Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 67 страниц)

Глава 5
СЭЙШН ПЯТОГО СОЗЫВА

Я тоже спешил на День грусти. Спешил, чтобы расширить границы сердечной тупости и детерминировать свою моральную сопричастность с этим праздником памяти, с этим знаковым сборищем ставших мне родными людей.

Трасса была почти пустой. Сказывались майские праздники – население вторую неделю сидело по участкам и без передышки сажало картошку квадратно-гнездовым способом.

Я спешил и давал хорошенько прочихаться своему «подснежнику» простоявшему всю зиму под сугробом старенькому дизельному «Опелю». Почему «Опелю»? Да потому что любая машина, говорят автолюбители, через два года все равно превращается в «Опель».

Запоздалые зимние скаты молотили шипами по температурным швам урытой донельзя бетонки, да так, что по скулам гуляли желваки. Как и многие творческие люди, я не успевал менять резину в межсезонье.

Когда неожиданно на дороге возникали «домики» – вспученные навстречу друг другу пласты бетона, которые, как системное поражение, было ни объехать, ни обойти – становилось понятно, что отношения между Россией и Украиной испорчены основательно, а посему ремонтом дороги в направлении Киева в ближайшее время никто заниматься не будет.

Мое нутряное сало, твердеющее в ожидании очередной встряски, по старой памяти относило «домики» к стадии предвестников Калуги, лежащей в низине как раз на середине пути. Мелькнул указатель на Оптину пустынь, потом на птицефабрику, вот уже позади и река Угра, на которой среди заливных лугов в 1480 году имело место великое противостояние русских и татар. Вот и поворот на Жиздру, сразу за которым – дорожный родник, обустроенный дальнобойщиками. А значит, скоро и заветный край моих почти виртуальных друзей – край партизанской славы.

От мысли, что через пару часов я прибуду на место, становилось легко и свободно. Но сердце просило загрузки. Особенно в области верхушечного толчка.

В предвкушении встречи со своими уже давно не новоявленными знакомцами, я гонял туда-сюда варианты моего появления на тусняке. Гонял и прикидывал, как покорректнее произвести свое между ними уложение – ведь в нашей второй с Артамоновым книге «Отчет о проделанной работе» о них не было сказано ни слова.

Нынешний сход был юбилейным и потому – крайне тотальным. Как-никак двадцать пять лет минуло с момента полной отвязки. На этот круглый тус должны были неминуемо явиться выпускники всех пяти групп потока. В том числе и Артамонов – соавтор моих книг, которыми еще не наполнился книжный рынок, но «Опель» был забит до отказа.

Я старался соблюдать все посты – притормаживал задолго до знака, но этого не всегда было достаточно. В салоне автомобиля лежали валом готовые к употреблению экземпляры для работников ГАИ – данное направление в пылу моей повседневной работы было почти не освоено, – а в багажнике, отпечатанные под заказ, плотно терлись нераспакованные пачки для друзей.

Расход книг на сто километров был не намного ниже расхода топлива: в пользу дорожных служб ушло пятнадцать экземпляров – я дважды пересек двойную, не остановился на пустом пешеходном переходе, проскочил на желтый у самого поста и потом, будучи оштрафованным за превышения скорости, слишком усердно сигналил фарами единственной на трассе встречной машине, оповещая ее о наличии засады – за это пришлось одарить всю бригаду непопулярным в их среде чтивом. Характер и стойкость нарушений правил движения говорили о моем уважении к людям дорожного толка.

По кассетам, лежащим на заднем сиденье каждой патрульной машины, я догадывался, что передо мной в ту сторону только что промчалась Надежда Бабкина, которая расплачивалась с часовыми дорог своими сольными продуктами.

Мне доводилось и раньше бывать на Днях грусти, на этих обширных бандерлогах по поводу очередной пятилетки со времени выпуска – веселые ностальгические минуты. Но главного для меня на них так и не произошло – я не встретился с Артамоновым. Сегодня мне предстояло впервые увидеться с человеком, который, собственно, и породил меня как человека пишущего. Артамонов на Дне грусти – уму непостижимо! Именно на самом дне! На Дне грусти и на высоте памяти! Как же получилось, что мы до сих пор так и не пересеклись? Может, потому, что никто к этому особенно не стремился? А теперь приперло? Ведь не повидались же ни разу за всю свою сознательную жизнь Толстой с Достоевским, и наоборот. Так что не мы первые, не мы последние.

Добирался я до места и, как о белой обезьяне без единого изъяна, все думал о том, что через некоторое пространство передо мной появится автор строк, принесших мне, как говорится, широкую известность в узких кругах. Хотя, если судить по творческим понятиям, не он передо мной появится, а я перед ним.

Артамонов интересовал меня уже потому, что его вообще никак не беспокоила судьба написанных им страниц. Он бросил их, а я подобрал. Он посеял, а я пожал. От этой мысли я даже стал несколько побаиваться встречи.

Но, как выяснилось, переживать мне на этот счет совсем не следовало все произошло буднично и просто.

Предварительный сбор выпускников проходил на Студенческом бульваре.

Они, оторвавшиеся от повседневности, стекались на бульвар кто откуда, пустозвонили в ожидании, пока соберутся остальные, и старались не рассказывать главного сейчас, потому что не время. Сначала надо обойти аудитории, встретиться с преподавателями, новым ректором и новым деканом, потом завалиться в общагу и выпить там на скорую руку с текущими ботанами. Потом заехать на кладбище неподалеку и возложить цветы на могилы ушедших по возрасту преподавателей и отчаливших не по годам однокурсников.

Многих не хватало на этом Дне грусти. Одни стали жертвами Чернобыля в прямом контакте с радиацией – будучи ликвидаторами аварии, другие – просидев лишнего в активной зоне совершенно гражданским образом. Череда смертей приключилась и вовсе дурацких: Бондаря убила ножом собственная жена, Носарев содрал на спине асбестовую бородавку и навлек на себя рак, Тимохин велел таксисту гнаться за какой-то тачкой и разбился вместе с таксистом. С ним в машине был Жиркин – еще один достойный кадр, который в свое время слыл отчаянным проводником по женским общежитиям камвольного комбината. Но ему повезло – он в этой аварии уцелел. Однако судьба оказалась настойчивой через некоторое время после окончания вуза умер и Жиркин. Просто так, без явных причин. Вдогонку судьбе. Немало народа полегло в Чечне. Словом, на потоке был продемонстрирован весь спектр жизненных перипетий.

На предварительную сходку – под сень Студенческого бульвара прибывали, как правило, не все, а только самые ответственные товарищи. Остальные с опозданием должны были подтянуться непосредственно ко второму отделению, которое по завершении вступительной части планировалось в пойме реки с пионерским костром и синей ночью. С этой целью на берегу был разбит целый палаточный городок.

Чувствовалось, что у праздника серьезные спонсоры – вокруг пестрели плакаты «Лукойла», «Газпрома», «РАО ЕЭС». Вуз и поныне стабильно снабжал эти структуры своими выпускниками.

Высоким гостям, входящим на территорию лагеря, выдавались белые носки и красочные именные выкопировки из плана городка с указанием личного номера-места и расшифровкой назначения временных построек. Чтобы не плутать.

Самый большой шатер, как гласила карта-путеводитель, отводился под шведский стол, второй по величине – под банкет, третий, поменьше, – под танцы, а четвертый, пятый и шестой – под гардероб и остальное. В городке имелись расположенные точечным образом надувные кабины для задушевных и деловых бесед. Под сенью высоченных тополей был размотан ковер теннисного корта из искусственного дерна – планировался турнир «чайников». К вершинам прибрежных деревьев специально в честь праздника прицепили несколько тарзанок для далекого улетания в воду. Как обещал Артамонов, имелся и батут с вылетом в акваторию. Подразумевалась и русская баня с вениками – данное чудо света было развернуто тут же, в полевых условиях, под толстостенным колпаком из пуленепробиваемого целлофана и с походной каменкой внутри. По берегу тут и там стояли палатки-раздевалки, на случай если кого-то, не ровен час, потянет искупаться. На косе у самого края пляжа блистал свежепиленным ламелем подиум для театрального представления – на нем к вечеру затевались выжимки из гастролей Тель-Авивского драматического театра, приуроченные ко Дню грусти. Для детей в центре лагеря имелся загон-кенгурятник с нянями и гувернантками, намеренно длинноногими, чтобы дети ни до чего не могли дотянуться.

Пространство праздника было замкнуто – по границе городка стояли шеренгой синие пластмассовые биотуалеты.

Раздавая книги, я какое-то время находился в центре внимания. Меня поздравляли, нахваливали, величали самописцем – чем-то средним между самозванцем и летописцем – и поощряли к дальнейшему труду над собой. Но скоро народ увлекся непосредственно смыслом схода и рассредоточился по территории лагеря.

По поляне беспрестанно разносилось шампанское.

Всматриваясь в толпу, я пытался вычислить Артамонова. Ведь я никогда не видел его и даже не имел фотографий. Меж тем мне казалось, что я узнаю его сразу, как только увижу. Первым в поле моего зрения ворвался губернатор Макаров с Дастином. Вот уж чего не ожидал, так не ожидал! Я без труда сообразил, что Владимир Сергеевич мог здесь появиться исключительно в компании с Артамоновым. Больше не с кем. И не ошибся. Они вместе двигались в моем направлении. На каждом шагу их тормозили друзья и заводили разговоры. Как мне показалось, непомерно долгие разговоры, ведь длительность минутки зависит от того, на какой стороне турникета ты находишься. Я ревностно отслеживал их маршрут. От Артамонова просто не отставали – тормошили, обнимали, приветствовали. Он всем представлял своих попутчиков – губернатора Макарова с Дастиным, Дебору с детьми и еще какого-то парня лет двадцати.

Завидев меня, Владимир Сергеевич устремился навстречу и затянул на мой пятачок всю компанию. Его руки так и чесались набить мне морду. За что, я чувствовал, но не понимал.

– Ты что здесь стоишь?! – набросился он на меня. – Как доехал? Нормально? Книг хватило?

– Вполне, – сказал я и пожал плечами.

– А то гаишники просто лютуют! – не останавливался он ни на секунду. Новый кодекс не приемлют! У тебя права не забрали? А у меня отняли!

– Я отстрелялся товаром, – ответил я.

– Мне им нечего давать? Разве что Законы в трубочке? Или пугать Свидетельством о смерти? Ха-ха-ха! – как Фантомас, прокудахтал Владимир Сергеевич.

Я краем уха слышал об этой его странной истории с исчезновением и попытался кое-что для себя прояснить, но сразу мне этого сделать не удалось. Прогноз общения на эту тему был явно отягощен его нежеланием делиться сокровенным.

– А дорога как? – не умолкал Макарон. – Сразу видно, что положение колхозов в Калужской области неважное, – сделал он неправильный вывод, а потом добавил: – Знакомься, а вот и Артамонов, – представил он своего попутчика просто и незатейливо, ведь для него наша с Артамоновым встреча не имела такого значения, как для меня.

Артамонов посмотрел на меня, я тоже оценочным взглядом окинул его. Одет он был по карману. Живота не имелось – похоже, продолжал заниматься терапевтическим спортом. Между нами просунули поднос с фужерами. От шампанского никто не отказался. Слова не шли, будто отсох язык. Его пришлось увлажнить шипящей струей.

Я выдал свое волнение тем, что поспешил преподнести Артамонову обе книги с автографом. Он тоже расписался на них и с улыбкой вернул мне обратно. Было понятно, что я проделал ход навстречу раньше, чем требовала ситуация. Ему, по-видимому, было лень таскаться с книгами по празднику, и он таким образом отвертелся от ноши. Тем не менее он признался, что читал обе книги и что по прочтении был в восторге.

– Никогда бы не подумал, что из такого вала можно сварганить столь внятный текст, – признался он. – Я бы все равно не нашел в себе столько усидчивости. Поэтому благодарен, – сказал он и пожал мне руку.

Для меня его слова были наивысшей похвалой. Или пахлавой, как сказал бы Мурат, стоявший неподалеку под руку с Нинелью и ватагой детей разных национальностей. На День грусти было принято приезжать вместе с семьей, если семья одна, или с семьями, если у тебя их несколько, вместе с друзьями и любовниками, чтобы отчитаться перед остальными по всей широте жизненных воззрений.

С возвращенными книгами в руках я смотрелся несколько виновато. Но Артамонов легко выправил положение, спихнув разговор в семейную сторону.

– Дебора, моя жена, – познакомил он меня с супругой.

– Очень приятно, – поздоровался я. – А это тот самый ребенок? – спросил я, указав на малыша рядом с Деборой. – Который был в коляске во время вашего знаменитого сидения на карстовых озерах, откуда спустили воду?

– Нет, та уже с нас ростом – вон резвится, – опередил жену Артамонов и указал на загон для детей. – А это – новодел.

– Новодел? – удивился я. – Так у вас теперь двое? Я не успеваю записывать.

– Трое, – сказал Артамонов. – Один от Лики, – указал он взрослого парня, тоскующего от безделья, – и двое – наши, – прижал он к себе Дебору.

– Следующую книгу вы должны обязательно выпустить вместе, – сказала Дебора, присоединяясь к разговору. – Как братья Знаменские.

– Нет проблем, – согласился я на очное сотрудничество.

– Тем более, что очередная книга у меня почти сверстана, – сказал Артамонов.

– Не смешивайся с мамиными словами! – возразил ему новодел.

– Мне, как всегда, остается только загаммовать? – спросил я и провел я руками круги, как бы подгребая к себе чужой воздух.

– А что такое «загаммовать»? – спросила Дебора.

– Привести произведение к гармоническому знаменателю, – ответил я.

– Понятно, – сказала она, тщательно поддерживая беседу.

– Книга и впрямь почти готова, – настоятельно произнес Артамонов.

– Уж я-то знаю это сакраментальное – «почти готова», – сказал я. Два-три года шлифовки силами десяти рерайтеров во главе со мной – и можно в печать.

– Только и его в этот раз надо ставить в авторы, – предложила Дебора, указав на Артамонова.

– В следующем издании все учтем, – еще раз пообещал я. – Поставим рядом две фамилии.

– Вот и договорились.

– А о чем у нас будет следующая книга? – спросил я Артамонова ненароком.

– Да фиг поймешь, – отмахнулся он.

– Ну, хотя бы жанр…

– Социальная мистика, – определил свое новое творение Артамонов. Начать-то я ее начал, а закончить никак не могу – нет приличной концовки. А лоб просто чешется от прилива мемуаров, – сказал Артамонов. – Опасаюсь, как бы извилины не превратились в морщины.

– От мемуаров? – удивился я. – Так это будут воспоминания?

– Да, хочу сделать их опупеозом половозрастного тщеславия.

– Морщины? – переспросил я.

– Да нет, мемуары, – поправил Артамонов. – Что-то в последнее время очень хочется быть востребованным. Поэтому меня больше не тянет на тексты со среднеарифметической литературной непроговоренностью. Мне кажется, что современные опусы должны быть непременно отмечены этакой своеобычной неочемностью. Народ стал ленив и интернетен и читать всякую внутреннюю муру уже не желает.

– Согласен, – сказал я. – Мемуары должны строиться по образу и подобию клипов. Это непременно подчеркнет их пофигическую неизбывность.

– В том-то и дело, – признал Артамонов.

– То есть, ты хочешь отнести свое творчество к плану доходчивого дискурса? – попытался я выспросить о концепции будущего произведения все до конца, ведь понятное дело, дописывать его придется опять мне.

– Где-то так, – уклончиво ответил Артамонов.

– Тогда я с удовольствием присоединюсь, – согласился я.

Было заметно, что Владимир Сергеевич с трудом усваивал текущий мимо него разговор и вертелся, как заскочивший на взлетную полосу молодой варан. Неинтересная беседа тупо отдавалось в хрящах. О другом думал Владимир Сергеевич, топчась по мягкой майской зелени. «Старею, что ли? – мелькало у него в голове. – Или, наоборот, устремляюсь назад, в гарнизонную юность?»

– Писал бы статьи о протекании родильной горячки, тебе бы цены не было, – посоветовал Артамонову Владимир Сергеевич напоследок. – Тебя бы все бабы читали и почитали! В творчестве надо быть прямым, как разрез на заднице! А то все пишешь черт знаешь о чем. Кому это сейчас нужно!?

– Я стараюсь, – сказал Артамонов. – Но не получается.

– А я вижу, тут у вас намечается неплохая попойка с дозняком контактной лирики, – сказал Владимир Сергеевич. – В таком случае извиняйте чмок-чмок. – Он взял за руку Дастина, давно переросшего ручное обращение, и отправился навстречу завидневшейся невдалеке Свете.

Света прогуливалась вместе с Алешечкиной Наташей, или с Натаном, как теперь называл сам себя этот человек. Завидев Макарона, Света обрадовалась ему несказанно. Даже больше, чем Дастину. На своего черноплодного сына она взглянула холодно, как на соперника. Или как на любовника, уже достаточно выразительного. После операции по коррекции Света вообще не могла выносить черного юмора.

– Приветствую тебя, моя милая Света! – выпалил Макарон.

– Меня теперь зовут Пересвет, – сказала тихонько его давняя подруга, оглядываясь вокруг – не слышит ли кто. – Пришлось пойти на смену имени.

– Очень мило, – присел на корточки Владимир Сергеевич, как будто намеревался размять уставшие ноги. Он и в самом деле произвел пару «пистолетов» – присел сначала на одной правой ноге с вытянутой вперед левой, а потом на одной левой с вытянутой вперед правой.

– Пляшешь, как молодой, – похвалил Пересвет Макарона. – Я так не смогу. Хотя из фитнеса не вылезаю.

– У-у ти какая! – показал ей Владимир Сергеевич составленную из указательного и безымянного пальцев козу рогатую, которая шла за малыми ребятами.

– У-у ти какой! – ответил ему тем же Пересвет.

– Только что приехал, – не туда сказал Макарон.

– А я здесь со вчерашнего вечера, – признался Пересвет. – По приглашению Натана. Мы лежали в одной палате. Познакомься, – сказал он и свел руки губернатора Макарова и Натана вместе.

– Очень приятно, – сказал Владимир Сергеевич.

– Мы теперь неразлучны, – сообщил Пересвет.

– Вижу, – не стал мудрить Макарон. – Скажу по секрету, ты очень хорошо выглядишь. Стал краше, чем была, – сделал он тяжеловесный и неуклюжий комплимент, путаясь в родах. – Это что, результат операции?

– Частично да, – повел глазам Пересвет. Каждая ее грудь как бы проговарвиала своим особым языком один и тот же текст: а как еще прикажете висеть на силиконе? Ни погрустить, ни покалякать! – Но думаю, дело больше в том, что я наконец-то обрел спокойствие, – сказал Пересвет и посмотрел на Натана. – Живем без стрессов, исключительно в удовольствие. А проблемами пусть занимаются те, кому это нравится. Нам хватает себя. Правильно я говорю, Натан?

– Да, кажется, мы дожили до счастья, – согласился Натан.

– Но и ты стал выглядеть гораздо моложе, Макарон, – сказал Пересвет, осматривая старого друга. – Просто младенец. Кожи на лицо с задницы надрал? Или у тебя для этих целей загородный питомник? Или плацента-маск?

– Каких процентов? – не понял Владимир Сергеевич.

– Да не процентов, а плацента, – пояснил Пересвет.

– Стихи, что ли, пишете? – спросил Натан.

– А что, похоже? – удивился проницательности Макарон.

– Да нет, просто рифму ловите, – сказал Натан. – Была одна у нас на потоке – Ирина Рязанова – тоже писала. Сейчас нитки разматывает.

– Я слышал о ней, – сказал Макарон. – Это у нее от замысловатых жизненных тягот случилось.

– Но ты не мучайся и не морщи лоб, – придумал продолжение разговора Пересвет.

– То-то я не врубаюсь, – поправил на себе жилетку Владимир Сергеевич.

– И не врубайся, не надо, – правил беседу Пересвет. – Натан обещал познакомить меня с самыми изысканными персонами нынешней встречи.

– С губернатором Подлодкиным, что ли? – попытался опередить Макарон. Он, вроде, тоже выпускник этого их вуза.

– Не угадал, – сказал Пересвет. – С нашим самым крутым примером и надеждой…

– С кем это, если не секрет? – спросил Макарон.

– С Нинкиным и Пунктусом, – сказал Натан. – Они работают заместителями министров.

– Вот как! – воскликнул Макарон. – Хорош уровень! – И снова сделал Пересвету комплимент: – Ты просто прелесть! Раньше ты за собою так не следила!

– Да и ты постройнел заметно, – отметил Пересвет, нарезая круги вокруг своего сокурсника по МГУ. – Когда мы с тобой расставались, ты смахивал на замученного жизнью старика! А сейчас совсем другое дело. Чем занимаешься? По системе шесть с плюсом или у вас в области бескормица? Да ладно, я шучу. Действительно, смотришься на все сто. Я не ожидал. Вечно ходил заморенный, а тут прямо гарный хлопец, словно и не было никаких лет в отстое. Говорят, ты куда-то там исчезал? Голодание под присмотром врачей?

– Что-то в этом роде, – согласился Владимир Сергеевич, ленясь рассказывать правду. Он машинально провел по щеке, но, кроме щетины, ничего там не обнаружил. – Просто придерживаюсь, как говорится, – высказался он, но так чтобы очень уж специально… нет, просто свежий воздух на себя напускаю, физический труд не на дядю. Меня, как ты понимаешь, сюда Артамонов затащил, сказал сюрпризом угостит, дескать, ты здесь будешь. У меня проблемы начались, и я решил развлечься. И не жалею, вижу, компания подбирается неплохая.

– Давай построим вместе ферму милосердия, – предложил Пересвет. – Я чувствую, ты понимаешь в этом толк. Ты же звал меня к себе поработать. Вот и поработаем. Я план составлю, а ты инвесторов подтащишь.

– Какие разговоры, конечно, – согласился Владимир Сергеевич. – Ферму так ферму. Вот восстановлюсь на работе, и приезжай. Сразу займемся.

– И учти, теперь я тебя уже не отпущу, – сказал Пересвет.

– И я тоже никого никуда не отпущу, – сказала Татьяна Черемис, подошедшая со спины. Она возникла как ром-баба среди ясного неба. – Привет, девочки! – поприветствовала она Натана с Пересветом, впорхнув в середину круга, как стайка белуг. «Девочки» прозвучало несколько скабрезно, но никто не заострил на этом внимания. – Вы, я вижу, несмотря на годы, и держитесь, и смотритесь молодцами.

– Если бы тебя порезать в двадцати местах, ты бы тоже огурцом глянцевалась, – сказал Натан, обнимая Татьяну. – Ты же знаешь, какая у нас страшная конкуренция, нужно всегда выглядеть соответствующим образом.

Татьяна отстранила от себя Натана и Пересвета – как совершенно несвойственных ее интересу фигурантов – и принялась обхаживать Владимира Сергеевича, как человека свежего на Днях грусти. Ее прихваты оставались такими же, как и в юности, – незавуалированными и бесполезными. Макияж Татьяны совершал поступательное движение вперед из четко очерченных модой рамок. Было понятно, что в выборе косметики она придерживалась стиля, в котором было важно подчеркнуть безбровые глаза, губы и немножко баки. Все это делалось как бы впроброс, а насчет глаз – ей и в самом деле шли лысые очи набок от жизни. Перекинувшись с Макароном на расстоянии двумя незначительными фразами, Татьяна подалась в его сторону, чтобы в упор расспросить об историческом, но таинственном случае, о котором писалось в газетах. Как гигантская двуустка, сошедшая с цветной вклейки медицинского атласа, Татьяна ринулась в пучину нового знакомства, синхронно пошевеливая влажным ртом и репродуктивными устами. И надо сказать, верхний этаж у нее был не менее опасен, чем остальное. Своим поведением она давала понять, что в случае нужды готова принять форму контаминации «в тридцать девять – сорок пять баба ягодка опять.»

Владимир Сергеевич вытащил визитку и протянул Татьяне, надеясь свинтить. Но она сказала обиженно:

– Зря вы так, я вас уверяю, нам придется поработать вместе.

– Да я, собственно, и не против, – смирился с судьбой Владимир Сергеевич, – высылайте предложения.

– Я не в этом смысле, – сказала Татьяна, как прорицательница. – Я вообще.

– Ну, тогда тем более, – пытался спрыгнуть Владимир Сергеевич со стрелки, чувствуя, что дело опять идет наперекос и что к вечеру как бы не пришлось снова отбиваться в горизонталь и выражать обоюдность чувств посредством надувного матраца.

– Я о вас многое слышала, – продолжила гон Татьяна.

– Ну, хорошо, – сдулся Макарон, как однокамерный пузырь, и потек из себя наружу. – Давайте поговорим. Только тему придумайте сами.

– Я уже придумала. Я слышала, что у вас есть кафе «Старый чикен». Я тоже немножко ресторатор. У меня сеть кафе «Пицца богов». Предлагаю открыть две совместные точки на Ленинградском вокзале в Москве и на Московском в Питере – «Ван вэй чикен» – «Цыпленок в одну сторону». Будет очень выгодно, я вас уверяю!

– Договорились, – согласился Владимир Сергеевич.

Диалог с Артамоновым у меня все как-то не клеился. Едва он поворачивал голову ко мне, его тут же отвлекали подтягивающиеся друзья. Стало понятно, что серьезную беседу с ним нужно отложить на вечер, потому что сейчас Артамонову не до меня. Ему нужно перетолковать с остальными, а уж потом дойдет очередь и до нашей письменности.

Мы последовали за Владимиром Сергеевичем и присоединились к их кругу.

– А вот и я, – поздоровался Артамонов с Пересветом, Натаном и Татьяной.

– Салют, – сказали они одномоментно.

– А этот все пишет и пишет, – сказала Татьяна и ткнула мне в грудь длинным указательным пальцем, – а когда не пишет, думает или говорит. Прямо как Цезарь.

– Не всем же пилить опилки, – оправдался я.

– А ты где пропадал? – наехала Татьяна на Артамонова, на секунду оставив остальных. – Все учишься? Говорят, на продюсера.

– Да, – ответил Артамонов, – не врут.

– А я вот, кроме трех гармонических функций из всей учебы ничего не вынесла! – призналась Татьяна.

– Мы с ней очень много чего наделали вместе, – сказал Артамонов, обнимая ее, а потом и Натана.

– Заметно, – сообразил Владимир Сергеевич.

– Потому что у нас с Натаном были часто одинаковые варианты, – пояснил Артамонов.

– А сейчас у вас варианты разные? – спросил Пересвет.

– Пожалуй, да, – сказал Натан.

– Во всем генитальная генетика виновата! – сказала Татьяна, намереваясь разложить чужую песню на два голоса. – Это вам не любовь на фоне колбасной недостаточности, как бывало в старину!

– Да при чем здесь генетика?! – решил возмутиться Натан.

– При том, – сказала Татьяна и предложила всем срочно приступать к празднику. – Эй, все сюда! – свистнула она в пальцы. – Пора начинать! Скомандовала она, разведя пожиже эстетизированный и слабоорганизованный народец, чтоб хватило на всех.

Товарищество с ограниченной ответственностью росло на глазах, народу становилось все больше. Гульбарий закипал всеми цветами радуги и принимал естественные очертания.

– Гей-еси, добры молодцы! – приголубила Татьяна подошедших на ее свист Нинкина с Пунктусом, прибывших одним транспортом.

– Привет, привет! – отозвались они. – И утром два привета!

– А вот и они, – сказал Натан, подводя к ним Пересвета. – Познакомься, это наши волонтеры! Без них нам бы не состояться ни в жись!

Рядом шло братание других.

– Привет, Натан, – зацепили одногруппницу на проходе Мукин, Матвеев и Решетов.

– Салют, мужики, рад видеть вас, – сказал Натан. – А ты, Фельдман, что мнешься? Ты там, на своей незалежной, не залежался ли часом? А то давай сюда, к нам, у меня крупное агентство по сватовству.

– Я подумаю, – сказал Фельдман и стал быстро соображать, не прикатить ли ему на житье из Украины в Россию.

– В Америку или в Израиль тебе уже поздно, – угадал ход его мыслей Натан. – Не успеешь состояться как личность. А для меня ты всегда был личностью, потому что никогда не приставал с дурацкими просьбами прошвырнуться по Студенческому бульвару с последующим отвалом у койку.

Ведущий встречи – а им был назначен староста Рудик – объявил первый номер по сценарию схода. Населению было предложено разойтись по сторонам. Влево тем, кто продолжает работать по специальности, а вправо – кто изменил профессии. Сборище разделилось на две приблизительно равные части.

Владимир Сергеевич, я и Пересвет остались стоять не у дел в центре собрания.

По задумке устроителей праздника планировалось дать слово каждому прибывшему, чтобы тот напрямую, а не через третьи руки доложил о себе все, чтобы знать о судьбе каждого непосредственно из уст пострадавшего.

Начали по алфавиту, и получилось так, что обращались выступающие как бы ко мне, к Пересвету и Владимиру Сергеевичу, поскольку мы оказались у пупка.

– Пусть гости праздника доложат о себе первыми, – предложил Рудик, расценив ситуацию, как удобную для введения. – Пожалуйста, вы, – дал он знак мне.

Я приступил к рассказу с места, сделав легкую вводную о политическом положении дел в стране.

– Приятно отметить, что люди нынче в состоянии собираться стаями не по причине бурбулизации, а по своей собственной воле. – И сразу произвел пробное вбрасывание – запустил в оборот несколько слов о себе: – Работал в отраслевой прессе, выправил и выпустил книги Артамонова, планирую состряпать еще одну как только вами, дорогие друзья, будет нажит свежий материал. Желающих приобрести готовые прошу к багажнику машины. Первая – бесплатно, вторая – по стольнику. Деньги – Артамонову, а дальше мы с ним разберемся. Женат, имеются дети, – закончил я о себе.

– А нам, матерьялу, ничего от этой суммы не перепадет? – спросила Татьяна. – При чем здесь Артамонов?

– Как же не перепадет? – выкрутился я. – Мы с Артамоновым только решим, кто бежит в ларек, а перепадет именно вам, матерьялу.

Веселье набирало обороты. Дальше о себе сплел венок Владимир Сергеевич Макаров.

– Сенатор Макаров, одногруппник Артамонова по его второй вышке. Нахожусь по его приглашению.

– Да он сам здесь по приглашению! – возмутилось честное собрание. – Как исчез четверть века назад, так и ни разу не появился!

– И ладно бы просто не появился, пережили бы как-нибудь, – впендюрила свои соображения Татьяна. – Хоть бы весточку каку о себе дал!

– Кому надо было повидаться, тот сам приезжал! – выразился Артамонов. Вон Мат с Решей хотели меня видеть и видели!

– Але, помолчите, сейчас не о вас речь, – тормознул самодеятельность ведущий. – Дойдет очередь, тогда и заголосите! – И обратился к аксакалу: Прошу вас, товарищ Макаров, продолжайте.

Сенатора Макарова на сборище знали практически все, поскольку в той или иной степени отслеживали политическую жизнь страны. Его помнили и по средствам массовой информации, и по книге «Отчет о проделанной работе», которую, как выяснилось, многие прочитали. Поэтому приветствовали его достаточно звонко. Начались вопросы.

– В газетах пишут, что вы полгода были в бегах.

– Да, я брал отпуск за свой счет, – отвечал Владимир Сергеевич.

– Это правда, что через некоторое время после вашего исчезновения были приняты грандиозные меры по охране государственных чиновников? – спросил Бакутин. – Что, дескать, их надо охранять, а то больно часто и надолго исчезать стали.