Текст книги "Стихотворения, поэмы, трагедия"

Автор книги: Вячеслав Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Белела звезда отрады

Над жемчугом утра вдали.

Мы ждали у серой ограды...

И все предо мной вошли.

И я в притвор глубокий

Ступил – и вот – Сестра.

Не знал я сестры светлоокой:

Но то была – Сестра.

И жалостно так возрыдала,

И молвила мне: «Не забудь!

Тебя я давно поджидала:

Мой дар возьми в свой путь».

И нити клуб волокнистый —

Воздушней, чем может спрясти

Луна из мглы волнистой, —

Дала и шепнула: «Прости!

До тесной прости колыбели,

До тесного в дугах двора, —

Прости до заветной цели,

Прости до всего, что – вчера»...

6 В ОБЛАКАХ

Ночь пряжу прядет из волокон

Пронизанной светом волны.

И в кружево облачных окон

Глядят голубые сны.

И в трещинах куполов тлеет

Зенит надлунных слав;

И в тусклых колодцах белеет

Глубоких морей расплав.

В даль тихо плывущих чертогов

Уводит светлая нить —

Та нить, что у тайных порогов

Сестра мне дала хранить.

Как звон струны заунывной,

В затвор из затвора ведет,

Мерцая, луч прерывный, —

И пряха Ночь прядет.

 И, рея в призраках зданий,

Кочует душа, чутка

К призывам сквозящих свиданий,

За нитью живой мотка.

Кочует средь кладбищ сонных

И реет под сень и столпы,

Где жатвы коленопреклонных,

Где пляска свивает толпы, —

На овчие паствы безбрежиий

И в шаткий под инеем лес,

Сплетеньем разостланных мрежей,

По замкам глухим небес.

И путь окрыленный долог:

Но Тайной – мне ль изменить?

Из полога в облачный полог

Бежит, мелькая, нить...

И вдруг из глуби черной

Зигзаг ледяной возник:

Увижу ль с кручи горной

Разоблаченный лик?

Сугробы последней поляны

Алмазный застлали восклон...

Сквозят и тают туманы —

И тает, сквозя, мой сон...

ПОВЕЧЕРИЕ{*}

† Л. Д. Зиновьевой-Аннибал

(Загорье, Могил. г., 1907, июнь – октябрь)

206. ЗАГОРЬЕ

Здесь тихая душа затаена в дубравах

И зыблет колыбель растительного сна,

Льнет лаской золота к волне зеленой льна

И ленью смольного в медвяных льется травах.

И в грустную лазурь глядит, осветлена, —

И медлит день тонуть в сияющих расплавах,

И медлит ворожить на дремлющих купавах

Над отуманенной зеркальностью луна.

Здесь дышится легко, и чается спокойно,

И ясно грезится, и всё что в быстрине

Мятущейся мечты нестрого и нестройно,

Трезвится, умирясь в душевной глубине,

И, как молчальник-лес под лиственною схимой,

Безмолвствует с душой земли моей родимой.

207. НИВА{*}

В поле гостьей запоздалой,

Как Церера в ризе алой,

Ты сбираешь васильки;

С их душою одичалой

Говоришь душой усталой;

Вяжешь детские венки.

 Вязью темно-голубою

С поздней, огненной судьбою

Золотые вяжешь дни;

И над бездной роковою

Этой жертвой полевою

Оживляются они, —

Дни, когда в душе проснулось

Всё, в чем сердце обманулось,

Что вернулось сердцу вновь...

Всё, в чем сердце обманулось,

Ярче сердцу улыбнулось —

Небо, нива и любовь.

И над щедрою могилой

Не Церерою унылой

Ты о дочери грустишь:

День исходит алой силой,

Весть любви в лазури милой,

Золотая в ниве тишь.

208. КРИНИЦА{*}

Чисты воды ключевые,

Родники – струи живые;

В темном лесе – студенец.

В тихой сеннице прохлада;

Над криницею лампада

Золотит Христов венец.

В райском поле – огородец,

Цвет лазоревый – колодец.

Говорит с душой Христос:

«Наклонися у криницы,

Зачерпни Моей водицы

Полон емкий водонос».

209. ПОКРОВ{*}

Твоя ль голубая завеса,

Жена, чье дыханье – Отрада,

Вершины зеленого леса,

Яблони сада

Застлала пред взором, омытым

В эфире молитв светорунном,

И полдень явила повитым

Ладаном лунным?

Уж близилось солнце к притину,

Когда отворилися вежды,

Забывшие мир, на долину

Слез и надежды.

Еще окрылиться робело

Души несказанное слово —

А юным очам голубела

Радость Покрова.

И долго незримого храма

Дымилось явленное чудо,

И застила синь фимиама

Блеск изумруда.

210. НЕВЕДОМОЕ{*}

Осень... Чуть солнце над лесом привстанет,

Киноварь вспыхнет, зардеет багрец.

По ветру гарью сладимой потянет...

Светлый проглянет из облак борец:

Озимь живая, хмурая ель.—

Стлань парчевая – бурая прель...

 Солнце в недолгом бореньи стомится —

Кто-то туманы прядет да прядет,

Бором маячит, болотом дымится,

Логом струится, лугом бредет, —

По перелесьям пугает коня, —

Темным безвестьем мает, стеня...

211. УЛОВ{*}

Обнищало листье златое.

Просквозило в сенях осенних

Ясной синью тихое небо.

Стала тонкоствольная роща

Иссеченной церковью из камня;

Дым повис меж белыми столпами;

Над дверьми сквозных узоро́чий

Завесы – что рыбарей Господних

Неводы, раздранные ловом, —

Что твои священные лохмотья

У преддверий белого храма,

Золотая, нищая песня!

212. ПРЕДЧУВСТВИЕ{*}

За четкий холм зашло мое светило,

За грань надежд, о сердце, твой двойник!

И заревом царьградских мозаик

Иконостас эфирный озлатило.

Один на нем начертан строгий лик.

Не всё ль в былом его благовестило?

Что ж в тайниках истоков возмутило

Прорвавшийся к морям своим родник?..

Луна сребрит парчу дубрав восточных;

И, просквозив фиалковую муть,

Мерцаньями межуют верный путь

Ряды берез, причастниц непорочных.

И пыль вдали, разлукой грудь щемя,

На тусклые не веет озимя.

213. EXIT COR ARDENS^[1]{*}

Моя любовь – осенний небосвод

Над радостью отпразднованной пира.

Гляди: в краях глубокого потира

Закатных зорь смесился желтый мед

И тусклый мак, что в пажитях эфира

Расцвел луной. И благость темных вод

Творит вино божественных свобод

Причастием на повечерьи мира...

....................................................................

....................................................................

....................................................................

....................................................................

....................................................................

....................................................................

КНИГА ВТОРАЯ

SPECULUM SPECULORUM

ЗЕРКАЛО ЗЕРКАЛ{*}

IMMUTATA DOLO SPECULI RECREATUR IMAGO

ADVERSIS SPECULIS INTEGRAM AD EFFIGIEM.^[1]

ВАЛЕРИЮ БРЮСОВУ

SANCTAE MNEMOSYNON SODALITATIS^[2]

ARCANA^[1]

214. ВЕСЫ

Заискрится ль звезда закатной полосы —

Звездой ответной в поднебесье

Восток затеплится: и Божье равновесье

Поют двух пламеней Весы.

И не вотще горит, в венце ночной красы,

Над севом озимей созвездье,

Что дух, знаменовав всемирное Возмездье,

Нарек таинственно: Весы.

Как ветр, колышущий зеленые овсы,

Летят Победа и Обида

По шатким бороздам, и держит Немезида

Над жизнью Иго и Весы.

Мы с солнцем шепчемся, цветя, под звон косы;

Детей качаем над могилой;

И жребий каждого в свой час к земле немилой

Склонят бессмертные Весы.

И никлый стебль живит наитие росы,

И райский крин спалили грозы.

Железа не тяжки: но тяжко весят – розы,

И ровно зыблются Весы.

Пусть, с пеной ярых уст, вся Скорбь, что рвет власы,

Вас накреня, в рыданьях душных,

На чаше виснет Зол, вы ж играм сильф воздушных

Послушны, чуткие Весы!

Совьются времена – в ничто; замрут часы;

Ты станешь, маятник заклятья!

Но стойкий ваш покой всё чертит крест Распятья,

Неумолимые Весы!

215. MI FUR LE SERPI AMICHE{*}

Dante, Inf., XXV, 4^[1]

Валерию Брюсову

Уж я топчу верховный снег

Алмазной девственной пустыни

Под синью траурной святыни;

Ты, в знойной мгле, где дух полыни, —

Сбираешь яды горьких нег.

В бесплотный облак и в эфир

Глубокий мир внизу истаял...

А ты – себя еще не чаял

И вещей пыткой не изваял

Свой окончательный кумир.

Как День, ты новой мукой молод;

Как Ночь, стара моя печаль.

И я изведал горна голод,

И на меня свергался молот,

Пред тем как в отрешенный холод

Крестилась дышащая сталь.

И я был раб в узлах змеи,

И в корчах звал клеймо укуса;

Но огнь последнего искуса

Заклял, и солнцем Эммауса

Озолотились дни мои.

 Дуга страдальной Красоты

Тебя ведет чрез преступленье.

Еще, еще преодоленье,

Еще смертельное томленье —

И вот – из бездн восходишь ты!

216. ЖЕРТВА АГНЧАЯ{*}

Есть агница в базальтовой темнице

Твоей божницы. Жрец! Настанет срок —

С секирой переглянется восток, —

И белая поникнет в багрянице.

Крылатый конь и лань тебя, пророк,

В зарницах снов влекут на колеснице:

Поникнет лань, когда «Лети!» вознице

Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.

Елей любви и желчь свершений черных

Смесив в сосудах избранных сердец,

Бог две души вдохнул противоборных —

В тебя, пророк, – в тебя, покорный жрец!

Одна влечет, другая не дерзает:

Цветы лугов, приникнув, лобызает.

217. ЖРЕЦ ОЗЕРА НЕМИ {*}

Лунная баллада

Я стою в тени дубов священных,

Страж твоих угодий сокровенных,

Кормчая серебряных путей!

И влачит по заводям озерным

Белый челн, плывущий в небе черном,

Тусклый плен божественных сетей.

 И влачатся, роясь под скалами,

Змеи-волны белыми узлами;

И в крылатых просветах ветвей,

Дея чары и смыкая круги,

Ты на звенья кованой кольчуги

Сыплешь кольца девственных кудрей.

Так я жду, святынь твоих придверник,

В эту ночь придет ли мой соперник,

Чистая, стяжавший ветвь твою,

Золотой добычей торжествуя,

Избранный, от чьей руки паду я,

Кто мой скиптр и меч возьмет в бою.

Обречен ли бранник твой, Диана,

Новой кровью жадный дерн кургана

Окропить и в битве одолеть?

И сойдешь ты вновь, в одеждах белых,

На устах пришельца омертвелых

Поцелуй небес напечатлеть.

И доколь, кто тайн твоих достоин,

Не придет, я буду, верный воин,

Жрец и жертва, лунный храм стеречь,

Вещих листьев слушать легкий лепет

И ловить твоих касаний трепет,

Льющихся на мой отсветный меч.

РУНЫ ПРИБОЯ{*}

218. ВАЛУН

...На отмели зыбучей, где начертал отлив немые письмена. «Кормчие звезды»

Рудой ведун отливных рун,

Я – берег дюн, что Бездна лижет;

В час полных лун седой валун,

Что, приливая, море движет.

И малахитовая плеснь

На мне не ляжет мягким мохом;

И с каждым неутомным вздохом

Мне памятней родная песнь.

И всё скользит напечатленней

По мне бурунов череда;

И всё венчанней, всё явленней

Встает из волн моя звезда...

Рудой ведун глубинных рун,

Я – старец дюн, что Бездна лижет;

На взморье Тайн крутой валун,

Что неусыпно Вечность движет.

219. ПРИГВОЖДЕННЫЕ{*}

Людских судеб коловорот

В мой берег бьет неутомимо:

Тоскует каждый, и зовет,

И – алчущий – проходит мимо.

И снова к отмели родной,

О старой памятуя встрече,

Спешит – увы, уже иной!

А тот, кто был, пропал далече...

Возврат – утрата!.. Но грустней

Недвижность доли роковая,

Как накипь пены снеговая,

Всё та ж – у черных тех камней.

В круговращеньях обыдённых,

Ты скажешь, что прошла насквозь

Чрез участь этих пригвожденных

Страданья мировая ось.

220. НЕОТЛУЧНЫЕ{*}

Чем устремительней живу

И глубже в темный дол пройденный путь нисходит,

Тем притягательней очей с меня не сводит

Былое... Не жил я – лишь грезил наяву.

«Мы – жили, – кладбище мне шепчет вслед – беги,

От нас не убежишь! Ты грезил сны: мы – жили...

– Стремился мимо ты; мы скрытно сторожили

Твои шаги!

Отраву наших слез ты пил из пирных чаш...

– Ты нас похоронил: разрыли мы могилы...

– Мы – спутники твои. Тебе мы были милы.

Навек ты – наш!

Мы не туман: узнай отринутых теней

Из превзойденных бездн простертые объятья...

– Не шелест осени у ног твоих: заклятья

Поблекших дней!

Я руку протянул тебе: ты был далече...

– Я оттолкнул тебя от срыва: грезил ты...

– Друг друга ждали мы: ты не узнал при встрече

Своей мечты.

Меня ты уронил в разымчивой метели;

Живая, я сошла в медлительный сугроб...

– Ты пел, меня сложив в глубокий, узкий гроб, —

О колыбели»...

221. ОБ-ОН-ПОЛ{*}

Серебряно-матовым вырезом го́ры

Об-о́н-пол обстали озеро мрачное...

В заповедно́е, родное, прозрачное

Уходят взоры!

На́ берег, обвеянный смутою хмурой,

Плюют буруны бешеной пеною...

Долго ли ведаться сердцу с изменою

Подо мглой понурой?

Над лугом поблеклым деревья клонимы

Бесснежною вьюгой – зябкие, голые...

Там, в ясных зазубринах, – пурги веселые,

Глубокие зимы!

222. ЗНАМЕНИЯ{*}

Надмирные струи не гасят смертной жажды,

Плеская из бадьи небесных коромысл.

Мы знаки видели, всё те же, не однажды:

Но вечно сердцу нов их обманувший смысл.

Весь запад пламенел. Шептали мы: «Почто же

Бог изменил? Пождем: сильней придет иной»...

Купалася луна в широком водном ложе;

Катилась в ночь волна – и вновь жила луной.

Взнесен ли нежный серп, повисли ль гроздья ночи —

Дух молит небо: «Стань!» – и Миг: «Не умирай!..»

Все, ждавшие вотще, в земле истлеют очи —

А в небо будет млеть мимотекущий рай.

223. TAEDIUM PHAENOMENI^[1]{*}

Кто познал тоску земных явлений,

Тот познал явлений красоту.

В буйном вихре вожделений,

Жизнь хватая на лету,

Слепы мы на красоту явлений.

Кто познал явлений красоту,

Тот познал мечту гиперборея:

Тишину и полноту

В сердце сладостно лелея,

Он зовет лазурь и пустоту.

Вспоминая долгие эоны,

Долгих нег блаженство и полон, —

Улыбаясь, слышит звоны

Теплых и прозрачных лон, —

И нисходит на живые лона.

224. FATA MORGANA^[2]{*}

Евг. К. Герцык

Так долго с пророческим медом

Мешал я земную полынь,

Что верю деревьям и водам

В отчаяньи рдяных пустынь, —

Всем зеркальным фатаморганам,

Всем былям воздушных сирен,

Земли путеводным обманам

И правде небесных измен.

225. В ЛЕПОТУ ОБЛЕЧЕСЯ{*}

М. М. Замятниной

Как изваянная, висит во сне

С плодами ветвь в саду моем – так низко...

Деревья спят – и грезят? – при луне,

И таинство их жизни – близко, близко...

Пускай недостижимо нам оно —

Его язык немотный всё ж понятен:

Им нашей красотой сказать дано,

Что мы – одно, в кругу лучей и пятен.

И всякой жизни творческая дрожь

В прекрасном обличается обличье;

И мило нам раздельного различье

Общеньем красоты. Ее примножь! —

И будет мир, как этот сад застылый,

Где внемлет всё согласной тишине:

И стебль, и цвет Земле послушны милой;

И цвет, и стебль прислушались к Луне.

226—228. БЕССОННИЦЫ{*}

1

Что порхало, что лучилось —

Отзвенело, отлучилось,

Отсверкавшей упало рекой...

Мотыльком живое отлетело.

И – как саван – укутал покой

Опустелое тело.

 Но бессонные очи

Испытуют лик Ночи:

«Зачем лик Мира – слеп?

Ослеп мой дух, —

И слеп, и глух

Мой склеп»...

Белая, зажгись во тьме, звезда!

Стань над ложем, близкая: «Ты волен»...

А с отдаленных колоколен,

Чу, медь поет: «Всему чреда»...

Чу, ближе: «Рок»...

– «Сон и страда»...

– «Свой знают срок»...

– «Встает звезда»...

Ко мне гряди, сюда, сюда!

2{*}

В комнате сонной мгла.

Дверь, как бельмо, бела.

Мысли пугливо-неверные,

Как длинные, зыбкие тени,

Неимоверные,

Несоразмерные, —

Крадутся, тянутся в пьяном от ночи мозгу,

Упившемся маками лени.

Скользят и маячат

Царевны-рыбы

И в могилы прячут

Белые трупы.

Их заступы тупы,

И рыхлы глыбы

На засыпчатом дне.

«Я лгу —

Не верь,

Гробничной, мне! —

Так шепчет дверь.

– Я – гробничная маска, оттого я бела;

Но за белой гробницей – темничная мгла».

«И мне не верь, —

Так шепчет тень.

– Я редею, и таю,

И тебе рождаю

Загадку – день»...

Ты помедли, белый день!

Мне оставь ночную тень, —

Мы играем в прятки.

Ловит Жизнь иль Смерть меня?

Чья-то ткется западня

Паутиной шаткой...

3{*}

Казни ль вестник предрассветный

Иль бесплотный мой двойник —

Кто ты, белый, что возник

Предо мной, во мгле просветной,

Весь обвитый

Благолепным,

Склепным

Льном, —

Тускл во мреяньи ночном?

Мой судья? палач? иге́мон?

Ангел жизни? смерти демон?

Брат ли, мной из ночи гроба

Изведенный?

Мной убитый, —

Присужденный

На томительный возврат?

Супостат —

Или союзник?

Мрачный стражник? бледный узник?

Кто здесь жертва? – кто здесь жрец? —

Воскреситель и мертвец?

Друг на друга смотрим оба...

Ты ль, пришлец, восстал из гроба?

Иль уводишь в гроб меня —

В платах склепных,

Благолепных

Бело-мреющего дня?

229. РАССВЕТ{*}

Как и шаги звучат волшебно,

И стук колес во тьме ночей!..

И как вперение враждебно

Слепых предутренних очей!

Всё, дрогнув, вдруг отяжелело.

К ярму и тяготе спеша,

В свое дневное входит тело

Ночная вольная душа.

И жизнь по стогнам громыхает,

Как никлых связней кандалы...

И гений розы отряхает

В могилы мутной, белой мглы.

230. УТРО{*}

Неутомный голод темный,

Горе, сердцу как избыть?

Сквозь ресницы ели дремной

Светит ласковая нить.

Сердце, где твой сон безбрежий?

Сердце, где тоска неволь?

Над озерной зыбью свежей

Дышит утренняя смоль.

Снова в твой сосуд кристальный

Животворный брызжет ключ:

Ты ль впустило в мрак страдальный,

В скит затворный гордый луч?

Или здесь – преодоленье,

И твой сильный, смольный хмель —

Утоленье, и целенье,

И достигнутая цель?..

Чу, склонился бог целебный,

Огневейный бог за мной, —

Очи мне застлал волшебной,

Златострунной пеленой.

Нет в истомной неге мочи

Оглянуться; духа нет

Встретить пламенные очи

И постигнуть их завет...

231. ВЕСЕННЯЯ ОТТЕПЕЛЬ{*}

Ленивым золотом текло

Весь день и капало светило,

Как будто влаги не вместило

Небес прозрачное стекло.

И клочья хмурых облак, тая,

Кропили пегие луга.

Смеялась влага золотая,

Где млели бледные снега.

232. ЛИВЕНЬ{*}

Дрожат леса́ дыханьем ливней

И жизнью жаждущей дрожат...

Но всё таинственней и дивней

Пестуньи мира ворожат.

И влагу каждый лист впивает,

И негой каждый лист дрожит;

А сок небес не убывает,

По жадным шепотам бежит.

Листвой божественного древа

Ветвясь чрез облачную хлябь, —

Как страсть, что носит лики гнева, —

Трепещет молнийная рябь.

233. ОСЕНЬ{*}

Что лист упавший – дар червонный;

Что взгляд окрест – багряный стих...

А над парчою похоронной

Так облик смерти ясно-тих.

Так в золотой пыли заката

Отрадно изнывает даль;

И гор согласных так крылата

Голуботусклая печаль.

И месяц белый расцветает

На тверди призрачной – так чист!..

И, как молитва, отлетает

С немых дерев горящий лист...

234. ФЕЙЕРВЕРК{*}

Константину Сомову

Брызнув в небо, змеи-дуги

Огневые колесят,

Миг – и сумрак оросят:

Полночь пламенные плуги

Нивой звездной всколосят...

Саламандры ль чары деют?

Сени ль искристые рдеют?

В сенях райских гроздья зреют!..

Не Жар-птицы ль перья реют,

Опахалом алым веют,

Ливнем радужным висят?

Что же огненные лозы,

Как плакучие березы,

Как семья надгробных ив,

Косы длинные развив,

Тая, тлеют – сеют слезы —

И, как светляки в траве,

Тонут в сонной синеве?

Тускнут чары, тухнут грезы

В похоронной синеве...

И недвижные созвездья

Знаком тайного возмездья

Выступают в синеве.

СЕВЕРНОЕ СОЛНЦЕ{*}

235. СЕВЕРНОЕ СОЛНЦЕ

Севера солнце умильней и доле

Медлит, сходя за родимое поле,

Млеет во мгле...

Солнце, в притине горящее ниже,

Льнет на закате любовней и ближе

К милой земле, —

Красит косыми лучами грустнее

Влажную степь, и за лесом длиннее

Стелет узор

Тени зубчатой по тусклым полянам;

И богомольней над бором румяным

Светится детски лазоревый взор.

236. НА РОДИНЕ{*}

Посостарилось злато червонное,

Посмуглело на главах старых!

Сердце сладко горит, полоненное,

В колыбельных негаснущих чарах.

Сердце кротко, счастливое, молится,

Словно встарь, в золотой божнице...

Вольное ль вновь приневолится —

К родимой темнице?

237. МОСКВА{*}

А. М. Ремизову

Влачась в лазури, облака

Истомой влаги тяжелеют.

Березы никлые белеют,

И низом стелется река.

И Город-марево, далече

Дугой зеркальной обойден, —

Как солнца зарных ста знамен —

Ста жарких глав затеплил свечи.

Зеленой тенью поздний свет,

Текучим золотом играет;

А Град горит и не сгорает,

Червонный зыбля пересвет.

И башен тесною толпою

Маячит, как волшебный стан,

Меж мглой померкнувших полян

И далью тускло-голубою:

Как бы, ключарь мирских чудес,

Всей столпной крепостью заклятий

Замкнул от супротивных ратей

Он некий талисман небес.

238. ДУХОВ ДЕНЬ{*}

Как улей медных пчел,

Звучат колокола:

То Духов день, день огневой,

Восходит над Москвой...

Не рои реют пчел —

Жужжат колокола,

И бьет в кимвал Большой Иван,

Ведя зыбучий стан.

Что волн набатный звон —

Медноязычный гам

Гудит, – и вдруг один,

Прибоя властелин,

Кидает полногласный стон

К дрожащим берегам...

Как будто низошел,

Коснувшися чела

Змеею молнийно-златой,

На брата Дух Святой:

И он заговорил

Языком дивным чуждых стран,

Как сладкого вина

Безумством обуян.

Но Дух на всех главах почил,

И речь всех уст пьяна!..

Как улей медных пчел,

Гудят колокола,

Как будто низошел

На верные чела

В соборном сонме Дух,

И каждый грезит вслух,

И ранний небосвод

Льет медь и топит мед...

То Духов день, день огневой,

Пылает над Москвой!

239. МАРТ{*}

Поликсене Соловьевой (Allegro)

Непутевый, вестовой,

Про весну смутьянит, шалый,

Топит, топчет снег отталый,

Куролесит, колесит,

Запевалой голосит...

Кто-то с полночи нагреб

На проталину сугроб,

Над землею разомлелой

Пронесясь зимою белой.

Старый снег на убыль шел, —

Внук за дедушкой пришел.

Солнце весело печет,

С крыш завеянных течет.

С вешней песней ветер пляшет,

Черными ветвями машет,

Понагнал издалека

Золотые облака.

240. УЩЕРБ{*}

Как меч изогнутый воздушного Персея,

Вонзился лунный серп, уроненный на дно,

В могильный ил болот, где жутко и темно.

Меле сосен полымя потускнувшее тлеет.

Потухшей ли зари последний след алеет?

Иль сякнущая кровь, что с тверди не стекла,

Сочится в омуты померкшего стекла?

241. ВЕЧЕРОВОЕ КОЛО{*}

В заревой багрянице выходила жница,

Багрянец отряхнула, возмахнула серпом,

Золот серп уронила

(– Гори, заряница! —),

Серп вода схоронила

На дне скупом.

И, послушна царице, зыбких дев вереница

Меж; купавами реет (– мы сплетем хоровод! —),

Серп исхитить не смеет

(– Звени, вечерница! —)

И над гладью белеет

Отуманенных вод.

Серп в стеклянной темнице! (– Промелькнула зарница!..)

Серп в осоке высокой! (– Сомкнулся круг!.. —)

Над зеркальной излукой

Мы храним, о царица,

Серп наш, серп крутолукий —

От твоих подруг!

242. ЗАРЯ-ЗАРЯНИЦА{*}

Злат венец;

На крыльце моей светлицы

Млад гонец.

Стань над поймой, над росистой,

Месяц млад!

Занеси над серебристой

Серп-булат!

Тем серпом охладных зелий

Накоси;

По росам усладных хмелей

Напаси!

Я ль, царица, зелий сельных

Наварю;

Натворю ли мёдов хмельных

Я царю.

Громыхнула колесница

На дворе:

Кровь-руда, аль багряница,

На царе?

Царь пришел от супротивных,

Знойных стран;

Я омою в зельях дивных

Гнои ран.

Зевы язвин улечу я,

Исцелю;

Рот иссохший омочу я

Во хмелю.

Скинет царь к ногам царицы

Багрянец...

У меня ль, у Заряницы,

Студенец!

243. МЕРТВАЯ ЦАРЕВНА{*}

Помертвела белая поляна,

Мреет бледно призрачностью снежной.

Высоко над пологом тумана

Алый венчик тлеет зорькой нежной.

В лунных льнах в гробу лежит царевна;

Тусклый венчик над челом высоким...

Месячно за облаком широким —

А в душе пустынно и напевно...

244. ОЖИДАНИЕ{*}

И тишина.

Едва зарница вспыхнет беглой дрожью.

Едва видна

Нечастых звезд мерцающая россыпь.

Издалека

Свирелит жаба. Чья-то в поле поступь —

Легка, легка...

Немеет жизнь, затаена однажды;

И смутный луг,

И перелесок очурался каждый —

В волшебный круг.

Немеет в сердце, замкнутом однажды,

Любви тоска;

Но ждет тебя дыханья трепет каждый —

Издалека...

245. ПОВИЛИКИ{*}

Ал. Н. Чеботаревской

Повилики белые в тростниках высоких, —

Лики помертвелые жизней бледнооких, —

Жадные пристрастия мертвенной любви,

Без улыбки счастия и без солнц в крови...

А зарей задетые тростники живые

Грезят недопетые сны вечеровые,

Шелестами темными с дремой говорят,

Розами заемными в сумраке горят.

246. В АЛЫЙ ЧАС{*}

И между сосен тонкоствольных,

На фоне тайны голубой, –

Как зов от всех стремлений дольных,

Залог признаний безглагольных, –

Возник твой облик надо мной. Валерий Брюсов

В алый час, как в бору тонкоствольном

Лалы рдеют и плавится медь,

Отзовись восклоненьем невольным

Робким чарам – и серп мой приметь!

Так позволь мне стоять безглагольным,

Затаенно в лазури неметь,

Чаровать притяженьем безвольным

И, в безбольном томленьи, – не сметь...

Сладко месяцу темные реки

Длинной лаской лучей осязать;

Сладко милые, гордые веки

Богомольным устам лобызать!

Сладко былью умильной навеки

Своевольное сердце связать.

247. ЛЕБЕДИ{*}

Лебеди белые кличут и плещутся...

Пруд – как могила, а запад – в пыланиях...

Дрожью предсмертною листья трепещутся —

Сердце в последних сгорает желаниях!

Краски воздушные, повечерелые

К солнцу в невиданных льнут окрылениях...

Кличут над сумраком лебеди белые —

Сердце исходит в последних томлениях!

За мимолетно-отсветными бликами

С жалобой рея пронзенно-унылою,

В лад я пою с их вечерними кликами —

Лебедь седой над осенней могилою...

248. СФИНКСЫ НАД НЕВОЙ{*}

Волшба ли ночи белой приманила

Вас маревом в полон полярных див,

Два зверя-дива из стовратных Фив?

Вас бледная ль Изида полонила?

Какая тайна вам окаменила

Жестоких уст смеющийся извив?

Полночных волн немеркнущий разлив

Вам радостней ли звезд святого Нила?

Так в час, когда томят нас две зари

И шепчутся лучами, дея чары,

И в небесах меняют янтари, —

Как два серпа, подъемля две тиары,

Друг другу в очи – девы иль цари —

Глядите вы, улыбчивы и яры.

ПРИСТРАСТИЯ{*}

249. ТЕРЦИНЫ К СОМОВУ

О Сомов-чародей! Зачем с таким злорадством

Спешишь ты развенчать волшебную мечту

И насмехаешься над собственным богатством?

И, своенравную подъемля красоту

Из дедовских могил, с таким непостоянством

Торопишься явить распад и наготу

Того, что сам одел изысканным убранством?

Из зависти ль к теням, что в оные века

Знавали счастие под пудреным жеманством?

И душу жадную твою томит тоска

По «островам Любви», куда нам нет возврата,

С тех пор как старый мир распродан с молотка...

И граций больше нет, ни милого разврата,

Ни встреч условленных, ни приключений тех,

Какими детская их жизнь была богата,

Ни чопорных садов, ни резвости утех, —

И мы, под бременем познанья и сомненья,

Так стары смолоду, что жизнь нам труд и спех...

Когда же гений твой из этого плененья

На волю вырвется, в луга и свежий лес, —

И там мгновенные ты ловишь измененья

То бегло-облачных, то радужных небес

Иль пышных вечеров живописуешь тени, —

И тайно грусть твою питает некий бес

На легких празднествах твоей роскошной лени

И шепчет на ухо тебе: «Вся жизнь – игра.

И всё сменяется в извечной перемене

Красивой суеты. Всему – своя пора.

Всё – сон и тень от сна. И все улыбки, речи,

Узоры и цвета (– то нынче, что вчера)

Чредой докучливой текут – и издалече

Манят обманчиво. Над всем – пустая твердь.

Играет в куклы жизнь – игры дороже свечи, —

И улыбается под сотней масок – Смерть».

   1906

250. АПОТРОПЕЙ{*}

Федору Сологубу

Опять, как сон, необычайна,

Певец, чьи струны – Божий Дар,

Твоих противочувствий тайна

И сладость сумеречных чар.

Хотят пленить кольцом волшебным,

Угомонить, как смутный звон,

Того, кто пением хвалебным

Восславить Вящий Свет рожден.

Я слышу шелест трав росистых,

Я вижу ясную Звезду;

В сребровиссонном сонме чистых

Я солнцевещий хор веду.

А ты, в хитоне мглы жемчужной,

В короне гаснущих лучей,

Лети с толпой, тебе содружной,

От расцветающих мечей!

Беги, сокройся у порога,

Где тает благовест зари,

Доколе жертву Солнцебога

Вопьют земные алтари!

   1906

251. «ВЕНОК»{*}

Валерию Брюсову

Волшебник бледный Urbi пел et Orbi^[1]:

То – лев крылатый, ангел венетийский

Пел медный гимн. А ныне флорентийской

Прозрачнозвонной внемлю я теорбе.

Певец победный Urbi пел et Orbi:

То – пела медь трубы капитолийской...

Чу, барбитон ответно эолийский

Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе.

Из златодонных чаш заложник скорби

Лил черный яд. А ныне черплет чары

Медвяных солнц кристаллом ясногранным.

Садился гордый на треножник скорби

В литом венце... Но царственней тиары

Венок заветный на челе избранном!

252. БОГ В ЛУПАНАРИИ{*}

Александру Блоку

Дыханьем Вакховым ожил,

И ядом огненного хмеля

Налилась сеть бескровных жил.

И взор бесцветный обезумел

Очей божественно-пустых;

И бога демон надоумил

Сойти на стогна с плит святых —

И, по тропам бродяг и пьяниц,

Вступить единым из гостей

В притон, где слышны гик и танец

И стук бросаемых костей,

И в мирре смрадной ясновидеть,

И, лик узнав, что в ликах скрыт,

Внезапным холодом обидеть

Нагих блудниц воскресший стыд,

И, флейту вдруг к устам приблизив,

Воспоминаньем чаровать —

И, к долу горнее принизив,

За непонятным узывать.

253. ТЕНИ СЛУЧЕВСКОГО{*}

Тебе, о тень Случевского, привет

В кругу тобой излюбленных поэтов!

Я был тебе неведомый поэт,

Как звездочка средь сумеречных светов,

Когда твой дерзкий гений закликал

На новые ступени дерзновенья

И в крепкий стих враждующие звенья

Причудливых сцеплений замыкал.

В те дни, скиталец одинокий,

Я за тобой следил издалека...

Как дорог был бы мне твой выбор быстроокий

И похвала твоя сладка!

254. ТАЕЖНИК{*}

Георгию Чулкову

Стих связанный, порывистый и трудный,

Как первый взлет дерзающих орлят,

Как сердца стук под тяжестию лат,

Как пленный ключ, как пламенник подспудный;

Мятежный пыл; рассудок безрассудный;

Усталый лик; тревожно-дикий взгляд;

Надменье дум, что жадный мозг палят,

И голод тайн и вольности безлюдной...

Беглец в тайге, безнорый зверь пустынь,

Безумный жрец, приникший бредным слухом

К Земле живой и к немоте святынь,

В полуночи зажженных страшным Духом! —

Таким в тебе, поэт, я полюбил

Огонь глухой и буйство скрытых сил.

255. АНАХРОНИЗМ{*}

М. Кузмину

В румяна ль, мушки и дендизм,

В поддевку ль нашего покроя,

Певец и сверстник Антиноя,

Ты рядишь свой анахронизм, —

Старообрядческих кафизм

Чтецом стоя пред аналоем

Иль Дафнисам кадя и Хлоям,

Ты всё – живой анахронизм.

В тебе люблю, сквозь грани призм,

Александрийца и француза

Времен классических, чья муза —

Двухвековой анахронизм.

За твой единый галлицизм

Я дам своих славизмов десять;

И моде всей не перевесить

Твой родовой анахронизм.

256. SONETTO DI RISPOSTA^[1]{*}

Раскроется серебряная книга,

Пылающая магия полудней,

И станет храмом брошеная рига,

Где, нищий, я дремал во мраке будней.

...............................................................

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью

Я приношу... etc. Н. Гумилев

Не верь, поэт, что гимнам учит книга:

Их боги ткут из золота полудней.

Мы – нива; время – жнец; потомство – рига.

Потомкам – цеп трудолюбивых будней.

Коль светлых муз ты жрец, и не расстрига

(Пусть жизнь мрачней, година многотрудней), —

Твой умный долг – веселье, не верига.

Молва возропщет; Слава – правосудней.

Оставим, друг, задумчивость слоновью

Мыслителям и львиный гнев – пророку:

Песнь согласим с биеньем сладким сердца!

В поэте мы найдем единоверца,

Какому б век повинен ни был року, —

И Розу напитаем нашей кровью.

257. ПОДСТЕРЕГАТЕЛЮ{*}

В. В. Хлебникову

Нет, робкий мой подстерегатель,

Лазутчик милый! я не бес,

Не искуситель – испытатель,

Оселок, циркуль, лот, отвес.

Измерить верно, взвесить право

Хочу сердца – и в вязкий взор

Я погружаю взор, лукаво

Стеля, как невод, разговор.

И, совопросник, соглядатай,

Ловец, промысливший улов,

Чрез миг – я целиной богатой,

Оратай, провожу волов:

Дабы в душе чужой, как в нови,

Живую врезав борозду,

Из ясных звезд моей Любови

Посеять семенем – звезду.

258. СЛАВЯНСКАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ{*}

М. А. Бородаевской

Усладу жен! Какая мгла

Благоухает, лунность млеет

В медлительном глагольном ла!

Воздушной лаской покрывала,

Крылатым обаяньем сна

Звучит о женщине она,

Поет о ней: очаровала.

259—264. ИЗ БОДЛЕРА{*}

1 СПЛИН

Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа

На землю нагнетет и тягу нам невмочь

Тянуть постылую, – а день сочится слепо

Сквозь тьму сплошных завес мрачней, чем злая ночь;

И мы не на земле, а в мокром подземельи,