Текст книги "Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне"

Автор книги: Вячеслав Науменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)

Трагедия Казачьей Силы

(журнал «Часовой» № 284/4, апрель 1949 года)

Полки Походного атамана генерала Т. И. Доманова прибыли в австрийский Тироль, имея с собой табор казачьих семей и огромный обоз русских беженцев, всего около 32 тысяч человек. Полки в полном порядке расположились в узкой долине по реке Драве в районе Обердраубурга-Лиенца. Беженцы также разделили участь строевых частей и остановились под открытым небом, только небольшая часть заняла известный впоследствии лагерь Пеггец. Там же расположились некоторые учреждения. Штаб Походного атамана первые пять дней мая 1945 года стоял в Котчане (Кетчахе), но потом перешел в Лиенц, куда прибыл и генерал П. Н. Краснов с супругой Лидией Федоровной. Он был устроен в вилле, предназначенной англичанами для генерала Доманова, но уступленной последним генералу Краснову.

Генерал Краснов и генерал Доманов нередко навещали друг друга, и их отношения были самые дружеские: оба они беззаветно любили казачество. Никогда не было слышно, что между ними происходят разногласия, наоборот, все важные решения генерал Доманов согласовывал с П. Н. Красновым.

В Австрии генерал Краснов уже не имел официального положения и никаких сношений с англичанами не поддерживал. Это не исключало интереса П. Н. Краснова ко всему, что касалось казачьих дел. Поэтому он и написал свое первое письмо британскому фельдмаршалу Александеру (Главнокомандующему армией), обращая его внимание на особое положение казачьих войск; ответа он на это письмо не получил.

Поведение англичан было настолько загадочным, что тогда еще не вызывало ни у кого подозрений. Они не тревожили казаков, в полках царили порядок и дисциплина. Незадолго до ужасного 28 мая 1945 года британский генерал-лейтенант инспектировал казачье военное училище и остался восхищенным порядком в нем, шутил, смеялся, говорил о будущей России, пробовал пищу казаков и приказал увеличить паек. Вдруг, за четыре дня до выдачи, отношение резко изменилось. В ответ на жалобу генерала Доманова на то, что английские солдаты берут без разрешения казачьих лошадей, тот же генерал заявил: «Здесь нет казачьих лошадей. Они принадлежат английскому королю, вместе с пленными казаками». До этого времени термин «пленный» к казакам англичанами не применялся.

Извещенный об этом генералом Домановым, П. Н. Краснов немедленно написал второе письмо фельдмаршалу Александеру, которого знал еще в бытность его молодым офицером, как друга Русской Армии, каковым раньше считал себя фельдмаршал – с просьбой спасти казаков. И на это письмо ответа не было.

А вместо ответа пришел приказ: «всем офицерам, носящим оружие, сдать его к 12 часам дня 27 мая 1945 года по районам своих частей». Оружие было немедленно сдано.

На другой день, то есть 28 мая, к генералу Доманову явился английский майор Девис и приказал от имени британского командования явиться всем офицерам к часу дня «по месту сдачи оружия» для поездки в Шпиталь на совещание. Переводчиком этого разговора был подъесаул Бутлеров. Увидев стоявшего здесь военного чиновника, надворного советника Д. с узкими чиновничьими погонами, Девис неожиданно прибавил по-русски: «и чиновников».

Приказ о явке по месту сдачи оружия имел целью учесть всех офицеров, на которых были составлены соответствующие списки.

Походный атаман немедленно разослал приказ всем командирам частей и Окружным атаманам явиться к 11 часам утра 28 мая в его штаб. После этого в гостиницу генерала Доманова явился английский генерал высокого роста и еще раз подтвердил приказ, данный майором Девисом, и добавил: «Пожалуйста, не забудьте передать мою просьбу и старику Краснову. Вас очень об этом прошу». Кто мог думать тогда, что под этой просьбой британского генерала скрывается такая жестокая западня, тем более, что генерал тут же выразил Доманову, в самой лестной форме, благодарность за образцовый порядок в казачьих частях. Нет, русские офицеры, воспитанные на благородных традициях Императорской армии, думать о предательстве в тот момент не могли.

В 11 часов утра 28 мая 1945 года в штабе собрались все командиры частей и Окружные атаманы. Генерал Доманов, внешне спокойный, ровным и бесстрастным голосом изложил приказ британского командования. Воцарилось молчание, потом посыпались вопросы. Вот некоторые из них: «Можно ли брать вещи? – Нет. – Что делать с теми офицерами, которые не поверят и начнут уходить в горы?» Генерал Доманов посмотрел на полковника, задавшего этот вопрос, и тем же ровным голосом, не меняя выражения лица, ответил: «Вы командир полка. Вы меня поняли? – Так точно, господин генерал. – А что же нас ждет? – спросил кубанский генерал Т-о. – Хорошего мало. Наверное – проволока», – ответил атаман.

Итак, поехали все, за малым исключением, поехали не только офицеры, но и священники: о. Александр и о. Иоанн (были выданы тоже), журналист Тарусский, живший в стане как частное лицо, чтобы разделить участь его братьев-офицеров.

В час дня к штабу были поданы английские машины, в одну из них сели генералы Краснов и Доманов, к ним попросился английский офицер, которого они радушно пригласили. «Я верю в Бога и Его милость» – прошептал Краснов, отъезжая.

Остались в Стане лишь больные офицеры, инвалиды и дежурные, которые на следующий день были выловлены (обыски в квартирах) и отправлены дополнительно. Совершенно ясно, что англичане решили схватить и выдать всех без исключения, ибо через пять дней начались уже поголовные облавы беззащитных людей, без различия пола и возраста. В том, что большевикам нужен был генерал Краснов и что они удостоили англичан этой просьбой, нет сомнения. Это доказывала и фраза британского генерала: «Не забудьте сказать и старику Краснову».

Полковник Б. Степной

Полковник Степной (псевдоним) – бывший штаб-офицер для поручений при Походном атамане генерале Доманове, состоявший при нем до часа дня 28 мая 1945 года.

О численности офицерского состава Казачьего Стана

(Журнал «Часовой» № 275/6 от 1 июля 1948 года)

<…> На многомиллионный кровавый счет, начавшийся с подлого убийства Царской Семьи, занесен и неизмеримый яд Ялты – бесконечных насильственных репатриаций.

Всеми способами, извращая пункты ялтинского соглашения, лукаво и хитро используя неосведомленность союзников, большевики подвели под кровавый итог этого счета бывших противников – участников Белого движения.

Враги эти были старые, почти три десятка лет преследуемые, необходимые для расплаты, ранее избежавшие рук «чрезвычаек». Враги же были матерые, непримиримые контрреволюционеры 1917–1922 годов. Белогвардейцы всех «мастей» всех Белых армий. Тут были: деникинцы, мамонтовцы, крас-новцы, шкуровцы, колчаковцы, гетмановцы, петлюровцы, махновцы, кутеповцы – все, прошедшие тяжелый путь эмиграционной жизни, через острова смерти Принцевы, Лемнос, Кипр. Все они прошли и пронесли с собой непримиримость. Испытавшие ласку и горечь приема радушных чужестранных государств, королевств, жару колониальных островов и холод северных доминионов. Все они прошли школу, начиная с носильщиков, чистильщиков, разносчиков, лифтбоев, шоферов и кончая профессорами, артистами, врачами, изобретателями, – школу суровой жизни в чужих странах, и все они любили свою родину, как ненавидели тех временных поработителей, с кем теперь, на пороге смерти, приходилось снова встречаться, но не в открытом бою, а беззащитными, преданными вопиющей несправедливостью Ялты.

Все ужасы собственной смерти бледнели перед страхом пыток и допросов, терзаний и мучений.

Советское командование радовала такая встреча, обещая не только пролитие моря новой и свежей долгожданной крови, но и еще и то, что выкупавшиеся в крови этой получат лишние отличия, медали, ордена, звания, раздаваемые правительством.

Ведь перед советским командованием был цвет настоящих контрреволюционеров и подлинных, непримиримых, сознательных врагов советской власти.

На основании договора между представителями союзных командований, подписанного в Вене 23 мая 1945 года, в развитие Ялтинского соглашения, подлежало к насильственной передаче советскому командованию все население беженского лагеря «Казачьего Стана». Беженский лагерь «Казачий Стан» ушел от наступающей Красной Армии из северной Италии и временно расположился в долине бурной реки Дравы.

На основании фальшивой информации союзники, захватившие лагеря в районе города Лиенца, интернировали их население как специальные части немецких СС.

28 мая 1945 года все офицеры, как «возглавляющие отряды немецких СС-партизан, составленных из контрреволюционного и белобандитского казачества, перешедших на постоянную службу к немцам, а также дезертиров Красной Армии и изменников родины», подлежали переброске в город Шпиталь.

Весь офицерский состав, а равно состоящие в запасе, в отставке, на гражданской службе, числившиеся по списочному составу, переданному ранее союзному командованию штабом Походного атамана, на основании приказа коменданта майора Дэвиса подлежал беспрекословному выезду на «совещание» в город Шпиталь.

Приказ Походного атамана об обязательном выезде и присутствии на «совещании» в главной квартире распространялся (по списку штаба) на 2756 лиц.

Из них казачьих: генералов – 35, полковников – 167, войсковых старшин -283, есаулов – 375, подъесаулов – 460, сотников – 526, хорунжих – 756, военных чиновников – 124, медперсонала – 15, военных фотографов – 2, полевых священников – 2, капельмейстеров – 2, переводчиков – 2, офицеров связи РОА – 5.

Было погружено на автомашины, явившихся по приказу Атамана для отъезда на «совещание», с предупреждением, что «к вечеру все возвратятся обратно и с собою никаких вещей и даже шинелей не брать» – 2201 человек.

Освобожден еще в Лиенце под домашний арест переводчик, знающий английский язык (сотник Яковенко) – старый эмигрант, проживавший в Японии – один. Совершили побег по пути от Лиенца до Обердраубурга – пять человек. Бежало недалеко от города Шпиталя на ходу автомашин – три человека. Освобождено союзниками из лагеря города Шпиталя: священников – один, военных чиновников – двое, медперсонала и военных врачей – 12 человек (в том числе профессора Тихомиров, Вербицкий и другие).

Освобожден казачек-подросток, разведчик специальной парашютно-десантной казачьей школы, особой группы «Атаман», по прозвищу «Рыженький» и «Трассирующий» – один. Бежали из концлагеря в Шпитале – пять человек.

Пытался покончить с собой в лагере генерал Силкин. Покончили самоубийством: полковник Михайлов (имеются сведения, что полковник Михайлов был вынут из петли), Евгений Тарусский, Харламов – трое.

Бежали из-под стражи, выскочив из автомашин на ходу при переброске из лагеря города Шпиталь к Грацу, в то время занятому советскими войсками (в числе бежавших были: фотограф, военный чиновник и офицер связи РОА) – четверо.

Застрелены при попытке к бегству под городом Грац союзной охраной – 15 человек.

Обнаружены при разгрузке автомашин при передаче советскому командованию, отравившиеся по пути – два человека.

Передано частям особого назначения – 2146 офицеров (данные о количестве выданных офицеров не абсолютные); причем советским представителем полковником Лысым освобождены три человека как офицеры советской военной разведки.

31 мая из города Шпиталя особо был доставлен на легковом автомобиле генерал-лейтенант А. Г. Шкуро с его адъютантом сотником Александром Половиным.

Отправлены изъятые из штабного автобуса на допрос и для доставки в Москву генералы бывших Российской и Белой армий – 12 человек.

Судьба остальных 2133 офицеров выясняется приблизительно так. Расстреляно советским конвоем по дороге к Вене – 120 человек. Исчезли при повторных допросах (исполнение приговоров) при переброске от Граца до Вены – 1030 человек. Исчезли и изъяты для допросов в лагере в Вене – 983 человека.

Офицерский состав, переданный советам, состоял из: казаков Всевеликого Войска Донского – 870, Кубанского Войска – 550, Терского Войска – 233, других Войск – 203, русских – 176, украинцев – 63, белоруссов – пятеро, «фольксдойче» – трое, поляков – двое, калмыков – трое, армян – двое, грузин – трое, цыган – один, осетин – семеро, татар – трое, азербайджанцев – трое, кабардинцев – шестеро, карачаевцев – трое, черкесов – четверо, прочих национальностей – восемь.

Из всего переданного советам офицерского и командного состава бывших советских подданных оказалось только 32 процента, остальные, при условиях точного выполнения Ялтинского соглашения, принудительной передаче не подлежали. Здесь лишний раз выяснилось, кто был нужен тем для очередной расправы.

При перевозке передаваемых офицеров от Шпиталя к Вене были приняты самые строгие меры против возможности попыток к бегству. Военный транспорт, предоставленный союзниками, и многочисленная механизированная охрана лишний раз подчеркивали не как «возвращение на родину», а как исполнение Ялтинской акции насильственной репатриации. Впоследствии репатриационные комиссии оказались «чрезвычайками» двадцатых годов.

Транспортные средства состояли из: автобусов пассажирских, в том числе и штабной – 4, грузовых автомашин, плотно закрытых брезентом – 58, военных вездеходов закрытого типа – 8, легковых автомашин – 3, автомашин «скорой помощи» (с мертвецами, самоубийцами и ранеными офицерами, ранее находившимися в полевых лазаретах и тоже подлежавших передаче советам) – 2.

Вооруженная, как перед атакой, новейшим автоматическим оружием охрана против безоружных 2000 офицеров, сдавших оружие еще в Лиенце, состояла из: шоферов с помощниками, имевших последнего выпуска автоматы – 140 человек, 25 танкеток с общим экипажем – 70 человек, 105 мотоциклетов с водителями – 110 человек, автоматчиков на крыше кузова и кабины каждой автомашины – 70 человек, особая грузовая автомашина в голове колонны – 30 человек, две особых грузовых автомашины, двигающиеся в конце автоколонны со слезоточивой газовой установкой и радиостанцией – 30 человек, представители командования с адъютантами и переводчиками – 15. Всего 465 человек.

Вооружение состояло, кроме двух патрулирующих в воздухе истребителей, из автоматов – 310, пулеметов – 125 и пушек – 21.

<…> После выдачи офицерского состава наступила жестокая расправа над остальным 32-тысячным населением беженского лагеря Пеггец. И, как эхо, отозвались зловещими кровавыми событиями Кемптен, Фарели, Гессен, Мангейм, Дахау, Платтлинг, Зальцбург, Даггендорф, Будвас, Гоф и целый ряд неизвестных печати случаев насильственных отправок на «родину». Начались бесконечные терзания измученных душ и лицемерные воззвания «Родина ждет».

И далекая, недосягаемая, замороженная, покрытая льдом жестокости, подпрыгивающая и подстегиваемая кнутом стахановщины на награможденных «средне-прогрессивных» нормах – Родина вдет.

Васюта Сердюкова

О выдаче офицеров Казачьего Стана 28 мая 1945 года

В целях обезглавить казаков, для того, чтобы их легче было передать большевикам, английским командованием была тщательно разработана техническая сторона вопроса вывоза офицеров. Успех этой «операции» был построен на лжи и быстроте.

Офицеров обманули, говоря, что их приглашают на «совещание», а сам вывоз произвели одновременно на всем протяжении лагеря от Лиенца до Обердраубурга.

Нам часто задавали вопрос: почему так легко дали себя обмануть офицеры Казачьего Стана и почти поголовно выехали на мнимую конференцию? По этому поводу мы можем делать лишь предположения, основанные на изучении имеющегося материала. Надо полагать, что главными причинами были:

1) Тщательная подготовка по предательству казаков английским командованием и умелое проведение ее в жизнь майором Дэвисом, непосредственным руководителем вывоза офицеров и казаков Казачьего Стана на Драве.

2) Русские офицеры привыкли верить офицерскому слову и не допускали мысли о возможности предательства со стороны офицеров английских.

В связи с доверчивостью вывозимых офицеров, возникает другой вопрос: была ли английская вооруженная стража на машинах, поданных для поездки офицеров «на конференцию»?

Показания очевидцев по этому вопросу расходятся. Одни говорят, что никакой стражи не было, другие указывают на наличие ее, но разно определяют ее состав. Как видно из нижеследующего, стража была, но была организована так, что не бросалась в глаза вывозимым.

1. Из письма казачки-матери о вывозе офицеров из Пеггеца

… Эвакуировался (говорит она о своем сыне) в конце апреля 1945 года через перевал с Казачьим Станом в долину реки Дравы около Лиенца.

Положение было тревожное и неопределенное. Ежедневно утром и вечером переклички, строгий приказ не снимать погон. Несли непрерывные дежурства в штабе Кубанского атамана полковника Лукьяненко (возглавителя кубанцев в Казачьем Стане). Ползли всякие слухи. Стали исчезать люди – уходили в горы, в леса, снимали погоны…

Наконец 27 мая отобрали оружие у офицеров, после чего настроение упало до безнадежности, а 28 мая объявили приказ ехать на «конференцию» в Шпиталь.

В 12 часов дня на площади лагеря выстроились отдельно донцы, кубанцы, терцы. Каждая колонна – во главе со своим атаманом. Большинство в военной форме с казачьими погонами и нашивками на рукавах: «Дон», «Кубань», «Терек».

Сказано было «вещей не брать», так как к вечеру вернутся в лагерь, но близкие, провожавшие своих родных, сердцем чувствовали беду и совали, что только возможно: теплое, табак, еду…

Строились колоннами, как на последний парад. Пошли за ворота лагеря, где стояли английские камионы – кажется, 40–50 штук. На каждом, кроме шофера, в кабинке было по два автоматчика. Погрузились. Причем часть офицеров сидит на коленях у других. Вот закрыли стенку (опустили брезент), и так тревожно стало от этой усиленной охраны и всего неизвестного впереди.

Вдруг – ужасный крик девочки, провожавшей отца, такой страшный, душераздирающий… Она вырвалась от матери побежала к камиону, в котором был ее отец. Она чувствовала, что больше его не увидит. Все были потрясены этим детским отчаянием… Последние прощальные приветствия, и камионы двинулись по дороге.

В первый день мы ничего не знали, а на следующий день повезли в Шпиталь тех, кто почему-либо не уехал 28 мая. Конечно, разные слухи, что их задержат на несколько дней. Передаем все, по-нашему, необходимое из вещей. Англичане принимают, никто ничего нам не говорит (потом, как говорят, эти вещи сожгли в Шпитале).

Долго мы не знали, как хитро была обставлена ловушка для наших близких. До 1949 года я получала сведения, что мой сын в ссылке, где-то за Полярным кругом. От того времени ничего о нем не знаю.

Мать

2. Из письма о вывозе оттуда же

<…> Могу сказать, что специального конвоя не было, но было не менее двух вооруженных солдат в каждом автомобиле-грузовике.

Большинство офицеров были слепыми исполнителями распоряжений штаба (приказа. – П. С), не отдавали себе отчета в своих действиях и последствиях. Они строились в колонну и следовали за тем, кто, приняв на себя командование, приказывал им строиться, идти и садиться в автомобили.

Для них, идущих в колонне, этот конвой не был заметен, а если кто и заметил его при посадке, уже в автомобиле, – было поздно.

Человеку же, стоящему в стороне и наблюдающему за всем, что делается, было ясно, что эти солдаты – вооруженный конвой, хотя и очень незначительный. Добавлю, что автомобили были крытые брезентом, так что я не мог точно определить количество солдат, но наблюдал за сидящими около шоферов, при приближении колонны, головы которых показывались из кабинок.

Подготовка к этой «конференции» велась лукавыми англичанами и их друзьями, в лице влитых в наши ряды советских агентов, несколько дней.

Когда буду иметь время, опишу вам подробно о тех «наивных душах» (в том числе и скульптора, лепившего памятник объединения казаков с англичанами), которые верили в возможность какой-то конференции.

Люди были прямо ослеплены… Да оно, отчасти, и понятно. Такой подлости еще не помнит история всех войн на земном шаре. Мало кто этого ожидал.

Приведу два примера: один, как стадное чувство, другой, как веру в конференцию.

1. Когда мимо нас проходили последние ряды офицерской колонны для посадки в грузовики, то, стоявший рядом со мной, войсковой старшина Л., сделал порыв пристроиться в ряды. Но я решительно задержал его за руку и втащил в опустевший барак, откуда мы и продолжали наблюдать за посадкой и отходом автомобилей.

2. Когда мы с ним возвращались обратно в обоз станицы Пашковской сейчас же, следом за ушедшими автомобилями и по тому же шоссе (пришли мы по другой дороге), Л. натер ногу, остановился и стал переобуваться.

В это время, видим, нас нагоняет какая-то парная подвода и сидящий в ней усердно подгоняет лошадей. Я остановил ее. Оказывается, есаул 3. едет за продуктами в интендантский склад. Зная его еще по 1-му Кубанскому походу, спрашиваю:

– А что ты так торопишься?

– Тороплюсь, чтобы успеть вернуться, раздать продукты и попасть на конференцию на дополнительном автомобиле, который придет за оставшимися по разным причинам.

Подвез он нас немного. Расставаясь, я ему посоветовал лучше не торопиться и опоздать на автомобиль, но он ударил по лошадям и умчался дальше.

Через полгода встретил я его младшего брата и спросил, как его брат есаул попал на конференцию.

– Да, – говорит, – попал и больше не вернулся, оставив жену и трех взрослых дочерей.

Две из них, забыв, что сделали англичане их отцу, вышли замуж за английских солдат, а третья, с матерью, и до сего времени ждет отца.

Г. С.

3. О вывозе офицеров Казачьего училища

Из письма бывшего юнкера этого училища:

<…> Об отъезде наших офицеров могу сообщить следующее, чему я сам был свидетелем.

На следующий день, после того как у юнкеров и офицеров отобрали оружие, к нам, в село Амлах (близ Лиенца), где стояло училище и учебная команда, прибыло несколько английских грузовиков и две танкетки… Началась погрузка офицеров.

Все мы высыпали на площадь перед церковью и стали прощаться с отъезжающими. Специального конвоя в общепринятом смысле – с примкнутыми штыками и прочего – не было. Грузились все по распоряжению штаба Походного атамана как будто добровольно. На каждом грузовике рядом с шофером сидел один вооруженный солдат. По несколько человек находилось на каждой танкетке.

Настроение у офицеров было различное: одни были настроены пессимистически, другие же, убаюканные заверениями о конференции, улучшением пайка, раздачей новой одежды, были совершенно спокойны и небольшой конвой считали необходимостью, так как в тех местах, куда, мол, везут на конференцию, много югославских партизан.

Из слов же и действий начальника училища полковника М., все же вывожу заключение, что он не предвидел ничего доброго из этой поездки. Обращаясь к нам с прощальным словом, он не смог скрыть слез, хотя был человеком храбрым и выдержанным. Еще перед посадкой он сменил дежурного офицера, назначив войскового старшину Ш., так как англичане, вероятно для усыпления бдительности, разрешили оставить по одному дежурному офицеру на училище и учебную команду. Оставляя Ш., полковник М. сказал ему: «Вы останетесь за дежурного – у Вас маленькие дети».

Вероятно, предчувствуя неладное, он хотел спасти многодетного войскового старшину Ш., которого очень ценил. Помню подавленное настроение сотника X., который, садясь в машину, сказал: «Прощайте, братцы! Не поминайте лихом».

Остальные, веря англичанам, были настроены спокойно. Выезжали в таком порядке: впереди танкетка, затем машина, сзади танкетка.

После отъезда офицеров многие из нас поняли, что дело неладно, и уговаривали войскового старшину Ш. переодеться юнкером. Но он отказался. Через два часа опять пришла машина с молодым английским офицером и забрала трех оставшихся: полковника В. (терца), который лежал больным, войскового старшину Ш. и еще одного офицера из учебной команды.

Небезинтересен разговор, происходивший через переводчика П. между Ш. и английским лейтенантом. Ш., видимо, заподозрив неладное, попросил оставить его одного на пять минут, как офицер офицера (по-видимому, думая застрелиться). Но лейтенант стал заверять «честью английского офицера», что они едут только на конференцию и через несколько часов вернутся назад. Войсковой старшина Ш. поверил.

На следующий день к нам приехал на танкетке английский офицер и переводчик штаба Доманова Я. Англичанин объявил, что все мы будем репатриированы, а на вопрос нашего вахмистра, что будет, если мы не желаем ехать на Родину, ответил, что в таком случае будет применена сила.

30 мая, считая пассивное сопротивление бесполезным, я ушел в станицу к отцу, который также избежал поездки на «конференцию», и вместе с ним ушел в лес.

B. C.

К письму приложен список вывезенных офицеров Военного училища в количестве 21 человека среди которых был и отец переводчика полковник П. (сам переводчик выдан не был). В числе выданных было: донцов – 12, кубанцев – 6, терцев – 3. Из числа офицеров училища случайно уцелели: Донского Войска сотник С, Кубанского – хорунжий Ч. Кроме того, спасся доктор военного училища X. Л. и фельдшер-кубанец С.

4. Из письма полковника Л. «о помутнении разума»

До сих пор не могу уяснить психологическое состояние господ офицеров, которым объявили о «конференции».

Они как будто и не верили, но тем не менее покорно сели в грузовики.

Вы помните Н. А. Ш. Человек он был осторожный, практический, верил только тогда, когда сам убеждался, что верить надо. В Лиенц он попал из венского госпиталя. Во время выдачи он уже совершенно свободно ходил и был почти здоровым человеком.

По словам очевидцев, на другой день после вывоза офицеров, он сидел около помещения в котором жил, на солнышке.

Подъехал и остановился около него английский грузовик.

– А Вы что – были ранены? – спросили его из машины.

– Да, – ответил Ш.

– Так садитесь. Поедемте. Там Вас, по крайней мере, лечить будут и смотреть за Вами.

Ш. взял свой узелок и сел в машину.

В дальнейшем он разделил судьбу офицеров Казачьего Стана.

Между тем за месяц до этого я говорил с ним в Вене как раз о возможности катастрофы вообще. Он мне сказал, что в таком случае надо идти в горы и куда-нибудь дальше, и вдруг такая покорность, да еще через сутки после того, как были увезены генерал Краснов и офицеры Стана.

Л.

5. Рассказ Оли П. – старой эмигрантки

В пятницу, 1 июня, мы все должны были собраться на площади лагеря на молебствие. У мамы болела нога (рожистое воспаление голени), она не могла долго стоять, а оставаться в бараке одним, я побоялась. Все происходившее вокруг было настолько кошмарно, что я решила бежать из лагеря в горы. Взяли с собой корзинку со съестными припасами и два одеяла – все наше имущество, других вещей у нас не было, так как все они были украдены из школы в Коваце проходящими «добрыми людьми», пока мы были в убежище от налета авиации.

Мы перешли через реку по мосту и пошли по дороге к горам. Но мама не могла долго идти, и нам пришлось спрятаться в кустах у подножия гор. Вскоре мы услышали выстрелы и на дороге шум автомобилей. Здесь мы провели две ночи и три дня.

Когда было тихо, я выглядывала из кустов, но как только видела английские патрули или автомобили, пустые или груженные людьми, я пряталась. Звук человеческого голоса или шаги вблизи нас, заставляли нас трепетать, а сердце наполнялось жутью. За два дня мы съели все, что у нас было, а на третий день я дошла до такого состояния, что мне было все равно куда попасть – в рай или в ад. Мама очень плохо себя чувствовала – у нее был жар.

На третий день к вечеру мы услышали приближающиеся к нам шаги и английскую речь. Что мы переживали в этот момент, знает только один Господь Бог.

Кусты раздвинулись, и… пред нами стояли английские солдаты. Они посмотрели на нас, что-то поговорили, и один них спросил на ломаном немецком языке:

– Может ли мама идти?

Я ему объяснила, что мы старые эмигранты, что у мамы болит нога и что идти она не может. Наверное, вид у меня был удручающий – от волнения я даже не могла как следует говорить. Солдат потрепал меня по плечу и сказал, что нам нечего бояться, что маму отвезут в больницу.

С помощью английских солдат мама была отведена в близ стоящие бараки, в которых помещались инвалиды, а на другой день отвезена в больницу в Лиенц.

После этих дней у меня появились седые волосы, несмотря на то, что мне только тридцать лет.

О. П.

6. Два случая при вывозе офицеров Казачьего Стана (Журнал «Наши Вести» № 53/2190 от 15 апреля 1954 года)

В Лиенце на улице натыкаюсь на станичника. Типичный коренастый кубанец.

«Айда ко мне, расскажу я Вам, – зовет к себе, – попьем чайку, покалякаем… Я вот остался, как наших офицеров выдавали, – говорил он уже за чаем, – тут и живу. На конференцию собирали, некоторые молодые поняли, что тут опасность и утекли, в лес спрятались, а остальных – в камионы и сразу пулеметами окружили. Мои генералы, я при генералах состоял, сказали мне: «Ты нам ужин приготовь, мы к вечеру вернемся». Вот и вернулись!

Женщина одна мужа своего выручала, должно, казачка какая. Бегит, через пулеметы прыгает, мужа по камионам ищет, по-французски кричит. Я прихилился за деревом, смотрю все, думаю: как бы не убили. Толкнула она одного солдата, а тот ничего, «о'кэй» крикнул. И стали они ей, как прыгнет через пулемет, «о'кэй» кричать. Выручила мужа, в последнем камионе нашла. Долго что-то с сержантом лопотала, тот ей мужа из камиона вытащил. Спасла человека. Другая баба ревела без толку»…

Переплыв океан, познакомился с командиром 1-го Инженерного полка старой русской армии полковником Л. И. В.

Сколько раз чай пили, сколько раз обедал в его гостеприимном доме и только случайно узнал, что рожденная в роскоши, с детства воспитывавшаяся как принцесса, супруга полковника и есть та чудесная, самоотверженная женщина, о подвигах которой рассказал мне казак, а сам Л. И. В., единственный спасшийся из готовых к отправке камионов с командным составом казачьей дивизии. (Здесь неточность. Дело происходило в Казачьем Стане, там дивизии не было, а были отдельные казачьи части.)

К. Гр.

В день вывоза офицеров Казачьего Стана из Лиенца там случайно находился со своей женой кубанец, не имевший никакого отношения к Стану и приехавший в Лиенц на несколько дней.

Когда было получено распоряжение о выезде на «конференцию», то, несмотря на доводы жены этого не делать, он тоже сел в один из грузовиков.

Тогда она обратилась к английскому сержанту, объяснила ему, в чем дело, и просила высадить ее мужа из машины.

Сержант исполнил ее просьбу, но кубанец этот, узнав, что его сняли с машины по просьбе жены, пришел в негодование и вновь прыгнул в машину.

Жена только могла ему сказать: