Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 67 страниц)

В этот момент инспектор походил на мужика, который лицом уже окреп, а фигурой оставался все так же юн и хлюпок. Он походил на ребенка-двоечника. Кудряшки челки коллежского регистратора весело наползали на темя. Порой он накручивал их на указательный палец, как на папильотку, потом отпускал и высчитывал, сколько она, эта спиралька из роговицы, продержится не разгибаясь. В его задачу не входило говорить магнатам твердое «нет». Как китаец, он был обучен, по выражению Варшавского, умело тянуть соплю.

– А как часто будет выходить газета? – мило вопрошал он дальше, порядочно отдохнув.

– Газета апериодическая, – задолдонил как по нотам Артамонов. – Будет выходить внезапно, по обстановке. Два-три раза в неделю.

– Не маловато ли будет? – почти всерьез озаботился Позорькин.

– Пока, нам кажется, хватит, – уверил его Прорехов, посоветовавшись взглядом с аксакалом.

– Да хватит, – выказал свое согласие Макарон.

– А формата она будет какого? – воображал в уме инспектор.

– Таблоид, – угадал его вопрос и разложил Артамонов как пример английскую газету «SUN», привезенную из Голландии.

– А объема? – не чурался абсолютно развернутого обсуждения инспектор.

– В зависимости от набора рекламы, – как школьники, отвечали теперь уже все ходоки хором.

– Переменный объем, веерная рассылка, плавающий тираж… – перечислял параметры нового издания Позорькин. – Странная у вас газетка… И при этом апериодическая. Здесь что-то не то, не правда ли?

– Ничего нового в ней нет – поведал Артамонов. – Признаться честно, концепция слизана с вот этого малоизвестного западного издания.

– А претензий они не выкатят? – кивнул он на таблоид. – За воровство.

– Вряд ли, – успокоил инспектора аксакал. – Они даже и не узнают.

– Вот что я вам скажу: зайдите-ка через недельку-другую, – спохватился Позорькин. – Нам надо посоветоваться. С коллегами.

– А нам что делать все это время? – спросил Прорехов.

– А вы тем временем готовьте документы, – смилостивился Позорькин.

– И после этого можно будет выпускать газету?! – наивно воскликнул Прорехов.

– Конечно! – сказал инспектор. – А зачем вялить кота за хвост? – И, словно спохватившись, спросил после длительного затишья: – А вы, собственно, кто? Из какой организации?

– Мы? – переспросил Макарон.

– Да, вы.

– Союз участников конфликта на КВЖД, – сказал Артамонов. – У нас льготы.

– Порядки для всех одинаковые, – сделался державно гордым коллежский регистратор, – моя задача – соблюсти очередность прохождения инстанций. Подпишете договор с типографией – и сразу ко мне! – завершил он слушания.

Директор типографии Альберт Федорович Смирный посвятил магнатов в противоположную часть беспредела – он уверил прихожан, что договор на печать заключается при наличии Свидетельства о регистрации средства массовой информации, которое выдает лично товарищ Позорькин.

– Так что ко мне только после него, – сказал Смирный.

– Ну и ситуация! Прямо какой-то квадратный трехчлен! – охарактеризовал ходьбу по кругу Артамонов. – Чувствую, натерпимся мы с этой регистрацией.

– Да, большой удачи тут не предвидится, – не стал возражать Прорехов. Как будто тебе нарочно кто-то не так отсосал яд от змеиного укуса и стал пересасывать.

– Как считаешь, а мог бы, ну, чисто условно, наш инструктор Позорькин иметь имя – Додекаэдр? – задумчиво спросил Артамонов.

– Не знаю, – осекся Макарон. – А почему именно Додекаэдр?

– Мне кажется, он такой многосторонний, – сказал Артамонов, многогранный такой…

Вывернуться из-под прозвища Позорькину не удалось. Долгое время коллеги к нему так и обращались – многоуважаемый товарищ Додекаэдр.

– Еще та бестия – этот ваш Додекаэдр! – защищал защитника печати Макарон. – Молчит, молчит, а потом как ляпнет что-нибудь!

На прошибание Додекаэдра ушли самые драгоценные нервные клетки. Каждая его грань не давалась по-своему долго. Но и это не спасло территорию газета была зарегистрирована! Оставалось наладить ее выпуск, а значит, найти под это левые деньги.

– А теперь следует поразмыслить и выбрать редактора, – сказал Артамонов.

– Макарон придумал название, пусть он и руководит, – сообразил Прорехов и поманил аксакала пальцем. – Иди сюда, трансгенный ты наш! Я заикнулся про троянского коня, и меня тут же упекли в комитет по охране природы. Ты без нас придумал название – «Лишенец», – вот и руководить будешь сам!

– Я не согласен! – возразил Макарон. – Это федеральное принуждение!

– Считай, что это твой подданнический или классовый долг, – сказал Артамонов. – Как угодно.

– Я еще супружеского не исполнил, – юлил Макарон, – а вы меня уже гражданскими грузите!

– А будешь хорошо работать, – перевел его на хозрасчет второй модели Артамонов, – прокурор выдаст тебе настольную медаль, плавно переходящую в наручники!

…Под заведомо убыточное производство «Лишенца» было решено сколотить из фанеры акционерное общество. Естественно, с ограниченной ответственностью, чтобы отвечать за базар в пределах взноса в уставный капитал. Проект газеты был сочинен в сжатые сроки. Оставалось найти в едином информационном поле пару-тройку буратин средней финансовой запущенности.

На участие в перспективном предприятии дали предварительное согласие страховая компания «Ойстрах» и табачный картель «Самосад».

– Самое трудное, – внушал Артамонов друзьям за день до собрания акционеров, – это соблюсти приличия. Ведь каждого, кто придет на первое собрание потенциальных пайщиков, надо заставить думать, что именно он тут «левый», а остальные – сто лет знакомые партнеры, заработавшие в одной упряжке горы твердых и мягких валют! – готовил Артамонов атмосферу завтрашней встречи. – Кофе, пепельницы и серьезные лица. Никакого пива и частиковых рыб! Кефир и еще раз кефир! И не забыть – белыми нитками по нашим лицам должна быть шита доминанта – газета. Ее следует выпячивать. А деньги под нее – это уж по необходимости, поскольку при учреждении общества с ограниченной ответственностью так или иначе приходится создавать уставный фонд. Не в деньгах дело, как говорится. Дело в деле, которое все сообща берутся прокрутить. Это должно сквозить в глазах. В наших глазах. В их глазах будет сквозить обратное. Они будут выспрашивать у нас всякую гадость типа: не прогорим ли мы, не сожрут ли нас конкуренты или еще хуже – не промотаем ли мы деньги помимо назначения?

…Слякотным осенним полднем «Ренталл» пригласил потенциальных участников в «Старый чикен». Компания «Ойстрах» прислала на собрание походкой от бедра даму с внешностью подиумной дивы по фамилии Дитяткина. Смотреть на нее можно было только предстательно. Смотреть просто так, за деньги – не поворачивался язык. Осмотрев гостью с ног до… Прорехов прикинул, что любой бюст при такой худобе будет казаться надуманным. Дива руководила агентурными сетями компании. Поговаривали, что она позировала самому Давликану. Он же ставил ей на якорь и походку.

Табачный картель «Самосад» направил в газетное пекло Маргариту Павловну – пергидрольную женщину, размеры и опыт которой позволяли при нужде контролировать не только курительный рынок области, но и весь общак Средне-Русской возвышенности.

Не смея сесть в присутствии Маргариты Павловны и поглядывая на топ-модель Дитяткину, Артамонов понес ахинею.

– Жил-был мальчик, – начал он подобострастно месить вводный абзац своего бизнес-плана, – и случился с ним один интересный страховой случай. Получив под столом пинок Прорехова, Артамонов благополучно вышел из пике и заговорил о высочайшей доходности газетного дела в случаях, когда от влажности и температуры не теряется качество печати. Макарон, как подсобник, не успевал подливать ему ряженку. Не обращая внимания на холод в глазах Маргариты Павловны и деланную улыбку модели Дитяткиной, докладчик в полном объеме ознакомил присутствующих с сочиненным накануне бизнес-планом. Как стогометатель, Артамонов накидал в скирду экономического обоснования столько разнотравья, что постичь всю эту галиматью без комментариев к Гражданскому кодексу было невозможно. Одна только пояснительная записка к проекту газеты «Лишенец» состояла из тридцати страниц. В ней учитывался даже самый неожиданный исход предстоящих выборов губернатора. Бизнес-план удался Артамонову более чем на славу, получился своего рода «Гамлет» с плавающим сроком окупаемости, как бы его газетный вариант. Не бизнес-план, а песня. Песня о Калашниковском электроламповом заводе, купленном на днях компанией «Оsram». На примере этой сделки Артамонов заговорил о пользе инвестиций, дающих накал бизнесу.

Как сочинитель, Артамонов получил известность еще в ДАСе. Там он параллельно Бродскому запустил в разные стороны по этажам дилогию – два диаметрально противоположных самиздатовских трактата. Первый стал результатом его многолетних занятий в кружке декоративных глистоводов и назывался «О спаривании глистов». Здесь Артамонов всячески подражал Набокову, который, как известно, измерял половые органы бабочек. Второй трактат назывался «О распаривании носков» – что-то из неудачных начал высшей семейной жизни. Артамонов выстрадал эту теорию о магическом пропадании из пары всегда почему-то одного носка и напускал на себя некую избранность в этом секторе. Он пытался опубликовать свою теорию в научных журналах, но, как и его первый трактат, теорию не признали научной. А потом она и вовсе стала банальной, когда в рекламном ролике стиральных машин прозвучала вопрос мужа: «А где мой второй носок?» – избранность Артамонова была развеяна, и все поняли, что носки пропадают и распариваются в каждой нормальной советской семье.

Оба произведения пронизывались единой темой: «Есть ли смерть на Марсе?» Несмотря на солнечную ясность текста, трактаты были сотворены в час переживаний бессонной ночью, когда Дебора с Улькой тайно покинули ДАС и уехали в Молдавию делать репортаж из 14-й армии.

В тех давних философских текстах Артамонова не было арифметических выкладок, и в финансовом смысле они выглядели неубедительно. А вот в более позднее и зрелое сочинение – бизнес-план – почему-то верилось. По замыслу Артамонова выходило, что, если сию же минуту акционеры сбросятся в уставный капитал по восемь-десять миллионов рублей, то буквально через пару-тройку месяцев-лет дивиденды можно будет грести совками-лопатами– бульдозерами. Кстати, лопаты, сразу после подписания протокола намерений, можно будет получить без всяких проволочек и доверенностей у коменданта гостиницы «Верхняя» с сомнительной фамилией Ренгач, который на почве постоянного контакта с «ренталловцами» сделался им сущим свояком.

С деньгами в уставный капитал, по убеждению Артамонова, следовало поторопиться, поскольку у «Ренталла» их нет. И именно поэтому в качестве взноса он намерен вложить в перспективное дело все свое имущество: компьютерный комплекс и всю мебель до последней швабры. Что же касается контрольного пакета акций, то, естественно, его следует оставить за оператором проекта. Потому что никто не сможет так ловко управлять совместными активами, как «Ренталл» – тонкий знаток газетного журнализма и рекламной накипи. А раз «Ренталл» не боится рискнуть всем своим имуществом, значит, затея с проектом действительно стоящая. Это обстоятельство демонстрирует серьезность намерений, гарантирует успех начинания и подтверждает правильность хода реформ в стране. Хотя «гайдаровских недель» и «черных вторников» будет еще ох сколько!

Вскоре по лицам приглашенных стало понятно, что они готовы подписать любые протоколы намерений, пойти на любые условия при составлении Устава, внести какие угодно взносы, лишь бы Артамонов сейчас же прекратил прессинг невыносимыми профессиональными домогательствами!

Гостям приходилось сидеть и осознавать, что они профаны в этом океане печатных красок и бумажных ролей, в этой многостраничности и многоцветности! Они не смели признаться друг другу, что затевается, по их мнению, обыкновенная дичь, но возражать не поворачивался язык. Подиумная дива Дитяткина согласилась сразу, по ее глазам было видно, что она готова без всяких страховых оговорок нарушить любую тайну страхования. Понятно, что со стороны компании «Ойстрах» доверять портфель инвестиций такой внешности было верхом взбалмошности. В городе ходили слухи, что финансовые гамбиты начальника агентурной сети Дитяткиной с трудом квалифицировались как классические.

Прорехов заслушивался песней Артамонова и, поглядывая на Дитяткину, потирал руки. «Девчонка что надо!» – проносилось у него в голове.

Маргарита Павловна, как картофельное поле, окучивалась сложнее. Она зыбко посматривала по сторонам и, судя по нарастающей зевоте, собиралась откланяться. Тогда Артамонов стал угрожать, что жаждущих войти в общество целая очередь, буквально десятки человек! И что все они мнутся под дверью «Старого чикена» и готовы молниеносно занять места волокитчиков! Свято место пусто не бывает!

Столь смелым маневром Артамонов попросту обрек Маргариту Павловну на участие в непредвиденных расходах. Как говорил классик, обрек ее мечам и пожарам. Но об этом позже. А пока что, на уровне флюидов, Маргарита Павловна чувствовала, как исторгаемое парами сидящего рядом Макарона понятие «краше бабы нет» обволакивает ее и скручивает в бараний рог.

– Неплохие парни, – сказала Маргарита Павловна диве на выходе.

– Да, и выражаются прилично, – согласилась Дитяткина.

Журналистика в регионе была монокультурой, без всякого севооборота. Как кукуруза при Хрущеве. Профессиональных журналистов имелось негусто. Система вытесняла толковых и выбрасывала за пределы ареала. Тем временем повсеместно укоренялась путаница – никто не отличал консультанта от корреспондента. Большая часть стилистов мнила себя журналистами, пользуясь абсолютным нигилизмом народных масс в этом вопросе.

– Нет, ребята, с кадрами для нового издания нам придется туго, – сделал вывод Артамонов. – Без Ульки, Деборы и Светы нам самим никакой газеты не потянуть. Этих Рюриковичей надо срочно призывать на издательское царствование!

– Они уже полгода на чемоданах, только свистни… – сообщил словно ему одному известное Прорехов. – Даже Света интересовалась, – сказал он больше для Макарона.

– Тогда ты звонишь девушкам, а мы с аксакалом – за цветами, распорядился Артамонов.

Цветочные ряды гудели, несмотря на разразившийся в стране кризис, словно на выставке флористов, куда были приглашены все цветоводы города как в горшочках, так и на срез. В ход шло все: и необъятные букеты роз в мучнистой росе для презентации структур новой экономики, и неживые пластмассово-бумажные икебаны к цинковым гробам или, как выражался Прорехов, к «циникам» – из селения Ош и других конфликтных точек.

– Возьмите у нас! – галдели торговки. – Неделю простоят!

– Нам неделю не надо, – остепенил их Макарон. – Нам, чтобы утром выбросить. Работы по самое некуда!

– Посмотрите, какие толстые стебли! – просили обратить внимание цветоводки.

– Не для еды берем, – сказал Макарон. – Но если сбросите цену на опт…

– А сколько возьмете? – сразу стали сговорчивее торгующие.

– Много, – пообещал Макарон. – Сами прикиньте – к нам приезжают навсегда три иконы нержавеющей сексуальности.

– О! Три иконы! Тогда сбросим, – засуетились цветочные горшки. – Мы замерзли тут стоять.

– Ну, раз замерзли, тогда еще на рубль снижайте! – потребовал Макарон.

– Больше не можем, – извинились девушки. – Хозяин не велит. Он из Баку.

– Какая вам разница – пять рублей или шесть? – трепал им нервы Макарон. – Пять – мы купили и пошли, шесть – вы продолжаете мерзнуть. Скажите хозяину, что приходил аксакал…

– Хорошо, мы согласны, – опустились на самый минимум девушки.

– Тогда по четыре, – назвал свое последнее условие Макарон.

– Это уж слишком!

– Без упаковки берем, поймите! – давил Макарон. – Без всей этой чисто внешней слюды! Вам суеты меньше.

– Честное слово, не можем, – признались торговки. – Хозяин не велит.

– Ну, как хотите, – сказал Макарон и развернулся уходить.

– Ладно, ладно! – сдались за прилавком. – Уговорили, берите!

– И плюс еще парочку фиолетовых гвоздик, – дожал продавщиц Макарон, для Светы, вдруг и вправду приедет… И баночку компосту…

– Бьюсь об заклад, – поспорил с Макароном Артамонов, еле удерживая охапку гвоздик. – Когда тебя исключали из КПСС, ты до последнего торговался по поводу формулировки. Придется тебе возглавить наш коммерческий отдел и работу с кадрами. Мы тебя, как Матросова, бросим на вражеский КЗОТ!

– Нам, татарам, все равно, – отчеканил Макарон каноном «Служу Советскому Союзу!», и затаренные друзья отправились в гостиницу.

Вызванные на помощь девушки приехали ночным экспрессом. Они дрожали, словно в поезде им выдали сырое белье, и моргали невыспавшимися глазами, потому что в течение всей поездки в волнении то и дело просыпались от тишины на остановках. Две такие потухшие пичуги-журчалки.

– Ну вот, теперь у нас кворум, – успокоился Артамонов, завидя приветственно вскинутые руки подруг.

– Как жизнь? – спросила Улька из темноты тамбура и ослепила встречающих фотовспышкой.

– Слоями, – признался Прорехов, дотошно рассматривая подруг методом блуждающей маски.

– Я представляю, какое здесь житье, если на въезде с нас не сняли никакого курортного сбора, – наигранно затосковала Улька. – Ну, и где вы тут поселились?

– Отель «Верхний», три звезды – Артур, Галка и аксакал, – воспел свое болото Прорехов и, как таксисту, назвал Макарону адрес: – Улица Советская, дом восемь. По Гринвичу.

– Согласно экономическому районированию, здесь что – Нечерноземье? продолжала определяться на местности Улька. – Или Черноземье?

– Нет, – просветил ее Прорехов, – географически это центральный экономический район.

– Жаль, – скуксилась она, будто местные подзолистые и песчаные почвы могли как-то повлиять на контрастность ее будущих снимков.

– А политически – здесь красный пояс, – доложил обстановку Артамонов. Самое пекло!

Гостиница встретила выводок агентов ползучей информационной диверсии потухшим рестораном и заколоченными крест-накрест дверьми парадного подъезда.

– Вход со двора, – пояснил Прорехов. – В швейцарской – ремонт. – И поднырнул под арку.

– Подселение, – бросил Артамонов вставшему навстречу дежурному администратору. – На излишки жилплощади. По согласованию сторон.

Если мухи, судя по густой засиженности стен, существовали в гостинице в латентной форме и никуда не устремлялись при виде людей, то тараканы при включении света принялись разбегаться.

– Далеко не ручные, – прокомментировал многоходовку насекомых Прорехов и предложил девушкам чувствовать себя как дома, несмотря на устроенный в честь их приезда показательный беспорядок.

– Мы позанимаемся вами хотя бы амбулаторно, хорошо? – повела носом Дебора. – Пока вы здесь совсем не запаршивели.

Полные энтузиазма подруги пригнали с собой ворох утвари и ящик с едой, доминирующее положение в котором занимал шмат сала. По ДАСовской теории универсального правопреемства шмат предназначался исключительно Макарону и был настолько огромным, что, выставленный на торги, он мог бы вызвать обвал продовольственного рынка в регионе.

– Будем каждое утро готовить глазунью на шкварках, – пообещали подруги.

– А это не вызовет у меня ложного бешенства? – спросил на всякий случай Макарон.

Как и планировалось, Улька поселилась с Прореховым, а Дебора – в номере у Артамонова. Макарон втайне надеялся, что за компанию на жительство явится и Света, он даже на всякий случай подснял двухместный номер, но, как выяснилось, в связи с рождением черноплодного мальчика у Светы нашлись дела поважнее. Единственное, что она прислала, – навороченную записку, из которой все должны были понять причину ее неприезда. «Потому что браки заключаются на небесах, – путалась она в своих письменных показаниях, – первый – на первом небе, а седьмой – на седьмом. Но, скорее всего, мне предстоит операция».

– Так ты с ней венчаться, что ли, собирался?! – расширили зрачки друзья. – Ну и поросенок! Да ты просто чемпион мира по дислокальным бракам!

– Не вижу никакой коллизионной привязки, – замялся Макарон. – Просто я подумал…

– Он обещал сделать ей тибетский массаж, – помог ему вымолвиться Прорехов.

– А что значит «тибетский массаж»? – спросила Улька.

– Тибетский массаж? Это массаж для тибе, – объяснил Прорехов.

– И вот что я вам в таком случае скажу… – напрягся и задержал выдох Макарон. – Давайте-ка все бегом учиться водить машину. Один я вас всех долго не наразвожусь. – И бросил на стол техпаспорт. – У меня уже иванчики в глазах от бессменного руления… – Вот так странно отреагировал Макарон на отсутствие Светы.

– Не иванчики у него, а блажь, – успокоил всех Артамонов. – Не обращайте внимания. Если ему к салу жменю нюхательной махорки – все как рукой снимет.

– А я, наверно, никогда не научусь ездить на автомобиле, – признался Прорехов. – Я излишне любопытен. Когда я еду, мне всегда нужно знать, какой породы сука идет по тротуару.

– А мой ездит по проезжей части, – сказал Макарон, сглаживая ситуацию и поглаживая Бека.

– Придется брать на работу водителя, – вздохнул Артамонов. – Это похоже на провокацию.

– Ты нас разоришь, – сказал Варшавский.

– Что-то я подустал, – снизил обороты Макарон.

– Ластик ты наш, – пожалела его Дебора и спросила: – А что за операция намечается у Светы? Пластическая, что ли?

– Бог ее знает, – сказал Макарон. – Она со мной в последнее время до конца такими деталями не делится.

– Слышь, ты, предвестник мерцаний, не наводи тоску! – притушил его Артамонов.

На личные дела отвели два часа, после чего инициативная группа уселась полукольцом вокруг отрубившегося Макарона и приступила к сотворению рабочего проекта «Лишенца».

– Внедряться на рынок надо через географию и религию, – доносились из-за двери в гостиничный коридор непонятные слова Деборы и смущали уборщицу. – Никакой политики. Исток России, святые места. Власти загадили верховья, дерьмо плывет вниз, заполняя страну. За основу возьмем экологию, а тут уж рядом и возврат церквей верующим. Главное для народа – жизнь и вера. В пилотный номер Улька отснимет пару забойных кассет.

В пылу толкования Дебора охватывала все внутренние воды страны. Она смотрелась совсем не поместной, хотя газета была всего лишь региональной. Подтянув запоротые колготки, Дебора молча набросала макет, на котором вертикальный разрез реки был выполнен в виде уставшего ленточного червя, разлегшегося подремать у подножия возвышенности. На схеме предлагалось указывать концентрацию вредных веществ в воде у населенных пунктов.

– А не станут ли жители покидать насиженные места после такого нашего экологического откровения? – засомневался Прорехов.

– Не станут, – успокоил его Артамонов. – Во-первых, бежать некуда, а во-вторых, мы же не ухудшим обстановку своими текстами.

– Малюют, как на тренировке, – просыпаясь, произнес Макарон и, повернувшись к людям, продолжил: – Какие-то схемы, планы, все по школе, все по науке. А я вот лежу и думаю, неужели мы все это проходили?

– Конечно, – весело подтвердила Дебора.

– Где же в таком случае был я? – вопросил аксакал.

– Можно только догадываться, – сказала Улька.

Из окна было видно, как в «Старый чикен» затаскивали очередную партию расчлененных птиц, а оттуда на тачке в сторону заброшенного высотного долгостроя вывозили груды костей. Наблюдая с балкона за этой жанровой сценкой, Макарон боролся с львиным зевом и, разводя челюсти до крайнего положения, едва не раздавил себе глаза. Управившись с зевотой, Макарон сказал:

– Я слышал, что главное в газете – строкомер.

– А я слышал, что главное в газете – ответсек, – сказал Прорехов, шарясь по Ульке.

– Всех вас ввели в заблуждение, – вызволила его из профессиональной пропасти Дебора. – Главное в газете – гвоздодер. Чтобы из жизни дергать гвозди для очередного номера.

Дождавшись учредительских денег, «Лишенец» увел от Фаддея весь технический состав и часть творческого. Набор, верстка и корректура во главе с Ясуровой покинули «Смену» не задумываясь, а пишущие с минуту поразмышляли. У технарей мотив был един: «Смена» – это тупик цивилизации. А вот творческие перебежчики причинами разнились. Одни, хлебнув «ренталловского» лиха, почувствовали себя людьми, с которых можно спросить, другие – просто из симпатии к «ренталловцам», третьи – потому что устали тонуть в трясине сменной безыдейности. Все они в один голос обзывали Фаддея фальшивогазетчиком.

Из перешедших в «Лишенец» резко выделялась Журавлева, которая, усевшись за пульт секретаря-референта, сразу замкнула на себя не только отделы, но и весь город. Никто так ловко не отбривал по телефону желающих узнать, где в данный момент находится Варшавский и когда будет на месте Макарон. Вокруг нее сам по себе образовался отдел кадров. Эпицентр фирмы сразу сместился к ее столу и стал сердцем второго этажа. Когда к Артамонову приезжали герои «76-Т3» Решетов и Мат, она кричала что есть мочи: «Накрывайте на столы! Срочно! Прототипы приехали!» И обслуживала гостей настолько приветливо, что Макарон предупредительно прикрепил над ее головой мемориальную доску с надписью: «Осторожно, мин-ньет!»

Последним в коллектив пришел Волович – подающий надежды посох с православным набалдашником в виде веснушчатой головы. Он отслоился от «Смены» вместе с модемом, умыкнутым у американского благотворительного фонда «Евразия».

– Прибыл в ваше распоряжение для продолжения рода! – отрапортовал он Прорехову.

Прорехов, всегда очень ревностно относившийся к фамилиям и кличкам, мучился три дня, а потом не выдержал – вызвал новичка среди ночи на такси и спросил:

– Но все же ответьте, товарищ Волович, – это отчество ваше или фамилия? А то наши девочки черт знает что подумали…

С Воловичем, как с молодым поручиком, почла за честь убежать прекрасная Бакарджиева. Все вздохнули, кто с облегчением, кто с завистью. Потому что Бакарджиева не умела выражать мысль короче, чем тысячей строк. Заполненные ее письменами «подвалы» не спасал даже восьмой кегль. Надежда была на то, что Макарон избавит ее от тяжелого наследия «Смены».

Несмотря на толику перебежчиков, новая редакция испытывала полный кадровый тромбоз. Недохват кадров ощущался по всей широте фронта. Поэтому недостающих по штату журналистов выращивали непосредственно на передовой – в холле гостиницы, куда Центром занятости направлялись падальцы и брошенки из числа гуманитариев с высшим образованием, которых круговерть перестройки выкинула за пределы соцкультбыта. С ними проводился шефский всеобуч знатоки делились репортажными и иными премудростями под лозунгом: чем отмывать старых, лучше наладить новых. Но большинство безработных уже не могли нарастить себя никаким плодом, и усилия, что называется, шли в ствол. Другие не выдерживали муштры и сбегали в конкурирующие компетенции, унося идеи.

За лекторий отвечал Прорехов и сам вел ряд предметов.

Засидевшись как-то раз с Нидвораем в импровизированном классе, прямо в коридоре, Прорехов перебрал и уснул в трико типа «тянучки». Проснулся он средь бела дня, когда слушатели уже собрались. Как ни в чем не бывало он прошел к доске и начал выводить алгоритм сбора «посадочного материала» в ходе войны компроматов. После десятого параграфа он наконец заметил, во что одет. В итоге его сменила Дебора, которой удалось сварганить некое подобие корреспондента даже из историка побед местной КПСС Комягина. В пробной заметке о «Старом чикене» он описал, как официантка с проворностью селезня принесла отбивную через час после заказа, как будто действительно отбивала ее у стада кур. Но хорошо, что через час, потому что через два в подвальчике началась разборка со стрельбой, и Комягину оставалось только описать свое бегство, чтобы материал получился первополосным.

Через шпицрутены Деборы прошло более ста человек. Директор гостиницы пригрозил «ренталловцам» выселением, если они не тормознут этот железный поток, а Центр занятости, наоборот, поощрил за перевыполнение плана по борьбе с безработицей.

В «Лишенце» был поставлен полный заслон непрофессионализму. От каждого требовалась въедливость – никаких пробежек по верхам. На двери Журавлевой Ренгач присандалил табличку на музыку Высоцкого: «Идет работа на волков, идет работа!»

Готовя пилотный номер, всей редакцией похудели в общей сложности на тонну. Ясурова клеила астролоны, въезжая по ходу во все типы пленок и крестов для разметки полос. Выяснилось, что под склейку необходим монтажный стол, а гостиничный паркет для этих целей не очень подходит. Допечатный процесс был изучен и внедрен быстро и с тщательностью Гутенберга.

Прорехов крутился вокруг Ясуровой на манер волчка. Улька поняла, что в ее отсутствие он вел себя не очень экономно.

Всем хотелось запустить змей нулевого номера до Нового года, и он был запущен. Шестнадцатиполосник формата «Пионерской правды» в две краски. Весь в марашках, но волнующий до дрожи первенец открывался материалом Ульки «Багрец и золото, одетые в леса». Рассекреченные документы фоторепортажа ведали, как в старину, будучи секретарем обкома, товарищ Платьев возводил вокруг церквей бутафорские леса, чтобы едущие на Московскую Олимпиаду иноверцы изумлялись широкомасштабности реставрации. Списанных на леса денег хватило бы на постройку новых храмов. Материал был ключевым в номере. Как Ульке удалось достать все исходные документы, никто не знал – своих профессиональных секретов она не выдавала даже коллегам.

В нагрузку к свободе совести под рубрикой «Осечка» зияло свежее постановление о выделении Фоминату средств для отстрела расплодившихся несметно волков. На отведенные под это рубли можно было перевоспитать всех хищников в цирке Дурова.

На второй полосе дремала анаконда реки, татуированная цифрами загрязнений в местах сброса сточных вод.

Артур с Галкой держались от «Лишенца» на расстоянии. Варшавский отвечал за компьютерный комплекс и в дела редакции не лез. Он все чаще говорил о собственном телевизионном канале.

– Мы подтянемся со своим оружием, – оправдывали они свою пассивность, И вплотную займемся дублированной рекламой.

Странно, но газетный проект им был по барабану, или, как говаривал Макарон, «до лампочки», которых перегорело с десяток, пока вымучивался пилотный номер. Надувая щеки, Артур параллельно мечтам о личном телевидении продолжал заниматься мелким издательским бизнесом – штамповал банкам отчеты, сертификаты, подряжался изготавливать брошюры и буклеты, перетащил под себя печать журнала «Чуанчарык».

Разбросанный по городу веерным способом «Лишенец» потряс публику. По горячим следам у председателя исполкома Платьева состоялось экстренное совещание с участием ответственных лиц из специальных подразделений бытия, а также пристяжных – Фомината, Додекаэдра, Шимингуэя, Фаддея, Мошнака, начальника телевидения Огурцовой-старшей и начальника радио Огурцова, директора типографии Альберта Федоровича Смирного.