите его сюда, на трибуну! – попросил друзей Матвеев.

Только что отошедший в историю казус Макарона с фраком как нельзя лучше увязывался с возникшей ситуацией. Обагренное первыми утренними лучами гульбище обрело дополнительное направление и стало вкатываться, как под горку, во вторые сутки.

– Пусть выступит! – потребовал Бибилов Мурат. – Таможня дает добро!

– Народ желает слышать своих героев! – присоединился к нему Кравец.

– Но как его можно выдвигать?! Он сбежит с президентского кресла? опомнилась и непомерно участливо сказала Татьяна.

– Точно, нам такие бегуны ни к чему! – подтвердил ее сомнения Натан.

– Да никуда он не бегал! – сказал Пересвет. – Вам же говорят, был в отпуске за свой счет!

– Средствам массовой информации лишь бы постебаться, – сказала Дебора. – Тиражи падают, газет никто в руки не берет – желтизна сплошная, пора к реализму двигаться!

– Наше дело, мля, выдвинуть, а решает пусть народ, еп-тать! – сказал Мат.

– Верно!

– Давайте за это выпьем!

– За народ!

– Но я перестал заниматься космополитикой, – как всегда, пытался отвертеться Макарон. – Это внесуставные проявления!

– Не надо морочить тусовке ее семантические яйки! – погрозил пальцем Артамонов. – Сказали вперед, значит, вперед!

– Качать его!

Запала, возникщего в связи со смелым предложением Мата, хватило на несколько часов. Праздник продолжился, словно не было никакой бессонной ночи. Со стороны не верилось, что за совсем короткое время силами буквально одного выпуска страна решила столько вопросов, сколько было не поднять за десятки лет работы многих государственных мужей и органов.