Текст книги "Остров. Остаться людьми. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Вячеслав Денисов
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 54 страниц)
– Послушайте… Я хирург, причем даже не военный… Эта травма предполагает детальное изучение и кропотливую операцию. Плюс ко всему нужны медикаменты… Он не так много крови потерял, переливание не требуется. Но его состояние просто необходимо поддержать физраствором. У меня ничего нет – ни препаратов, ни оборудования…
Он прижал руку с очками ко лбу.
– Если вы меня спросите, что станет с этим человеком, я вам отвечу – он умрет максимум через полчаса…
Макаров услышал вскрик. Но даже не стал поворачивать голову, знал, что принадлежит он Маше.
– Его ударили по голове каким-то предметом. Сломана кость…
– Да мы слышали это уже, а что его ударили по голове, я это и без вас вижу! – вскричал Левша. – Я хочу знать, что вы намерены предпринять.
Донован опустил очки в карман рубашки.
– Еще несколько дней назад я считал этого человека шарлатаном. Но на моих глазах он поставил на ноги девочку и Левшу… Левшу, которого я, вероятно, не выручил бы даже в своей клинике. Если этому человеку понадобится моя помощь, я сделаю все. Нидо… – не дождавшись ответа, он крикнул, дернувшись на полу: – Нидо!..
Раздвигая людей плечами, филиппинец вошел в круг света.
– Нидо, попробуй и сейчас сделать невозможное…
Донован встал и шагнул назад.
– Уйдите все, – тихо произнес филиппинец, опускаясь. – И принесите воды…
Когда в «пещере» остались только раненый и Нидо, Макаров вошел и сел поодаль.
– Решили воспользоваться случаем? – не глядя на него, поинтересовался хилер. Он тщательно мыл руки.
– Да.
– Это низко.
– У меня нет другого выхода.
– Выход всегда есть. Однажды Нидо тоже пошел на поводу у мысли, что нет выхода. И был за это наказан.
– Как?
Филиппинец посмотрел на него пронзительно и холодно.
– Я здесь.
– Что это значит – «я здесь»?
– Это значит, что к этому свелось наказание.
Макаров подвинул подобие стула поближе.
– Значит, вы считаете, что…
– Я так считаю, потому что знаю. Нас нет на этом Острове.
– Как это? – тихо и глухо спросил Макаров.
Нидо закончил мыть руки. Пошевелив пальцами, он положил ладони на грудь раненого.
– Раз есть Остров… – пробормотал Макаров.
– Нет Острова.
И мужчина со шрамом, выгнувшись, всхрипнул.
Чтобы находиться ближе, Макаров сполз на пол и уселся в метре от филиппинца. Он видел, как закатились глаза хилера. Ослепительно белые белки смотрели в пространство, и от этой картины Макарову сделалось не по себе. Филиппинец шептал бесконечную молитву, и слышались лишь слова, которые хилер произносил на исходе выдоха. Последние глотки воздуха выталкивали из уст Нидо латынь, и Макаров почувствовал, как теряет вес…
Смутное ощущение – он не верил ему, но вера не всегда есть истина – он оторвался от холодной переборки, еще день назад бывшей стеной, а сейчас – полом, и повис в сантиметре от него… Макарова заполняла странная субстанция. Как тогда, в первый день, выйдя из комы, когда он открыл глаза и не нашел в небе барашков… Опустив руку, он попытался провести ладонью под ногами. Но ладонь застряла между полом и ногой. Он по-прежнему сидел.
Нидо поставил руки на брюшине раненого горстью. Он словно принимал сыплющиеся с неба ему в руки семечки. И когда он одним движением опустил их внутрь мужчины со шрамом, Макаров откачнулся назад и оперся о пол.
«Господи, так не бывает…» – думал он, видя, как Нидо ощупывает живот пациента изнутри. Ладони его полностью были погружены в больного, но Макаров не видел ни капли крови. Хилер опустил руки в плоть, как в тесто…
И, уже ни о чем ни думая, Макаров смотрел на странные, похожие на обрывки целлофанового пакета пленки. Одну за другой Нидо вытаскивал их из Бориса. Покрытые размытой кровью, как если бы кровь на самом деле легла на целлофан, – их Нидо, бормоча что-то на латыни, бросал на пол рядом с телом. Потом настал черед какой-то блестящей от влаги веревки, и Макаров закрыл глаза. Но вынужден был тут же их открыть, почувствовав головокружение. Нет, он был неправ, считая, что повидал уже все на этом свете. Он не видел ничего похожего на это…
Сколько прошло времени, он не знал. Не засек время по часам, а теперь смотреть на них не имело смысла. Он даже приблизительно не мог ответить, сколько минут длилась операция, если ее так можно было назвать. «Две минуты или три часа», – ответил бы он, если бы его сейчас спросили. И он себя не чувствовал бы глупо при этом.
– Вы хотели поговорить с ним…
Макаров мутным взглядом посмотрел на Нидо. Тот был без сил. Он с трудом сохранял равновесие.
– Так воспользуйтесь шансом… – И он покачнулся.
Встав, Макаров взял филиппинца под мышки и дотащил до ближайшего лежака. Потом вернулся и посмотрел на мужчину со шрамом. Странно, но лицо еще недавно находящегося при смерти человека теперь розовело покоем. Дышал раненый ровно. Макаров, не доверяя глазам, приложил пальцы к его шее. Пульс больного был куда чаще уходящего в мир иной, но значительно реже, чем у Макарова.
– Прекратите дурацкий осмотр… – услышал Макаров за своей спиной. Нидо говорил через силу. Казалось, каждое слово причиняет ему чудовищную боль. – Он через четверть часа придет в себя…
Макаров посмотрел на рану на голове лежащего перед ним человека. Все, что теперь о ней напоминало, была запекшаяся на виске кровь.
– Как ваше имя? – хрипло спросил Макаров, опустив голову.
– Борис Коростылев.
– Как вы оказались на Острове?
– Я шел на лайнере «Кассандра» к Бермудским островам. По пути организаторами тура была сделана остановка перед каким-то островом. Пассажирам было предложено совершить на него экскурсию. Я оказался в их числе.
– Спрашивайте… – прошептал Нидо. – Он в глубоком трансе. В этом состоянии человек не лжет…
– Откуда у вас шрам на лице? – поторопился Макаров, совершенно не представляя, о чем нужно спрашивать.
– Пулевое ранение.
– Вы воевали?
– Да.
– Где?
– В Чечне. Первая кампания.
– Вы… знаете Машу?
– Да, я ее знаю.
– Вы встретились с ней на «Кассандре» случайно?
– Да. Мы с другом, Николаем, путешествовали вместе. У нас бизнес в США. Решили отдохнуть. На «Кассандре» я встретил Машу и ее мужа.
Макаров секунду подумал.
– Как вы с ней познакомились? Вы были с ней близки до того, как увиделись на лайнере?
Еще одна пауза в разговоре. Видимо, двойной вопрос имел такую конструкцию, что для правильного ответа требовалось какое-то время.
– Это случилось тринадцать лет назад…
Бамут, май 2000-го…
Училища они заканчивали разные и до встречи в Бамуте ни разу не встречались. Коростылев приехал из Коломны, артиллерист высшего класса, он командовал батареей «Града». Витька Четвериков покинул Псков с голубыми просветами на погонах, и не встретились бы они ни за что, если бы привозили воду и хлеб на заставы своевременно. А так, что ни говори, бардак. Старшина убыл во Владикавказ фурункул из шеи вырезать, и нет ни воды, ни хлеба. Лейтенант не поест – ничего страшного, а вот когда на заставе девятнадцать бойцов сидят и хотя и не плачут, а жрать-то им надо подать, потому что – непорядок. Тоже могли бы потерпеть, но какой ты, к черту, командир взвода, если солдат своих накормить не можешь?
Так начинаются нарушения приказов и уважение подчиненных. Сажал Витька на броню пятерых старослужащих и – в Бамут. Там, пока бойцы с автоматами по сторонам смотрели, покупал у «чехов» воду, хлеб, консервы, сигареты. Себе бутылочку коньяка – обязательно. Тоска по невесте парня съедала, а попробуй в палатке с девятнадцатью таких же, считай, пацанов о девчонке думать. Свихнуться можно от мыслей. Ждать-то, разумеется, обещала, но кто ж поверит, точнее сказать – проверит… Два месяца уже писем нет. Хотя почта здесь… Неважная почта.
И въехал он в тот день в Бамут и, ловя бесовски злые взгляды местных, свернул на рынок. А там, Пресвятая Богородица…
Человек тридцать чеченцев волокли куда-то лейтенанта в разорванной форме, сыпали ему оплеухи, а он, черт возьми – как приятно! – в такой-то ситуации сыпал им. Посреди площади стояла и ревела какая-то девка из местных, и закончилось бы все, верно, очень плохо, если бы Витька со своими головорезами не спрыгнул и не стал палить.
Просекли тему. Оказывается, какой-то «чех» девчонку ногой ударил – поруганная она была кем-то еще в начале девяностых, а потому ничья и – падалица. Бей кто хочет. А Борьке такая картина не очень-то по душе пришлась. Врезал «чеху» в челюсть, и налетело воронье со всех сторон. И если бы не совершенно нереальное появление БТР, на котором сидели шестеро из бригады внутренних войск, не досчиталась бы артиллерия одного славного канонира.
Познакомились между делом. Бутылка та пригодилась. Потом вторая – тоже пригодилась. Не одну же взяли, а пять. Чтобы два раза не бегать.
И вот же странное дело. Перемещалась Витькина бригада – за ними, как на канате, в десяти километрах сзади тащилась Борькина батарея. Раздолбают «зеленку» – потом туда, по свежей пашне, бойцы внутренних войск заходят. Хотя ничего странного. Тактика.
Полгода один за другим. И полгода письма друг другу отправляли, нарочным.
«Привет, братишка…А ждет меня в Москве девчонка Маша. Через шесть месяцев, бог даст, приеду и поженимся…»
«Ну ты даешь… А и у меня Маша, и тоже в Москве. Хотя Маш в Москве, сам знаешь… скорее всего, тоже женюсь, Борь. Надо же когда-то…»
«…А твоя Маша где живет?»
«…В Малом Факельном…»
«Вот же странное дело. И моя там же. А фамилия-то у твоей как?..»
«Белова…»
Через неделю, навязавшись с попуткой, Борька был у Витьки. Вынул из кармана фото:
– Она?
– Она…
Дальше пили долго и молча.
Ближе к полуночи разошелся разговор, распрямилась спираль. Один познакомился с девушкой в отпуске, в Москве, перед самым отъездом в Чечню, второй познакомился с ней в Коломне, куда она приезжала к тетке.
– Я так думаю, – одурев от водки, сказал Борька. – Должок у меня перед тобой, братишка… Однако не та тема, чтобы возвращать. Давай напишем ей, пусть определится. Если она тебе писала до февраля, а мне с февраля начала… Бывает такое, девчонки – черт знает, что на душе у них…
– У тебя с ней что было?
– Ни разу. Слово офицера. А у тебя?
– Очень на то же похоже. Одна переписка.
– Сейчас же напиши, здесь. И я сяду. Чтобы письма вместе пришли.
Сели, написали.
– Отправишь?
Пили долго, молча. Так же тихо попрощались, ударив по рукам…
*
Макаров вытянул из-под себя затекшую ногу.
– Что было потом?
– Через четыре дня Виктор оказался в окружении…
Алхазурово, май 2000-го…
Через четыре дня Витька оказался в окружении. Он и девятнадцать пацанов его оказались пробкой в ущелье под Алхазурово. Поторопились люди Басаева. Им бы дать взводу выйти из ущелья, но кому-то показалось, что бить русских лучше в ущелье. И ударили.
И получили кость в горле. Дальше – никак. Двадцать русских засели за камнями и хоть волком вой – не пускают.
Восемь часов минуло, устал Витька разговаривать с командирами по рации. В ущелье туман – «вертушкам» не пробраться. На бэтээрах подкреплению в такую погоду по указке идти – погибель верная.
Их пятеро оставалось, когда люди Басаева врезались в них. И отошли через две минуты, оставив троих своих на ножах пацанов. В дыму все перемешалось – трупы один на другом лежат, поди посчитай… И остался после той рукопашной Витька да пулеметчик ротный – Генка.
– Ты вот что, – скрежеща зубами и срывая с перевязочного пакета клеенку, сказал ему Витька. – Поскольку «вертушкам» не пройти, беги-ка ты в часть, солдат, и скажи… мать их, что если они бэтээры не пришлют, я за себя не ручаюсь. А пулемет-то ты мне оставь, он тебе ни к чему.
Какая разница – один, двое? Генка без отца вырос, отца на заводе воротами придавило. А у матери помимо Генки еще один есть – Митя, калека-даун. С ума же сойдет тетка.
Завалился Витька за валун и стал постреливать. Одно плохо – левая рука совсем плохая. Кость не перебита, но крови столько ушло, что поспать бы в самый раз. Да от ножа «чеха» в подреберье режет, майка – хоть выжимай.
Через полчаса предложили Витьке десять тысяч долларов, лишь бы он, сука, ушел. Обещали, не тронут. Но если останется…
И показали живого сержанта Ватникова. Вот черт… Когда?! Ах, да, рукопашная…
– Товарищ лейтенант, они сказали, что голову мне отрежут, если вы не уйдете. А если уйдете, нас отпустят! – плакал Ватников, хотя и не просил ни о чем. Велели – передал.
Завалился Витька на спину, кулак до крови закусил, завыл глухо, протяжно.
А потом минуту смотрел, как Ватникову голову отрезают. Самого солдата вывели, чтобы офицер видел, как о людях своих заботится, а тот, кто резал, за выступом хоронился.
Закричал Витька, но тут же крик словами оборвал:
– Не могу, Ватников, не могу, дорогой! Уйди мужиком!..
И Ватников ушел, не выдавив и слова о пощаде. Так, всхлипнул что-то.
Голову потом в сторону лейтенанта швырнули. Стукнулась глухо и покатилась мячом, в десяти метрах застыла… Смотрел на нее Витька и видел, как в русой брови застряла былинка сухая.
Дотянулся до рации, нажал тангенту…
Борька знал, что Витька попал. И места себе пушкарь не находил. В голове каша дурацкая: то Маша улыбающаяся видится, то кружки алюминиевые, когда они с лейтенантом в последний раз пили. Кружки – Маша, Маша – кружки… Полгода – и свадьба. Если выберет…
– Коростылев!
Обернулся Борька на досадливый крик проверяющего, подбежал.
– Тебя, черт задери!..
Не веря ушам, накинул наушники на голову, услышал:
– Братишка, слышишь меня?..
«Витька!» – заорать хотелось, но срезал крик, прошептал:
– Слышу…
– Братишка, они рядом. Ста метров нет. Один я. Накрой, я сориентирую.
– Нет. Держись, наши… идут!
– Ни хера они не идут… А если и идут, не найдут. Квадрат «Рысь», по «улитке» три…
– Нет!
Проверяющий, полковник, взял Борьку за плечо:
– Их там две сотни, лейтенант, – и потом – резко – приказ: – Слушать координаты!
– Нет.
– Что ты сказал?
– Я сказал – нет, – уперся Борька. Прощай, карьера.
– Ты слышал приказ, лейтенант! Две сотни ублюдков сейчас войдут в Алхазурово! Слушать координаты и – к батарее! Сейчас!
Прошелестело что-то в наушниках… Прижал наушник к голове Борька.
– Боря… Плачу я от боли… больно мне, братишка… как же мне показаться им в слезах? Не дай опозориться, перепаши тут все, Боря… Не дай им пройти по мне.
Стиснул зубы Борька, выдавил:
– Хорошо.
– И это… письма, если сможешь вернуть, верни оба… Прощай..
– Прощай.
Качаясь, встал Борька, пробормотал непонятное полковнику: «Вот и отдам я тебе сейчас должок, братишка…», вышел и заорал, солдат полоша…
Привычно закрывали уши все, когда «Град» ревел. Слепило, с ног звуком сбивало… И когда последний, сто двадцатый снаряд ушел, тихо стало, как в раю.
Положил руку полковник на плечо Борькино, сжал. Больно сжал, словно свое что-то давил. Кивнул ему Борька. А перед глазами: кружки – Маша… кружки – Маша…
Кивнул еще раз, спустился с пригорка в ущелье. Скоро там абрикосы зацветут. Дотянулся рукой до ветки Борька, потрогал почку, улыбнулся – липкая. Неделя – и распустятся… Ни разу не видел, но говорят – красиво.
Поправил кепи на голове, застегнул воротник, натянул двумя пальцами подворотничок, подумал: «Эх, беда, не свеж», – одернул китель. Вынул одним движением «стечкина» из кобуры, вставил ствол в рот.
И нажал на курок.
*
Макаров посмотрел на Нидо. Тот лежал, закрыв глаза, на спине. Руки филиппинца покоились на груди.
– Вы знаете, что происходит на Острове?
– Нет.
– У вас есть планы относительно Маши?
– После возвращения с Острова я намерен увезти ее с собой в Америку.
– Вы любите ее?
– Да.
– А почему не стали ее мужем после возвращения из Чечни?
– Я не мог предать Виктора, которого убил.
– Что изменилось сейчас?
– Она вышла замуж за человека, который причиняет ей боль. Теперь я имею право быть с ней.
Макаров наклонился ниже. Теперь его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Бориса.
– У вас есть какие-то тайны от пассажиров «Кассандры»?
– Да.
Макаров почувствовал, как дрогнуло сердце.
– Какие?
– Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моих отношениях с Машей.
– А еще?
– Уточните вопрос, – после небольшого замешательства произнес Борис.
– У вас есть еще какие-то тайны, помимо отношений с Машей, которые вы хотели бы скрыть от пассажиров «Кассандры»?
– Нет.
Еще минуту Макаров сидел над Борисом. А потом с трудом встал и вышел вон. На выходе его встретил Левша.
– Что с ним?
– С кем?
– С Борисом, естественно! Ты что, пьяный?
– Да, я пьян… – и Макаров, держась за шаткие конструкции наваленного на полу хлама, пошел к борту.
Он стоял, долго и сильно втягивая в себя уносимый в океан с суши, пахнущий разнотравьем воздух. Опершись на опаленный точно сваркой шов, который разделил авианосец пополам, он стоял и думал о разговоре с Борисом. И назойливой мыслью крутились в голове слова хилера о том, что Остров – это место до сих пор непрощенных. Он смотрел на черную лужу океана и думал, есть ли он вообще – Макаров. И стоял бы он так всю ночь, которая, как известно, начинается и заканчивается на Острове неожиданно, когда бы его не вернул крик Левши:
– Нидо умер!
ГЛАВА 10
Спокойно, как спокойно встречают смерть на эшафоте уверенные в себе люди, Гоша наблюдал за тем, как у дверей увеличивается толпа желающих войти в комнату. К четверым, что стояли у входа и чего-то ждали, добавилось двое. Их появление ответило на вопрос Гоши – чего. Одетые во все те же бледно-желтые комбинезоны, двое молодых людей принесли с собой странный предмет. Похожий на короткое бревно, он был снабжен ручками, а на торцах имел усиления в виде металлических накладок. Четверо отошли в стороны. Двое размахнулись, но что-то их остановило.
Гоша догадался что. В коридоре он видел устройства громкоговорящей связи. Это они издавали звук, какой издает пьяный спящий баянист, растягивая и сводя меха. А сейчас из этих устройств прозвучала какая-то команда. И Гоша заметил, как двое с бревном снова размахнулись. Только теперь уже вполсилы…
Дверь треснула наискосок. Это было не просто стекло. Гоша готов был поклясться, что оно ударостойкое. Терять ему было нечего. Он поднял руку и нажал на спуск.
Странное дело, люди в пяти шагах от него даже не шелохнулись. Гоше показалось, что даже не моргнули. Пуля врезалась в то место, где он видел лица двоих, стоящих слева.
По стеклу разошлась паутина.
Срикошетившая пуля, вышибая искры из бетона, промчалась по комнате и ударила в один из стеклянных колпаков, которыми были прикрыты твари.
Колпак треснул поперек, и в образовавшуюся, едва заметную трещину просочилась кровь.
Под потолком что-то сухо зашипело, и раздался отчетливый, без намека на возбуждение голос:
– Гоша – так вас, кажется, называют на берегу? Перестаньте дурачиться, право. Еще один выстрел, и вы убьете себя.
Повертев головой, он обнаружил отдушину в углу под самым потолком. Вскоре обнаружил и «глазок» – крошечный окуляр, направленный в центр комнаты из угла противоположного.
– Положите пистолет на пол и отойдите в глубь помещения. Моим людям нужно войти.
– Думаете, это пойдет мне на пользу?
– Обычно между умереть сейчас или умереть потом люди выбирают второе.
– Это смотря что имеется в виду под «потом», – голос Гоши охрип. Он чувствовал уязвимость своего положения и не видел выхода. – Если потом – это жизнь того существа, что приковано в комнате, откуда бежал этот облученный какой-то гадостью человек, то я бы выбрал первое.
– Вы имеете в виду Роберта Байлота? Он подонок, оставивший умирать в открытом море людей. Он заслужил и худшей участи, чем сейчас.
– Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Послушайте, – Гоша нервно пожевал челюстями и сделал несколько шагов по комнате, потряхивая «смит– и-вессоном». – Вон там, через стекло, стоят шестеро идиотов. Почему бы вам им не рассказать эту историю? Я по лицам их вижу, что она им понравится. Возможно, они попросят ее рассказать еще раз. На бис. А я, понимаете, человек с двумя высшими образованиями, доктор наук, профессор.
– Ваше образование не стоит и гроша ломаного. Хотя в шахте вы рассуждали как человек разумный.
– В шахте?.. – Гоша почесал стволом нос.
– Осторожно, он может выстрелить. Мне понравилось про устья «А» и «Б».
Люди за стеклом стояли не шевелясь. Их будто отключили от источника питания. Бревно весило килограммов тридцать, но двое держали его за ручки, словно ручную кладь.
– Что еще вам понравилось из того, что вылетало из уст почти убитого клаустрофобией человека?
– Вы никогда не страдали клаустрофобией. В восьмидесятом, когда вы с партией исследовали кряжи Алтая, вас завалило под землей. Ничего, полтора суток ожидания. Когда вас подняли на поверхность, вы рассказали смешной анекдот. В позапрошлом году вы путешествовали в цистерне ассенизаторской машины, когда бежали из колонии под Красноярском. И тоже ничего. Никакой клаустрофобии.
Сглотнув слюну, Гоша подался вперед:
– Откуда вы знаете?
– Отведите револьвер в сторону. Иначе случайно нажмете на спуск и прикончите человека, который это не заслужил.
Гоша опустил взгляд. Опущенный на вытянутую руку револьвер был направлен в голову Гудзону.
– Никто не заслужил смерти, – возразил он.
– Этот человек – в особенности. Меня в нем всегда восхищало упрямство и вера. Ну и, конечно, логика.
– Упрямство и вера в сумасшедшем – да, – согласился Гоша, беря «смит-и-вессон» обеими руками и направляя его на стекло. – Никто так упрямо не верит в свое видение мира, как душевнобольной.
– Он не безумен.
– Правда? – Гоша хмыкнул и посмотрел в «глазок» камеры. – А мне он представился как Генри Гудзон.
– Это и есть Генри Гудзон.
– Правда? – и Гоша снова через силу улыбнулся. На этот раз ему удалось это с большими усилиями, потому что он предчувствовал развязку. Никто не станет говорить глупости просто так. Что-то готовится. Возможно, проломится потолок, и оттуда ему на голову свалится пяток ребят покрепче этих. Может, разверзнется пол. И тогда он, наоборот, упадет в их руки. – Тот самый?
– Да, тот самый. Если вы имеете в виду того самого Генри Гудзона.
– А кого вы называете Гудзоном?
– Начальника экспедиции «Дискавери», человека, который нарисовал нам восточное побережье Северной Америки.
Гоша расхохотался и на мгновение потерял контроль за стеклом. Но ни один из стоящих перед ним этим не воспользовался. «Нет команды», – понял Гоша. Сам факт того, что его не пытаются схватить, огорчил. Люди, подчиненные такой безукоризненной дисциплине, способны на все. Вот если бы они сейчас, используя шанс, предприняли попытку ворваться в комнату, на душе у Гоши было бы легче. С разобщенной толпой всегда бороться легче. Хуже, когда толпа исполняет одну и ту же команду, не думая упростить решение задачи…
– Вы не верите, что это Генри Гудзон? – вполне дружелюбным голосом поинтересовался некто.
– Нет, почему же, верю. Что Гудзон! Я только что Ивана Грозного видел!
– Я помню это.
– Помните? – Гоша нервно рассмеялся. Человек, чей голос он слышал, его поддержал. Теперь они смеялись вместе. – Помните? На самом деле?! Ну, и как я держался?
– Знаете, неуверенно!
Гоша запрокинул голову и загрохотал смехом. Из динамика тоже застучал трескучий хохот. Слившись с ним почти в унисон, он закрыл глаза. Переутомившийся мозг требовал разрядки, и она, кажется, наступила. Гоша смеялся с закрытыми глазами, то выгибаясь дугой, то наклоняясь вперед. Но собеседник не отставал, и ненормальность картинки вполне вписывалась в общий фон происходящего.
И вдруг стало прохладно, смех из динамика прервался резко, словно вышел из строя громкоговоритель.
«Кондиционер включили, что ли?» – пронеслось в голове, и Гоша открыл глаза.
Чувствовалось, что вечерело, хотя на улице было по-прежнему светло. Березы шуршали потерявшими сок листьями, значит – осень. Гошу толкнули, он сделал шаг вправо. Справа его тоже толкнули, уже рукой.
– Куды прешь, босота!..
Запахло пирожками с капустой. Ветер прошелся по толпе, разделяя ее надвое. Коридор выстраивался сам по себе. Две или три сотни людей дрогнули и стали расходиться в стороны, словно это было договорено заранее.
Запрокинув голову, Гоша увидел пронзительно-голубое небо. Где-то далеко, верстах в пяти, над рощей собрались облака. Куцые, с сизыми прорехами, облака стояли на месте. Сентябрь был на подходе, ветер еще не холодил, но уже пах полынью.
Дым костра. И вдруг с Георгиевской башни ухнул благовест, и вторили ему россыпью колокола помельче.
– Ве-ечная-а ле-ета-а!..
На крыльце церкви в Коломенском выли певчие. Вдохновенно, чувственно, почти отчаянно. Расступившись, они пропустили вперед служек. Спустившись, те сдвоили ряды и тоже разошлись в стороны. На крыльце появился патриарх. Из-за него вышел, по-орлиному глядя перед собой, мужчина повыше.
– Батюшка! – ахнула толпа.
Крестясь, сотни людей повалились на колени.
– Царь-владыко! – и лбы черни прижались к земле.
Стоя на окаменевших ногах, Гоша чувствовал, как кто-то тянет его за штанину вниз. Ветер шевелил одежды стоящих на крыльце. И полынный запах, смешанный с ароматом далеких костровищ, холодил лицо Гоши, как холодит непромокаемую ткань мокрое сито. Новые, совершенно незнакомые сочетания запахов, неизвестные ощущения, взвесь чувств – вот чем очарован был Гоша, и тем же ошеломлен и встревожен.
Дождавшись, певчие, а следом и вышедшие за ними мальчики в золотом, а после – и патриарх, двинулись в проход к Москве-реке. Следом шли, ожесточенно глядя вниз и чуть впереди себя, несколько мужчин в богатом убранстве. Мимо Гоши медленно прошли все, и лишь старик в черной рясе, шествующий с посохом, вершину которого украшал перевернутый вниз рогами месяц, на мгновение остановился. Крест серебряный на груди его качнулся и потом словно прилип. Мгновение – и Гоша заглянул в глаза священнику. Тот отвернулся и направился за мальчиками.
– Царь! – пронеслось по падшей ниц толпе. – Царь-надежа!..
Поглядывая по сторонам цепким взором, в мягких сапогах, под переливчатый звон с колокольни, не замечая толпы и с благодатью на лице следовал высокий, плотный мужчина.
– Пистоль! – вдруг пронзительно прокричал кто-то. – Пистоль у собаки!
Мужчина вздрогнул, словно его схватили за руку, остановился и оглянулся. Гоша видел, как изменилось его лицо: сошла благодать, напряглись мышцы и стал рассеянным взгляд…
Небо кувыркнулось.
Сбитый с ног, Гоша больно ударился лбом о чьи-то сапоги. Подбитый стальной подковкой каблук врезался ему в бровь и рассек ее надвое. На Гошу, валясь как мешки, падали и падали, давя и выдавливая воздух из его легких, какие-то люди.
– На веревку! К реке!
– Пистоль, пистоль-то подними!..
Ничего не соображающего, лежащего на боку Гошу вязали, как барана. Руки, шея, плечи – все было опутано мохнатой, пахнущей опилками веревкой.
– Не здесь! – крикнул кто-то. – К реке злодея! Вседержец сам слово молвит!
Гоша задыхался от боли. Его нещадно били и волокли по земле. Он вставал, но мощные удары по голове и спине снова валили его на землю. Толпа бесновалась. На мгновение Гоше показалось, что такого шума он не слышал даже во время штурма «Останкино»…
А где-то там, за спиной, колокола пели песнь вечности…
В лицо ему летели плевки, проклятья. Он видел каждого, кто желал ему смерти. Искаженные злобой и страхом женские и мужские лица, перепачканные сажей, загорелые после долгого лета и огрубевшие за годы под ветром, были похожи на кирзовые. Но мелькнуло среди них и ухоженное, румяное, молодое… Красивая девчушка лет двадцати, собрав губы в гузку куриную, плюнула сухо и неумело… И уже когда его вытаскивали из кисло пахнущей толпы – с церковного двора, кто-то запустил ему в голову камень. Небольшой кусок известняка разбил ему висок, и Гоша на мгновение потерял зрение.
Когда открыл глаза, ничего не изменилось. Уже не в силах сопротивляться, он просто лег на спину, ощущая ею каждый камень. Рядом с ним в суконном кафтане шел мужчина лет сорока на вид. Подбитая собольим мехом шапка, тесный веревочный переплет на груди и – Гоша увидел это прямо перед глазами – тяжелая, потертая рукоять тяжелой сабли. Она болталась перед глазами его и хлопала, хлопала, хлопала полу длинного, по колено, кафтана… В руках мужчина нес «смит-и-вессон». Не понимая, как он устроен, мужчина, морща нос и покусывая запущенный ус, угрюмо сопел. Сопел наверное, потому что Гоша не услышал бы и самого себя сейчас, произнеси хоть слово. Словно выдавленная с церковного двора, толпа многоголосо ухала, следуя за процессией. И думалось Гоше, что сошел он с ума, и что находится в сказочном лесу детства, и что окружают его совы добрые, мудрые…
Его трясло от боли. Он не мог встать сам. И тогда двое в красных кафтанах подняли его и с третьей попытки поставили на ноги. Гоша открыл глаза. Перед ним стоял кто-то с хищным взглядом и клинообразной, слегка шевелящейся от полынного ветра бородой. Теперь лицо его было залито румянцем. Словно кто-то специально прижег мешочками с горячим песком. Тонкие губы человека были крепко сжаты. Наконец наступила тишина.
Гоша глянул на руки мужчины. Несколько перстней тускло поблескивали гранями разноцветных камней, но Гошин взгляд почему-то притянул только один – прямоугольной формы зеленый изумруд. Ограненный неумело, камень лежал на среднем пальце правой руки Грозного, словно прилип…
– Кто подослал тебя?
Не представляя, что ответить на это, Гоша решил промолчать. Впрочем, пожелай он что-то сказать, у него все равно бы ничего не получилось. Язык прилип к небу и отказывался повиноваться. Он увидел, как к царю подошел кто-то и, надавив своим весом на палку, наклонился к уху Иоанна.
– Басманов воду мутит, батюшка, не иначе. Зашить злодея в медвежью шкуру и отдать собакам…
Царь поднял голову и посмотрел на Гошу из-под тяжелых бровей.
– Это Ленька, архиепископ новгородский, смерти такой достоин был. Изменщик… А этого, подосланного…
– Четвертовать! – вскричал кто-то, словно дождавшись нужного момента. – Сейчас!
Все происходило как во сне.
Качаясь и чувствуя приход слабости, которая неминуемо закончится потерей сознания, Гоша видел, как какие-то люди тащили к берегу два бревна и сбивали их в андреевский крест. А потом посреди каждой перекладины вырубали топорами выемки.
– Этого не может быть…
– Что ты сказал? – к Гоше подошел некто и схватил за волосы. – Ты что сказал?!
– Ничего… – глупо ответил тот, шевеля окровавленными губами.
И тут же едва не упал, посланный сильной рукой вперед, к кресту…
Его валили на спину, на крест. Привязывали руки и ноги к перекладинам. Гоша видел перед собой небо цвета глубокого индиго и задыхался от невозможности зацепиться разумом за происходящее.
А потом он увидел огромного, как дерево – может, оттого что он стоял, – мужика. Со смешливой зверинкой в глазах, палач держал в мощных руках, покрытых густыми, как на голове, волосами, четырехгранный лом.
– Кто подослал?! – в ярости прокричал тот, с изумрудом.
