Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 67 страниц)

– Как же так, паны? – не понял юмора поляк.

– Вот вам пять тысяч назад, – рассчитал все верно Макарон. – Я спросил – батарейка здесь у вас стоит пять тысяч злотых.

Медвежью шкуру паны тоже брать не спешили – щупали, прикладывали к уху.

– Пан, это не раковина, – говорил Давликан. – Это шкура. Она повышает потенцию.

– Ее надо есть?

– Нет, ее надо спать, – рекламировал товар Давликан. – От нее такое электричество, что жена сразу бросит разъездную командировочную работу…

Несмотря на хитрости продавцов, примус и шкуру вельможные паны все же не купили. Шкуру пришлось вновь втаскивать в салон и накидывать на переднее сиденье, что оказалось намного сложнее, чем вытащить. Площадь ее, слава богу, была больше десяти квадратных метров.

Давликан вспомнил про горбатого зайца и, обнажив втянутый живот, потребовал примус. Пришлось отыскать безлюдную рощицу и испечь в фольге жертву дорожно-транспортного происшествия. Прежде чем съесть, Давликан занес зайца в свой дорожный блокнот эскизным наброском.

После жаркого у Давликана случилось несварение желудка – сработал секреторный рефлекс. Частота стула у него приближалась к частоте электрического тока. Он то и дело просил остановиться и перся в дальние перелески.

– Опять отправился в турнепс… по Европе, – высказывался Прорехов. Писает, как рисует, такой же пытливой струей. Сначала направо поведет до упора, потом налево. И смотрит вдаль испытующим взором. Потом потрясет и снова вдаль смотрит. У него сливные затмения, понимаешь ли! Но почему он не может отлить у машины? У нас и так времени нет!

– Причуды художника, – сказал Макарон.

– Он стесняется, понимаете ли! А мы, выходит, полные свиньи, раз согласны спешно отливать прямо на обочине, – оскорбился Прорехов и сказал. Налейте-ка тогда и мне чего-нибудь ветрогонного!

Немецких таможенников шкура медведя повергла в оцепенение.

– Гризли? – строго спросили они.

– Нет, так задушили, – ответил Макарон.

– Ввоз шкур гризли запрещен, – напомнил немец.

– Это наша семейная реликвия, талисман, – объяснил Макарон. – Эту шкуру убил еще мой отец, я беру ее в дорогу в качестве прослойки от ревматизма.

Вызвали специалиста по замерам шерсти. Результаты показали, что по цвету шерсти – это обыкновенный бурый медведь, а по размаху крыльев гризли. Возник нешуточный спор. Но в конце концов немецкая таможня не выдержала натиска дикой русской природы – делегацию художников, опаздывающих на международную выставку в Амстердам с участием мэтров всего мира, пропустили.

На площадке для перекуров к машине подвалили простые русские парни.

– Ну что ж, спасибо, что доставили нам сюда хорошие картины, – сказали они. – Мы подождем вас впереди, на дороге. Переговорить надо. – И уехали, попыхивая сигаретами.

Художники призадумались. И тут мафия. Стоило ли обходить столько рифов, чтобы тамбовские хлопцы из-под Выдропужска переложили в свою «Тойоту» наш прошедший таможенную очистку товар!

Варианты, как действовать, предлагались один за другим.

– Надо сообщить в полицию, – посоветовал Давликан.

Обратились. Офицер спросил, что именно отняли гангстеры у заявителей на территории Германии. Пришлось отрицательно покачать головой. Дохлый номер. У них, как и у нас, пока не зарежут, обращаться бессмысленно.

– Может, предложить налетчикам часть работ похуже – продырявленные – и попытаться договориться? – соображал Прорехов.

– Надо попросить у полиции сопровождение, – придумал Артамонов.

– Денег не хватит расплатиться, – подсчитал расходы на безопасность Макарон.

– Или позвонить в посольство, – предложил Давликан.

Макарон коллекционировал предложения.

– Поехали! – сказал он в заключение. – Чуть что – пойдем на таран. – И понесся по шоссе, превышая скорость. На дороге велся ремонт. Машину трясло. Груз едва не слетал с багажника. «Волгу» заносило то на обочину, то на встречную полосу. В узких местах дороги вояжеры ожидали разбоя.

Справа по курсу замаячили какие-то фигуры.

– Кажется, они! – испугался Давликан.

– А ну-ка, парни, выпишите-ка мне порубочный билет на эту братву, рявкнул Макарон и утопил педаль газа до упора. – Сейчас будем проводить санитарную рубку! Прижмите уши, господа, возможно, будет столкновение.

– Только не соверши безвизовый въезд в дерево! – предупредил его Артамонов.

Стремительно приближалась точка встречи с хулиганами. По коже пробегало легкое покалывание. Все напряженно ожидали какой-нибудь преграды и знака остановиться.

– Тормоза придумали трусы! – кричал Макарон.

Но стоявшие на обочине люди не обратили на «Волгу» никакого внимания. Они писали. Так же проникновенно, как Давликан.

– Это не те, – сказал Прорехов. – А те, наверное, просто пошутили.

«Волга» миновала Берлинское кольцо и ушла на Амстердам.

К искомой галерее на Бемольдсбеланг, 14, подъехали под вечер. Законное пространство для стоянки, прилегающее к тротуарам, было полностью занято приличными тачками. Поэтому припарковались во второй ряд на проезжей части, надеясь, что ненадолго.

Жилье галерейщика соседствовало с галереей. Но ни дома, ни «на работе» хозяина галереи не оказалось.

– Может, по кабакам таскается? – предположил Давликан.

– Не возводите на человека напраслину! – вступился за галерейщика организатор выставки Артамонов. – Вы не дома! Раз договаривались – значит, прибудет!

Ничего не оставалось, как ждать. От безделья выпили «Русской», закусили морской капустой из банки и с устатку задремали. Проснулись оттого, что кто-то, как дождь, настойчиво барабанил в окно. Продрав глаза, вояжеры увидели двух полицейских.

– Вас ист дас? Аусвайс! – тыкали форменные люди дубинками в стекло.

– Галерея! – Макарон, не опуская стекла, бросился показывать пальцами на светящийся зал. – Галерея! Русский картина… выставка приглашать… ангеботтен нах аустелунг. Приехали поздно, ждем морген, так сказать, когда откроется.

– Дринк водка, пенальти, – заворковал старший наряда. – Ху из драйвер бисайдс ю? – полисмен перешел на английский. – Опен зе до!

– Как это – кто поведет машину, поскольку я пьян?! – возмутился Макарон. – Прорехов поведет! Он в рот не брал! – и, вылезая из-под руля, добавил: – С детства!

– В кандалы затягиваешь, пятачок, – буркнул Прорехов.

– Прорэхоу? О'кей! – возрадовались полисмены.

Прорехов и вправду никогда не водил машину. Не то чтобы не имел водительского удостоверения, а на самом деле ни разу в жизни не садился за руль. Не был любителем. Однако он сделал вид, что совершенно трезв, и даже успел спросить Макарона:

– Как скорости переключать?

– На набалдашнике нарисовано, – шепнул Макарон, покидая насиженное место.

– Фоллоу ми, – сказал полисмен Макарону и сел в свою машину.

Прорехов тронулся с места. Непонятно как, но поехал. На бесплатную стоянку неподалеку, как уверяли полицейские. И все было бы хорошо, и простили бы они этих русиш свиней, но Прорехов, заруливая задом и пытаясь с размаху вписаться между двумя BMW, явно не попадал куда надо.

– Стой! – заорал Макарон и бросился наперерез «Волге». Он едва успел перевести дух, как «Волга» заглохла, встала и больше не завелась. Лист бумаги еще мог бы пролезть между задним бампером «Волги» и передним бампером BMW цвета маренго, а вот ладонь уже нет, не пролезала. Жизнь повисла на волоске.

– О'кей! – сказали полисмены. – Но ты, – указали они на Макарона, – не должен садиться за руль до самого утра. Слишком запах. Пусть машина стоит, как встала. Заплатите двадцать гульденов за неверную парковку и будьте здоровы.

Получив плату за нарушение, полицаи скрылись.

– Ну вас на фиг! – бросил им вслед Макарон. – Надо поставить машину, как положено! А то зацепят еще ваши драйверы! Чини потом! – И сел за руль.

Из-за угла с сиренами и мигалками вновь выскочила та же полицейская машина. Оказалось, полицаи следили, стоя за поворотом. Они подбежали к Макарону, кинули его лицом на капот, руки – за спину и в наручники.

– Мы привезли картины! Нас брать нельзя! Это достояние России! Вы ответите перед нашим действующим Президентом! – кричал Макарон, но это мало помогало. Давликан со страху полез сначала под «Волгу», но быстро понял, что она может неожиданно поехать снова, и перезахоронился под BMW цвета маренго, у которой был повыше клиренс.

Полицаи притащили трубку для дутья и, предвкушая, как Макарону пришьют два года за пьянку вблизи руля, были неторопливы и фундаментальны. Макарон дунул. Полицейские и не могли предположить, что дуть в трубку можно и на вдохе – в себя. Прибор показал, что до посадочной нормы в крови Макарона не хватает нескольких промилле. Полицаи скуксились. Как они бросились извиняться!

– Ми, яволь, изсвиниться! – полицейские стали подныривать под ситуацию.

– Да вы уж и так изсвинюжились, – сказал Артамонов. – Больше некуда!

После непереводимой формулировки ответа полицаи завертелись, будто горбатый заяц на примусе! И стали предлагать ночлег в участке на удобных койках.

– Ни в какой участок мы не пойдем! – осадил их Макарон, получив законное право. – Мы сейчас сообщим консулу!

– Давайте так, – предложил полицаям мировую Прорехов, – вы оставляете нас в покое, а мы… мы спокойно выпиваем еще пузырь и спим в машине часиков до десяти!

Полицаи ретировались. В воздухе запахло адреналином.

– Ну и мастак! Как ты умудрился? – бросились расспрашивать Макарона члены экипажа.

– Научи и меня дуть в себя! – попросил Давликан.

– Амстердам – просто! – сказал Макарон.

Бесплатная стоянка оказалась кстати, поскольку ни завтра, ни на следующий день галерейщик не явился. С валютой имелась напряженка, продуктов тоже оставалось на пару дней, злотые в банках не меняли.

– Где же галерейщик? Как же так?! – негодовал Давликан. – Ведь договаривались на конкретное число! Может, это вообще не та галерея?! А приглашение-то у нас есть или нет?

– Да не волнуйся, приедет. Куда он денется? – успокаивал его Прорехов. – Может, у него свадьба какая случилась, – предполагал он, собирая в радиусе ста метров все приличные окурки. – Зажрались голландцы, – говорил он, поднимая очередной удачный «бычок». – Выбрасывают больше целой. – За неделю Прорехов стал завсегдатаем театра повторного фильтра. – Согласитесь, вовремя поднятая сигарета не считается упавшей!

Чертовски хотелось «Хванчкары». Артамонов с Прореховым разыгрывали в шахматы, кому спать справа. Макарон за российские медные пятаки добывал из автоматов жвачки и презервативы и дарил Давликану. Художник складывал добытое в мольберт.

На почве затянувшейся неизвестности у Давликана начались помрачения и раздвоение личности. Он погружался в сумеречное состояние и кликал галерейщика среди ночи, чтобы затем проклинать белым днем. Двойственность переживаний на фоне алеутской депрессии выбила его из колеи. По каждому вопросу у него появлялось свое мнение, с которым он был не согласен. В этой связи к нему стали являться галлюцинации угрожающего характера и несусветных размеров. Он поминутно выкрикивал непонятное заклятье «Айнтвах магнум!», метался по тротуарам и без конца повторял:

– Смотрите, это он. Я узнал его по профилю! – вошкался Давликан.

– Слушай, ты, силуэтист, успокойся! – гладил его по голове жесткой щеткой Макарон. – Как ты можешь в темноте узнать человека, которого никогда не видел?!

Завтракали, как топ-модели, – дизентерийное яблочко с ветки, панированное сухариной пылью, а на обед и ужин – кильки-классик. Голодная кома бродила метрах в десяти. Дух в салоне «Волги» сделался таким, что машину стали обходить прохожие и облетать птицы. Пытаясь сбить запах, Давликан надушился каким-то до того едким парфюмом, что рой шершней непрерывно и без роздыху обрамлял его голову. Насекомые висели, как атомы вокруг молекулы, и переходили с орбиты на орбиту.

– Найдите мне теплой воды! – плакал Давликан, купаясь в спастических болях переживаний. – Я не могу жить с грязной головой! У меня там шершни!

Чтобы предотвратить появление опоясывающего лишая, Давликана отвезли на вокзал в Красный Крест, помыли и выдали последние двадцать гульденов на карманные расходы.

После санитарной обработки Давликан как в воду канул и не явился даже на вечернюю перекличку. Отыскали его в стриптиз-баре «Lulu».

– Что это ты в рабочее время разлагаешься? – возмутился Макарон.

– Да я вот тут… – покраснел Давликан.

После бара он стал ручным, как выжатый лосось, зато перестал выкрикивать во сне непонятное выражение «Айнтвах магнум». Позже, вчитавшись в плакат, все увидели, что оно было во всю стену написано на щите, рекламирующем мороженое.

На седьмое утро дверь в галерею оказалась отверзтой. Галерейщик Popov в дробноклетчатом пиджаке приехал. Вопреки ожиданиям он оказался не кодловатым мужиком, а совсем наоборот. Счастью не было конца. Давликан сидел в ванной неприлично долго. Веселились без всякого стеснения и едва не устроили коккуй. Потом были армеритры с йогуртом.

– Вот это еда так еда! – блаженствовал Давликан. – Съел его, этот йогурт, с булкой, запил кофе с колбасой и сыром – и все. Положил поверх супу тарелку – и сыт. Вот йогурт! Продукт так продукт!

Упрекать галерейщика в непунктуальности не было никакого смысла. Слава богу, что он вообще появился. Причин его опоздания так и не узнали.

Вывешивая работы на стенах галереи, Давликан путался в названиях своих творений.

– Слышь, Прорехов, у тебя вроде список был? – просил помощи Давликан. Не могу вспомнить, где тут у меня «Камера-обскура», а где «Любовь к трем апельсинам».

– Мне кажется, я уже где-то слышал эти названия, – заметил Прорехов.

– Это мое ноу-хау, – перешел на полушепот Давликан. – Я называю картины именами известных романов, фильмов, песен…

– Неплохо придумано, сынок! – поощрил его Прорехов и возмутился: Неужели ты и в самом деле не помнишь?!

– Видишь ли, все мои картины – одинакового формата.

– Понятно. Тогда посчитай считалочкой, – нашел ему выход Прорехов. – Ни на эту, ни на ту – на какую попаду! Вот тебе камера твоя, вот апельсины… Или брось монету… У тебя такие работы, что любое название подойдет.

– Это вы, журналисты, относитесь к заголовкам наплевательски, – сказал Давликан. – А я сначала ловлю чувство и уж потом как-нибудь называю.

– Причуда художника! – подвел черту Прорехов.

– Как же мне обозначить вот эту, последнюю? – продолжал переживать Давликан. – Через полчаса презентация!

– Назови просто – «Целенаправленное движение свиней», – предложил Прорехов. – Будет очень ловко!

– А что, есть такая песня? – всерьез спросил Давликан.

– Нет, есть такое движение, – сказал Прорехов.

Выставка проходила шумно. С помощью специальных уловок горстку представителей культурного Амстердама собрать удалось. Прибыли некоторые официальные лица, но больше было прохожих.

– Самородки еще будут попадаться, – умело на русском языке комментировал работы Давликана галерейщик Popov, отрабатывая свой прокол, но драгу никто никогда не отменит. – «Самородки» и «драгу» перевести не получилось и пришлось воспользоваться ритмической походкой Владимира Ильича – арбайтен, арбайтен и еще раз – арбайтен. – Фирштейн?

Продали почти все картины. И даже получили заказ. Один посетитель, осмотрев пластмассовые волосы, возжелал такое же произведение, но мужского рода. Чтобы настроением оно подходило к его ковру.

– С заплаткой делать? – спросил Давликан.

– О, конечно! Конечно! – волновался заказчик.

– Выйдет подороже. Раза в три, – заломил цену Артамонов.

– Нет проблем, – согласился покупатель.

– Ну и отлично, – сказал Артамонов, – считаете, что договорились.

– А вы не могли бы поехать ко мне домой подобрать цветовую гамму? пригласил иноземец Давликана. – Можно прекрасно провести вечер.

– Не мог бы! – Артамонов еле успевал вырабатывать антитела за подопечного. – Никаких интимних мужских вечеров! Никаких блатхат! Рисуем прямо здесь и спешно отбываем! Нах фатерлянд.

Давликана еле отбили от полюбившей его публики. Он был просто нарасхват.

– На будущее следует опасаться шоп-туров в страны с очень развитой сексуальной культурой, – сказал Макарон. – Если поедем еще раз, то на восток.

Но клиент-заказчик оказался еще тем жуликом. Он не отставал и нордически ломился напропалую. В довесок к залатанной картине он желал большего.

– Я хочу купить вашу машину, – продолжал он прямо-таки дранг нах остен. – За двадцать тысяч гульденов. Я коллекционирую антик. Какого она года выпуска?

– Сошла с конвейера… – чуть не испортил дело Прорехов.

– Восстановлена на спецзаводе в прошлом году, – обрезал его Артамонов. – Мы ее выиграли в лотерею. Макарон не даст соврать.

– Не дам, – кивнул головой Макарон.

– Я давно подыскиваю что-нибудь из России, – продолжал иностранец.

– Ради такого случая мы готовы уступить, – согласился Артамонов, несколько гульденов.

– Это есть карашо, – почти не торговался клиент.

– Но есть одно «но». Машина продается в паре с медвежьей накидкой антик требует стилевого единства. Кстати, шкура повышает потенцию. Артамонов раскинул руки как можно шире. – Тысяча гульденов.

– О! Карашо есть.

– И, разумеется, в комплекте с дорожным примусом, – кинул Артамонов на чашу весов последнюю непроданную вещь. – Пятьсот гульденов.

– Я согласен, – совсем не противился злу насилием покупатель. – О'кей!

– Ты смотри, – говорил Макарон, – все понимает.

За несколько дней Давликан, подгоняемый вдохновенным Макароном, состряпал заказанную работу. Он писал ее по сырому, не дожидаясь подсыхания красок, и закончил за один долгий сеанс – методом «алла прима». Макарон помог приделать к работе опаленные провода и сотворил заплатку. Заказчик онемел от восторга и захотел получить картину тут же. Но ему вручили ее после оформления сделки с машиной.

На вырученные гульдены вояжеры купили «Форд-скорпио» с прицепом, уложили в него купленную на распродаже компьютерную технику и отбыли на родину с ощущением, будто им выпал какой-то грант.

Пока бригада рабочей гарантии проходила Польшу в обратном направлении, Артамонов дослал в адрес Валенсы короткую эпистолу:

«Уважаемый Лех! До сих пор мы так и не получили от Вас никакого ответа. Это навело нас на мысль, что Вас, по большому счету, нет и что страна Ваша несет свою предменструальную вахту сама. Стремясь к Вашей восточной границе, мы играем в «барана» – обгоняем четырехцилиндровый «полонез» с таким расчетом, чтобы обиженному захотелось восстановить статус-кво. После этого мы наседаем сзади и загоняем товарища под знак. Его штрафуют Ваши же полицаи, а мы делаем всем ручкой.

Уважаемый Лех! Мы вынуждены признаться, что в районе Варшавы мы в честь Артура были вынуждены наказать Ваших полицейских за рвачество. Но посудите сами, не пристегнутый ремень они оценили в двадцать марок. Представляете?! И ладно бы гульденов, а то – марок! Откуда, спрашивается, у нас марки, если мы были в Амстердаме? А на границе мы сами пообещали Вашим панам по сто условных единиц, если пройдем таможню вне очереди. Нами занимались исключительно офицеры. А когда бумаги были оформлены, мы просто взяли и поехали к русским полосатым столбикам. «А марки?» – спросили паны. Представьте, уважаемый Лех, высоту и степень нашей сдержанности! Мы ничего не сказали в ответ. Под условными единицами мы подразумевали слова вежливости – спасибо или на добро здавьице. И, как и обещали, произнесли свою часть именно сто раз! Россия – просто! – говорит ваш тезка Давликан и жмет Вашу руку…»

Глава 8
ЛИШЕНЕЦ

– В этой стране, похоже, и впрямь, – произнес, успокаиваясь, Артамонов, – чтобы сказать вслух, надо заводить свой личный орган речи.

Пришлось обратиться к следующему пункту Устава «Ренталла» – выпуску газеты.

Всякое новое издание надлежало регистрировать в Инспекции по защите печати, которая была создана на базе отдела обкома после кончины КПСС и отмены шестой статьи Конституции о ведущей роли партии в жизни страны. Руководил ею бывший инструктор обкома по нежнейшим вопросам высокой печати Вячеслав Иванович Позорькин. По наступлении демократических перемен он смог перейти с галопа на рысь – сориентировался в обстановке и неожиданно для себя стал начальником инспекции по защите все той же печати. Он сменил на кабинете табличку – только и всего. А чтобы пристальнее всматриваться в портреты трудников на Доске почета напротив партийных чертогов, добавил к своему старому распорядку еще один не приемный день.

Переждав этот самый дополнительный не приемный день, ходоки-новаторы отправились на дело. Вахтер на проходной был безучастен к персоналиям c улицы, а вот секретарша-привратница Вячеслава Ивановича встала навстречу всей своей натруженной грудью.

– К нему нельзя! У него мероприятие! – кинулась она исполнять свой профессиональный долг. – И вообще, как вы сюда попали?! На прием все записываются заранее!

– Мы – не все, – сообщил Прорехов.

– Что значит «не все»? – недоуменно спросила секретарь.

– Всех бы не вместила приемная. Нас много на каждом километре здесь и по всему миру! – пригрозил Артамонов текстом из фильма «Над всей Испанией безоблачное небо».

У секретарши повело глаза, взгляд ее стал блуждающим. Через приоткрытую дверь слышалось, как спешно, словно с часу на час ожидая прихода немцев, инспектор Позорькин награждал активистов СМИ, путая должности, награды и поручения. В спертом воздухе кабинета звучали знакомые фамилии: Потак, Жеребятьева, Огурцова, Упертова.

В завершение списка инспектор Позорькин икнул и поблагодарил Шерипо за то, что оно хорошо работало. Раздались легкие, раздражительные аплодисменты.

– С этим средним родом мы еще натерпимся, – громко сказал Прорехов, откровенно изучая фигуру секретарши, а затем, склонившись над ухом Артамонова, прошептал: – Прикинь, в Индии люди приветствуют друг друга, похлопывая ладонью о стол. У нас в стране чуть сложнее – ладонью о ладонь. А надо бы знаешь как – ладонью по щекам. Представляешь, что сейчас творилось бы за дверью?

– Мордобой, – сообразил Артамонов.

– То-то и оно.

Когда волна лауреатов стала вытекать из кабинета, стараясь побыстрее проскочить мимо «ренталловцев», магнаты по встречной полосе устремились к Позорькину. Секретарша ничего уже не смогла поделать и лишь заумоляла вслед быть краткими и говорить только по существу – иначе Вячеслав Иванович даже и слушать не станет!

– C cобакой-то куда, товарищ?! – попыталась она схватить за рукав аксакала.

– Макарон, – подсказал секретарше Прорехов. – Товарищ Макарон.

– Каких еще «макарон»?! – не въехала секретарша.

– Товарищ Макарон, – еще раз повторил Прорехов. – Партийная кличка такая.

Заминки хватило, чтобы овладеть кабинетом полностью.

Вячеслав Иванович Позорькин был неимоверно взвинчен только что завершившимся мероприятием. Он парил в сферах, которые было невозможно курировать без пристяжных крыльев. Нависая над двухтумбовым столом с подпиленными ножками, он резво поправлял папочки, карандашики, расчесочку и маленькое зеркальце, в котором имели возможность отразиться целиком лишь небольшие участки лица. По холостяцкой жизни инспектор давно не видел себя со стороны, потому и не очень ужасался.

Под стеклом стола лежала пожелтевшая таблица экологической лотереи. Она выдавала инструктора Позорькина с головой. Выходило, что наряду с гражданами и это ответственное лицо дало слабинку и проявило живой интерес к судьбе якутских стерхов.

Позорькин уселся во вращающееся кресло от вагонного завода – там, как и на любом социалистическом предприятии, имелся цех ширпотреба. Уселся и окинул взором вошедших.

– Газету, говорите? – спросил он и сделал оборот вокруг оси, оттолкнувшись от пола коротенькими ножками.

– Да, газету, – осмелился сказать правду Прорехов.

– Свою, что ли? – спросил Вячеслав Иванович. – Частную?

– Да, – подтвердил Прорехов.

– Но, я слышал, у вас со «Сменой» какие-то неприятности, – намекнул Позорькин на издательскую несостоятельность гостей.

– Да нет, все нормально, – сказал Артамонов. – Просто ребята не захотели развиваться, и мы решили открыть новую газету.

– Какую же? – спросил Позорькин, отмолчав минут пять.

– «Лишенец»! – выпалил Макарон неожиданно для его всегдашней заторможенности. Прорехов с Артамоновым переглянулись – такого сговора между ними не было. Насчет названия речи не велось вообще.

– Кто «лищенец»? – не понял божественного замысла Макарона Позорькин.

– Да не кто, а что, – пояснил Макарон. – Газета так будет называться «Лишенец»!

– А название это хоть как-то увязано с концепцией? – строго спросил инспектор.

– Конечно, – вынужден был поддержать товарища Артамонов.

– Ведь все мы в какой-то мере лишенцы, – встал с ним в ряд Прорехов. Посудите сами – кого церквей лишили, кого денег, кого партии, кого права на выбор, кого газеты…

– Мы пробовали другие названия, – поскакал дальше под гору аксакал.

– Правда, правда, – присоединился к нему Прорехов. – Но ни «Камера-обскура», ни «Любовь к трем апельсинам» не отображают всей полноты идеи.

– И даже «Целенаправленное движение свиней» слабовато, – добавил Артамонов.

– «Целенаправленное движение свиней»? – переспросил Позорькин. – А почему именно свиней?

– Да потому, что естественными носителями балантидий являются свиньи, по ветеринарному просто ответил Макарон.

– Нельзя ли в таком случае познакомиться? – попросил Позорькин почти надсадно.

– С чем, с движением? – спросил Артамонов, пытаясь, как птица, увести инспектора от гнезда.

– С идеей, – сказал инспектор.

– Прямо здесь? – не уловил намека Артамонов. – Это невозможно!

– Почему? – расплылся инспектор. – Где ваша папочка с проектом?

– Она очень обширна, – сник Артамонов и посмотрел на друзей, – занимает несколько томов.

– А вы вкратце, через перечень рубрик и тематических полос. Я пойму, подтолкнул к продолжению беседы Позорькин, прикинувшись профи.

– Хорошо, пожалуйста, – не смутился Артамонов. – «Лишения ХХVI съезда в жизнь!» – материалы идеологической направленности.

– «Культ лишности»! – быстренько придумал на ходу Прорехов. – О проблемах потерянного поколения, «Ничего лишнего» – страничка потребителя.

– Детские выпуски «Лишенчики», – сказал Макарон, уже практически прощенный друзьями.

– «Третий лишний и третий нелишний» – о любви и пьянстве, – продолжил ряд Прорехов.

– Достаточно, – тормознул их инспектор.

– Сами захотели, – сказал Артамонов извинительно. – Мы только по делу.

– Ну хорошо, а какова будет направленность газеты – социальная или политическая? – продлил себе рабочую минутку Позорькин.

– Направленность? Межнациональная! – выкрикнул Макарон. Комплиментарии всех стран, соединяйтесь!

– Газета будет выходить в том числе и на иноземных языках, – пояснил Артамонов.

– В основном на китайском! – сказал Прорехов.

– И лишь часть тиража на немецком, французском и финском языках для городов-побратимов! – довысказал мысль Артамонов.

– Плюс выжимки на русском языке для собственных нужд! – добил линию аксакал.

– Позвольте спросить, – не ленился интересоваться инспектор, – а как будет распространяться газета?

– Веерная рассылка! – выпалил Артамонов. – Директ-мэйл и обольстительная льготная подписка. Везде понемногу, но преимущественно – в китайском городе Инкоу.

– Бывший Порт-Артур, слышали? – спросил Макарон. – Не сам-Артур, а Порт-Артур, ну, помните все эти дела – крейсер «Варяг», «Цусима», борьба с воробьями? – нес аксакал и валил в одну кучу все, что пришлось услышать за шесть лет на факультете журналистики.

– А вы уже договорились с китайской стороной? – спросил Позорькин.

– Конечно, уже заговорились договариваться, у меня даже заплетык языкается, настолько договорились! – залудил Макарон. Любил он иной раз запустить в собеседника зычным спунеризмом типа «он тебе все педераст», «непокобелимые борцы» или «не дороги, а сплошные выибоны».

– Так я не понял, – уточнил инспектор, – договорились или нет?

– Наше дело пердупредить, – сказал Макарон. – А там – как хотят.

– И все же? – впадал в тонкий искус Позорькин. – Согласны они или нет?

– Китайцы рады, как дети! – не задумываясь ни на секунду, отвечал за Макарона Прорехов.

– И корпункт планируется там, на чужбине? – продолжал слушания инспектор.

– Конечно! – лил воду Прорехов. – Все, как у взрослых. Нам сказали: выбирайте любую пагоду…

– «Пагоду»? – всерьез спросил инспектор.

– У нее такая крыша – с загибом, чтоб не поехала, – пояснил Артамонов.

Артамонов с Прореховым сдержанно доводили беседу до логического завершения. А Макарон едва не давился от смеха.

«Ну все, – думал Прорехов, – влипли так влипли!»

«На фиг надо было брать с собою Макарона! – думал Артамонов. Зарегистрировали бы газету спокойно, а уж потом и его попросили бы помочь с выпуском. Но теперь уже поздно – гусь военному не товарищ! Теперь не только новую газету не зарегистрирует этот инспектор Позорькин, а еще и все выходящие закроет!»

– Как же они с вами будут расплачиваться? – обалденевал смурной инспектор. – Ведь там юани…

– Газета будет бесплатной, – повел его по сложному медиа-фарватеру Макарон.

– Бесплатной?! – вырвалось у Прорехова.

– Вот как… – опять крутанулся в кресле инспектор. – И в каком количестве вы намерены выпускать эту добродетель?

– Тираж будет плавающим, – легко сообразил Артамонов.

– Но почему именно в Китае? – Коллежский регистратор никак не мог уловить изюминки проекта.

– Там больше лишенцев, – честно ответил Макарон. – Мы надеемся, что наше немедикаментозное вмешательство найдет отклик в душе этого большого народа.

– Вы полагаете, ее будут читать? – нахмурил брови Позорькин.

– Будут! – уверенно произнес Артамонов. – Рекламную кампанию мы уже запустили. Продвижение проекта на рынке началось с наиболее простых и доступных форм.

– Нами решен вопрос с командованием Военно-Морского Флота о размещении логотипа газеты на бортах подводных лодок, – сказал Макарон. Представляете, всплывают в разных концах света одновременно десять атомных ракетоносцев, а на каждом во всю палубу – ЛИШЕНЕЦ!

– По-вашему, это сработает? – всерьез спрашивал Позорькин.

– А вы посмотрите, с кем приходится соприкасаться по жизни, окончательно насел на инспектора Прорехов. – Одни лишенцы!

– Я надеюсь, вы утверждаете это безотносительно? – отвернулся Позорькин от Доски почета.

– Наше с вами дело – «дело врачей». – Макарон перешел на шепот с хрипотцой. – Другими словами – выпускать газету.

– А читать ее – удел пациентов, – завершил свой тетралог Прорехов.

Коллежский регистратор приумолк. Легкое отравление интеллектом затуманило его взор. Таких, как эта самодеятельная газетная козлобратия, старина Позорькин не принимал у себя в кабинете давненько. Пока он рулил прессой, на вверенной ему территории не вышло в свет ни одного левого или навороченного издания. Все только академически выстраданное. Над ним и сейчас продолжала висеть партийная карма. «Регистрировать – не регистрировать? – метался столоначальник внутри себя. – С одной стороны, вроде все складно, а с другой – какая-то чушь собачья. При чем здесь китайцы! Тут недолго и опрохвоститься. Скажут на коллегии, что зарегистрировал черт знает что! И главное – отказать в регистрации нельзя, нет формальных поводов, поскольку новый Закон о печати вышел».