Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 67 страниц)

– Я, конечно, могу и ошибаться, – корректно отступил Мошнак.

– Может, просто Варшавский навеял? – усомнился в себе аксакал. – Насчет Порт-Артура. Он такой навязчивый!

– Да какая разница! Инкоу, Люйшунь! – помирил стороны Прорехов. – Их там миллиард, этих китайцев, и у каждого свое мнение!

– Действительно, – согласился Макарон.

– Под наш проект и под ваше имя, Капитон Иванович, с побратимов можно снять синдицированный кредит, – сказал Артамонов. – Как с куста. На развитие отрасли общепита. А если вы вдобавок еще и акции выпустите, то клюнет и население…

– Это мне отдаленно напоминает лотерею, – нараспев произнес Мошнак.

– А что поделаешь? – продолжил Артамонов. – Деньги-то у народа в чулках да у инвесторов на счетах. И перемены жизни нашей – суть открытие способа их изъятия, более изощренного, чем прежние. Все мы прекрасно знаем, что человек легко расстается только с лишними деньгами. И их надо изъять и привлечь. И вы, Капитон Иванович, можете легко взять эти деньги и…

– И что? – предложил продолжить Капитон Иванович.

– И переадресовать их нам, – пояснил Макарон, заметив, что Артамонов на секунду задумался. – «Унитаз» мы сделаем как бы средоточием Улицы породненных городов, на первом этаже разместим галерею-студию штопаных картин «Белый свет», на втором – кафе «Папарацци» с русской кухней. Название спорное, согласны, но оно предложено Улькой и поэтому – не обсуждается. На крыше «унитаза» установим антенны и передатчики. На это понадобится второй кредит – целевой. Контракт на закупку техники имеется. Он и ляжет в основу залога. Техника окупится быстро – тут у нас спец Варшавский. А что касается «унитаза», прикидываете, это здание прямо как по нам шито. Улька намерена отснять с крыши свою лебединую песню – Озерную улицу с высоты птичьего помета! А то Шерипо захватил колесо обозрения в городском саду и не дает нам никакого продыху! На третьем уровне разместим редакцию «Лишенца». Остальное пространство Дома творчества превратим в доходный бизнес-центр, не торопясь – этаж за этажом. Улицу Озерную – домик за домиком – превратим в сплошной кондоминиум! Позже вы переведете туда банк. На льготных арендных условиях. Это можно забить в договор прямо сейчас.

– Все это очень грамотно, – произнес Капитон Иванович, – Улица породненных городов, кондоминиум, кабачки. Но Озерная – это не центр города. Кто туда пойдет? – не без сожаления вопросил Мошнак. – Я подумывал прикупить под банк какой-нибудь особняк в приличном месте, но на Озерной….

– По нашему разумению, чем скупать площади в центре за суровые деньги, проще и дешевле перенести центр города сюда, – добивал его Артамонов. – Вот увидите, если удастся реализовать проект, деловая и культурная жизнь города сместится к нам! Квадратный метр по Озерной вздорожает многократно! Куда там Советской улице с ее обкомами и почтамтами! Вот и с начальником региона также. Ведь скоро выборы. И чем морщить эллипс на подтанцовках и забегать петушком, проще избрать своего. Это наше водолейное мнение. При желании вы можете легко к нему присоединяться. Или вам удобнее до конца дней летать на побегушках? Хотя, впрочем, для ассортимента нужны и такие социальные слои. В таком случае, мне жаль наших предков-купцов, не удерживаем мы с вами, Капитон Иванович, в своих слабых руках их тяжелые, но славные брэнды! – Речь Артамонова была настолько зажигательной, что в льноводческом хозяйстве неподалеку загорелась скирда костры. – Согласно нашим расчетам, – продолжал Артамонов озвучивать наиболее удавшиеся участки бизнес-плана, – на проекте Улицы породненных городов можно за год заработать столько, сколько «СКиТ» не дал бы за пятилетку! Для начала мы хотели бы взять рамбурсный кредит на закупку телеоборудования – срок возврата у него короткий – и незначительную часть ипотечного кредита, – продолжал уговоры Артамонов, – под залог «унитаза». Здесь срок дольше – все-таки недвижимость. Это будет пробным шагом, а когда освоим первый транш – обсудим, как жить дальше. Чтобы привести в порядок нависшее над городом убожище, больше полумиллиона долларов нам и не понадобится. А на всю улицу – два-три миллиона в рублях по курсу, это мы уточним позже.

Мошнак оказался на редкость сговорчивым. Он не то чтобы воротил лицо от набора вин, выставленных ходоками на кон в качестве затравки, а просто округлил предложенную сумму до более удобной при расчете. Основным условием кредита была конфиденциальность – не дай Бог, о нем узнают люди Платьева. Поэтому ссудные документы были оформлены быстро, как погребальные. Ужасала лишь процентная ставка – 280 годовых!

– Да это же финансовый культуризм! – возмутился Макарон. – Боди билдинг! Вас пора обезжиривать, Капитон Иваныч! Качаете мышцу на наших гормонах!

– Что я могу поделать? – оправдался Мошнак. – Я сам беру у Цетробанка под 240! Изменится ставка рефинансирования, тогда и условия кредита пересмотрим.

Вышли довольными. Про высокую ставку и не вспомнили.

– Я надеюсь, теперь все знают, что такое неевклидова геометрия? поинтересовался Артамонов у подельников, когда вернулись в гостиницу.

– Ну? – потребовали они мгновенной расшифровки.

– Это когда авальный кредит выдает круглый дурак, – пошутил Артамонов.

– А когда рамбурсный? – спросил Макарон.

– Сами вы дураки! – послал всех на радостях Артамонов.

– Мошнак – свой парень, – отметил положительный крен банкира Прорехов. – Прогрессивно мыслит, думает о развитии жизни.

– А кто спорит? – сказал Артамонов. – Умного человека за версту видать.

Часть ссуды Артур, пользуясь директорской должностью в «Ренталле», запустил-таки в алмазный прибор.

– На фиг ты загнал все бабки в Якутск! – не выдержал Артамонов. Мошнак пришьет нам нецелевое использование! Мы же договорились пустить на прибор ближайшие деньги, которые поступят от продаж газет за рубежом! А не из кредита! Тем более что тебе была нужна не вся сумма сразу…

– Месяц ничего не решит, – оправдался сам-Артур. – Деньги вернутся, и мы запустим их, куда планировали.

– Через месяц от них ничего не останется, – сказал Артамонов. – Смотри, как доллар прет!

– От прибора мы получим неплохой барыш, – напомнил смысл затеи Варшавский. – И тогда я на вас посмотрю.

Для достройки «унитаза» товарищество привлекло завхоза гостиницы Ренгача, который при социализме занимался сдачей объектов. Было время, когда Ренгач требовался на каждом углу. Далеко не плановое строительство сделало Ренгача ацикличным. Бывали в той его жизни особенные дни, когда он начинал томиться и прислушиваться к внутреннему голосу. И главным было – не проморгать. Ренгач отправлялся по городу в поисках объекта на выданье и, как водится, находил. Любую очередную сдачу объекта он начинал бодро, подбирал людей, готовил документы. А потом накупал дикое количество питья, собирал в укромном месте сразу всех членов комиссии и гудел с ними до потери пульса. Перед тем как уйти в отруб, Ренгач успевал передать заказчику пакет подписанных документов, по которым груда строительных затрат обретала статус гражданского объекта, а сам объект получал титульного владельца.

В результате шоковой терапии этот специальный человек Ренгач оказался не у дел и ушел в коменданты унитарного предприятия – в гостиницу «Верхняя».

Предложение «ренталловцев» достроить и сдать государственной комиссии «унитаз» страшно оживило его.

Заимев в контрагентах это известное в прошлом явление, это корпоративное несчастье по фамилии Ренгач, специализированные жилищно-коммунальные службы города принялись лютовать. Они выдавали ему такие технические условия на производство работ, что перехватывало дыхание. Получение добра на канализацию обязывало попутно отвести стоки от элитной бани. ГТС вынуждала протянуть кабель еще и в соседний микрорайон. Запитка током оборачивалась монтажом подстанции для Ротари-клуба. Отопление влекло установку регистров в школе милиции.

Но Ренгача просто так было не взять.

– Нет проблем, – говорил он, – есть только нюансы и специфика.

Готовя подкопы под комиссию, Ренгач, как герой песни Алены Апиной, ездил с Макароном на вишнёвой «стамеске» – девятой модели «Жигулей». Вес Ренгача в сравнении с макароновским находилился в мизере, и, когда Макарон садился в кресло пассажира, правый передний амортизатор входил в себя до упора и больше оттуда не показывался. «Девятка» накренялась так, что сторонились встречные машины, потому что сидевшего за рулем Ренгача никто не видел. Получалось страшное зрелише – перекособоченная машина без водителя прет прямо на тебя. Это сгущало краски вокруг «унитаза». Его стали называть – дом с привидениями.

Ренгач не изменил себе и сдал объект, подтвердив теорию плавного безболезненного врастания социализма в капитализм. Водоканал, санэпидемстанция, пожарные, теплонадзор, землемеры после приемки не просыхали неделю. Город на время работы комиссии замер. Канализационные трубы переполнились, трамвайные пути вздыбились, телефонные звонки скапливались в проводах, пыль не выметалась, и город впору было класть под капельницу дождя.

Не удалось сдать только лифт, шахта которого представляла стеклянный придел к «унитазу» с тыльной стороны. По форме он напоминал карандашный огрызок, а по высоте доходил до середины здания.

– Я предлагаю сделать в шахте курилку, – объявил Ренгач.

– Согласен, – сказал Макарон. – Курилку-батут. Закуриваешь, и с любого этажа прыгаешь в шахту без всякого страха. Подлетел вверх, соснул сигаретку и опять вниз. Ведешь перекрестные беседы с коллегами, даешь прикурить на ходу, можешь попутно отчехвостить пару-тройку нерадивых работников. В частности, очень ловко заворачивать авторам недоработанные материалы. Кинул бумаги в воздух, а тяга в шахте ого-го какая, их вытянет вместе с дымом. Покурил, оттолкнулся и, взвившись на нужный этаж, снова – к работе!

– Неплохо придумано, сынок, – одобрил идею Прорехов. – Делайте батут! В жизни все пригодится!

Ренгач так и поступил – сплел воедино десяток батутных сеток и дюбелями пристрелял их концы к нулевой отметке лифтовой шахты.

…Блюсти галерею «Белый свет» упросили Давликана. Теперь это был уже не тюбик, не тот затертый и занюханный художник, который пугался польского таможенника и дико метался между кусками плоти. Поездка в Амстердам в корне изменила его философию. Ныне это был не Давликан, а мэтр с кепкой. Подвинутый на штопаных картинах, он быстро окуклился и вырос в мастера. Сегодня перед ним стояли более серьезные проблемы – не как подать объект, а где прорвать и зашить холст. Здесь ему не было равных. Основным его инструментом стало лапотное шило, подаренное Макароном. Картины, шитые белыми нитками, шли влет. Давликан обрел известность далеко за пределами мастерской. Основным его достижением было то, что он избавился от порочной практики называть свои творения именами известных фильмов, книг, скульптур и других произведений искусства. Завершив произведение, Давликан давал ему простое, но глубокое название типа «Путь к филе» или «Мясо криля». А если позволяло настроение, он подписывал картину просто: «Холст. Масло. Дратва». Хотя на самом деле вместо масляных красок он для пущей экономии использовал серебрянку, которой красят ограды на кладбище. Дальше – больше. Он увлекся схемами разделки свиных туш, на которых грубыми шпагатами сшивал холщовые телеса по линии рубки. Или иллюстрировал руководство по чистке королевских креветок, вынутых из пришитого к картине кукана. А натюрморты у Давликана получались просто божественными. Потому что прежде, чем приступить к очередному, он делал самую серьезную разблюдовку картины. Если изображал брыжейку, то обвязывал ее натуральной копченой леской. А чтобы придать этому складчатому отростку брюшины больше выразительности, он грунтовал холст до состояния полного альбедо. И только потом упаковывал объект так, чтобы тот аппетитно виднелся из надорванного мешка. Художник Давликан сумел перейти с галопа на рысь и заполнить культурный просвет между основными жанрами, поскольку умел удачно соединять несоединимое – своим творчеством ему удалось скрестить меж собою пост-модернизм и соцреализм, на стыке которых у него в мастерской появилось новое художественное течение – поц-реализм, приведший все его творчество к новому жанру – жанру социальной мистики.

Правда, за Давликаном продолжала водиться одна страсть из прежней сиротской жизни. Временами, вымыв голову «Head and shoulders», он накупал маринованного чесноку, морской капусты и целую неделю чего-то ждал. А потом отправлялся в интимный магазин оценивать специальные принадлежности. Но не покупал, а только занимался садомазохизмом по переписке. Накачавшись таким образом, он рисовал забредших к нему в мастерскую моделей.

– Нарисуйте меня в обнаженном виде, – просили те.

– Сейчас разденусь, – говорил он.

В один из таких бзиков он позвонил графику Фетрову и поведал ему о принципах перспективной галереи «Белый свет». Фетров вошел в положение, и они на пару с Давликаном занялись отделкой.

Когда работы закончились, никто не верил, что все эти чудеса с лепными подвесными потолками, с белой штопаной мешковиной стен и задымленными окнами сотворили полтора человека – Давликан и Фетров. Первая частная галерея могла стать гордостью города, но пожелала остаться гордостью «Ренталла».

Первым приобретением галереи стала копия нашумевшей в Амстердаме работы «Целенаправленное движение свиней», на которой стадо цветных чушек в фрейдистском экстазе неслась навстречу мило заштопанной заднице. Работу поместили в хранилище. Таким образом, галерея овладела первой единицей хранения, положившей начало корпоративной коллекции.

Давликана стали величать «директор картины».

Наступил день презентации. Она сопровождалась выставкой настолько неангажированной живописи, что Давликан всерьез опасался, как бы кто-нибудь из отцов города не приехал на нее на бульдозере.

Народу собралось достаточно – Шарлотта Марковна, Маргарита Павловна, подиумная дива Дитяткина. Они хорошо дополнили общество Изнанкиной и Флегмановой, которые работали теперь в разных заводских многотиражках и жили душа в душу. Как бы на шумок заскочил Капитон Иванович, и объявился без всякого приглашения Неудобин. Он продолжал судиться с «Губернской правдой» и был принят как родной.

Все мероприятия подобного рода было положено открывать просвещенному человеку Гладкову. Он по поручению Беломырина пускал в строй родильные дома, разбивал шампанское о вагоны. В сутках не хватало часов – настолько плотным был его график. По нему он опережал реальное время года на три, но о будущем говорил только выпив и со слезой.

На пуск первой очереди «унитаза» Гладков прибыл сразу после открытия элитной бани по прозвищу «живое мыло», потому что по задумке устроителей клиентов там должны были мыть девушки под хоровое пение.

– Уважаемые друзья, дети мои, – выдохнул Гладков квасные пары. – Мне посчастливилось жить… Мы пережили небывало трудный девяносто второй год гайдаровских реформ. Впереди нас ждет не менее сложный девяносто третий год расстрела парламента. И там, где у других горит и рушится, мы возводим, строим, закладываем… Пользуясь случаем, – проделал он излюбленный вираж, мне хотелось бы поздравить вас…

Все дружно встали.

– Пользоваться надо не случаем, а презервативами, – вполголоса посоветовал ему Прорехов. – Вон Макарон не послушал младших и чуть не влетел!

Услышав складный шепот, Гладков прервал пассаж и принялся внутримышечно всматриваться в собрание. Не обнаружив ничего такого, он схватил бокал и бросился чокаться со всеми подряд.

Чтобы запутать его окончательно, Нидворай громко чихнул.

– Тебя бы под Кушку, враз бы вылечился! – сказал Макарон Нидвораю, оттирая его от Капитона Ивановича, внимательно рассматривающего живопись. Ты же можешь заразить нашу золотую жилу! – И, обратившись к банкиру, предложил: – А хотите, Капитон Иванович, мы будем брать вас за рубеж? Сведем вас с западными воротилами. На наши выставки такие черепа хаживают! Прямо мицубиси! Перезнакомитесь с кем надо и не надо. Верхние слои являются в галереи купить лучшие картины. Вот в Амстердаме, например…

Стоявшие за спиной Прорехов с Артамоновым поперхнулись. Макарону пришлось на секунду прервать свое повествование.

– Спасибо, – бросился отнекиваться Мошнак. – Я и без того из-за границ не вылезаю.

– Когда едешь на выставку, – снова воспарил Макарон, – вроде бы и не по делу, но косвенно получается, что больше чем по делу. Занятие картинами делает человека многозначительным. А вот с «шедеврами» у вас в банке надо поработать. Такой срач устроили вы, извините за выражение, из закупленных произведений, что непонятно, почему художники до сих пор не отходили вас как следует по бокам. Так с картинами обходиться нельзя. Если к вам в угодья попадут эксперты из банка реконструкции и развития, вам не получить даже коротких денег.

– Почему? – удивился Мошнак.

– Дело в том, – бросился объяснять тонкости Макарон, – что ваша экспозиция раскрывает вас как любителя. А это может стать причиной краха вашего заведения. С живописью, как и с деньгами, нужно работать аккуратно и круглосуточно. Не говоря о том, что надо работать еще и профессионально.

– Неужели? – никак не мог поверить в прописные истины Капитон Иванович.

– Именно так. Криво и эклектично вывешенные картины могут похоронить вас, – запугивал Мошнака аксакал. – Если связываться с искусством и лезть в этот сектор рынка, нужно работать со спецами. Тем более если вы планируете заниматься не только современной живописью. Не дай бог, вы без нас сунетесь в девятнадцатый век или глубже!

– Вот как?! – уже почти не сомневался в правоте Макарона банкир.

– Конечно! За все надо платить! – валил все в кучу Макарон. – Зато потом, когда ваш банк засобирается сгинуть, активы в виде картин будет проще увести.

– А вы сможете устроить все профессионально? – на всякий случай поинтересовался Мошнак.

– Что устроить? – спросил аксакал. – Увести картины?

– Да нет, – пояснил Капитон Иванович, – грамотно развесить их по стенам.

– Ах, развесить, пожалуйста! – предложил свои услуги Макарон. – Но мы поможем и увести. Дело в цене.

– Белое вино хорошо под дичь, – доносился с другого края стола голос Прорехова.

– Особенно под ту, которую ты целыми днями несешь, – уточняла Улька.

– Вообще галерея хороша, – высказался Неудобин, – но стекла мутноваты.

– Перестройка опустила всех на уровень ниже среднего, – дилетантски рассуждал Нидворай. – Люди волокутся за социализмом и пытаются получить прогрессивку. Но им закрывают низкую процентовку. И среди этого бардака Беломырин устраивает День города!

– Действительно, они что, с ума посходили! – вторил ему Толкачев. – В городе жрать нечего, а они фейерверк устроили! – разглагольствовал он, поедая вошедшие в моду корзиночки с салатами, будто участвовал в турнире по классовой борьбе.

– А вы что, лучше со своей презентацией?! – заметил Неудобин.

– А вы возьмите любой словарь и почитайте, – наклонил его Прорехов. – И увидите, что больше всего слов человечество придумало для обозначения вин, танцев, материй и болезней. Несмотря на лишения, люди всегда старались одеться, напиться и сплясать. Чтобы потом заболеть.

– Что касается одежды, это стало заметно только сейчас, – поделилась наблюдениями страховая дива Дитяткина. – Раньше люди старались надеть то, чего не было на прилавках. А теперь есть все. И вскрылась такая безвкусица, такой слесарь пошел истый, прямо от комля!

– Не может быть! – удивилась Маргарита Павловна. Она одевалась в спецмагазине «Пленум» и не ведала проблем даже до перестройки.

– Вы знаете, – как мог участвовал в беседе Давликан, – на базе галереи я открою студию «Body art» – рисовать по телу.

– Это интересно, – спели в один голос Маргарита Павловна и Дитяткина.

Нидворай представил разрисованную Маргариту Павловну, и ему стало плохо.

– Так что проблема одежды снимается автоматически, – сказал Давликан, усаживая Нидворая на мягкий диван.

Прорехов с Улькой и Ясуровой налегали на пиво, Макарон – на свои любимые яйца под майонезом. Покончив с очередной порцией, он набросился на Ренгача, осуществлявшего закупки.

– Вечно ты набираешь подростковых яиц! Для такой цены это очень мелкие яйца! Тебя никуда одного послать нельзя! Какой ты, к черту, интендант! Не можешь грамотно отовариться! С твоей помощью нас даже магазины обувают!

– Вас обуешь! – сказали в один голос Изнанкина и Флегманова. – Кроме посмертной маски, с вас ничего не снимешь!

Освятил галерею и кафе «Папарацци» архиерей Волович. Он приурочил к этому событию реденькую бородку и славный текст. Похоже, он и впрямь увлекся монашеством. Его хорошо пропостившееся тело неплохо смотрелось рядом с закусками.

– Ну вот, еще несколько десятков ступенек, и ты – владыко! – сказал Макарон.

– Стараюсь, батенька, – ответствовал Волович.

– Побыстрее надо, – подстегнул его Артамонов. – А то у нас дела намечаются!

– Как скажете, – поклонился Волович.

– Ну, а Ванесса твоя жива? – спросил Прорехов.

– Паради, что ли? – заскоромничал поп. – Дописываю.

– Правильно, – поощрил его Артамонов, – письменность забрасывать нельзя.