Текст книги "Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне"

Автор книги: Вячеслав Науменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

<…> Посещение лагеря священником о. Филиппом. 9 мая утром приехал к нам в клетку священник, имя его о. Филипп, и зашел в палатку, где была канцелярия нашего старшего. Туда сошлись люди, и вот этот священник был так взволнован, что был сам не свой оттого, что так сделали англичане – выдали русских людей. Он стал говорить нам так жалостно:

– Знаете что, братцы! Пишитесь как-нибудь старыми эмигрантами, а то они и вас отдадут, потому что я знаю, что англичане люди такие, что крест целуют перед людьми, а делают предательство. Как им верить?! Хотя они и говорят, но им не верьте, братья!..

Поговорил священник и уехал, а мы остались неспокойные душою.

<…> 9 мая 1947 года в лагере насыпана символическая могила: черная кайма вокруг и черные цифры 7–5 1947, а на откосе – 185. Водружен крест с иконой и флаги: траурный, андреевский и трехцветный с буквами РОА. Прохожие останавливаются у могилы. Германский обер-лейтенант, со слезами на глазах, держит руку под козырек. Общая человеческая скорбь… Несколько дней русские не выходили на работы и почти всю пищу выбрасывали. Каждую ночь из лагеря бегут (из статьи А. Денисенко «Внуши, Господи»).

<…> Скорбный лик Христа с небольшой иконки безмолвно смотрит всезнающим и всевидящим взглядом туда… на восток… Его тоже предали…

(Из статьи «Их было 185», Рим. «Русская Жизнь»).

<…> Числа 14-го явился майор Линч и приказал убрать с могилы все флаги, При этом он сослался на приказ английского командования, согласно которому, на территории лагерей запрещаются все эмблемы, кроме английского флага.

А между тем, со времени образования в лагере Римини русской группы, на Русской улице, то есть на дорожке, вдоль которой тянулись палатки русских, у входа в первую палатку (управление группы) были размещены на земле: вырезанный из жести большой двуглавый орел и щит с косыми полосами: белой, синей и красной, на которых были буквы РОА.

Л. Г. Денисенко

Сербы генерала Мушицкого и русский полк «Варяг»

1. Выше было сказано, что после интернирования 3-го Запасного полка Казачьего Стана при переброске его из района города Джемоны на юг, он одну ночь ночевал с сербскими добровольцами генерала Мушицкого. Сербский генерал тоже явился жертвой английского предательства. Вот что рассказывает один из кубанцев.

… Находившемуся в нашем лагере Римини генералу Косте Мушицкому мы предлагали услуги для организации побега.

– «Наши хозяева» так нечестны, что я воспользовался бы вашим предложением, но я получил заверения, что мне ничего не угрожает и что я вернусь к своим шумадийцам, – ответил он нам.

Шестого января, в Рождественский сочельник, генерал был у нас с визитом. Несмотря на наши ежедневные встречи, таким оживленным мы его никогда не видели.

Минут через двадцать после ухода генерала от нас, пришел его четник-воевода Евжевич.

– Я должен был поздравить вас с Великим Праздником, – сказал он, – но я сообщу вам весть, которая огорчит вас безмерно. Братья русские! Наш общий друг генерал Мушицкий только что арестован для передачи Тито. Мы были у своих, поздравляли. В это время пришли офицер и солдаты с примк-нутыми штыками… Последние слова генерала были: «Да здравствует король!»

Руководил арестом генерала капитан Самит, два месяца назад заверявший словом английского офицера, что никто насильно выдан не будет.

2. Полк «Варяг», укомплектованный русскими военнопленными и русскими добровольцами, был после капитуляции Германии перевезен англичанами на юг Италии, в лагерь у города Таранто.

Англйские офицеры неоднократно уверяли командира полковника Семенова, что полк его не будет заключен в большевистский лагерь. Последнее такое заверение было ему дано за восемь километров от Таранто, где находился большой лагерь, в который большевики собирали бывших советских подданных для репатриации их в СССР.

Туда и привезли англичане офицеров и солдат полка «Варяг».

Полковник Семенов протестовал и требовал вывода их из этого лагеря. На следующее утро его позвал английский офицер, с которым был и советский комиссар. Последний вполголоса предупредил англичанина быть осторожным, так как они понимают английский язык.

Семенов повторил свое требование о выводе полка из этого лагеря. Англичанин выслушал его и согласился, сказав, что завтра полк будет переведен в другой лагерь. Но комиссар заявил, что он требует убрать его немедленно, так как солдаты «Варяга» ведут пропаганду между другими лагерниками.

Англичанин спросил, как же отделить старых эмигрантов от новых, если у них нет документов. Комиссар ответил, что он определит и без документов. Он просил построить полк и вызвать старых эмигрантов.

Семенов это выполнил. Вышло около двухсот человек.

К ним подошел комиссар и, внимательно посмотрев в глаза правофлангового, спросил, откуда он. Тот уверенно ответил, что из Белграда.

Комиссар подошел к следующему. И этот, на его вопрос ответил, что из Белграда.

– Откуда? – повторил комиссар, глядя в упор на спрашиваемого. Последний ответил, но менее уверенно:

– Из Белграда.

– Откуда? – спросил комиссар еще строже.

– Из Ростова, – ответил спрошенный.

Поймав, таким образом, еще двух-трех человек, комиссар обратился к стоявшим перед ним и предложил новым эмигрантам отступить назад.

– Все равно, я разберусь кто из вас откуда, – добавил он.

После этих его слов в строю остались лишь старые эмигранты и среди них только два-три, выдержавших взгляд чекиста. Затем он обратился к англичанину и сказал:

– Как видите, – мне документы не нужны!

Полковник Семенов отмечает, что действительно, под тяжелым взглядом чекиста, Люди терялись.

В. Г. Науменко

Письмо протопресвитера о. Михаила Польского (от 9 июня 1959 года)

Глубокоуважаемый и дорогой Вячеслав Григорьевич.

Представители русской колонии в Лондоне по предложению английского офицера-переводчика при лагере командировали меня в лагерь для совершения богослужения.

Лагерь был многочисленный, советских офицеров (военнопленных) было человек сорок в отдельном бараке. Английский офицер водил меня по баракам и на кухню. Меня поразил стол. Они имели то и в таком количестве, чего не имели обыватели англичане.

– Почему такая роскошь? Офицер мне сказал:

– Администрация решила, что перед отправкою на советскую родину пусть вспоминают добром Англию.

Горы масла, туши ветчины, не говоря о прочем. Никого на кухне и возле, кроме русских. Они все это тащат, раздают, готовят на кухне.

Я окружен был тоскующими ребятами и взрослыми мужами-солдатами. Разговор был один: «Неужели отправят в Россию?»

Я не знал, что говорить. Советовал просить, подавать петицию, высказывал разные предположения.

Делали спевку перед службою. Все знают, отлично поют. Среди поющих был советский офицер, который очень тосковал и следовал за мною по пятам, говоря все о том же – о спасении от репатриации.

Не желая нарушать лагерный порядок, я назначил литургию рано, до начала обычной лагерной жизни. Огромный барак был переполнен. Позади всех – советские офицеры, видимо из любопытства.

Исповедовал человек семьдесят наскоро. Пели дружно и с большим подъемом. Но дальше произошло самое затруднительное для меня: причащаться стали поголовно все (кроме разве [бывших советских] офицеров), конечно, и мой офицер причащался.

Я не смог отказать неисповедывавшимся, не решился объяснять теперь, но остановился на мысли, что пусть люди готовятся к смерти, к своим новым испытаниям. Святых даров едва хватило с последней каплей.

Я привез для солдат несколько музыкальных инструментов и порядочно книг (беллетристику), о чем просили нас заранее. Нужно для тоскующих лагерников.

Потом оказалось, что библиотеку просмотрели офицеры-приемщики из внелагерного надзора и много книг «контрреволюционных» изъяли.

Погрузка на пароходы происходила потом под охраною английских войск. Тот же английский офицер рассказывал мне эту историю. Советские офицеры кого-то из своих товарищей во время пути выбросили за борт.

В Одессе в одних гимнастерках их выстроили на набережной и увели. Больше никто их не видел (английский офицер, провожавший протопресвитера по лагерю и рассказывавший ему о прибытии в Одессу, сопровождал транспорт с военнопленными из района Средиземного моря).

В Англии были побеги из лагерей и довольно удачные. Эти люди сохранились.

Некоторые русские были среди поляков и украинцев. Эти тоже сохранились.

В одном лагере англичане не выдали русских, а предложили советчикам самим взять эту группу, но без применения оружия. Их военнопленные встретили руганью и камионы удалились.

В другом месте среди польского лагеря искали русских. Заночевавшие в лагере советские офицеры-сыщики будто бы были убиты и трупов их нигде не нашли. На утро всех осматривали, обыскивали, но все прошло бесследно.

Были ли казаки в английских лагерях – не знаю.

Какие-то осложнения при отправке были, но какие именно, сейчас не помню.

Переданы советам были только русские. В украинских лагерях были и русские, терпели они там притеснения и издевательства.

Украинство, определенно, поддерживалось английской администрацией. Я знал украинских интеллигентов, которые разъезжали с лекциями на казенный счет. Был я и в другом, смешанном лагере, по делу одного парня. Почти мальчик, он искал своих родных и очень боялся выдачи большевикам.

С любовью всегда Вам преданный Протопресвитер М. Польский

О чем англичане молчат

Письмо из Англии:

<…> В средине июля 1944 года в Англии было организовано несколько лагерей, в которых размещены военнопленные, захваченные союзными войсками в боях, последовавших за высадкой в Нормандии. Особенно большая группа пленных была захвачена в Бресте, где находился один из главных центров организации, возглавляемой Тодтом, строившей «Атлантическую стену». Рабочая сила для этой организации рекрутовалась, главным образом, из русских и польских военнопленных, а также из людей, вывезенных немцами из стран восточной Европы для работ в Германии.

Союзное Командование принимало все меры для того, чтобы привлечь этих людей на свою сторону. На занятые немцами местности вдоль Атлантического побережья сбрасывались аэропланами листовки на немецком, русском, польском и украинском языках, а союзное радио непрестанно подавало на этих языках призыв к сдаче, обещая сдавшимся всякие блага. Способные по возрасту и состоянию здоровья к военной службе поляки могли сразу же быть принятыми в состав польской армии, а русским, украинцам и людям других национальностей обещалось особое льготное содержание в лагерях до конца войны.

Для русских военнопленных было устроено два специальных лагеря. О. Михаил Польский, настоятель церкви соборного прихода в Лондоне, выезжал в эти лагеря для совершения церковных служб, а Г. Ф. Вальнов отправлял в лагеря ржаной хлеб и бочонки соленых сельдей в качестве дополнения к казенному пайку. По словам о. Михаила, русские пленные содержались в хороших условиях: одежда, обувь, постели и питание были вполне удовлетворительны. Пленных особенно тревожил вопрос, отправят ли их в Советский Союз. Огромное большинство «возвращаться на родину» определенно не желало.

У английских военных властей возникла мысль образовать из русских пленных особую часть и влить ее в состав дравшихся с немцами в Европе союзных армий. Мотивы были чисто практические, морских судов у союзников было мало и они нужны были для гораздо более важных целей, чем перевозка тысяч людей из Англии в Мурманск. Кроме того, морской переход был сопряжен с большими опасностями. Немецкие аэропланы и подводные лодки, базировавшиеся в норвежских фиордах, зорко следили за направлявшимися в Мурманск кораблями союзников и топили их десятками. Имело ли смысл подвергать людей опасности, когда их можно было использовать на западном фронте?

Покойный ныне Г. К. Чаплин, во время войны вступивший в английскую армию и командовавший батальоном корпуса саперов, рассказывал мне:

«В конце июля 1944 года я находился со своим батальоном в составе авангарда союзных армий, наступавших на Париж. Время было горячее. Работы У нас по наведению разрушенных немцами мостов, уничтожению минных полей и заграждений, очистке и починке ведших к фронту дорог, сбору брошенного оружия и военных материалов и т. д. было по горло. Вдруг из штаба нашего корпуса мне сообщили по телефону, что из Главной Квартиры за мною посылают аэроплан с приказом передать командование батальоном моему помощнику и немедленно вылететь в Главную квартиру для переговоров по важному конфиденциальному делу.

Через несколько часов я был уже в Главной квартире и рапортовал о своем прибытии дежурному генералу. На другой день утром меня вызвали в штаб и принявший меня генерал сообщил мне о разрешении Главного Командования сформировать из русских военнопленных особую часть. Командиром этой части хотели назначить меня, как бывшего русского офицера. Меня должны были произвести в чин бригадира и предоставить мне полную самостоятельность в назначении младших офицеров и устроению части на правилах русских военных уставов. Я, разумеется, с радостью принял это предложение.

Генерал сказал мне, однако, что вопрос о формировании русской части еще не был окончательно решен, ибо советское правительство категорически требовало отправки русских военнопленных в Советский Союз. Как отнесется к этому требованию английское правительство, было еще неизвестно. Через день-два меня снова вызвали в штаб и сообщили, что из Лондона получен приказ прекратить работу по формированию русских частей и отправлять всех захваченных в плен русских в Англию. Очевидно, Черчилль в целях сохранения добрых отношений со Сталиным решил выдать русских пленных советам. Я возвратился в часть».

Транспорты для перевозки людей и десятка два военных кораблей для конвоирования транспортов были собраны в Ливерпуле в середине октября 1944 года. Русские пленные были погружены на два больших океанских пассажирских парохода в количестве больше пяти тысяч человек на каждый. Теснота была невероятная. Люди должны были спать в трюмах, в столовых, в коридорах. Увеличивалась теснота еще тем, что на открытых палубах транспортов были поставлены десантные баржи: англичане хотели создать впечатление, что они предполагали сделать высадку на севере Норвегии. Транспорты шли не под коммерческим, а под белым флагом военного флота.

Экспедиция такого рода должна была привлечь особое внимание немцев и побудить их выслать в море прятавшийся в норвежских фиордах броненосец «Тирпиц». Этот расчет вполне оправдался. Немцы яростно атаковали английские суда аэропланами и подводными лодками и выпустили «Тирпиц» из его убежища. Несколько немецких аэропланов было сбито огнем зенитных пушек и «Тирпиц» потоплен. Англичане потеряли два миноносца потопленными, два – сильно поврежденными. Транспорты с русскими пленными вышли из морских боев без повреждений и потерь.

Кроме английского конвоя, на транспортах были также советские офицеры, командированные для сопровождения экспедиции советским посольством в Лондоне. Они, однако, совершенно ни во что не вмешивались, в сношения с пленными не вступали и сидели в своей каюте почти безвыходно.

Во все время перехода, длившегося почти три недели, русские держали себя безукоризненно. Они покорно повиновались всем приказам английского командования. Кормили их хорошо. Одеты они были в добротную английскую форму. В числе офицеров конвоя было двое или трое молодых канадцев русского происхождения. Они исполняли обязанности переводчиков. По вечерам, в спокойное от немецких атак время, пленные устраивали вечера с хоровым и сольным пением русских песен, плясками и т. п.

Некоторые неприятности для англичан конвоя причиняли только «монголы» (по всей вероятности туркестанцы и кавказцы). Они ни слова не говорили по-русски и понимали только команду на немецком языке. Их было человек четыреста. Это были настоящие дикари, не имевшие никакого понятия о таких элементарных вещах, как, например, умывальные комнаты или уборные.

Ни одного случая самоубийства или покушения на самоубийство среди пленных не было. Но, как сообщали английские газеты, во время перевозки пленных по железной дороге из лагеря в Ливерпуль из-под конвоя сбежало человек тридцать. Английские власти ловить их не стали.

Транспорты прибыли в Мурманск 7 ноября 1944 года. Пленных высадили на берег и передали в распоряжение советских властей. В числе пленных было четыре бывших офицера советской армии, которые были в рядах немецкой армии тоже офицерами. Их расстреляли почти немедленно по прибытии транспортов в Мурманск. Казнь была совершена публично, в присутствии большой толпы зрителей. Офицеры английского конвоя тоже на ней присутствовали.

Все остальные пленные были распределены на две группы. Солдат, офицеров и вообще всех способных носить оружие, немедленно отправили в армии северо-западного фронта, в штрафные батальоны «искупать свою вину перед родиной». Более пожилых людей и инвалидов погрузили в теплушки и увезли в сибирские концлагери. Само собой разумеется, добротные английские мундиры, белье и обувь были с пленных сняты и заменены советскими лохмотьями…

Рассказанная мной история с выдачей десяти тысяч русских, взятых в плен союзниками во Франции, до сих пор оставалась неизвестной.

В этой истории все характерно. Пленным было официально объявлено, что если они добровольно сдадутся, то до конца войны их будут держать на положении военнопленных в соответствии с правилами Женевской Конвенции. И могу засвидетельствовать, что такое торжественное и официальное обещание было дано: я сам слышал передававшееся по радио на русском, польском и немецком языках обещание от имени Главного союзного Командования к находящимся в Бресте частям немецкой армии.

За выдачу десяти тысяч русских людей Советам полную ответственность несет английское правительство и лично тогдашний его глава Черчилль. Отмена проекта союзных военных властей о формировании особой русской части была произведена по его приказу. Нужно заметить также, что выдача была совершена задолго до позорного Ялтинского соглашения, когда английское правительство не было связано с советами какими-либо формальными обязательствами. Черчилль, конечно, отлично знал, как Советы поступят с отправленными им в Мурманск русскими людьми. Он их цинично принес в жертву коммунистическим архипалачам.

Любопытно отметить, что англичане не постеснялись рискнуть жизнями русских людей для того, чтобы выманить немецкий броненосец из его укрытия. Немецкие разведочные аэропланы не могли не заметить десантных барж на палубах шедших под военным флагом транспортов, а необычно большой экспорт военных судов должен был вселить немцам уверенность в том, что англичане задумали произвести высадку в Норвегии.

О том, что в 1944 году англичане выдали Советам взятых в плен во Франции русских людей, я знал давно. Но, так как многие подробности этой выдачи мне были неизвестны, я не опубликовал этой истории в печати. Счастливый случай столкнул меня с одним английским офицером, который был начальником конвойной команды на одном из транспортов. Он любезно поделился со мной изложенными в статье фактами, но просил не упоминать его фамилию в прессе. Некоторые детали чисто военного характера я тоже дал слово не разглашать.

А. Байкалов «Русская Мысль», 19 мая 1959 года. Лондон.

В руках у большевиков. Страдания современных страстотерпцев

Утром 28 мая подошли к нам английские солдаты и танки. Подошли переводчики и начали торопить собираться. На мой вопрос, зачем пришли танки, мне ответили:

– Охранять вас от СС-партизан.

– Напрасно! – сказал я. – Если и есть немецкие партизаны, то они на нас не нападут.

– Не знаю, – ответил переводчик, – так приказано.

Полк стал вытягиваться в колонну по дороге. Я с командиром полка рассаживал людей, не имеющих подвод. В восемь с половиною часов колонна тронулась. Я ехал с остатком моей роты в хвосте, а за нами следовали танки. В 10 часов мы въехали в поселок с огромной лесопилкой. Много любопытных жителей выходило из своих домов смотреть на нас. Выносили воду и давали казакам кое-что из съестного. За поселком стоял лагерем венгерский корпус.

Я удивился и спросил встречного венгерского офицера:

– Вы разве не едете в Италию? (Англичане при выезде из места стоянки сказали, что нас перевозят в Италию).

– Нет! Мы вернемся в Венгрию, – ответил венгр.

– Но ведь там советская армия.

– Они скоро должны уйти и мы тогда вернемся.

Здесь казаки разложили костры и сжигали свои документы и бумаги. Англичане выменивали хорошие «кубанки» за сигареты. Другие скакали на казачьих конях.

Я собрал своих людей, расположил их, а после пошел искать временно командующего полком. Это был хорунжий высокого роста и его всегда можно было найти одним взглядом, но теперь, как я ни рассматривал, не видел его. Пройдя вперед, я увидел бесформенного человека и по одежде узнал хорунжего. Он сидел на своих вещах, опустив голову ниже колен, кубанки на голове не было и седина густо бороздила его голову. Я подошел, окликнул его. Он поднял свое искривленное от страдания лицо и взглянул на меня. Я начал его утешать:

– Что ты, что случилось? – сказал я. Он заплакал.

– Понимаешь, в 1919 году, когда вы ушли из Новороссийска, я остался больным тифом. Сколько меня мучили, сколько гоняли! Смотри на меня, на мои руки – это следы ГПУ. Кое-как я избавился. А теперь меня ожидает еще более ужасное.

Успокоив кое-как хорунжего, я в подавленном настроении пошел к своей группе, где меня также засыпали разными вопросами и предположениями.

В это время английский конвой беспрерывно отводил людей по сотням куда-то и возвращался за следующими. Подошла и моя очередь. Пошел мелкий дождь. Перевели нас в один двор, огороженный проволокой. Вдали виднелся сарай, куда вошли предыдущие. Мы ждали очереди. У ворот стояли два казака, урядника. Я подошел и спросил:

– А что вы тут делаете?

– Нас прислали сюда помогать, но мы ничего не делаем, а смотрим как отправляют людей.

– Куда? – спросил я.

– Да куда же – Советам.

– Неужели Советам?

– Ребята плачут. Да не знаем, а так думаем.

Окликнули меня, и я повел людей, неся список людей и имущества. Навстречу мне вышел переводчик и английский офицер.

– Что это у Вас?

– Список людей.

Офицер взял его и начал рассматривать. Мои люди вошли в сарай. Просмотрев список, офицер вернул его мне, и я вошел в сарай. Там был полумрак, пыль стояла столбом. Здесь англичане делали тщательный обыск, отбирая ножи, бритвы, вилки – все то, чем мы могли покончить свою жизнь. После этого, по узкой тропинке, огороженной проволокой, провели нас в загороженное тремя рядами проволоки место, окруженное танками и пулеметами.

Очутившись в этой ловушке, я начал кричать и звать переводчика. Пришел переводчик-еврей.

– Что Вам угодно?

– Проведи меня к вашему офицеру.

– Зачем Вам?

– Мне нужно с ним говорить. Я не подлежу репатриации, я старый эмигрант. Переводчик пожал плечами и сказал:

– Мы политикой не занимаемся, – и ушел.

Я не переставал кричать. Пришел другой переводчик.

– Что Вы желаете?

– Я хочу говорить с вашим офицером.

– Его нет, он ушел, а что?

– Я и эти люди старые эмигранты, а это шесть человек черногорцы. Он меня перебил:

– Так что, вы не желаете ехать в Италию? Думаю: «Лжешь, каналья!»

– Я хочу говорить с офицером!

– Прекрасно, но его здесь нет. Расположитесь здесь группою отдельно, а завтра утром офицер будет здесь.

Чувствовалось мне неладное. Я надел чистую рубашку и стал готовиться к смерти. Обидно было, что попал, как кур в ощип.

Окликнули польскоподданных и вывели. Темнело: на нас навели два прожектора. Стало видно, как днем. Казаки отрывали лампасы, рвали кубанки, платками завязывали головы.

Не спалось. Мысленно перебирал в памяти все пережитое. А что теперь будет с детьми? Они еще малы, нуждаются в помощи. Это меня мучило. В таких размышлениях застал меня рассвет. Я очнулся. Людей куда-то поодиночке выводили. Мы сидели и ждали. Подошли к нам солдаты с автоматами и заставили идти в узкий проход. Вышли на дорогу. Там стояли около трехсот грузовиков. Рассадили нас в машины по тридцать человек. В машинах были приготовлены немецкие сухари по коробке на человека и мясные консервы – коробка на шесть человек и бланк, который приказали заполнить: чин, имя, отчество, фамилия, какой части.

– Это вам понадобится при погрузке на пароходы в Италию, – объясняли нам. Против нас сидел солдат с автоматом. Хорошо еще не рассвело, и колонна тронулась. Итак, 28 мая, ранним утром, нас посадили в грузовики и повезли в неизвестном направлении. Я спросил английского автоматчика:

– Куда нас везут? Тот пожал плечами:

– Не знаю.

Мы почувствовали неладное и боялись произнести это страшное слово. Проехали через местечко, в котором был указатель дороги на Грац, и свернули налево. Слава Богу! В Граце большевики. Но куда же нас везут? Едем в Юденбург. А кто там?

Проехали местечко и все стало ясно: дорога была засыпана погонами, орденами, письмами, фотографиями и прочими вещами… Предыдущие уничтожали и выбрасывали все, что было опасно иметь при себе. Боль сдавила горло. Не защищаясь, нам надо идти на убой. Я опять спросил автоматчика, куда нас везут. Тот же ответ.

По обе стороны дороги стояла цепь солдат, пулеметы, на двести-шесть-сот метров танки. Сопротивление было немыслимо. В машинах была мертвая тишина. Бледные лица с расширенными и опечаленными глазами ждали чего-то страшного от людей, подобных себе и одного и того же племени.

В городе Юденбурге были сгущены цепи солдат. На повороте стоял танк. Мы быстро въехали на мост и стали. Я взглянул и сердце сжалось. Дрожь прошла по телу. По обе стороны стояли советские автоматчики. Грузовики стояли в два ряда. Появились советские офицеры со словами:

– Довоевались!

Я сел, а один казак ответил:

– Воевали, да мало.

– Вишь, какой герой! Небось, немало убил нашего брата!

– Да! Всем досталось, кто попадал! Я дернул казака:

– Молчи. Зачем озлоблять? – шепнул я.

– А Вы что? Милости ожидаете от этих гадов? Все равно всех расстреляют.

– Да я знаю, но чтобы не мучили.

– Теперь уже все равно! – ответил казак.

Впереди шла разгрузка. Я посмотрел на англичанина и показал рукой на горло. Англичанин замахал руками: «Не бойтесь!»

В это время я увидел, как слезших с автомобиля казаков, ругаясь, красноармейцы били палками. Я кивнул англичанину: «Смотри!»

Подошла наша очередь. Англичанин спрыгнул, отстранил красноармейцев, и мы сошли спокойно. Погнали нас к стене завода. Красноармейцы стояли полукругом. Мы сбились в кучу. В мыслях молниеносно летели картины прошлого: семья, дети… Сейчас поставят пулеметы – и конец.

Из тысячи уст казаков раздался ропот возмущения против тех, кто нас выдал. Ни утешения, ни угрозы НКВД не помогали.

Но вот пришел какой-то советский военный и захлопал в ладоши. Все стихло.

– Сейчас будут выкрикивать буквы, и чьи фамилии начинаются с этой буквы, выходи, – приказал он.

Крикнули буквы С и Т. Я был поглощен своими мыслями и не ожидал пощады.

Поглощенный мыслями я не слышал как крикнули букву Б. Бастрич меня толкнул: «Пойдем! Наша буква!» Мы пошли. Нас повели в какое-то помещение, крытое стеклом. Масса столиков и на них указаны буквы. Буква Б была на первом столике, другие столики шли вправо, вглубь; влево было несколько дверей и проход к выходу, куда выходили зарегистрированные.

Я стал в очередь к столику Б и начал рассматривать это помещение. Вдруг слышу шопот: «Генерал Краснов!..» Все обернули взгляды влево, и я повернулся и в открытую дверь увидел генерала, сидевшего на стуле и с кем-то разговаривающего, но с кем, не видел. Дверь закрылась. На душе стало спокойнее. Меня уже не мучила надежда на справедливость и свободу. Раз предан генерал Краснов, то какие надежды и претензии могу иметь я – эмигрант никому не известный?..

Подошла моя очередь:

– Фамилия, имя, отчество, где родились и в каком году? Где проживали до 1939 года?

Я назвал город на Балканах. Он прекратил писать и посмотрел на меня:

– Так Вы эмигрант? Вы не подлежите репатриации. Товарищ Сталин не претендовал на старых эмигрантов. Почему Вы здесь?

– Меня передали обманом. Я никогда не был советским гражданином. Я болгарский подданный, – пришлось лгать, вспыхнула искра на спасение, но после следующих слов, она угасла.

– Вы не подлежали репатриации, но раз попали сюда, отсюда уж не вырветесь. Я сам был на работе в Германии, а теперь против своего желания возвращаюсь.

Окончилась моя регистрация. Я повернулся, чтобы идти к выходу. Смотрю, в сопровождении советского офицера идет генерал Шкуро. Я по привычке хотел было откозырять, но опомнился и продолжал идти к выходу. Вышел во двор. Опять столы. Но здесь уже происходит любимое занятие всех представителей Советского Союза – «обыск», или грабеж. Людей раздевали догола. Смотрели, не спрятал ли чего-нибудь внутрь себя, отбирали все острое, не исключая ценностей и хороших вещей. Я подошел к столу. Подбежал сухощавый энкавэдист:

– Вы офицер? – спросил он. – Нет.

– Не может быть!

– Я же говорю Вам, что нет.

– Не верится. Деньги есть? – Да.

– Давайте все, кроме советских.

– Советских у меня нет.

Вынул бумажник и даю его ему. Он не взял, а сказал:

– Выньте и положите в корзину.

Он держал ее полную всякой валютой. Я вынул деньги, опустил их в корзину, закрыл бумажник и смотрю на энкавэдиста. Бумажник новый, шевровый, красивый. Не отберет ли? Он спросил:

– Все? – Да.

– Положите бумажник к себе в карман. Я улыбнулся и сказал:

– Спасибо!

Подошел к столу, где был другой представитель НКВД, развязал вещи и подал ему. Сверх моего ожидания, со мной было обращение иное, чем с другими. Энкавэдист отодвинул обратно вещи и сказал:

– Есть ли у Вас ножи, бритвы? Дайте.

Я вынул бритву, перочинный нож и подал ему. Он довольно любезно сказал мне:

– Выньте только лезвие и бросьте на стол, а бритву оставьте себе. Она Вам пригодится.

Я вынул нож и, взяв бритву, поблагодарил его, затем расстегнул шинель и поднял руки для обыска. В кармане были ножницы для ногтей, без которых я не мог обойтись и думал, если найдет, то попрошу, чтобы он их мне оставил. Он посмотрел на меня и сказал:

– Идите. Ваш обыск закончен.

Я взял свои нетронутые вещи, где было еще много фотографий и видов городов Вены, Нюрнберга, Байройта, где я лежал в лазарете и пошел через указанную мне дверь в разрушенный завод.

Внутри пыль стояла столбом. Люди укладывали вещи и одевались после обыска. Я прошел к противоположной двери, где стоял часовой и расположился здесь, собрав всех эмигрантов: Аболина, Иванова, Григорьева, Лакеева, Шишкина, Березова и еще одного капитана 3-го полка, фамилию его не помню, Ба-стрича с двумя братьями, Мирко Петровича с сыном, раненого Бражо. Завели разговоры, как кого обыскивали. Оказалось, что только я один прошел благополучно. Чем объяснить это, не знаю, но в дальнейшем описании убедитесь, что советские начальники и граждане остановили свой взгляд и выбор на мне. (Безкаравайный на протяжении всех своих воспоминаний неоднократно говорит о благожелательном отношении к нему представителей НКВД как на территории Австрии, так и в пути в Сибирь, и в концлагерях. Но он не объясняет, почему. При чтении же всего его рассказа, установить это не удалось. – В. Н.)