Текст книги "Стихотворения, поэмы, трагедия"

Автор книги: Вячеслав Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Кто вас губит, кто вас грабит,

Вертограды южные?

И сквозь лязги волн и визги

Племени Эолова

Зевс гремит и плещет брызги

Плавленного олова.

Смертью ль мутные зеницы

Водит над пучинами

Ветхий Кронос, бледнолицый,

Треплющий сединами?

425. ДЕЛЬФИНЫ{*}

В снастях и реях засвистел ветер, пахнущий снегом и цветами; он с силой вылетал на свободу из тесного ущелья... Из-под самого пароходного носа стали выпрыгивать проворные водяные жители – дельфины; крутым побегом они выскальзывали на воздух, опустив хвост, описывали дугу и вновь погружались без всплеска. А. Н. Толстой, «Письма с пути»

Ветер, пахнущий снегом и цветами,

Налетел, засвистел в снастях и реях,

Вырываясь из узкого ущелья

На раздолье лазоревой равнины.

Как Тритон, протрубил он клич веселья,

Вздох весенний кавказского Борея,

Вам, курносые, скользкие дельфины,

Плясуны с крутогорбыми хребтами.

На гостины скликал вас, на веснины,

Стеклоокого табуны Нерея,

С силой рвущийся в устье из ущелья

Ветер, пахнущий снегом и цветами.

426. ПОЛДЕНЬ{*}

В озера сходят небеса.

По бирюзе однообразной

Струятся россыпью алмазной

Развязанные пояса.

И мглятся зыбкой мглой леса,

Как тлеет пепл в жаровне праздной.

Колдует зной, котел кипит —

Двоится марево природы.

В гробу хрустальном дева спит,

Над нею латник держит щит:

Светилу дня так снятся воды,

Водам – полуденные своды, —

И дважды солнца лик слепит.

427. ЗЫХ{*}

На Зыхе нет ни виноградной

В кистях лозы, ни инжиря:

Всё выжег зной, всё выпил жадный;

И в сакле я дремал прохладной

До половины сентября.

А перед саклею, горя

Сафирами восточной славы,

Текли Хвалынские струи.

И милы стали мне твои,

О Зых, возгорий плоских главы,

Твой остов высохшей змеи

Меж двух морей живой оправы,

И солнцем пахнущие травы,

И в белом камне колеи.

428. ФЛАМИНГО{*}

О. А. Ш.

Плоской чашей, розовой по краю,

Лотос белый зыблется над Нилом,

И чертят фламинго в синем небе

Дуги света розовей Авроры.

Этих красок юность помнят взоры.

Мать-Земля себя подобной Гебе

Видит в них, как в зеркале застылом,

Обрученной суженому Раю.

429. КОТ-ВОРОЖЕЙ{*}

Два суженных зрачка – два темных обелиска,

Рассекших золото пылающего диска, —

В меня вперив, мой кот, как на заре Мемнон,

Из недр рокочущих изводит сладкий стон.

И сон, что семени в нем память сохранила,

Мне снится: отмели медлительного Нила

И в солнечном костре слепых от блеска дней

Священная чреда идущих в шаг теней

С повернутым ко мне и станом, и оплечьем,

И с профилем зверей на теле человечьем.

Подобья ястребов, шакалов, львиц, коров,

Какими в дол глядит полдневный мрак богов...

Очнись! Не Нил плескал, не сонный кот мурлыкал:

Размерно бормоча, ты чары сам накликал.

Ни пальм ленивых нет, ни друга мирных нег —

А печи жаркий глаз да за окошком снег.

430. ПОДРАЖАНИЕ ЯПОНСКОМУ{*}

Голых веток оснежен излом.

Круглый месяц на дне

Голубом.

Ворон на ветке во сне

Снег отряхает крылом.

431. NOTTURNO^[1]{*}

Ропот воли в сумраке полей

Мусикийских темных чар милей.

Пес провыл, и поезд прогремел.

Ветр вздохнул, и воздух онемел.

Лишь вода текучая журчит.

Тайна звездоустая молчит.

В черных складках ночи сладко мне

Невидимкой реять в тишине,

Не своей тоскою тосковать,

Трепет сердца с дрожью звезд сливать.

432. ЗЕМЛЯ{*}

Илье Голенищеву-Кутузову

Повсюду гость и чужанин,

И с Музой века безземелен,

Скворешниц вольных гражданин,

Беспочвенно я запределен.

И по-иному луг мне зелен,

Журчит иначе студенец

Под сенницей лесных молелен,

Чем жнице ль, пастушку ль овец,

Микулам, сельским уроженцам,

Поднявшим ралами поля...

Но и скитальцам, отщепенцам

Ты мать родимая, Земля.

И в одиночестве, в пустыне,

В смарагдовой твоей раине,

Едва склонюсь к тебе, дремля, —

Ты шепчешь, сонный мох стеля,

О колыбеле, о святыне.

433—444. СЕРЕБРЯНЫЙ БОР{*}

H. И. Шатерникову

Посвящение

Наессе decem cecini peramoenis qui vocitantur

Argenteis in saltibus,

Te plaudente, mihi iunctissime nuper Horati,

Cultor facunde rustici^[1].

Запев

И рад бы я в зеленый рай...

Смеется Муза: «Поиграй

Там на рожке пастушьем

В лад ветерку и ручейку.

Мудрил ты на своем веку,

Дружил и с простодушьем».

И рад бы в рай; да, знать, лихи

На сыне города грехи —

Не выпустят на волю

Из плена каменных столиц

Навстречу ветру, гаму птиц

И зыблемому полю.

1{*}

Бор над оползнями красный:

За излучиной реки,

Отлагающей пески,

Кругозор голубо-ясный,

Перелески да лески.

Вот могильник зеленеет

Стародавней татарвы;

Церковь тут и там белеет,

И в тумане розовеет,

Блеща, марево Москвы.

Край исконный мой и кровный,

Серединный, подмосковный,

Мне причудливо ты нов,

Словно отзвук детских снов

Об Индее баснословной,

2{*}

Лес опрокинут в реке.

Веспер в ночном челноке

Выплыл – и вспыхнул алмаз

Где-то в бездонной реке.

Видел я в жизни не раз

В сей вечереющий час,

Как выплывал он и гас,

Веспер на сонной реке:

Что же в старинной тоске

Слезы струятся из глаз?

Словно приснилось лицо

Милой моей вдалеке;

Словно кольца на руке

Верное ищет кольцо.

3{*}

Ловлю в реке тускнеющей

Жемчужно-бледный знак,

Лишь в небе пламенеющий

Затеплится маяк.

Уж сумраки древесные

Слились в вечерней мгле,

И призраки небесные

Склонили взор к земле;

И быль воскресла маревом,

И вновь пловца зовет

Любовь обетным заревом —

И вновь Леандр плывет.

4{*}

В какой гармонии Природа

Легчайшей поступью харит

Обряд дневного хоровода

Пред оком видящим творит!

Как нежно с тенью свет мирит,

Прозрачный сумрак цветом красит!

В каких венцах, одна, горит,

Когда цвета вещей погасит!

5{*}

Заплаканный восход уныло я встречал.

Зардев по краю, бор дичился, и молчал,

И прятал меж стволов испуганные тени.

Семья берез, развив зеленой мрежей сени,

Роняла капли слез при качке ветерка.

Сияла зеркалом предчувственным река...

Но клики первых птиц не раньше прозвучали,

Чем, брызнув золотом сквозь облако печали,

Укравшее зарю, – беспечно-горячи,

В развороженный лес ударили лучи.

6{*}

Уязвило жарким жалом утро бор.

Под глухим нашло забралом утро бор.

По стволам янтарных сосен рдеет жар:

Опоясало кораллом утро бор.

Под зелеными шатрами красный пир:

Упоило светом алым утро бор.

Огласило буйным бубном, медью труб

И ликующим кимвалом утро бор.

7{*}

И чудо невзначай в дубраве подглядишь.

Вот час: вечерняя прозолотилась тишь.

Лиловые стволы повиты сном и страхом.

А на прогалине, дымясь летучим прахом,

Сияет хрисолит огнистых двух полос:

То след от солнечных промчавшихся колес.

Вот ветвь червонная – не та ли, что Энея

Вела чрез темный дол? – волшебно пламенея,

Хвостатым светочем висит во мгле чащоб.

А там и Лучница возносит ясный лоб

Над бахромой ветвей, и стали кущи белы,

Где первые легли серебряные стрелы.

Но ласки лунные таит ревниво бор.

Мне памятен олень, добыча ловчих свор:

Что видел, не скажу, пугливый соглядатай;

Собак я днем боюсь, как Актеон рогатый.

Пришельцы древние из солнечной земли,

Любезны кошки мне, и – помнится – влекли

В повозке Вакховой меня младенцем тигры,

Я с пардами делил в раю невинном игры.

Подалее ж уйдем, о Муза, от охот

И чар лесных под кров, где ужин, свет и кот.

8{*}

Какою ленью дышит лес,

Зеленовейный и воздушный.

Дреме полуденной послушный,

Слагая луга жаркий вес,

Войди под лиственный навес

Отдохновительно-радушный

И в облаке ее завес

Усни с Дриадой равнодушной.

9{*}

Осенний дышит пар и хвоей, и теплом.

Чрез желтый папортник, плаун и бурелом

Ступаю сторожко. Едва шуршат вершины.

Луч бродит ощупью, и лоснится крушины

Коварной гроздие; и, пышно разодет

В листву румяную, кичится бересклет

Красой оранжевых и розовых подвесок.

Лиловым вереском дымится перелесок.

А сосны, как палат незыблемых столпы,

В угрюмо-сизые стеснилися толпы,

Лучу воинственным багрянцем отвечают

И, равнодушные, ущерб времен встречают.

10{*}

Творит природа свой закон

И знает срок суровости и неге,

Себе верна в цветах и в снеге,

В беге

Несущих злак и плод, ущерб и сон

Времен...

А человек – всё недоволен он.

Мгновенье замедляет иль торопит,

Ветр хочет упредить иль облак удержать,

Обиду в горьких сотах копит;

На пиршестве богов пришедший возлежать —

Тоску по скудости в нектарных кубках топит.

Не буду же грустить о том,

Что летним подошел конец усладам;

Мирюсь в душе с извечным ладом —

С хладом,

С ударившим в свой колокол постом, —

С листом,

Пестреющим в лесу еще густом.

Прощальная{*}

Песню спеть – не хитрая наука,

Если в сердце песня запоет.

Божий мир весь полон света, звука:

Человек угрюмо прочь идет.

А когда б, как на лужайке дети,

Он вмешался в общий хор без слов,

И его в свои поймало б сети

Солнышко, веселый рыболов.

В полном сердце песня бы запела,

Как растет весною мурава,

И душа, что, вдовствуя, немела,

Золотые родила б слова.

445. ОСЕНЬ{*}

Поля порожнего

Вдовое пожниво;

Раменье ржавое;

Гроздье кровавое;

Бурые ворохи;

Шепоты, шорохи;

В ветошах осени

Царственной – просини,

В нищенских – яркие;

Синью сквозь жаркие

Клены сходящий хлад —

Смерти возврат.

446. РУБКА ЛЕСА{*}

Поэту Валериану Бородаевскому

Пел «Свете тихий», – длясь, – в парчах осенних день.

По рыжим пожнивам тянулась наша тень,

Когда из смуглых рощ отзвучием металла

Убийца звонкая далече прозвучала.

И вскоре нас покрыл сквозной зеленый кров

Огнистым проливнем закапанных дубов,

Узорчатый шатер ветвей перекрученных,

Наитье пращуров, секире обреченных;

Радушно старые кивали нам челом,

Из вещих шелестов слагая свой псалом;

Но стыд нам запрещал с доверием взаимным

Возлечь на мягкий мох к столам гостеприимным,

Где незапамятных струился мед гостин

В ковши червонные из солнечных братин.

447. ВЕСЫ{*}

Как будто над землей незримая жена,

Весы хрустальные склоняя с поднебесья,

Лелеет хрупкое мгновенье равновесья;

Но каждый желтый лист, слетающий с древес,

На чашу золота слагая легкий вес,

Грозит перекачнуть к могиле хладной света

Дары прощальные исполненного лета.

448. НОЧНЫЕ ЗОВЫ{*}

О том, как светят нивы,

Дымясь при ветерке,

И лунные извивы

Колышатся в реке,

О том, как в слезном блеске

В сквозистый никнут пар

Алмазные подвески

Полуночных тиар, —

Я мог бы петь, и Муза

Из слитных голосов

Вселенского союза

Доносит хрупкий зов

То шороха и треска

И вздоха в тростниках,

То шелеста и плеска

На блещущих песках.

Я мог бы петь, как в прятки

Играет с Ночью Бог,

Свои звездам загадки

Загадывать бы мог.

Но тем ли сердце живо,

Пока обречено

Отдельного порыва,

Стуча, ковать звено?

К чему с душой ночною

Шептаться стал бы я,

Пока дремлю дневною

Дремотой бытия?

Сонливца смерть разбудит

И с ночью день сольет,

И, песней став, забудет

Душа, о чем поет.

Уйми же, Муза, трепет

Восторженной души,

Настойчивый свой лепет

Забвеньем заглуши!

И не зови к слиянью

Отторженную груды

Дай смертному сознанью

Кольцо свое сомкнуть.

III{*}

449. ПО ТЕЧЕНИЮ

Я вёсел по́долгу не трогаю:

Под смутный лепет забытья

Скользит единою дорогою

Моя попутная ладья

Со всею медленно влачащейся

Громадой усыпленных вод;

А там – с Медведицей лучащейся

Плывет огромный небосвод.

Но лишь на бреге померещится

Родная тень заветных стран

И птицей сердце затрепещется,

Чтоб вновь упасть, узнав обман, —

Что́ с плачем у кормы расплещется?..

Поодаль, отмелью пологою,

Влачась, кивает мне туман.

450. МОГИЛА{*}

Тот вправе говорить: «Я жил»,

Кто знает милую могилу;

Он в землю верную вложил

Любви нерасточенной силу.

Не оскудеет в нем печаль,

Зато и жизнь не оскудеет;

И чем он дольше сиротеет,

Тем видит явственнее даль.

Бессмертие ль? О том ни слова.

Но чувствует его тоска,

Что реет к родникам былого

Времен возвратная река.

451. ЛЕНИВЫЙ ДОЖДЬ{*}

Чей-то шаг... Кто медлит и грустит

Надо мной, таясь в безлюдном парке?

Суеверным ухом я ловлю

В шуме ветра бледное «люблю»...

Долу мрак; а звезды гневно-ярки.

Жутко мне биенье жарких жил

И застылость зоркая светил...

Словно я лежу, смертельно ранен,

В темном поле; бой вдали кипит;

На меня ленивый дождь кропит;

И не бой, а дождь ленивый странен.

452. НА КЛАДБИЩЕ{*}

Не оттепель смутой унылой

Безлистые ветви трепала;

С отчаяньем бурным упала

Весна на погост белокрылый.

Рвалась в усыпальницы плена

И саваны с плит разметала,

Глашатаем черным летала:

«Проснитесь до нового тлена!»

К поблеклой, пониклой могиле

Прильнул я в смятенье пугливом,

С призывом противоречивым:

«Не верь возмущающей силе!

Живая в жилище бесплотных,

Спи в гробе – иль встань на мгновенье,

Чтоб этого сердца биенье

Укрыть на истлевших полотнах!»

И вдруг укрепительным чудом

Дохнуло из гробных преддверий:

Как будто железо артерий

Магнитным откликнулось рудам.

И дух окольчужился сталью,

И страх обернулся весельем;

Предстала земля новосельем,

И миг опоясался далью:

Как будто на горном отвесе

Завидел я с низменной мели

Любимую в огненном теле

И слышал: «Христос Воскресе!»

453—457. ЕЕ ДОЧЕРИ{*}

1 СОМНЕНИЕ

Кто знал, как легкий Сон

Любимую приводит

И в миг заветный вон

Из терема уводит;

Кто знал, как чаровник

Гробницы размыкает

И в призрачный двойник.

Бесплотных облекает —

И снова замыкает

За пленными тайник, —

Поймет мой смутный страх,

С надеждою делимый, —

Когда в твоих чертах

Мелькнет, неуловимый,

Тот свет, что я зову,

Тот образ, что ловлю я, —

Мой страх, что наяву,

Как та, кого люблю я,

Истаешь ты, – что сплю я,

Пока тобой живу.

2 РАЗМОЛВКА{*}

Дева издали ко мне Приближалась в тишине. Пушкин, «С португальского».

Вежды томные печали

Мимолетной отвечали.

Вежды тихо подыми,

В душу ангела прими.

Вежды молча долу клонишь, —

Мнится, вдовьим покрывалом

Осенив чело, хоронишь

Пепел мой в сосуде малом.

Вежды к небу возведешь,

Небо наземь низведешь:

Свет лазоревый струится

И в росе ресниц дробится.

3 MADONNA DELLA NEVE^[1]{*}

Чистый день Мадонны Снежной,

Кроткий символ Тайны Нежной...

Что́ загадочней, грустней,

Словно милых след ступней,

Что́ тоске любви заветней,

Что нежней – порою летней

За ночь выпавшего снега? —

Ты сама, вся грусть и нега,

Вся явленье Тайны Нежной,

Ты, дитя Мадонны Снежной!

4 ДИТЯ ВЕРШИН{*}

Дитя вершин! Ты, мнится, с гор

В наш дол нисходишь

И с выси преклоненный взор

Окрест обводишь.

Размером поднебесных глав

Земное меришь.

Ты знаешь блеск родимых слав

И небу веришь.

Разделена в себе самой

Святым расколом,

Ты тянешься в снега, домой,

Дружася с долом.

5 РУЧЕЙ{*}

Ручей бежит, ручей поет:

«Я в Матери проснулся,

Из гроба в гроб сходил – и вот,

К Отцу переплеснулся».

Поет, как Отчий небосвод

Над колыбелью резвых вод

Дитяти улыбнулся.

Просторен, волен милый свет,

И зелен луг шелковый;

И на поляне каждый цвет —

Что брат ему крестовый.

Лишь Матери родимой нет.

Над колыбелью Отчий свет

Сияет в тверди, вдовый.

458—461. НА ОКЕ ПЕРЕД ВОЙНОЙ

(a. MCMXIV)^[1]{*}

1

Когда колышет хвою

И звезды ветерок

И в далях за рекою

Маячит огонек,

Не верь земли покою:

Сил ропотных поток

Бежит, гудит у корней

И в лиственной глуши,

Рокочет непокорней

У ног твоей души,

И прах сметает горний,

И клонит камыши.

Он корни сосен лижет,

Торопит сердца стук,

Стремит и вызов движет

И прячет в гнев испуг.

А Полночь рясна нижет,

Роняя свой жемчуг.

Гляди – звезда скатилась

Слепительно к реке...

О чем душа смутилась

В тревоге и тоске?

Чья нить прозолотилась

На ткацком челноке?

   12 июля

2

Злак высох. Молкнул гром желанный.

Клубился прах береговой —

И круто падал. За рекой

Звучал порой – бой барабанный.

Как ястреб в небе, реял Рок.

Грозою задыхались дубы,

В глухие запахнувшись шубы.

И ждали мы: настал ли срок?

А за рекой трубили трубы.

   16 июля

3{*}

Темнело. Мимо шли. Привалом

Остановились над Окой,

Под нашим парком, древним валом,

Что Дмитрий городил Донской.

Сложили ружья; песни пели.

Мерцали плёсы. Мрела мгла;

И люди в ней землисто мрели,

И скрежетали удила.

Сверкнули вдоль дубов окрайных

Костры. Стал гомон, смех дружней,

И в их зрачках необычайных

Жар лихорадочный темней.

Война ль? Не ведали. Гадали

И лихо вызывали бой...

А по реке, из светлой дали,

Плыл звон – торжественной Судьбой, —

Неслышный им... И, покрывала

Вечерних светов шевеля,

Могилою благословляла

Сынов излюбленных Земля.

   18 июля

4

Stat ferrea turris ad auras. Vergil., Aen., VI, 554^[1]

Я видел сон в то лето пред войной.

Вращалась самодвижная громада

Твердыни круглой – башни, сплошь стальной, —

Изделие горнил литейских ада.

В литой броне, глухих бойниц щиты

Приподымались, словно веки гада.

И, дымный клуб из черной пустоты

Изрыгнув, гладью выпуклой металла

Смыкались огневержущие рты.

Расчисленную смерть окрест метала

Бездушная рабыня, плоть и гроб

Души, какой душа живая стала.

Волчком крутил полк адский башню злоб,

Когда, по знаку небольшого беса,

Взрыв вспыхнул в погребах ее утроб —

И всё застлала мрачная завеса.

   Июль 1937 Рим

462—463. ПЕТРОВСКОЕ НА ОКЕ{*}

Юргису и Марии Ивановне Балтрушайтис

1

Забуду ль в роковые дни

Взрастившего злой колос лета

Семьи соседственной поэта

Гостеприимные огни?

Мы вместе зажигали свечи

И выносили образа,

Когда вселенская гроза

Семью громами издалече

Заговорила... И во мне

Навек жива взаимность эта,

Как соучастие обета

Спасенных на одном челне.

2{*}

Поэтова жена, в ванэйковском чепце, —

Тень Брюгге тихого... Балкон во мгле вечерней,

Хозяйки темный взгляд, горящий суеверней,

Мужского голоса органные стихи...

И запах ласковый сварившейся ухи

С налимом сладостным, подарком рыболова

Собрату рыбарей и сеятелей слова...

Вы снова снитесь мне, приветливые сны!

Я вижу, при звездах, кораллы бузины

В гирляндах зелени на вечере соседской,

Как ночь, торжественной, – как игры Музы детской...

И в облаке дубов, палатой вековой

Покрывшем донизу наклон береговой,

В мерцаньи струй речных и нежности закатной,

Всё тот же силуэт, художникам приятный,

Прямой, с монашеской заботой на лице,

Со взглядом внемлющим, в ванэйковском чепце.

464. СВЕРСТНИКУ{*}

Евгению Аничкову

Старина, еще мы дюжи мыкать

По свету скитальцев русских долю,

В рубище всечеловеков кликать

Духов День, Финиста-птицу, Волю.

На Руси ты знал тюрьму, поместье,

Мысли рукоплещущую младость;

Бранником – отечества бесчестье;

Беженцем – ученых бдений сладость.

Всё в тебе, чем в недрах Русь богата,

Буйствовало: ты мотал богатство,

Как во мне, ином, узнал ты брата?

Освятила Муза наше братство.

Странствие разводит нас и сводит;

Встреча – длинной сказки продолженье;

Свидимся – в нас древний хмель забродит

И кипит ключом воображенье.

465. УМЕР БЛОК{*}

И груды развороченных камней,

И брошенный на них железный лом,

И глубина, разверстая за ней,

И белый прах, развеянный кругом, —

Всё – голос Бога: «Воскресенью верь».

IV{*}

466. ГОЛУБЬ И ЧАША

Ночь златокрылая! Тебе вослед пытает

Мой дух упругость крыл, но вскоре прилетает

На край своей души, как голубь к чаше вод,

И видит: тот же в ней, далече, небосвод

Переливается Голкондою жемчужин...

И не доклюнет он до дна, и – безоружен —

Тайноязычное следит в звездах и в ней,

Двоенье знамений и переклик огней,

Как бы взаимный лад и некий сговор женский

Молчальницы-души с Молчальницей вселенской.

467. РАЗВОДНАЯ{*}

Личину обветшалую,

Притворствуя, ношу:

Весною небывалою

Предчувственно дышу.

Растет во мне крылатое,

И юное растет;

А прежнее, распятое,

Спадает и спадет.

Тебе письмо разводное,

Моя старуха-плоть,

Мне – странствие свободное,

Наследнику – милоть.

Кого вы помнить будете,

Навек забуду я.

Бежал, кого осудите,

В безвестные края.

Чье имя с крыш вострубите,

Укрылся под чужим.

Кого и ныне любите,

Уж мною не любим.

468. ВРЕМЯ{*}

Маленькому Диме,

подошедшему ко мне со словами:

«Всё прошло далеким сном».

Всё прошло далеким сном;

В беспредельном и ночном

Утонул, измлел, как снег,

Прежний брег...

Или наши корабли

Тихомолком вдаль ушли,

Вверя ветру вольный бег?

По́плыл брег,

Где – в тумане, за кормой, —

Ариадниной дремой

Усыпленная, жива

Жизнь-вдова,

Где – за мглистою каймой, —

Обуянная дремой,

Жизнь былая ждет, тиха,

Жениха...

Не из наших ли измен

Мы себе сковали плен,

Тот, что Временем зовет

Смертный род?

Время нас, как ветер, мчит,

Разлучая, разлучит, —

Хвост змеиный в пасть вберет

И умрет.

469. ПАЛЬМА{*}

Моей дочери Лидии

Любовь не знает страха,

И Бог наш – Бог живых.

Бетховена и Баха

В гармониях родных

Залетные отзвучья

Иных миров лови

И в снах благополучья

Другого не зови.

Игрою мусикийской

Над жизнью поднята,

Как пальма над Ливийской

Пустыней, ты – свята.

Поет родник гремучий

У жаждущих корней,

И шепчется летучий

О небе ветер с ней.

И птица не свивает

Птенцам уютных гнезд,

Где тяжкий созревает

Небесным хлебом грозд.

Но, Феникс, слыша шорох

Воздушного шатра,

На древо сложит ворох

Горючего костра.

470. ДИКИЙ КОЛОС{*}

Марку Спаини

На ткани жизни повседневной

Пробьется золотая нить,

Чтоб озарить весь строй душевный

И дальнее соединить.

Мелькнет – и вновь челнок выводит

Событий медленный узор,

И вновь концы с началом сводит

Судеб и воли договор.

И ткется доля роковая

В согласьи следствий и причин...

И гостья та, та весть живая,

Как дикий колос, чужанин.

Она безродна и случайна;

Как дар нечаянный – нежна.

Знать, сердце, – солнечная тайна

В основу ткани вплетена.

И, может быть, блеснет изнанка,

Как заревые облака,

Когда художница-беглянка

Прервет снованье челнока.

471. СЧАСТЬЕ{*}

Солнце, сияя, теплом излучается:

Счастливо сердце, когда расточается.

Счастлив, кто так даровит

Щедрой любовью, что светлому чается,

Будто со всем он живым обручается.

Счастлив, кто жив и живит.

Счастье не то, что годиной случается

И с мимолетной годиной кончается:

Счастья не жди, не лови.

Дух, как на царство, на счастье венчается,

В счастье, как в солнце, навек облачается:

Счастье – победа любви.

472. ЧИСТИЛИЩЕ{*}

Стоят пред очами сгоревшие лета.

Была моя жизнь благодатно согрета

Дыханием близким живого тепла,

Невидимым светом из глуби светла.

И счастлив я был иль щадим и лелеем,

Как тот, что помазан священным елеем,

Но должен таиться и слыть пастухом,

Слагающим песни в ущельи глухом.

Лишь ныне я понял, святая Пощада,

Что каждая лет миновавших услада

В устах была мед, а во чреве – полынь

И в кущу глядело безумье пустынь.

Я вижу с порога высоких святилищ,

Что вел меня путь лабиринтом чистилищ,

И знаю впервые, каким палачам

В бесчувственном теле был отдан я сам;

Каким причастился я огненным пыткам,

Чья память смывалась волшебным напитком, —

Затем, чтобы в тихом горении дней

Богач становился бедней и бедней.

V{*}

473. ПАЛИНОДИЯ

И твой гиметский мед ужель меня пресытил?

Из рощи миртовой кто твой кумир похитил?

Иль в вещем ужасе я сам его разбил?

Ужели я тебя, Эллада, разлюбил?

Но, духом обнищав, твоей не знал я ласки,

И жутки стали мне души недвижной маски,

И тел надменных свет, и дум Эвклидов строй.

Когда ж, подземных флейт разымчивой игрой

В урочный час ожив, личины полой очи

Мятежною тоской неукротимой Ночи,

Как встарь, исполнились – я слышал с неба зов:

«Покинь, служитель, храм украшенный бесов».

И я бежал, и ем в предгорьях Фиваиды

Молчанья дикий мед и жесткие акриды.

474. РОЖДЕСТВО{*}

В ночи звучащей и горящей,

Бесшумно рухнув, мой затвор,

Пронизан славой тверди зрящей,

В сквозной сливается шатер.

Лохмотья ветерок колышет;

Спят овцы; слушает пастух,

Глядит на звезды: небо дышит, —

И слышит, и не слышит слух...

Воскресло ль зримое когда-то

Пред тем, как я родился слеп:

И ребра каменного ската

В мерцаньи звездном, и вертеп?..

Земля несет под сердцем бремя

Девятый месяц – днесь, как встарь, —

Пещерою зияет время...

Поют рождественский тропарь.

VI СОНЕТЫ{*}

475. ЯВНАЯ ТАЙНА

Весь исходив свой лабиринт душевный,

Увидел я по-прежнему светло

Плывущий в небе Солнца челн полдневный

И звездное Урании чело.

И возжелал я вспомнить лад напевный

И славить мир. Но сердце берегло

Свой талисман, мне вверенный царевной, —

Дар Ариаднин: Имя и Число.

И как таят невесту под фатою,

Загадочной сокрыл я красотою

Под ризой ночи светоносный стих,

Пока детей играющих не встретил,

Поющих звонко славу тайн моих:

С тех пор пою, как дети, прост и светел.

476. СОН{*}

Как музыка, был сон мой многозвучен,

И многочувствен, и, как жизнь, – печален.

Плыл челн души вдоль ведомых излучин;

У пристаней, у давних, ждал, причален.

С тобой опять я, мнилось, неразлучен —

И горькой вновь разлукою ужален;

Я слезы лил, былой тоской размучен, —

Твой гаснул взор, умилен и прощален.

Вторая жизнь, богаче и жесточе

Старинной яви, прожитой беспечно,

Мерцала в мути сонного зерцала.

И, пробудясь, я понял: время стало;

Ничто не прейдет; всё, что было, вечно

Содержит дух в родимых недрах Ночи.

477. ПОРОГ СОЗНАНИЯ{*}

Эмилию Метнеру

Пытливый ум, подобно маяку,

Пустынное обводит оком море

Ночной души, поющей в слитном хоре

Бесплодную разлук своих тоску.

Непостижим горящему зрачку

Глухой предел на зыблемом просторе,

Откуда, сил в междоусобном споре,

Валы бегут к рубежному песку.

А с высоты – туманный луч ласкает

И отмели лоснимую постель,

И мятежей стихийных колыбель.

Так свет иной, чем разум, проникает

За окоем сознанья и в купель

Безбрежную свой невод опускает.

478—479. ПАМЯТИ СКРЯБИНА{*}

1

Осиротела Музыка. И с ней

Поэзия, сестра, осиротела.

Потух цветок волшебный у предела

Их смежных царств, и пала ночь темней

На взморие, где новозданных дней

Всплывал ковчег таинственный. Истлела

От тонких молний духа риза тела,

Отдав огонь Источнику огней.

Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,

У дерзкого святыню Прометея?

Иль персть опламенил язык небес?

Кто скажет: побежден иль победитель,

По ком – немея кладбищем чудес —

Шептаньем лавров плачет муз обитель?

2{*}

Он был из тех певцов (таков же был Новалис),

Что видят в снах себя наследниками лир,

Которым на заре веков повиновались

Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.

Но, между тем как все потомки признавались,

Что поздними гостьми вошли на брачный пир, —

Заклятья древние, казалось, узнавались

Им, им одним опять – и колебали мир.

Так! Все мы помнили – но волил он и деял.

Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял

И Море Медное отлил среди двора.

«Не медли!» – звал он Рок; и зову Рок ответил.

«Явись!» – молил Сестру – и вот – пришла Сестра.

Таким свидетельством пророка Дух отметил.

480. НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ{*}

Юрию Верховскому

Мечты ли власть иль тайный строй сердечный,

Созвучье молчаливое певцов,

Иль нежный серп над белизной зубцов,

И встречный звон, и луч заката встречный,

И рдеющий убор многовенечный

Церквей и башен, или дух отцов

Двоих путеводили пришлецов

На кладбище обители приречной, —

Но вечер тот в душе запечатлен.

Плыл, паруса развив, ковчегом новым

Храм облачный над спящим Соловьевым;

А за скитом, в ограде внешних стен,

Как вознесенный жертвенник, молила

О мире в небе Скрябина могила.

481—482. ПАРИЖ{*}

Е. С. Кругликовой

Fluctuat nec mergitur^[1] Надпись на гербе Парижа.

1

Обуреваемый Париж! Сколь ты священ,

Тот видит в облаке, чей дух благоговеет

Пред жертвенниками, на коих пламенеет

И плавится Адам в горниле перемен.

То, как иворий, бел, – то черен, как эбен, —

Над купиной твоей гигантский призрак реет.

Он числит, борется, святыни, чары деет...

Людовик, Юлиан, Картезий, Сен-Жермен —

О, сколько вечных лиц в одном лице блистает

Мгновенной молнией! – Моле, Паскаль, Бальзак...

И вдруг Химерою всклубится смольный мрак,

И демон мыслящий звездой затменной тает:

Крутится буйственней, чем вавилонский столп,

Безумный легион, как дым, безликих толп.

2{*}

Кто б ни был ты в миру – пугливый ли отшельник,

Ревнивец тайных дум, спесивый ли чудак,

Алхимик, некромант или иной маньяк,

Пророк осмеянный, непризнанный свирельник, —

Перед прыжком с моста в толпе ль снуешь, бездельник,

Бежишь ли, нелюдим, на царственный чердак, —

Мелькнет невдалеке и даст собрату знак

Такой же, как и ты, Лютеции насельник.

Всечеловеческий Париж! В тебе я сам

Таил свою любовь, таил свои созданья,

Но знал консьерж мой час стыдливого свиданья;

В мансарде взор стремил сосед мой к небесам;

Двойник мой в сумерках капеллы, мне заветной,

Молился пред моей Мадонной неприметной.

483. ЯЗЫК{*}

Родная речь певцу земля родная:

В ней предков неразменный клад лежит,

И нашептом дубравным ворожит

Внушенных небом песен мать земная.

Как было древле, – глубь заповедная

Зачатий ждет, и дух над ней кружит...

И сила недр, полна, в лозе бежит,

Словесных гроздий сладость наливная.

Прославленная, светится, звеня

С отгулом сфер, звучащих издалеча,

Стихия светом умного огня.

И вещий гимн, их свадебная встреча,

Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня, —

Творенья духоносного предтеча.

484—495. ЗИМНИЕ СОНЕТЫ{*}

1

Скрипят полозья. Светел мертвый снег.

Волшебно лес торжественный заснежен.

Лебяжьим пухом свод небес омрежен.

Быстрей оленя туч подлунных бег.

Чу, колокол поет про дальний брег...

А сон полей безвестен и безбрежен...

Неслежен путь, и жребий неизбежен,

Святая ночь, где мне сулишь ночлег?

И вижу я, как в зеркале гадальном,

Мою семью в убежище недальном,

В медвяном свете праздничных огней.

И сердце, тайной близостью томимо,

Ждет искорки средь бора. Но саней

Прямой полет стремится мимо, мимо.

2{*}

Незримый вождь глухих моих дорог,

Я по́долгу тобою испытуем

В чистилищах глубоких, чей порог

Мы жребием распутья именуем.

И гордости гасимой вот итог:

В узилищах с немилым я связуем,

Пока к тому, кого любить не мог,

Не подойду с прощеным поцелуем.

Так я бежал суровыя зимы:

Полуденных лобзаний сладострастник,

Я праздновал с Природой вечный праздник.

Но кладбище сугробов, облак тьмы

И реквием метели ледовитой

Со мной сроднил наставник мой сердитый.

3{*}

Зима души. Косым издалека

Ее лучом живое солнце греет,

Она ж в немых сугробах цепенеет,

И ей поет метелицей тоска.

Охапку дров свалив у камелька,

Вари пшено, и час тебе довлеет;

Потом усни, как всё дремой коснеет...

Ах, вечности могила глубока!

Оледенел ключ влаги животворной,

Застыл родник текучего огня,

О, не ищи под саваном меня!

Свой гроб влачит двойник мой, раб покорный,

Я ж истинный, плотскому изменя,

Творю вдали свой храм нерукотворный.

4{*}

Преполовилась темная зима.

Солнцеворот, что женщины раденьем

На высотах встречали, долгим бденьем

Я праздную. Бежит очей дрема.

В лес лавровый холодная тюрьма

Преобразилась Музы нисхожденьем;

Он зыблется меж явью и виденьем,

И в нем стоит небесная сама.

«Неверный! – слышу амброзийный шепот. —

Слагался ль в песнь твой малодушный ропот?

Ты остовом ветвистым шелестел

С останками листвы сухой и бурой,

Как дуб под снегом; ветр в кустах свистел;

А я в звездах звала твой взгляд понурый».

5{*}

Рыскучий волхв, вор лютый, серый волк,

Тебе во славу стих слагаю зимний!

Голодный слышу вой. Гостеприимней

Ко мне земля, людской добрее долг.

Ты ж ненавидим. Знает рабий долг

Хозяйский пес. Волшебней и взаимней,

Дельфийский зверь, пророкам полигимний

Ты свой, доколь их голос не умолк.

Близ мест, где челн души с безвестных взморий

Причалил и судьбам я вверен был,

Стоит на страже волчий вождь, Егорий.

Протяжно там твой полк, шаманя, выл;