Текст книги "Тринити"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 67 страниц)

– Да, – сказал Бурят и риторически спросил: – А чем, собственно, мы отличаемся от воды? Да ничем. Там – колония молекул воды, а в нашем случае колония клеток, называемых человеком.

– Что верно, то верно, – согласился Макарон. – Человек на две трети состоит из воды. Остальное – суша.

– И мне подумалось, – продолжал свои словесные изыски Бурят, – что и в наших человечьих кодах могут образовываться бреши. Если клетки ринутся в них, то нарушится стройный ход движения жизни вперед. Колонии наших клеток устремятся в другом направлении. Такие бреши существуют на всех энергетических уровнях. Энергия образов, или, как мы ее называем, наша духовная мыслительная энергия, ничем не отличается от энергии воды и энергии состояния слоев атмосферы.

– Так уж и не отличаются? – воспротивился губернатор Макаров, сыто крякнув после очередной порции ухи.

– Не отличаются, – был тверд Бурят. – Ведь нет четкой границы между живой и неживой природой, как нет четкой границы между нормальным и, так сказать, ненормальным, сумасшедшим человеком. Наконец, нет четкой границы между мужчиной и женщиной. И нет четкой границы между жизнью и смертью. В каждом из случаев имеется целый спектр переходных форм.

– Насчет мужчины и женщины за примерами далеко ходить не надо, признался Владимир Сергеевич. – Имелась у меня в знакомых одна переходная форма по имени Света – удивительной нежности человек. Теперь она – не она, а – он. А вот насчет границ живого с неживым – не очень ясно, – процедил через себя полученные данные губернатор Макаров, чтобы не упустить нить. – И особенно мне неясно насчет отсутствия границ между жизнью и смертью.

– Есть человеки, которые мертвы при жизни, – пояснил Бурят, – а есть такие, которые ушли, но остались с нами. Неужели не понятно?

– Понятно, – легко принял иллюстративный материал губернатор Макаров.

– А теперь я с вашего позволения пройдусь насчет живого и неживого, испросил разрешения Бурят. – Морская вода, например, в темноте светится, если ее взболтнуть, – стал педалировать он на своем личном опыте, радуясь правильно поставленным вопросам. – Это планктон. Он не только начало пищевой цепочки, он – энергия воды, легко и сразу переходящая в энергию света и обратно. Я был на Северном море у своего друга Сбышека. Он повел меня ночью на берег, взял палку и крутанул пару раз под ногами. И чтобы ты подумал? Возникло свечение, море заискрилось, прямо целый фейерверк. Планктон – это непосредственно энергия, которая готова тут же перейти в любые другие формы не только через желудок кита, но и через движение – в свет, в электрический ток, в звук и так далее – во что угодно.

– Планктон мне друг, но истина дороже, – сказал губернатор Макаров. Насчет границ живого с неживым – согласен. Считай, что ты меня уговорил.

– В этом вся соль, – досказал Бурят. – Движение – это переход энергии.

– Что верно, то верно, – не рвал разговор Владимир Сергеевич. Артамонов неспроста сравнивал бизнес именно с беготней по льдинам.

– То есть, вы понимаете, о чем идет речь в моем случае, присматривался к Владимиру Сергеевичу Бурят, стараясь распознать, сечет тот строй его слов или нет.

– Безусловно, – отвечал Макаров.

– Все это мы обсудили с отцом, и он сказал: мне не хватило времени обобщить все, а у тебя впереди целая жизнь – попробуй. И я сказал – хорошо, попытаюсь.

– А что именно сделать предложил тебе отец? – кинулся неврубчивым Владимир Сергеевич.

– Что именно? Сейчас попробую объяснить, – продолжал Бурят. – Я говорил, что не могу упомнить точно, по каким таким льдинам и водоворотам сознания неслись мои мысли, но они привели меня к заключению, что смерть это личное дело каждого.

– Смело сказано! – не удержался от эмоции губернатор.

– Конечно же, я имею в виду естественную смерть, – подправил себя Бурят. – Смерть от физических агентов – радиации, невесомости, перегрева, дорожно-транспортного происшествия и так далее – не считается.

– Как это «личное дело каждого»? – неподдельно удивился Макаров.

– А вот так, – оживился Бурят. – Мы сами замыкаем круг. Сами открываем его и сами закрываем. Только вы не подумайте, что я говорю о чем-то таком, что заносит нас в компетенцию Создателя, нет, просто Бог настолько демократичен по отношению к людям и настолько дает нам свободу, что мы сами, пусть и с его согласия, но са-ми! – принимаем основные решения, касающиеся нас. Мы умираем и уходим из жизни потому, что в какой-то момент перед смертью соглашаемся с ней, хотим ее. На чей-то вопрос: да или нет? – мы отвечаем:– да!

– Нет, нет и еще раз – да! – прикололся губернатор Макаров. – Я даже знаю, на чей мы отвечаем вопрос.

– Меня долго терзали нюансы – почему в старости люди впадают в детство и откуда пошло выражение: устами младенца глаголет истина. Выходит, есть скрытая связь между началом нашей жизни и концом. А также, наоборот, между концом и началом.

– Естественно, есть, – как мог, участвовал в разговоре Владимир Сергеевич.

– Будьте как дети, говорил демиург, – подытожил абзац Бурят. Неспроста ведь он так говорил.

– Будьте как дети, но не забывайте, что в гостях, – губернатор Макаров продолжил фразу, показавшуюся ему незаконченной.

Бурят сделал вид, что не расслышал шутки, и расширил доклад на тему своих терзаний:

– Почему отмечают девятый и сороковой день после смерти, а не десятый и сотый, например? – задал он вопрос скорее сам себе. – Что такого занимательного происходит в эти дни? Вы, верно, слышали, что сны человеку снятся за несколько секунд до пробуждения?

– Да, читал где-то, – сказал Владимир Сергеевич. – Ну и что?

– Не всю ночь напролет, – повторил Бурят, – а перед самым открытием глаз.

– Допустим, – без всякой полемики принял информацию губернатор.

– Точно так же за несколько минут до смерти перед человеком, как во сне проносится вся его жизнь, словно он сбрасывает ее на дискету для последующей передачи на сервер, – сообщил Бурят. – Физическая суть человека возникает и иссякает согласно генетическому коду, но она сходит на нет вовсе не без его ведома. Умирая, человек не умирает, а передает управление собой с локального пульта на центральный. Вот и все.

– Не может этого быть! – не поверил и возмутился Владимир Сергеевич.

– Как раз и может.

– Но, если все так просто… – развел он руками.

– Конечно, не просто. Умирая, человек не умирает, а начинает видеть сон, в каждую минуту которого раздается вопрос, как в игре «О! Счастливчик!»: «Вы действительно решили умереть, вам на самом деле хочется в эти долины?» И вы смотрите этот сон – три дня, те самые три дня, в течение которых человека по странной традиции стараются не хоронить, а держат в гробу, потому что он, может быть, еще и не умер. Прекрасный сон, в котором душа, освободившись от тела, парит и радуется. И, если в первые секунды сна вы сориентируетесь и ответите «нет», то ваша взяла, а если согласитесь умереть – извините, вас похоронят. А за девять дней, по прошествии которых мы первый раз поминаем покойника, полностью и безвозвратно разлагается наша кровь – доказано опытами. А вот мозг наш смотрит этот сон не девять, а целых сорок дней. Его клетки, питаясь друг другом, продолжают посылать в центр нашего «я» последние импульсы, спрашивая: ну, как, нравится здесь? Хотя уже поздно и ответить некому, тем не менее импульсы идут… И считается, что после сорока дней душа наша полностью освобождается от всех физических пут и проблем. И мы попадаем в рай. Это вторые поминки – на сорок дней.

– То есть, из нашего тела – из куколки, всей в белке и в говне, навсегда выпорхнула бабочка – наша душа? – вопросил губернатор Макаров. Правильно я мыслю?

– Правильно, – обрадовался Бурят столь благодарному слушанию.

– Парадоксально! Но почему именно в рай, а не в ад? – Владимир Сергеевич старался не упустить логики и потому внимательно следил за цепью рассуждений Бурята.

– На самом деле никакого ада нет, есть только рай. Вернее, есть и ад, но это тоже инструментарий Бога, – сообщил Бурят еще одну сверхновость.

– А ты не боишься навлечь на себя гнев Божий? – спросил губернатор Макаров.

– Боюсь, – честно ответил Бурят. – Ну, а кто меня, если не он, подводит к этим затеям?

– Не знаю, – призадумался Владимир Сергеевич. – А вдруг не он?

– Здесь вопрос веры, – сказал Бурят. – Я верю, что он. Бог настолько многотерпим, что в конце концов прощает даже самого последнего грешника и предоставляет ему рай. Через тысячелетнюю скорбь, через тернии, через все что угодно, но конечная цель – спасенная душа человека. В итоге любого движения, сколь угодно трудного и сложного, все равно впереди рай, потому что Бог не может проиграть дьяволу ни одной человеческой души, Он не проигрывает, Он не отдает своих душ никому, хотя дьявольское воинство пытается паразитировать на его пастве. Мы являемся собственностью Бога, вернее, все наши души принадлежат Ему. А дьявол пытается приворовывать, он с помощью всяческих ухищрений ворует у Бога наши души и пожирает их прямо живьем, со специями. Любит он души подпорченные, с тухлинкой, особенно с тяжкими и смертными грехами, и особенно души предателей – это для дьявола особый деликатес. Бог не способен побеждать, вернее, он не хочет видеть человека сломленным и наказанным, не в его это правилах. Он хочет, чтобы каждый человек стал личностью. Зачем Ему побеждать человека? Он мог бы просто не создавать его, вот и вся недолга. Бог, как Цой, никому не хочет ставить ногу на грудь. А побеждать хочет только дьявол, но ад не принадлежит ему. Ад принадлежит Богу, и он туда, как в карцер, никого не направляет. А для острастки ад – дело очень полезное.

– Вот как! – радостно встрепенулся губернатор Макаров, немало в своей жизни нагрешивший.

– Конечно, это не значит, что надо гневить Бога и испытывать судьбу, растолковал сказанное Бурят.

– Конечно, конечно, – согласительно кивал Владимир Сергеевич.

– Дело в том, что Бог пасет свое стадо, то есть наши души, и за их счет растет его энергетический потенциал. За счет нашего добра Бог делается сильнее, и дьяволу воровать становиться все сложнее – вот так и идет эта борьба, обычная борьба, но не двух миров, как нам пытаются преподнести, а одного божественного мира и обычного рядового карманника-дьявола со свитой-братвой, которая ленится где-то на сквозняках вселенной выращивать свой продукт, им проще воровать. А Бог культивирует свои-наши души нормально, стабильно и прогрессивно, с хорошим менеджерским подходом. Честно говоря, мне бы хотелось быть взятым к себе Богом, но чуть позже. И я подумал, а что, если не согласиться со смертью и не сразу поддаться ее красивому гипнозу, не пойти у нее на поводу, а сказать ей: нет! И несмотря ни на что, не захотеть в эти долины! Что будет тогда?

– Вот именно, что будет тогда? Ведь это как раз идет вразрез с божественной трактовкой души, – воодушевился губернатор Макаров, понимая, что именно сейчас Бурят произнесет главное, и основная цель столь продолжительных бесед наконец-то будет достигнута.

– Да нет же, – правил беседу медный философ. – Если мы отважимся на мой эксперимент, мы тоже явимся пред лице Его. Но чуть позже и с другой стороны. Явимся с душами непорочными и невинными, как у детей. Это будет подарок Богу. Я знаю, чем закончится эксперимент, но для его чистоты надо на самом деле оказаться на краю смерти.

– Это еще зачем? – испугался губернатор Макаров.

– По-другому не получится. Но не в смерти дело, – продолжал Бурят, – у нас всегда есть альтернатива и при смерти, и при рождении. Мы сами принимаем решение – рождаться нам или нет. То есть, одни выбирают жить – и живут, другие, исходя из полученной накануне информации, решают не рождаться – и не появляются на свет. Если ты родился, то живешь, как феномен, а если не родился – живешь, как нумен. Ясно? Нумен – это то, что есть, но чего мы не ощущаем и не можем на данном этапе развития определить с помощью приборов. Но ведь то, что существование нумена ничем не определено и никем не ощутимо, еще не значит, что оно, это его существование, отсутствует. Верно?

– Верно-то оно верно, но ты полагаешь, что именно по этой причине у нас в области не появляются все новые и новые буряты? – спросил губернатор Макаров.

– Очень даже может быть, – улыбнулся буддист.

– Я слышал, что полное отсутствие чего-либо называется нульсон, а совсем не нумен, – сказал Макаров.

– Вполне возможно, – ответил Бурят, заметно уставший от своего рассказа. Нелегко он ему давался.

– И ты что, действительно краем глаза видел рай? – вернул Бурята на пару абзацев назад Владимир Сергеевич.

– Да, это было очень похоже на рай, – ответствовал Бурят. – Я видел, как я летел с обрыва куда-то вниз, в какую-то прекрасную долину, но чьи-то руки подхватили меня и водворили на место – на край обрыва. «Значит, еще рано», – подумал я и тормознул эксперимент по омоложению клеток до лучших времен. Я не знаю, что было там, в долине, но гармонию, о которой мечтал мой отец и о которой мечтает каждый человек, я видел. Я не один десяток лет готовил себя к этому шагу. И теперь чувствую, что готов.

– Невероятно, – удивлялся губернатор Макаров и не мог удержаться от любопытства. – Ну, а что дальше происходит с человеком, который решил не умирать?

– По идее, – поделился соображениями Бурят, – по всем моим расчетам, у него должно начаться омоложение клеток. Обратный ход жизни. Мой эксперимент удалось отчасти провести Гоголю. Думаю, что ему в голову пришло нечто подобное. Он тоже лег умирать, как показалось всем вокруг. И если бы его не похоронили, возможно, он бы смог развернуть свою жизнь вспять. Ведь когда его эксгумировали, он был перевернут в гробу, а в руках держал свои собственные волосы. Значит, его похоронили живым. – Рассказывая это, Бурят машинально взялся за свои волосы, и посмотрел, не лезут ли они у него. Кисть его руки при этом приняла характерное положение руки живодера, поднявшего котенка, перед тем как утопить.

– У меня просто дух захватывает, – не сдержал своих эмоций Макаров. Выходит, что смерти нет!

– Да, смерти нет, – ответил Бурят. – Есть только тайм-аут.

…Бурят сделался отдушиной в жизни губернатора.

Повседневная служба Владимира Сергеевича, ранее заполнявшая без остатка все его мысли, стала теперь не такой рутинной. В ней появился дополнительный смысл. Под влиянием Бурята губернатор Макаров в своей административной практике перестал быть совсем заоффшоренным – научился мягче воспринимать слова «дилинг» и «толинг», начал обращать больше внимания на людей, на личность – не все же бумаги, процентные ставки да взаимозачеты с трансфертами.

Бурят отмечал настроенческие сдвиги губернатора и всячески способствовал улучшению его морального состояния. Между ними установились сложно-подчиненые отношения. Владимир Сергеевич подумывал устроить Бурята к себе на работу заместителем, но Бурят отнекался. Ему и так неплохо жилось. Макаров был человеком хлебосольным, и на рациональном вскармливании у него, как на постоялом дворе, постоянно паслась масса сторонних людей. В его частной резиденции без конца дневали и ночевали спортсмены, гости из солнечной Азии, коллеги из смежных регионов, друзья детей. И всем хватало места и тепла. Бурят тоже не стеснялся пользоваться гостеприимством и принимал его как само собой разумеющееся.

Находясь под влиянием мутагенных факторов постоянного присутствия, губернатор Макаров стал предъявлять Бурята публике не как нового друга, а как вторично сморщенную почку, с таким подтекстом: человек, мол, больной болен идеей, но в своем роде очень показательный.

– Мой личный Бурят, – говорил Владимир Сергеевич, знакомя с ним кого-то из подчиненных. – Енот Самураевич. Прошу любить и жаловать. Специалист по обратному развитию. Занимается омоложением формулы. Клинически манифестный случай.

Люди улыбались и ничего всерьез не воспринимали. У каждого свои загибоны, полагали они. И правильно делали. Бурят тоже привык к подобным выпадам губернатора Макарова и не обращал на них внимания. Или почти совсем. Просто после каждого такого представления и без того предельная мишеневидность лица Бурята усугублялась. Лицо от стеснения расплывалось в широкой лучезарной улыбке, которая ежегодно появляется у всего прогрессивного человечества в ночь с 22 апреля на 5 марта.

Каждый день, часа за два до начала рабочего дня, проскочив по коридору третьего этажа административного здания, собеседники прокрадывались мимо уборщиц и охраны и задраивались в укромном кубрике за кабинетом губернатора. И прерванный вчера на полуслове Бурят – надо же, какую память имел, продолжал:

– В старину, когда еще у нас в стране недовольными занималось КГБ, а довольными ОБХСС, в книге Анатолия Мартынова «Исповедимый путь» я прочитал об эксперименте по психокинезу, который проводил Поль Сирак в присутствии восемнадцати человек. Он вручил Ури Геллеру – человеку с необычными способностями стирать магнитные записи, исчезать, гнуть металлические предметы в любую конфигурацию, – он вручил ему проросший боб золотистой фасоли и попросил пустить время вспять. Ури зажал в кулаке фасоль, продержал тридцать секунд и раскрыл руку – на ней лежал целый конский боб без каких-либо следов прорастания. Это явление неоднократно воспроизводилось им впоследствии, что свидетельствует о том, что психокинетическое воздействие человека на время имеет место быть.

– Неужели это возможно? – не верил Макаров.

– Возможно, – легко втягивал кислород Бурят. – Ведь по сути ничего не меняется. Все должно закончиться так же, как и началось. Просто путь к исходной точке можно пройти не только в прямом, но и в обратном направлении.

– Честно говоря, – признался Владимир Сергеевич, – мне про это почитать как-то не довелось.

– Я дам вам эту книгу, – оживился Бурят.

– Отлично! – воскликнул губернатор. – Будет чем заняться завтра на ближайшем заседании Сената.

– Так вот, – стал подытоживать свое повествование Бурят, которого, похоже, было уже не унять. Его намерение завершить монографию без всяких понуканий совсем ничем не прикрывалось. – Все мы появляемся из черной энергетической дыры и в черную энергетическую дыру уходим. И не только мы одни – все, что есть на земле, живое и неживое, приходит и уходит в эту дыру. Все, в чем присутствует энергия, – и деревья, и травы, и животные, рождаясь и живя, аккумулируют энергию, и, умирая или погибая, значения не имеет, вновь излучают ее, и она устремляется в черную дыру. И даже камни, зарядившиеся энергией во время тектонического взрыва, тоже испускают энергию в свои периоды полураспада, и она тоже устремляется в дыру.

– Постой-ка, – тормозил его губернатор Макаров. – А кой прок от всего этого? Кому и зачем все это надо?

– Прока нет никакого, – не стал ничего выдумывать Бурят. – И, тем не менее, все, что есть на земле, – живое. Или было живым, пока его не коснулась рука технократического, техногенного. Взять, например, все ту же воду.

– Опять вода, – сказал Владимир Сергеевич с оттенком некоторого сожаления.

– Да, вода, мой друг, а в ней – медузы, почти на сто процентов состоящие из воды. А рядом с медузами плавают еще меньшие твари, которыми медузы питаются, а рядом еще меньшие, и так до самых маленьких, которые уже питаются исключительно молекулами воды, после которых идут просто сами молекулы воды, которые тоже питаются разного рода минералами и металлами, растворенными в самой же воде.

– И что дальше? В чем фишка? – спешил понять все сразу Владимир Сергеевич, хотя торопыгой себя не считал.

– Фишка в том, что эти минералы в конце концов оказываются в воде. А каким образом? Да сама же вода их и захватывает, растворяя породу. Вода это живое существо, организм, состоящий из тысяч и тысяч клеток. Одновременно он сам является кровеносной системой уже для другого организма под названием Земля. И так далее.

– Может, я плохо пасу, но нить разговора я уже точно потерял, признался Макаров. – Давай сначала, – попросил он Бурята.

– Да никуда она не делась – эта нить. Смысл в том, что в мире все замкнуто само на себя. Иными словами, не спираль лежит в основе Вселенной, а маятник. Ученые ошиблись, хотя в первом приближении были правы. Мы возвращаемся в исходную точку не на новом витке, а завершив очередное колебание с амплитудой, соответствующей нашему генетическому коду.

– Чтобы прийти к такому выводу, я полагаю, – сказал Владимир Сергеевич, – нужно было перелопатить все, что написало человечество с начала существования.

– Да, попотеть пришлось, – не стал спорить Бурят. – Но я вывел нашу с отцом теорию не из книг, а из простых фактов жизни, – отмел он догадку Макарова о сверхъестественном.

– Из каких, интересно? – попытал его Владимир Сергеевич.

– Из самых рядовых, – взялся растолковывать положение Бурят. – Берем наши обычные человеческие игры – человек придумывает их по образу и подобию своего внутреннего устройства и сообразно единому генетическому коду Вселенной. В обычных игральных картах козырная шестерка бьет туза, в шахматах пешка проходит в ферзи. Или взять страну в целом – государство сажает в тюрьму авторитетных людей, чтобы оттуда же и управляться. Или взять Чечню. Федерация решила приструнить ее, прижать, уничтожить – а в результате получила такую чеченскую мафию, которая скупила и захватила страну изнутри. И даже страны бывшего СЭВ прихватила. Теперь куда ни ткнись – все чеченское, потому что все замыкается на себя. Любая система, захватывая другую, полностью утрачивает себя. Римляне завоевали греков и стали нанимать их в качестве дешевых учителей своих детей. Вскоре Рим пал. И вот еще факт евреи, не имея земли, придумали деньги и достигли немыслимого национального единения. Деньги, как финансовый инструмент, до конца подвластны только им. Как только евреи отвоюют землю и поставят точки над iзраилем, их вековое единение быстро сойдет на нет. Затея с государством Израиль – тупиковая. В том смысле, что утратится общность. В этом вся логика. В этом суть кода. Сама ДНК тоже замкнута на себя – цепочка начинается с тех же элементов, какими и заканчивается, чтобы иметь возможность бесконечного повторения, клонирования. Во всех этих перечисленных случаях имеется наличие замкнутости, законченности. А все потому, что Галактика наша замкнута сама на себя, и мы плоть от плоти и кровь от крови ее программные продукты. Не звезды, не планеты и не далекие миры видим мы в небе, а всего лишь молекулы и атомы, из которых состоят клетки наших внутренностей.

– Мне уже нравится, – сказал Макаров. – Значит, не звезды, а кишки мы свои видим в небе? Да задний проход немного, и больше ничего?! – Владимир Сергеевич даже немного мерзнуть от столь плотного гипертекста, озвученного Бурятом, и заказал пару чашек чая.

Секретарша тихо внесла поднос с приборами и, пятясь задом, вышла. Уходя, она успела руками показать губернатору, что рабочий день начался и что столько народу сосредоточилось в приемной, сколько отродясь не собиралось.

– Иду, иду, – сказал ей вслед Владимир Сергеевич, – еще минут пять-десять, и начинаю прием.

Выпроводив послушницу, губернатор Макаров вернулся к теме.

– То есть, ты хочешь сказать, – подсел он ближе к Буряту, – что нам только кажется, что мы улетаем на Луну. А мы всего-навсего перемещаемся из желудка в задницу?!

– Где-то так, – ответствовал Бурят.

– И это все наши космические достижения?! – негодовал Макаров. – И нет никакой бесконечности материи?! И вся она замкнута на себя?

– Да. Все замкнуто на себя, – убедительно произнес Бурят. – И лента Мебиуса – самое простое и верное этому подтверждение. Есть такое выражение: в наших глазах отражается вечность и Вселенная. Не отражаются они там – они там есть и были всегда. Движение во Вселенную, то есть, движение вовне и движение в себя, то есть, вовнутрь, имеют одинаковые векторы. Хоть туда двигайся, хоть сюда, а попадешь в одну точку. Бог есть именно отсутствие направления. Он скалярен, вездесущ. Он радиоактивен. В малых дозах полезен, а в больших опасен. Поэтому говорят: познавая себя, мы познаем Универсум.

«Весь этот схоластический набор понятий Бурята при беглом рассмотрении походит на перверсивную шизуху. Сплошное поле хлоротического маразма, рассуждал про себя губернатор Макаров, не сводя с собеседника глаз, – но если облокотиться обеими руками на стол, а сверху положить подбородок, то весь его бред смотрится вполне системно и логично. И главное, что вся его долбанутость небеспочвенна, она имеет крепкую, хорошую базу. Конечно, в своих изысканиях до аккузативной досральности он еще не дорос, но тем не менее… Восток начинается на западе и заканчивается на востоке. Все замкнуто на себя».

Больше ничего не вынес Владимир Сергеевич из теории Бурята.

Прошло несколько времени, и губернатор Макаров, словно дождавшись, пока внутри переварится все до конца, живо воскликнул:

– Но ведь это же сенсация! Открытие!

– И никакая не сенсация, – приземлил его Бурят. – В принципе, это известно каждому и сидит изначально в любом мало-мальски здравомыслящем человеке. Просто никто на этом не заостряет внимания. Я недаром заметил насчет ледохода. Чтобы было понятней, я выстроил логическую цепь своих рассуждений по крупинке, но все еще не добежал до конца реки. Без практического завершения эксперимента всем моим мыслям и идеям – грош цена! Я знаю, что, если я мысленно добегу до противоположного берега, цепь моих рассуждений распадется на мелкие звенья, не стыкующиеся между собой, и назад я уже не вернусь. И потом, если замяться и не добежать с первого раза – это смерть. Повторно доказать себе привлекательность моих предположений я не смогу. Да и любому другому вряд ли удастся это в очередной попытке, здесь надо бить наверняка. Только один раз. Без остановок. А то утонешь. Утонешь в противодоводах самому себе. И воля расслоится, станет не цельной, и к нужному заключению будет уже не прийти.

«Все ясно, – мыслил Владимир Сергеевич, исподтишка наблюдая за уставшим от исповеди Бурятом, куски – человек зациклился на своем видении мира, и его от этой пропасти уже не оторвать, не спасти. Его тащит туда, в этот вшивый философский умат, в этот дисбаланс реальности и заноса веры в веси мировоззренчества, которые чреваты пустым и опасным усердием!»

При всем при этом слушать Бурята составляло удовольствие. Его идеи завораживали Владимира Сергеевича, может быть, как раз потому, что не имели в будущем никакого практического применения для человечества. А непрактичность всегда подкупает. Ведь дружба непрактична. Даже мужская.

В своем стремлении уподобиться Буряту губернатор Макаров дошел до того, что чуть не поселил его у себя в усадьбе в гостевом домике рядом с баней. Но Бурят учтиво отказался, сославшись на то, что лучше погибнуть от тоски, чем от рук Шарлотты Марковны. Не полюбила она Бурята с первого знакомства. И никто не знал почему. Может, предчувствовала неладное. Десятки людей принимались ею, кормились, поились и укладывались спать, а вот Бурята она на дух не переносила.

Зато в баню – в чисто мужское ведомство, куда Шарлотта Марковна не имела права соваться, – Макаров ходил теперь исключительно с Бурятом. Все предыдущие банные посиделки Владимира Сергеевича с подчиненными были скучны и невыносимы. Они начинались и заканчивались одним и тем же – губернатора обхаживали различные чиновники, вымучивали его дурацкими разговорами про выборы, терли спину, а потом, в конце, обязательно чего-нибудь просили. Бурят не просил ничего. Он имел все необходимое при том, что помимо идей у него нечем было разжиться.

Постоянные посиделки в бане навели Бурята на новый раздел его теории, в который он не замедлил углубить и губернатора Макарова. В один из банных дней Бурят сообщил следующее:

– Человек способен жить только в узком диапазоне температур, влажностей и давлений, на определенной высоте, при конкретном уровне радиации и так далее, – проистекал словами Бурят на пределе терпения, потому что Владимир Сергеевич так наподдавал пару, что плавились мозги. А Бурят, закрыв уши тремя войлочными шапками, продолжал протирать покрытый черным налетом щиток с приборами. – Шаг в сторону – и смерть. И это нас не удивляет. А ведь в отношении сознания человека тоже существует определенный диапазон, за грань которого не позволено. Там наш интеллект теряет логику, у человека начинает «сыпаться винт», он сходит с ума – не выдерживает открывающихся перед ним горизонтов. Заскочить туда пробовали многие умники, но всякий раз выяснялось, что познание за пределами психологического горизонта нам не дано. Только вот кем не дано? Нами самими, избравшими себе для собственного поселения такие условия, или еще кем-то неведомым? Здесь просто так не проскочить – нужна новая наука – рассеянная логика.

– Я бы не сказал, что всем прямо уж так и хочется все познать, возразил губернатор Макаров. – Вот если бы на поляну под окнами из планетолета вышли космические пришельцы, я бы посмотрел на них с любопытством минут пять, ну, полчаса от силы и побрел бы домой продолжать суету.

– Но я не верю, что человечество обречено! – метался Бурят. – Я понимаю, что на данном этапе ни Христос его не пронял, ни другие миры! Но что-то же может сдвинуть нас с места? Неужели нет такой силы? Мы словно в пробирке, куда собрали все элементы, содержащиеся в обитаемых небесных телах, свели все расы, философии, религии, общественные строи, подкинули самые представительные инфекции, заболевания! За нами ведется наблюдение в удобном масштабе времени. Что выпадет в осадок на нашей Земле, а что закалится и выживет – добро или зло?

– То есть, мы жертвы борьбы добра и зла? – догонял Владимир Сергеевич Мы оказались меж двух огней? Так кто же победит? – неподдельно волновался он судьбу планеты.

– Добро, – легко отвечал Бурят, – потому что оно уже однажды побеждало на земле. В океане и на суше – в двух основных стихиях – имеется по самому сильному и доброму представителю, причем, не хищнику. Это слон и кит. Они на травках да на планктоне без чужого мяса да с доброй улыбкой стали самыми сильными в своем весе и непобедимыми, сами никого не трогают. Сила в слабости – все замыкается на себя. Недаром Достоевский назвал своего героя Лев Мышкин. Лев и мышь – две крайности – сила и слабость, замкнутые друг на друга. Победила мышь – слабость и доброта. Как и во Вселенной. Земля – пока что единственная точка, где царит беспредел. В космосе – все наоборот. Сила радиации – в малых дозах. Добро победит, когда человек сотрет себя с лица земли, себя технократического. Человек – пришелец, инфекция, занесенная из космоса. Для опыта или для выращивания какой-то культуры в практических целях. Из космоса пришла и в космос должна уйти. Мы инфузории, живущие в биологическом растворе атмосферы. Время от времени порцию нас достают сачком и подают к столу. Или высевают для исследований. Нас пользуют.