Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 67 страниц)

– Дураки, что ли? – спросил Фаддей.

– Получается так, – сказал человек от подразделений. – А умных смелых не бывает.

…Макарон вернулся через несколько дней. Не со Светой, как планировал, а с черноплодным мальчиком. Почти с младенцем. Макарон и раньше не гнушался черного юмора и к тому же был знаменит тем, что вместо сказок читал случайным детям инструкции по дезактивации дезинтерийных очагов, от которых молодая поросль стихала в своих кроватках в три секунды, но то, что Макарон зайдет в этом так далеко, никто не ожидал. Все явились к нему и заняли – кто с авторучкой и блокнотом, а кто и с микрофоном – очередь за новостями. Макарон молча рассматривал своих друзей, не в состоянии приступить к пресс-конференции.

– Фестивальные дети, – наконец пояснил он. – После каждого молодежного форума в Москве остается до тысячи фестивальных побегов. В ДАСе эта цифра ежегодно зашкаливает.

– Ты что, решил стать ему посаженым отцом? – cпросил Прорехов, рассчитывая подурачиться.

– Поломались все паломники, – произнес в ответ Макарон, и на его лице дрогнул мускул.

– Что-что? – не поняли его.

– Она так и сказала – поломались все паломники, – попытался что-то объяснить Макарон, но у него плохо получалось.

– Ну и что? – теребили его друзья.

– Приехал я вероломно, – начал делиться пережитым аксакал. – И по обстановке понял, что к ней давно никто не ходит. Она отфиксировала мои ходы и, чтоб я не мучался, прямо так и сказала: поломались все паломники.

– Ну и забрал бы ее сюда, раз никто не ходит! – не понимала всей сложности момента Дебора.

– Интересная ты какая-то, – все не мог перейти к главному Макарон. Как бы я ее забрал, если она не баба теперь, а мужик?!

– Как это понять, «мужик»? – всполошился Прорехов. – Интересно девки пляшут!

– Да вот так! – присел на корточки Макарон. – Операцию сделала!

– Ты что?! – изумились слушатели.

– Я сначала не поверил, показывай, говорю, пах! – раскрывал поэтапность своей трагедии аксакал. – Она и распахнула фалды – меня чуть не стошнило. Ну, я этого кудрявого в охапку – и сюда!

– А его-то зачем? – спросила Дебора.

– Как зачем? Я лишил ее материнства! – сказал Макарон. – Какая из нее, на хрен, мать?! Вы бы посмотрели – это теперь такое создание, что и во сне не привидится!

– Отец-одиночка, связанный интернациональными узами, – неплохо звучит! А? Макарон? – восхитился Прорехов. – Пиарщики до такого и за деньги в жисть не додумаются. Образ отца региона.

– Да больше, больше, – поощрил Артамонов. – Нам все годится! Образ содружества ущемленных. Должно сработать. Ну, а кем он тебе приходится, этот мальчик?

– Брючатым племянником! – выпалил Макарон.

– Тогда уж и познакомь, раз привез, – сказала Улька, присаживаясь к малышу. – Как его зовут?

– Дастин, – сказал аксакал. – Я сам его так назвал.

– Как-как? – оживился Прорехов. – Дастин?

– Ну а что тут такого? – не понимал заминки аксакал.

– Ничего, – сказал Прорехов. – Просто наш словарь пополняется еще одним понятием: ДАСтин – рожденный в ДАСе.

После горячечных высказываний Макарон взял на руки негритенка, поманил Бека и отправился к тете Пане договариваться насчет присмотра за приемышем. Его кинулись провожать до дома всей ватагой. В компании были всегда рады пополнению в лице.

Вскоре «Лишенец» получил исковое заявление. Прокуратура выступила истцом в защиту общественных интересов творческих союзов. Шарлотту Марковну наказали за якобы самоуправство, и, чтобы обосновать дело, прокуратура истребовала десятки писем от известных танцоров, которым в связи с продажей «унитаза» стало теперь негде выступать проездом на северо-запад. Не в Путевом же дворце Екатерины Великой, в конце концов! И прокуратура как бы учла просьбу звезд. Пострадавшим выставили Фонд имущества города, а соответчиками – «Лишенец» во главе с Макароном и творческие союзы во главе с Шарлоттой Марковной за то, что те якобы заключили ничтожную сделку. Так оно и бывает, начинается все в постели, а заканчивается в прокуратуре.

– Неплохое продолжение, – оценил все это паникадило Артамонов, дочитывая исковое заявление. – Что будем делать, господа?

– Я бы не стал тягаться с прокуратурой, – сник Прорехов. – Надо слить им все, чтоб не рыпались, и пусть они Мошнаку сами кредит возвращают!

– А зачем с ней тягаться, – воодушевился Нидворай. – Пусть она тягается с законами. Мы – добросовестные покупатели, а чье было имущество – пусть разбираются меж собой. Мы заплатили за «унитаз» сполна – до свиданья!

– Вот это разговор, – поощрил Николая Ивановича Макарон. – Вот это позиция! Краше иной позы!

– Мне кажется, рано поднимать шум, – успокоил всех Нидворай. – Ничего особенного не произошло. Подумаешь, подали в суд! Его еще выиграть надо.

– И верно, – согласился Макарон. – «Лишенец» не закрыли, а это самое главное. Все остальное – больные придатки ручной гориллы. Не бывает обезьяна без серьезного изъяна!

– Предлагаю на суды не ходить, – посоветовал Нидворай. – Даже никого с доверенностью посылать не надо. Чтобы не позориться. Надо пустить дело на самотек – куда вынесет кривая.

– Я не понимаю одного, неужели произвол существует? – наивно вопросила Дебора. – Ведь мы оплатили все, как положено.

– Именно только он и существует, – объяснил Макарон, – а законность это такая игра. Правила узнаешь по ходу.

Первая инстанция прокуратуре в иске отказала. Сделку по продаже «унитаза» признали действительной.

– Я же вам говорил – суд надо еще выиграть! – ходил петухом Нидворай.

Прокуратура подала на апелляцию. И снова получила отказ, но продолжала трамбовать. Дело № 1880, как литерный поезд, спешно прошло все инстанции и поднялось до пленума Высшего арбитражного суда, который тоже в иске отказал. Торжеству «лишенцев» не было предела!

Но прокурор Паршевский не унимался. По его просьбе Генеральная прокуратура опротестовала решение пленума Высшего арбитражного суда, и дело вернули на повторное рассмотрение.

Дом на Озерной, как дом Павлова в Сталинграде, ежемесячно переходил из рук в руки.

Для повторного рассмотрения в первой инстанции в набирающем силу арбитражном ведомстве не хватило судей, поскольку привлекать одних и тех же работников Фемиды не полагалось, ведь новых обстоятельств по делу за время его хождения по инстанциям не возникло. В запасе оставались только трое не аттестованных судей – Нофал, Хвирь и Отрыгин. Тот самый.

Запасной тройке, как по закону военного времени, быстро вручили аттестаты. Отрыгина назначили старшим по существу вопроса. Вектор состояния судебного разбирательства сразу развернуло на сто восемьдесят. Теперь стало понятно, что в процесс будут вовлечены личные соображения о прошлом.

– Дело принимает серьезный оборот, Николай Иванович, – сказал Артамонов Нидвораю. – Идите на заседание и вникайте. Теперь нам просто так не отвертеться.

Жизнь опять свела здорового с виду Отрыгина и нездорового с виду Нидворая.

– До сделки «унитаз» был не объектом, а грудой стройматериалов, увещевал суд Николай Иванович, покашливая в кулак. – Поэтому вернуть стороны в исходное положение не представляется возможным. Статус объекта строительные затраты обрели после сдачи здания Государственной комиссии. Сдавался объект Ренгачом, а это кое-что да значит.

Аргументы, которые приводил Нидворай, вызывали у Отрыгина легкую усмешку.

– Продавец ущемил права владельца, – одним махом поверг Нидворая Отрыгин. – Он не согласовал продажу с титульным владельцем объекта – с Фондом имущества города.

Отрыгин так измудрился, что неожиданно для себя принял решение о частичном возврате сторон в исходное положение. Согласно этому решению законному владельцу возвращались только отделанные этажи «унитаза» – галерея «Белый свет», кафе «Папарацци» и сам офис редакции «Лишенца». А остальными площадями, уважаемые ответчики, владейте. Обживайте их, чистите, приводите в порядок – забирание состоится позже. Такой прыти от Отрыгина не ожидали даже коллеги. Бывало, он брал за работу коробку конфет, но чтоб вот так замахнуться на квартиру без очереди…

Дело № 1880 было опубликовано в специальном журнале как абсолютный образец социального заказа.

Через месяц Отрыгин переехал в новую квартиру, а ответчики получили право обжаловать его решение в апелляционной инстанции.

– Говорил же нам Варшавский, давайте возьмем в услужение Отрыгина, метался по кабинету Артамонов. – И он был прав! Отрыгин был гораздо перспективней даже на вид. А мы с тобой, пятачок, заладили: Нидворая, Нидворая! Он согласен за меньший оклад!! Он потому и был согласен, что квалификация низкая! И связей нет!

– Да при чем здесь Нидворай! – оправдывал провал Макарон. – Когда наезжает государство, никакие правозащитники не помогут!

– Сами себе подложили свинью! – не унимался Артамонов.

– Коллизия законов, – сказал Нидворай и решил сделать самосвал, для чего сел за стол и тут же написал заявление на увольнение по собственному желанию, после чего составил обходной лист-бегунок и приступил к сбору подписей.

– Да будет вам, Николай Иванович, – успокоил его Макарон и порвал бумагу. – Полноте.

Виндикацию «унитаза» прокуратура провела успешно. Сто лет стоял он, никому не был нужен. А когда отделали – сразу понадобился. Таким образом, залог из-под кредита вышибли вчистую. Но сам кредит при этом никто не собирался списывать.

Ничего не оставалось, как ждать выселения, что на фоне предвыборного коловращения было очень некстати. Регион просто кипел.

Чтобы замутить воду, избирательная комиссия под руководством Титова сделала хет-трик – совместила выборы губернатора с выборами глав муниципальных образований и в Государственную Думу. Поэтому в этой куче-мале баллотировались все, кому не лень, и куда попало.

«Лишенцы» оказывали желающим полный цикл услуг – от написания листовок до разноски их по адресам и публичной читки вслух в местах массового оскопления людей. Клиенты завлекались заголовком «Депутат под ключ», который оглавлял следующее содержание: «Делаем глав муниципальных образований, губернаторов и депутатов дум всех уровней из материала заказчика». Кандидаты валили косяком, словно неподалеку открыли депутатское месторождение. На всех обратившихся заводилось досье с фотороботами.

– Это не выборы, а какой-то плебесцит в потолок! – возмущался Макарон.

Для обработки электората работники «Лишенца» устроили совмещенный санузел – завязали кафе «Папарацци» и галерею «Белый свет» в единый комплекс. В галерее велась первичная обработка клиентов, а в кафе производилась доводка и закаливание. Один процент интеллигенции выходил оттуда цельнотянутым и горячекатаным.

– С помощью инструмента выставок мы подтянем под себя всю культурную элиту региона, – потирал руки Прорехов. – А элита хороша тем, что вокруг нее кучкуются слесари. За каждым интеллигентом идет сотня уличных зевак!

Внушения по политическому розливу инициировал Давликан. Он начинал с того, что «Белый свет» – первая частная галерея в городе, и если у избирателей есть возможность оказать содействие ее развитию, то милости просим в кафе… А там уже Ренгач… На столах простая русская еда – соленый огурец, вареная картошка, водка. В разгаре очередная «политическая среда». За столами – блок левых. В следующую среду за теми же столами – блок правых, а еще через неделю – центристы. Приходилось лавировать. Чтобы вытащить из народа голос, надо иметь с ним единое членство. Ренгач не выдерживал ежедневных метаний от радикалов к либералам, быстро накидывал себе полон рот рюмок и начинал буянить:

– А вот возьму и пойду по одному округу с Додекаэдром!

Делая зачистку, в разговор вступал Макарон. Свои выступления он начинал одним и тем же вопросом:

– Вам правду резать маткой или кусочками?

И не тратясь попусту, рассказывал всем по очереди одну и ту же поучительную историю:

– Давно это было. Решило как-то мое военное начальство забаллотировать меня в одно местное болото. Расклеили плакаты, то да се, одним словом, все, как у взрослых. Один бомж даже посочувствовал мне. «За вас голосовал», бросил он мне мимоходом. И то приятно. Шли годы, смеркалось, и я стал замечать, что бомж мой знакомый заявляется ко мне каждое утро и – по имени-отчеству меня, по имени-отчеству. Откуда он меня так близко знает? мучался я. Ну ладно, прошли выборы Президента СССР, бомж встречает меня и опять – за вас голосовал, благодарствуйте, как будто я баллотировался на пост главы государства. И опять – по имени-отчеству, пытаясь всячески завязать светскую беседу. Общесоюзный референдум по Конституции прошел – он опять ко мне с почтением: за вас голосовал! Как будто я проект Конституции написал. Я чуть резьбу не сорвал на себе! Оказалось, все очень просто – мой плакат был присобачен на недосягаемой высоте аккурат над окошком пункта приема стеклотары. И ни ветры его не сдули, ни конкуренты не сорвали. Каждый свой день бомж начинал одинаково – выудит бутылки из контейнера – и сдавать. А над окошком – мой портрет со всеми реквизитами. Он на меня перекрестится и к пивному ларьку, а тут – я навстречу, живой уже. И все пять лет ему ничего не оставалось, как уважительно произносить: за вас голосовал! И по имени-отчеству, по имени-отчеству…

Подытоживая «политические среды», Макарон говорил:

– За голосами надо идти не в избирательные курии, а в сердце выборщика! – советовал он другим. – Чтобы навсегда имя-отчество запомнилось! Временщики нынче не пройдут! Ситуация в стране не та! На халяву не проскочит никто! Ты избирателя сначала накорми да напои, а уж потом требуй с него свободного выбора!

В заключение Макарон бросал поверх столов свой любимый и исчерпывающий лозунг:

– Задача власти – не мешать жить народу!

Чтобы придать политическим тусовкам социальную значимость и взывать к мировой общественности в случае выселения из «унитаза», Давликан был вынужден созвать международный симпозиум художников по созданию проекта Улицы породненных городов.

– Пусть мастера из побратимов наделают нам бесплатно множество вариантов, – грамотно рассуждал директор картины Давликан. Общение с «лишенцами» повлияло на него благоприятно, и он научился делать большие дела без особенных затрат. – Мы выберем лучший проект и под него соберем деньги с инвесторов. А если судебные исполнители активизируются по выселению нас отсюда, то в обнимку с художественными гостями мы дольше продержимся. Не станут же они выгонять на улицу приличных западных людей.

– Очень перспективная мысль, – наделил его даром провидца Макарон.

Давликан рьяно взялась за симпозиум. Наехала тьма участников. Под горячую руку Давликана попались немцы, французы и даже венгр Ласло Сабо из Капошвара. На вступительном банкете им подали вересковую настойку и нарезанную толсто докторскую колбасу с черным хлебом. Ласло Сабо никак не мог въехать в происходящее. Кроме дынной паленки, он в своей творческой жизни не умел пить ничего.

– Попробуй водки, – предложил ему Давликан и поднес граненый стакан.

Ласло попробовал вересковую и закусил колбасой. Понравилось.

А когда несколько позже Ласло Сабо попался на глаза Давликана снова, он уже сам аккуратно подходил к столу, наливал полный с верхом, методично выпивал и занюхивал корочкой. К вечеру его лицо уже не угадывалось на фоне зеленой куртки, а утром надо было приступать к работе.

Ласло спозаранку приволокся в галерею чуть живой и сел на пуфик.

– Не могу работать! – сдался он на поруки организаторам.

– Не переживай, мы твою голову мигом выправим, – приветствовал его Давликан, – айда к нам! – и подтянул к ящику пива. До обеда Ласло был твердо выставлен на обе ноги, а во все последующие дни он самостоятельно покупал вересковую, чтобы с утра обрести два добрых «Жигулевских».

Работа, которую он представил на суд жюри, потрясла умы специалистов. Выполненный из бристольского паспарту макет мясной лавки в виде заштопанного шатра стал апофеозом симпозиума. За внешностью Ласло Сабо, близкой уже теперь к перченым шпикачкам, угадывалась судьба человека, у которого от долгого общения с Давликаном произошел душевный надлом.

Дом на Озерной превратился в большое торжище. Таксисты заруливали туда с закрытыми глазами. Земельный комитет обнаружил расхождение по границам участка и принялся виртуально перемещать бетонный забор. Затеянная волочная помера вызывала бурю восторга, она зацепила Станцию по защите растений по соседству, и в нее, лишенную ворот, никто уже больше не смог въехать.

Наряду с земельным переделом возникли и другие неурядицы.

– А сейчас хор судебных исполнителей исполнит шлягер «Где деньги, где?», – объявлял Артамонов очередную группу экскурсантов.

Судебные исполнители смешивались с потоками, возникающими в связи сначала с пребыванием, а теперь с отсутствием в городе гражданина Артура. Один поток представлял покупателей, выдавших Варшавскому задатки на покупку компьютерной техники, но никакой техники не получивших. Другой поток состоял из кредиторов фирм, которым Варшавский продал юридические адреса. А когда разного рода жаждущих собиралось больше нормы, Макарон, чтобы проредить ряды, демонстративно кричал в телефонную трубку:

– Алло! Это Грозный?! Мне кого-нибудь из оппозиции! Руслан, привет! Почему не можем приехать?! Да потому, что все мы работаем в одной большой прокуратуре!

Услышав столь встревоженный текст, растерянные ходоки сматывались от греха подальше, чтобы прийти завтра, когда, может быть, здесь на этажах будет поспокойнее.

У подножия информационного анклава не прекращались пикеты.

На плакатах народным почерком было выведено требование: «Верните музыку музыкантам!» Возглавляла пикетчиков все та же кондукторша Енька Страханкина. Она теперь уже профессионально расставляла по местам небольшие группы бунтарей, но расставляла так умело, что казалось, будто собралось не сто человек, а все сто тысяч.

– Похоже, ей платят, – сказал Макарон, выглядывая из окна.

– Надо переманить ее на свою сторону, – предложил Артамонов. – Другого выхода нет. По сути, она нашей крови.

– Ты придумал переманить, а идти переманивать опять мне, – понял намек Макарон.

– А кому нынче легко? – сказал Артамонов.

– Ну, просто плановые санитарно-эпидемиологические мероприятия! обзывала толчею Улька. – Нас остается посыпать хлоркой!

– А мне приснился сон, – делилась свом внутренним Дебора. – Будто я проснулась, а вокруг – одни гиены. Сосед-гиена копается в мусоропроводе, гиенята идут в школу, по телевизору три гиены ведут передачу, и, куда ни гляну, всюду они. Села в такси – за рулем гиена, которая даже и не заметила, что я – нормальная. И вдруг меня одолел страх, что еще миг – и меня обнаружат, увидят, что я – засланный казачок. У меня мурашки по коже побежали. А гиен вокруг все больше. Изредка мелькнет в подворотне человек-другой, и все! Меня взяла оторопь, я проснулась от дикого сердцебиения.

– Гиены – это к дождю, – сказал Макарон.

«Губернская правда» и «Смена» злостно нахваливали Платьева. То он задвижку газовую открыл до упора в перепалке с «Межрегионом», и население вдохнуло природный газ во все легкие, то он сеялку из-под снега вытащил на в Андренаполисе, а потом вдруг неожиданно для населения выбросился в канализационный люк на площади Славы в знак протеста против действий водоканала. Вот такой положительный товарищ, наш уважаемый председатель исполкома Платьев, кандидат в губернаторы!

Газеты мироволили своему ставленнику и попутно долбили «Лишенец». Против него выпустили даже специальную энциклику в виде складывающейся гармошкой листовки – идея точно была придумана Асбестом Валерьяновичем все, что касалось гармошек, это было по его части. Смесь негра с козой регулярно «находила» у входа в «унитаз» дискредитирующие «ренталловцев» документы, в которых имелись прямые доказательства того, что задержки пособий малоимущим матерям – дело рук Макарона. Но заметки на эту тему, скверно изложенные силами Фаддея, Кинолога и Потака, были трудны для непосвященных, как история болезни околоточного, умершего от подагры в середине прошлого века.

По «ящику» ежедневно, как роман с продолжением, разыгрывалась предвыборная карта строительства высокоскоростной магистрали. Прямую линию с Фоминатом, как с доверенным лицом кандидата Платьева, вела Огурцова-старшая. Легко, как кондуктор, отвечала она на близлежащие к трассе вопросы. Фоминат стоял на том, что магистраль должна пройти через национальный парк, в этом случае поезда будут приходить на десять минут раньше. Как только в эфире появлялись все эти говорящие головы, на экране лопались сосуды, образуя гематомы. Приходилось тянуться к регуляторам и убавлять красноту.

И тут один звонок старческим голосом возьми да спроси Огурцову в прямом эфире:

– А какое, вам, милая, дело до скоростной магистрали? – прошамкал пожилой человек, похоже пенсионер градообразующего предприятия. – В ней же надо понимать. Вы что, работаете там?

– Да нет, я ведущая, – сказала Огурцова-старшая.

– А почему у вас не спец в консультантах сидит, а любитель? – не унимался назойливый телезритель, – Он что, сведущ в высоких скоростях?

– Он просто за магистраль, – ответствовала Огурцова.

– А кто он такой и почему его мнение должно быть интересно? – продолжал давить зритель во все наушники.

– А вы что – против магистрали? – спросила телезрителя Огурцова-старшая и растерялась.

– Я не то чтобы против, просто не пойму, при чем здесь товарищ Фоминат!? Он что, видел подобные магистрали? Или обобщил опыт их строительства в Европе? Вряд ли. Но он сидит и рассуждаете с таким умным лицом, будто Помпиду! А теперь, внимание, вопрос… – бросил в трубку Артамонов – и затих.

Огурцова долго напрягалась в ожидании вопроса, который Артамонов и не собирался задавать. Она разволновалась от тишины, возникшей и в эфире, и в студии, и стала извиняться перед телезрителями за заминку, смутилась и… неосторожным движением руки открыла ухо. Оператор привычно взял его крупным планом. Население прыснуло.

– Ну вот, а ты говоришь, не сработает, – сказал Артамонов.

Вскоре должников по кредиту вызвал к себе в банк Капитон Иванович.

– Верните кредит, парни, – плотно произнес он, – а то я не разовьюсь!

– Как мы вернем? У нас отняли здание, – сказал Артамонов. – Вы же знаете!

– Как хотите. Это ваши проблемы, – отвел лицо в сторону Капитон Иванович. – И давайте без заморочек. Мое дело предупредить. Мои акционеры просто икру мечут по этому поводу.

После безрезультатной встречи какие-то люди битой от бейсбола измочалили крышу микроавтобуса, который был припаркован у дома Макарона. Ночевавший в машине Бек от страха обгадил весь салон.

– Это серьезное предупреждение, – сказал Макарон, поднимая биту, брошенную налетчиками. – Дело разворачивается не на шутку. Деньги придется отдавать. Причем очень срочно.

– Где их взять так быстро? – спросил Прорехов. – Вот в чем вопрос.

– Я думаю, что как раз деньги им не очень-то и нужны, – сказал Артамонов. – Главное для них – лишить нас имущества, чтобы мы не могли действовать.

На следующий день из отдела по борьбе с организованной преступностью позвонил некий доброжелатель и, назвавшись реальным именем, сообщил:

– Мы вас хорошо знаем, друзья, и поэтому хотели бы сообщить о подслушанном нами разговоре. Мы не в курсе, в чем там у вас проблема, но вами занялась какая-то заезжая бригада при конкретной поддержке местных братков.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Макарон. – Но все это очень странно. Раз вы знаете, что произойдет, почему ничего не предпринимаете?

Человек на том конце замолчал. Он не ожидал такого вопроса. В его задачу входило забросить информацию. Он добавил, что некая юридическая контора, обслуживающая долги по кредитам, будет работать над темой, опираясь на смотрящих за территорией.

В этот вечер дежурным по номеру должен был быть Макарон. Но в его присутствии всегда зависали компьютеры и все полосы приходилось переверстывать. Энергетика Макарона была настолько сильной, что в любом поле, куда бы он ни попадал, сразу возникали помехи. Именно перед ним захлопывались турникеты в метро и регистраторы билетов в аэропорту. Поэтому он всегда просил Ясурову подменять его в дежурствах – этих бдениях по выпуску.

Поздно вечером к Ясуровой в компьютерную комнату ворвались двое и запоздало спросили:

– А где Варшавский?

– В Америке, говорят, – сказала Ясурова без всякой задней мысли.

– В Америке? – удивились прихожане. – Тогда где Артамонов? Или Прорехов? Или Макарон? Где они?

– Макарон потащил всех в филармонию. Что ему передать? – спросила Ясурова.

– Ничего, – сказали хлопцы. – Скажите, что приходила служба безопасности банка «СКиТ».

Лишенцы в это время аплодировали «Хануме», которая шла в драматическом театре. После трех вызовов на бис Прорехов проснулся, привстал и как дурак захлопал еще.

– Очень низкий акустический импеданс, – сказал он.

Труппа, и без того выходившая с неохотой, собралась уже было по домам, но в пику выходке Прорехова решила сыграть по новой все второе отделение.

– Ну вот, дохлопались на свою голову, – сказал Макарон, чувствуя что финальный буфет уплывает, как минимум, еще на полчаса.

Прорехов с Улькой, подойдя после представления к дому, где они сожительствовали гражданским браком – Улька стирала, гладила, варила, а Прорехов сосредоточенно корчил из себя мужа – так вот, подойдя к дому, молодые обнаружили у своего подъезда чужую машину.

– Странно, – сказала Улька. – Я вижу ее не в первый раз. Подъедет, постоит и снова уезжает. Из нее никто никогда не выходит.

– Пасут кого-то, – сказал Прорехов.

– Стекла затемненные, – присмотрелась к темноте Улька, – и сколько там человек, непонятно. Вот видишь, опять – нас засекли и отваливают.

– Придурки какие-нибудь, – промямлил Прорехов, все еще находясь под впечатлением буфета.

Не успели они с Улькой войти в квартиру, как следом ворвались двое.

– Как будем отдавать долги? – спросили они, удерживая дверь от захлопывания.

– Из-под нас вышибли залог, – произнес Прорехов заученную фразу. – И вообще, дома я рабочими делами не занимаюсь. А по финансам у нас Артамонов. Подтягивайтесь завтра в присутствие, там и разберемся.

– В офис к вам мы заходили, вы от нас бегаете, – сказал старший наряда. – Когда будут бабки?

– У нас их нет, вы же знаете, – сказал Прорехов. – По крайней мере, сразу всех.

– Тогда будете отдавать равными лобными долями в течение года! сделала конкретное заявление урла.

– Минуточку, – сказал Прорехов и нагнулся развязать шнурки. – Я же отдал Мошнаку его дурацкое вино! Что ему еще надо?

Удар битой по голове отвлек Прорехова от дальнейших ухаживаний за обувью. Кровь не брызнула сразу по стенам, но лужа на полу образовалась порядочная. Прорехов упал, обхватив голову руками. Улька заорала на весь подъезд. Бойцы не обратили на вопли никакого внимания. По тому, как они бросили в угол комнаты бейсбольную биту, было понятно, что они не боятся последствий и действуют в рамках абсолютной безнаказанности. Они не попытались даже орудие преступления с собой унести, так сказать, вещественное доказательство.

– Даем три дня, – бросили они на прощанье. – Если не вернете банку деньги, прибьем ваши черепа к дверям «унитаза»! Но уже после того, как передадите банку все свое новое печатное оборудование!

Улька бросилась к телефону вызывать «скорую» и своих.

– Макарон, Артамонов, скорее сюда! – трезвонила она. – Прорехова убили!

– Как «убили»? – не соглашались с новостью друзья.

– Сильное сотрясение! – поправлялась Улька. – Наверное. На полу он лежит, короче!

Следом за скорой явился участковый, сославшись на то, что сводка поступила в дежурную часть УВД и в его обязанности входит явиться на место происшествия.

– Но мы никуда не заявляли! – сказала Улька.

– Вот и я о том же, – сказал участковый. Он как раз и пришел посоветовать Прорехову с Улькой не подавать заявления в милицию.

– Это будет означать, что вы не признаете долга, – растолковал он смысл сказанного. – И тогда никто не может ручаться за последствия. Вас поставят на счетчик и будут доставать всю жизнь. Лучше отработать в нормальном капитуляционном режиме.

Примчались Артамонов с Деборой и ребенком, в ожидания въезда в свой новый дом они снимали квартиру неподалеку от Прорехова с Улькой, потом принесся Макарон с собакой – ему от своего желтого терема было дальше.

Бек бросился к луже и принялся жадно лизать облитый кровью линолеум. Даже аксакал не смог оторвать его от этого занятия. Осклабившись, Бек подошел к бите и долго ее нюхал, запоминая понятный только ему узор папиллярных линий, оставленный пальцами налетчиков.

Участковый ушел.

– Что будем делать? – Макарон сделал попытку устроить некое подобие мозгового штурма и забрал для коллекции вторую биту.

– Завтра с утра надо идти к Мошнаку, – сказал Артамонов. Разговаривать нужно только с ним.

– Нет никакого смысла, – воспротивился Макарон. – Этих ублюдков он наверняка направил сюда сам. Они работают в одной упряжке. Такие парни за мертвые дела не берутся, потому что просчитывают все до мелочей. Там, где ничего не взять, они не появляются. Понятно, что наши печатные станки подвисают. А с ними и все остальное.

– Может, об этом срочно сообщить через спецвыпуск? – предложила Дебора. – Пусть обо всем этом узнает население.

– Само собой, заявить публично надо как можно быстрее, – согласился Макарон. – На миру и смерть красна. Но все это дранка, а не решение проблемы. Население за нас деньги не отдаст. А если мы не рассчитаемся с банком, дальше будет только хуже. То ли дело в старину было – платишь виру и мочишь кого хочешь. А если кого покалечить надо – отваливаешь полувирье, и все дела.

– Ты предлагаешь ввязаться в бойню по закону Талиона? – спросил Артамонов. – Око за око, глаз за глаз?

– Нет, – сказал Макарон.

– Правильно, – обрадовался Артамонов единству мысли. – А то в таком случае с нами разберутся еще быстрее.

– Я к тому, – сказал Макарон, – что, может, на самом деле нам пора обратиться к вашему куратору? Пока не поздно.

В воздухе повисло молчание. Прорехов нашел в себе силы заговорщицки переглянуться с Артамоновым. Всем стало понятно, что в компании существует какая-то недосказанность.

– Видишь ли, аксакал, – вкрадчиво произнес Артамонов. – Нас сюда никто не посылал.

Тишина, которая только что еще присматривала себе место, повисла в прихожей окончательно. Было лишь слышно, как облизывался Бек.

– Все это придумал Артамонов, – сказал приходящий в себя Прорехов. Шутка такая, прикол. Не было никакого Леха Валенсы, не было Гоголя, не было алмазного прибора в случае с Артуром. И не было никакого Завидово. Все придумано, извините.

– В таком случае, неплохо придумано, – спокойно воспринял новость Макарон. Но из всех туманностей его заинтересовала самая ничтожная. – А где ж вы тогда были, если не в Завидово?