Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 67 страниц)

Администраторы этажей пытались разогнать понесшееся вразнос выпускное студенчество.

– Я знаю, ваша фамилия Полынин! – кричала иная «сиделка» на вьетнамского человека. – Это вы жарили селедку на утюге! Вы испортили казенное имущество! Расходитесь сейчас же! А то сообщу куда следует!

После словесного выкидыша дежурная иссякала, усаживалась в сторонке и заслушивалась игрой на дудках. А музыка и впрямь завораживала.

– Ну что, заскочим к аксакалу? – наметил очередную площадку Прорехов. Пока он сам нас не нашел.

– От судьбы не уйдешь, – согласился Артамонов.

– Только, чур, сегодня без шахмат, – выкатила условия Улька. – Иначе я с вами от скуки сдохну!

Нужда заставляет нас остановиться на аксакале курса подробнее. Так уж получилось, что он перевернул весь ход событий в повести.

Знакомство с аксакалом произошло следующим образом. В начале зимней сессии на третьем курсе Прорехов бросил клич:

– Эй, граждане, кто со мной курить?

На зов откликнулся один аксакал, надеясь на дурочку пососать не своих сигарет. Каково же было его возмущение, когда выяснилось, что клич Прореховым как раз потому и был брошен, чтобы самому разжиться куревом.

Помявшись в туалете несолоно куривши, граждане были вынуждены представить себя друг другу.

– Прорехов, – протянул руку Прорехов.

– Проректор? – переспросил Макарон.

– Ты что, глухой? – решил на всякий случай уточнить Прорехов, продолжая держать руку вытянутой.

– Да нет, просто в песках пересидел, – пояснил Макарон и запрыгал на одной ноге, вытряхивая из уха вековую пыль. – Мустафа рахман рахим.

– Что-что? – напрягся Прорехов.

– Маленький Мустафин большому на ухо наступил, – продолжил скороговоркой Макарон и на мусульманский манер пригладил виртуальную бороду сложенными ладонями.

– А-а, – оставалось сказать Прорехову и по новой протянуть руку.

– А меня Макарон, – пожал ее с хрустом аксакал.

– Нет, я серьезно, – сказал Прорехов.

– Что «серьезно»?

– Прямо так и зовут? – не понял юмора Прорехов.

– Нет, – признался немолодой товарищ. – Зовут по-другому. А кличка Макарон.

– А фамилия в таком случае какая же? – не унимался Прорехов.

– Фамилия? – призадумался человек. – Фамилия Макаров.

– Надо же, – успокоился Прорехов. – Как все просто!

Макарон был еле живой легендой. Из ДАСа на ФАК он, как бродильная флора, ходил пешком в любое время года и в любую погоду – в плащ-палатке и огромных кирзовых ботильонах. Это у него считалось официальной одеждой, в быту он был проще и не пренебрегал футболками из искусственного меха. Любил с кем-нибудь в обнимку попрыгать на общежитском батуте, если случалось застать открытым спортзал, или просто на кровати в комнате. А иногда, для разнообразия, при наличии спарринг-парнера, мог выдержать пару-тройку сетов в лаун-теннис.

Он поступил на факультет, пройдя кадровую офицерскую службу в известных своей целомудренностью ветеринарно-медицинских войсках, где ценурозную овцу, прежде чем сжечь в передвижной форсуночной топке, могли пустить и на шашлык, и провести, как живую.

Сначала Макарон служил где-то в Средней Азии, а затем где попало и черт знает где еще. Одним словом, это был не человек, а кусок военной прозы. Он немного не дослужил, его комиссовали по ранению – зацепило в локальном конфликте. В мирной жизни Макарон продолжал питаться по-армейски распиливал вдоль горчичный нарезной батон, делал два огромных лаптя-бутерброда с салом или смальцем и съедал, громко чавкая. Крошки покрывали не только бороду, но и окрестности. Однажды Макарон уронил кусок батона, к которому тут же прилип сплющенный кусок белого мыла. Макарон поднял батон, на мыло подумал, что это сало, и принялся есть. Пенное число, которое имелось у полезшего изо рта композитного продукта, было только немного ниже того, который употребил Крамаров в фильме «Джентльмены удачи». А если Макарон резал колбасу колесами, то такими толстыми, что они торчали как маленькие башни. Как истый лесопромышленник он употреблял только первый и второй рез.

Макарону, когда он поступил на ФАК, стукнуло за сорок. Благо, на заочное принимались до сорока пяти. Чтобы не бросалась в глаза преклонность возраста и не смеялись над переростком юноши, он легко, как художник, создал себе имидж расслабленного и постоянно прикидывался серым пиджачком. Внешность его играла роль предупредительной маркировки, а внутренне он был очень собранным, подтянутым, отзывчивым и ответственным товарищем, если не сказать больше – гражданином и офицером. Просто учиться в такие лета не каждый сможет.

Ходили слухи, что во время службы у Макарона при невыясненных обстоятельствах погибли жена и сын. Но сам он об этом никогда не рассказывал. С этой точки зрения его поведенческие проявления были объяснимы – они были обратной реакцией на случившееся.

По Макарону сверялись все шаги и деяния молодежи. Прежде чем как-то поступить, всегда хотелось сообразить, повел бы себя так в этом случае Макарон или нет. Он помогал найти решение вопреки ситуации, нелогичное. Кстати, о логике. О логике как науке. Даже у Ленина и то четверка была по этому мерзкому предмету, говорил Макарон. Сам он смог сдать логику с девятой попытки – при ответах его тектоническая расплывчатость по предмету поражала масштабами. В момент восьмой попытки покончить с формальностями Макарону выпал вопрос о страусе. Чтобы как-то сдвинуть ситуацию с места, профессор полчаса нацеливал Макарона на правильный ответ.

– Страус – птица, – производил наводящее логическое построение профессор, – птицы – летают, – навешивал он аккуратно на штрафную площадку, чтобы посмотреть, как Макарон работает головой. – Значит, страус..? – уже почти раскалывался экзаменатор.

– Летает! – делал радостный вывод Макарон.

– Не летает! – переходил на крик начинавший сходить с ума логик. – В том-то и дело, что не летает! Но почему не летает? В чем неверность этого силлогизма? В чем нелогичность довода? Почему он все же не летает?

– Потому что у него вот такие яйца! – распростер руки Макарон и отправился готовиться к очередной попытке. Ну не любил он отвечать корректно на тривиальные вопросы.

– Ну что, как профессор? – спросили Макарона друзья по выходе с экзамена. – Сильно гонял?

– По всей аудитории! – признался Макарон и распостер руки.

Макарон умудрился купить на своем фокусе с кубиком Рубика большую часть проживающих в ДАСе, особенно задумчивых иностранцев.

– Хочешь, – говорил он первому встречному, – за восемь секунд соберу и снова разберу кубик? Мировой рекорд!

– Давай! – соглашался наивный форин.

– Буквально за сто рублей, – уточнял Макарон.

– Рублей нет, – пробовал свалить товарищ.

– Тогда за сто ваших, – не упускал шанса аксакал.

– Давай, – шел форин из Каира на манок Макарона, как ерш на крючок-заглотыш.

– Деньги отдаем гаранту, – указывал Макарон на Прорехова. – И я свои, и ты свои. Идет?

– Идет, – соглашался форин.

– Если я проигрываю, ты забираешь все, – повторял условия пари Макарон, – если ты проигрываешь, забираю я. Понял?

– Понял, – подтверждал иноземец.

Макарон быстро прокручивал разобранный кубик во всех направлениях и показывал форину результат.

– Все, как договорились, гони монету, гарант!

– Подожди, – притормаживал Макарона форин. – Я не видел, чтобы у тебя все стороны были по цветам!

– Это твои проблемы, надо было внимательнее смотреть, – объяснял Макарон. – Я же сказал – соберу кубик и разберу снова, понятно? Не разберу и соберу снова, а наоборот, фирштейн? Соберу и разберу. Просто я заявил другой порядок, обратный. Понимаешь?

– Не понимаю, – задумывался иностранный человек, но было поздно.

– Ну, так вот, – терпеливо объяснял ему Макарон, – я начал крутить кубик, когда он был в разобранном состоянии, так?

– Так, – пытался уследить за логикой Макарона спорщик.

– Я быстро выровнял по цвету его грани и снова смешал, ясно?

– Ясно, – соглашался человек и несмело возражал, – только я не видел, когда грани были по цветам собраны.

– На такой скорости, – пояснял Макарон, – восемь секунд на обе операции, я, любезный, и сам не успеваю зафиксировать момент, когда грани по цвету выравниваются, – крутил он плоскостями кубика с неимоверной скоростью, – слишком быстро идет процесс. Понятно?

– Нет, – отвечал иностранный человек.

– Но главное не процесс, а результат, – говорил Макарон. – Я обещал за восемь секунд собрать и разобрать кубик?

– Обещал, – соглашался с промежуточными данными человек.

– Я выполнил? – вопрошал далее Макарон.

– Да, – не имел другого ответа арабский человек.

– Тогда гони монету, гарант! – И Прорехов передавал деньги Макарону, поясняя, что они обязательно пойдут в зачет выплат по внешнему долгу Египта Советскому Союзу.

В вечнозеленом дорожном чемодане Макарона поверх вещей всегда лежал рваный свитер.

– Французский, – пояснял Макарон. – Грубой вязки. Кладу специально, чтобы не ограбили. Воры вскроют чемодан, увидят, что в нем одна рвань, и оставят в покое. Жаль, что свитер разорвали собаки, вещь была что надо. Шел как-то ночью, а у них, видно, святки были – сплошной сучий потрах! Одна пара скрестилась и пошла на жесткой сцепке, а я сдуру решил помочь им расцепиться. И зашел… со стороны с-суки. Тут набежали какие-то псы и чуть не разорвали меня с ног до головы. Они хватали меня прямо за блокнот и в трех местах пробили ауру! А потом набросились на партитуру! Благо на мне свитер был. Спас он меня. С тех пор мечтаю завести собаку. Чтобы сбрасывать на нее подобные проблемы. Все это, может быть, оттого, что в прошлой жизни я был конкретным кобелюгой или крайне несговорчивой с-сукой. А теперь вот расплачиваюсь. Или мне предстоит побывать в собачьей шкуре в своей следующей жизни. Буду рвать и метать на четвереньках. Поскольку ощущение какой-то своры вокруг не проходит.

После того как в очередной раз кому-нибудь это рассказывал, Макарон спрашивал:

– А вы свои деньги где прячете? – И, задрав штанину, раскрывал секрет: – А я – в носках!

Макарон был внесистемной единицей. На экзаменах его ответы были самыми неожиданными. Его текущее толкование любого вопроса никогда не совпадало с окаменевшим.

– Кто написал «Майн кампф»? – спрашивал его преподаватель.

– Майн Рид! – смело отвечал Макарон и задавал встречный вопрос, повергая преподавателя в уныние: – На какое гимнастическое упражнение похожа революция семнадцатого года?

Преподаватель задумывался.

– Не мучайтесь, – успокаивал его Макарон, – все равно не догадаетесь.

– Ну, и на какое же упражнение похожа революция? – почти умолял преподаватель.

– На подъем переворотом!

Находчивости Макарона не было предела. Редкий преподаватель, исключая логика, отправлял Макарона на пересдачу. Обычно ставили тройку. Макарона спасал юмор.

– И без всякого удовольствия отправился в административную ссылку, завершил Макарон свой ответ по Овидию, сосланному из Рима к нам, дикарям, на Черный Понт, за высокую конкурентоспособность в отношении первой дамы римского императора.

– А кто это, интересно, ездил в ссылку с удовольствием? – хотел подтрунить над Макароном преподаватель.

– Как кто?! – возмутился Макарон. – А наш дорогой Ильич? Когда его в очередной раз хватали за руку, он собирал в узелок книги и с превеликим счастьем ехал самосовершенствоваться в Шушенское!

На все случаи жизни Макарон имел библиографическую справку из личного опыта или цитату из Полного собрания сочинений Ленина.

– С ними надо бороться их же оружием! – говорил он.

Никто по соседству не понимал, с кем именно надо бороться их же оружием.

На экзамене по экономике социализма принимающий возьми да и спроси Макарона:

– Какие вы знаете министерства? – задал он ему дополнительный вопрос. Перечислите, пожалуйста…

– Минфин, минюст, мин херц… – отчеканил Макарон. Ну, что поделаешь, не любил он отвечать корректно на тривиальные вопросы.

– Кем вы работаете? – интересовался у него иной неосторожный преподаватель.

– Трактористом! – отвечал Макарон и показывал трактор на спине льняной индийской рубашки.

Не торопясь, Макарон посвятил службе двадцать лет, почти как при царизме, не спеша заканчивал факультет журналистики и так же без суеты готовился поступить в заочную аспирантуру. Зачем он это проделывал, было непонятно. При такой скорости обучения смысл всех его образований полностью терялся. Наука уходила настолько вперед, что все его знания становились не специальными, а чисто человеческими.

– Ну ладно, я пойду-побегу, – говорил он нараспев на прощание, словно работал на замедленных нейтронах.

Аксакал курса – уважительно называли Макарона, относясь к нему не как к старшему товарищу, а как к селекционному достижению какого-нибудь хозяйства.

В газетном смысле Макарон был интересен потребителю анализом открытой прессы. Если требовалось обобщить или что-то из чего-то вывести – приглашали Макарона.

Обыкновенно Макарон в свободное время прыгал на кровати, корча из себя миллиметровщика: манипулируя всего двумя параметрами – втягиванием головы в плечи и силой толчка, – он старался лысиной коснуться потолка. Недолеты и перелеты терпел с одинаковым выражением лица.

Но сегодня, когда ватага обходчиков пнула дверь, Макарон спал за опрокинутым к стене диваном. Со вчерашнего дня. Он спекся, пытаясь укачать спеленатую простынями чужую собаку. Два часа пробродил он из угла в угол, приговаривая: «Спи, Агдамчик, спи, родной». А в результате сам уснул как убитый.

Разбуженный гостями, он не нашел никакой собаки и принялся на босу ногу выводить телом невероятные извивы и выгибоны. Все это проистекало под тягучую композицию «Связанные одной цепью» с теннисной ракеткой в качестве банджо. Когда ватага обступила его, Макарон от усердия чуть не выронил снаряд.

– У тебя что, крыша загибаться стала?! – спросил Прорехов скручивающегося вовнутрь Макарона и скомандовал Ульке: – Срочно дозу! Человек за бортом!

Аксакал курса приянл Улькин пакет, как спасательный круг, и потянулся.

– Ну, зачем приперлись? – спросил он гостей. – Что еще за хартия вольностей? Я тут сплю, понимаешь ли…

– Этим придуркам повестки всучили, – начал деловую часть Артур. – На службу призывают.

– Туда им и дорога! – согласился Макарон. Он налил в чашку только что вскипевшего соседского чая, струстил его с холодной водой из-под крана, чтобы не ждать, когда остынет, и залпом выпил.

– Попрощаться пришли, – сказал Артамонов. – Уезжаем.

– А я решил остаться в Москве, – признался Макарон на выдохе, словно сдулся. – Объявления развесил по Черемушкам. Вот, – и протянул бланк для ознакомления.

«В рамках конверсии меняю плащ-палатку на двухкомнатную квартиру», было написано на листочке демотическим письмом.

– Пойдем-ка мы лучше попьем одноатомных спиртов, – предложил Прорехов. – Заберем Дебору – и к нам в комнату. У нас сегодня туркменский стол.

– А почему туркменский? – повелся на затею Макарон.

– Да потому, что мексиканский мы видали в гробу! – сказал Артамонов.

– В твою честь, аксакал, – решил признаться Макарону Прорехов, как лучшему другу всех бахчевых культур, – мы купили самый мочегонный арбуз!

Между отдельными клоками компании Прорехов был связующим. Без него компании не существовало. Он ее, собственно, и сбил. А чтобы не распалась, он уравновешивал ее компоненты и наращивал новыми связями. Дебору он подтянул к костяку последней и лично занялся ее одомашниванием. По его типажной классификации, она была совестью курса. К ней липли все сумасшедшие – чувствовали спасительную силу. И еще Дебору легко угнетали хамы. Как пример, ее долго третировали промокашки, проживающие через перегородку. И ладно бы просто хабалились, так нет же – затевали многонациональные летучки и охали, как многостаночницы, на всю комнату зарабатывали деньги и одежду с обувью. Дебора попросила Прорехова развести мизансцену и унять народ с пониженной социальной ответственностью. Прорехов устроил показательный дебош и подселил к обидчицам Деборы Макарона. Как бы на квартиру.

– Ну что? – сказал Макарон промокашкам, знакомясь. – С завтрашнего дня начинаем занятия авральным сексом! – стал он сотрясать воздух разноспрягаемыми согласными.

Потные носки, чтение вслух «Капитала», разработка при свечах планов захвата Кремля – Макарон умел донимать, как вросший ноготь. Розовые двустволки скуксились. Но одна девушка посмотрела на него своими потусторонними глазами. Ее звали Света. Охмуреж состоялся – Макарон клюнул на кокетство девушки и навсегда слился с занимаемым ею пространством.

Остальные промокашки быстро поняли, как по-настоящему плохо может бывать на свете. И оставили Дебору в покое. А Света продолжала свое, потому что Макарон забыл, зачем пришел. У него возникла идея сблизиться не на шутку, а на свой страх и риск.

Света являла собой плоскую, с клинически узким тазом девушку, передержанную в горниле общежитий. Не отнять у нее было только фигуры точеной и филигранной, а вот попить с лица возможным не представлялось. Обезьяна, обезьяна без единого изъяна, – тут же охарактеризовал ее внешность Прорехов.

– Ну все, я начинаю агрессию, – объявил Макарон поход на Свету.

– Да ты что, у нее все международная флора во рту! – бросились отговаривать его друзья, но он настоял на своем.

Света была пожизненным ответсеком. Она сочинила концепцию не для одного десятка газет и ни разу не повторилась. Ее приглашали на работу в серьезные издания и замуж. Как человек податливый, она всем обещала, но никуда не шла.

…Дебора, в отличие от Светы, как журналист славилась убийственными материалами. От ее синтагматических текстов чернела газетная бумага. Она была сколком времени, остро чувствовала социал и улавливала висящие в воздухе идеи. А информацию подавала так, что читателю казалось, будто он сам до всего додумался.

Когда бы компания ни заваливалась к Деборе в гости, та вечно приводила себя в порядок: мыла голову, сушила свои иссиня черные волосы, которых имелось так густо, что из строя выходило по две-три огромных, с ножовку, расчески. Если копнуть поглубже или полазать под корой генеалогического древа Деборы, то можно было оказаться и в Кракове, и в Скандинавии. Тембр ее голоса с иногда выскакивающей горошиной, как у свистка, со степенностью, с которой она себя носила, выдавали загубленную временем породу. Ноги ее до колен всегда чем-то блестели из-под халата, который очень сильно топорщился чуть ниже лацканов. В связи с этим, по-видимому, пояс был всегда на всякий случай завязан на два узла.

– Что ты все моешься? – напрямую спросил Прорехов, преподнося ей в подарок шампунь. – Неужели такая грязная?

За шесть лет совместной учебы Дебора не произнесла ни одного лишнего слова. Она могла органично отмолчаться на любую тему и объясняла это тем, что при разговоре из нее вытекает электричество, поэтому после беседы она чувствует себя опустошенной. К ней льнут собеседники только из числа энергетических вампиров. И единственная защита от них – молчание.

Над Деборой висел специфичный женский рок – едва она надевала колготки, как тут же на них возникала затяжка. К ее ногам все тянулось и липло. Их хотелось потрогать. Это порождало разночтения. А как только Дебора надевала обнову – не проходило и дня, как она сразу уделывала ее – то ли яйцо вытекало мимо, то ли птица пролетала поблизости. Перчатки и часы Дебора теряла постоянно – не могла иметь их дольше месяца.

На Дебору в сессионные периоды стал западать Артур, производя пробные шаги различного уровня неадекватности. До известного момента Дебора мужественно терпела его рейды в тыл, а потом, чтобы грамотно и без последствий развести стороны, опять же, как разводящий, был вынужден вмешаться Прорехов.

А вот послушать умные речи Дебора была готова всегда. Для этого ее уговаривать не требовалось.

Узрев готовую гульбанить толпу, она даже не интересовалась причиной стала сразу собираться.

– Нас призывают на службу, – сообщил как бы между прочим Прорехов.

– Вот повестки, – не дожидаясь ее реакции, показал бумажки Артамонов.

– И тебя забирают, Макарон? – спросила Дебора.

– Я свое отбарабанил, – хмыкнул в бороду аксакал курса. – Пусть теперь других помылят.

– Тогда и я еду с вами! – воскликнула Дебора.

– Ты же собиралась махнуть на поиски рабочего счастья в какой-то там Оленек, – напомнил ей Прорехов совсем свежие ее мечты. – Куда-то там на край Норильского света.

– И поехала бы, – сказала Дебора, – если бы не было других вариантов.

– А ты считаешь, что поехать с нами в полную неизвестность – это вариант? – спросил Прорехов.

– Конечно, – сказала Дебора, – так даже интересней.

– Учись, Улька, – посовестил поверенную в своих делах Прорехов. – Ты согласилась всего лишь на побывку, а Дебора готова полностью разделить все тяготы нашей службы и лететь за нами сломя голову хоть куда.

– Я бы тоже могла при определенных условиях, – сказала Улька.

– Почему сразу условия? – сказал Прорехов. – Дебора же их не ставит.

Теперь компания была почти в сборе. Для окончательной комплектности штабеля оставалось вычислить Свету. Поймать ее было сложнее, чем Дебору или Ульку. Вся в делах, Света в дневное и вечернее время практически не бывала в комнате.

На посиделки в фойе пришлось отправиться без нее. С некоторым сожалением, потому что Света привносила в компанию толику разнообразия Прорехов и Макарон сливали в ее сторону все свои остроты и пошлости.

– Я ее приволоку, – додумался отправиться на поиски в одиночку Макарон.

– Идемте все вместе, – не захотела никого отпускать Улька.

И поплелись по этажам, тяготея к верхним. Допив наличность, решили выбраться наружу и вытекли на лестничную площадку. В подъехавшем лифте на корточках с бутылкой шампанского и песцовой шубой в руках сидела Света.

– А мы к тебе, – сказал Макарон. – Идешь с нами? У нас прощание с галстуком.

Внятного ответа не последовало.

– Да она никакая! – вычислил Артамонов.

Света была более чем навеселе. Глаза поднимались только до колен, длинные волосы затягивало сквозняком в лифтовую щель. Обтянутая марлевкой грудь сиротливо просвечивала сквозь кисею. Горсть настрелянных сигарет торчала меж пальцев. Света попыталась продолжить стрельбу.

– О! Кво я вжу! – выползло из нее. – У вс не найдеса сигретки, чтобы покурить?

– Найдется, – тут же вошел в положение Прорехов. – Без фильтра будешь?

– Бду.

Прорехов оторвал фильтр и подал сигарету без фильтра Свете.

– Сибо! – благодарно мотнула она головой.

– Не за что.

– Это кой корпус? – спросила она из последних сил.

– Второй.

– А мне в первый! – сообщила она и потянулась к кнопкам. Достала только до нижней. Падающую, лифт понес ее в подвальные помещения и через минуту вернул обратно. Света опять нажала, куда пришлось. Макарон сунул ногу меж дверей.

– Слышишь, Свет, – сказал он, – у меня плащ-палатка есть, с иголочки. Муха, так сказать, не сидела. Может, договоримся? Я помогу тебе снять твой симптом. А потом, как человек честный, женюсь.

– Птом, Карон, птом, – стала отшивать Макарона Света, указывая от ворот поворот.

– Ты мне уже два года мозги крутишь, – обиделся Макарон.

– Я ж сзала, птом, – повторила она и обратилась к Деборе: – Я сьбе горжетку взяла. А то мья свсем стерлась. Хошь, ди. Там пховик стался.

– Да зачем мне пуховик? – пожала плечами Дебора.

– Тгда я сма забру попзже. А то счас просто сил нет.

– Чтобы уберечь горже

тку от истирания, надо меньше кататься на велосипеде, – ляпнул Артамонов.

– Ну, так что, я зайду завтра? – не мог угомониться Макарон. – А, Свет?

– Да оставь ты ее в покое! – посоветовала Дебора. – Не видишь, у нее гормональный синдром. Она же таблетки принимает, чтобы не противно было.

– Что не противно?

– Ничего, – махнула Дебора.

Отношение Макарона к Свете было странным. Он всегда переносил на ногах любые по вирулентности чувства, включая все виды атипичных гриппов и ОРЗ, а перед Светой становился просто неузнаваемым.

– Как это «оставь в покое»?! – возмущался он бездействию друзей. Может, ей помощь требуется!

На прощанье Света пробормотала, что скоро она завяжет с мужиками настолько радикальным способом, что останется только ахнуть.

– Набралась и несет всякий вздор, – не поверила Улька.

Однако ахнуть-таки пришлось, и не одной только Ульке. Но об этом потом.

В отличие от боливийцев, нации с запущенной музыкальной культурой эфиопы, конголезцы и южноафриканцы – ничего не пели. Они сбывали последние партии привезенного с зимних каникул товара. По причине не сезона на рынке услуг царил демпинг. Цены были настолько бросовыми, что очередная дипломница заныривала к черномазым славянофилам всего на часок, а выпархивала назад уже с коробкой замшевых сапог. Бартер осуществлялся круглосуточно, поскольку спрос со стороны черного континента превышал предложение. Карибы и прибалты имели меньший оборот, но его вполне хватало, чтобы обеспечить безбедное проживание и обучение.

– И белые малые, и черные, как говорится в летописях, – говорил Макарон, резюмируя данное явление.

Компания выползла из ДАСа и устроилась на парапете в ожидании такси с питьем. Аксакал курса, испуская последний дух товарищества, надувал воздушные шары. Трагедия и совесть курса бросали в них стекляшки и внимательно вслушивались в разрывы. Аксакал безмятежно надувал все новые и новые порции и подавал их в массы.

– Артур курса! – построил Варшавского Прорехов. – Видишь, тачка сворачивает? Держу пари: бутылку водки нам везет тот самый таксист!

– Сам Артур! – огрызнулся Варшавский.

– Ну и ладно, – не стал наседать Прорехов. – Придется самому.

На просторе, взалкав алкоголя, Прорехов мог на спор догнать любого лося, даже если от погони тот уходил бы в гору. Прорехов знал сто способов взять любое количество спиртного без очередей, которые своим вето развел действующий президент. Перед Прореховым всегда немедленно расступалась толпа, когда он устремлялся к облепленному страждущими винному отделу, и очередной способ находился сам собой – то трояк терялся под ногами у самого прилавка, и его нужно было срочно найти, то надо было проверить санитарную книжку продавщицы. А порой и перегибали – нас, шепотом говорил Прорехов, Сам послал. Кто САМ – было неизвестно, но звучало неотразимо. А когда хотелось пива не бутылочного, а от источника, от соска, брали выварку и, не разрывая толпы, передавали емкость над головами. Если посуда пролезала в окно пивного павильона, день считался прожитым не зря.

Независимо оттого, что компания часто собиралась вместе за пузырем, каждый принимал на грудь свой отдельный напиток и по своей особой причине. Прорехов пил генетически, как взрослое животное, Улька пила, чтобы контачить с ним, в этом смысле она выступала как бы его оруженосцем. Света принимала на свою плоскую грудь, чтобы притупить неприятные ощущения от случайных связей. Артамонов пил за компанию, а Макарон – чтобы чаще попадать в нештатные ситуации, в которых он, будучи экстравертом, мог проявить себя наиболее двояковыпукло. Дебора вообще не пила, ее организм не умел вырабатывать ферменты, разлагающие алкоголь на кетоны и ацетоны. Точно так же, как ее психика не могла вырабатывать сыворотку против наглости.

– А хотите анекдот? – сказал Прорехов.

– Валяй! – дали ему добро.

– Идет бухарик по пустыне, а навстречу ему бедуин на верблюде. «Эй, мужик, у вас что, гололед?» – спрашивает бухарик. «Нет», – отвечает тот. «А чего вы, в натуре, столько песка насыпали?»

– Смешно, – сказал Макарон. – Ха-ха-ха.

Наконец-то наружу вынесло и Свету. Теперь компания была в полном сборе. Все вместе поперлись купаться на пруд близ больницы им. Кащенко, где и выяснилось то общее, что объединяло подруг Дебору, Ульку и Свету одинаковые, красивые, цвета морской волны купальники. Июньская ночь была почти белой. Девушки так и вошли все вместе в это болото, мерцая спинами… и поплыли… Артамонов, Прорехов и Макарон смотрели им вслед и раздевались догола, поскольку запасных трусов не прихватили. Артамонов разбежался и прыгнул «ножками» с небольшого пригорка. Как ему так удалось – зависнуть в воде по шею, поджав ноги для имитации глубины. Варшавский разбежался и нырнул рядом «головкой». Артамонов ничего не успел сделать – Артур воткнулся в близкое дно, стер себе всю спину и полбедра.

– Вот козел! – сказал он Артамонову.

– А ты что, подумал, что здесь глубоко?

– Ну, ты же стоишь по шею!

– Я на корточках.

Артур предпочитал купаться на Азове и правил поведения на воде городских водоемов с шинами и бочками по всему илистому дну – не проходил. Его передернуло, что обозначало конец веселью.

Когда вернулись с процедур, в холлах ДАСа закончился просмотр матча чемпионата мира по футболу. Наша сборная выиграла у венгров 6:0. Бурные аплодисменты поначалу держались внутри здания, а потом перешли в овации и стали просачиваться на улицу. Наконец заскандировало и завибрировало телом все, что могло шевелиться. Обитатели ДАСа высовывались из окон, выползали на балконы и лоджии. Да здравствует Советский Союз! «Спартак» – чемпион только на заборах!!! Долой царя! Долой самодержавие! Бей мадьяр, спасай Россию! Да здравствует Сталин! Да здравствует Беланов! Свободу товарищу Протасову! Потом, как в тюрьме, забарабанили ложками по посуде и настолько вошли в раж, что в течение двух часов не могли остановиться. Лозунги взяли крен в сторону социалистического реализма. Ректора к ногтю! Коменданта на мыло!

Вахтерам пришлось вызвать коменданта, благо жившего неподалеку. Тот прибыл и, проходя к подъезду, едва успел уклониться от пролетавшей мимо тумбочки. Наметанным глазом он засек нужную комнату – и сразу туда. Пятеро венгерских болельщиков с двумя сочувствующими кампучийцами мужественно раздирали на части трехстворчатый шкаф.

– Вы зачем это делаете?! – заорал на них комендант.

– В окно не пролезает.

Позже комендант объяснил, что, ответь они честно, их бы просто сдали в вытрезвитель. А поскольку они соврали, пришлось завести уголовные дела и отправить на родину вербальные ноты.

Сумасшествие не стихло ни к утру, ни к вечеру следующего дня. Коменданту, блюдя дружбу народов, пришлось выйти на силовые структуры. В результате заграноперации в следующем туре наши слили бельгийцам 3:4. Лишь после этого ДАС стих, и бал выпускников стал постепенно сходить на нет.