Текст книги "Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне"

Автор книги: Вячеслав Науменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)

В час, два, а может быть, в три, вернее последнее (часы мои стали, почему, я точно не знаю), майор отправил меня в отель.

– На вас лица нет. Вы должны поесть и отдохнуть дня три, – сказал он.

Когда меня везли в большом джипе в отель, то я видела в нем награбленные английскими солдатами горы материалов, серебряных и золотых вещей, ботинок, сапог и прочего.

На другой день грузили бедных юнкеров. Говорили, что несколько из них погибли, выбросившись из грузовиков. Затем грузили полки. Но за это время многим удалось бежать в горы.

Первого июня в лагере Пеггец было около 700 жертв: раздавленных, забитых, убитых, отравившихся, повесившихся, утопившихся в реке и покончивших с собой иными способами. Три юнкера из присланных на помощь нам, выпрыгнули из грузовика на полном ходу и разбились на смерть. Человек серьезный, с высшим образованием, ныне проживающий в Австралии, которому я, безусловно, верю, рассказывал мне, что он лично видел, как один казак, привязав себя к своему коню, бросился со скалы в бурные воды Дравы. Якобы, он оставил на скале надпись: «Здесь погиб со своим конем казак такой-то» и дату гибели.

Все это насилие производилось шотландским батальоном 8-й английской армии.

Из лагеря Пеггец 1 июня было вывезено, приблизительно, пять тысяч человек. <…>

О. Д. Ротова

О 1-м Конном полку Казачьего Стана

Автор настоящей заметки занимал административные должности при штабе 1-го Конного полка Казачьего Стана в Италии. При переходе через Альпы, отделы, которыми он ведал, были упразднены, и он остался при штабе, не занимая никакой должности.

<…> 27 мая в 11 часов ко мне в палатку приходит посыльный канцелярии полка.

– Вас срочно вызывает адъютант есаул Ш., – произнес он.

– Скажите – сейчас приду, – а у самого мелькнула мысль: докопались и до меня.

Пошел в штаб. Впервые представился адъютанту Ш. Раньше он меня не знал.

– Вы по-немецки пишете? – спросил он.

– Да.

– Вот бумага и карандаш. Разрешите посмотреть, как Вы пишете. Он назвал мне две фамилии. Я написал.

– Прекрасно, – сказал он, – вот Вам два писаря, один будет скреплять бумагу, другой диктовать фамилии, а Вы только пишите. К вечеру нужно дать в штаб Походного атамана списки в двух экземплярах на получение обмундирования. Вы будете писать, начиная от подхорунжих, а я перепишу офицерский состав.

Уже смеркалось, когда я закончил переписывать 1993 человека. Списки от писарей, которые подавали и брали от меня бумагу, принял есаул Ш., проверил по спискам на русском языке, свернул трубочкой в двух экземплярах и со специальным курьером отправил в штаб Походного атамана.

28 мая, опять в 11 часов, меня вызвали в канцелярию, и Ш. сказал:

– При 1-м полку есть несколько офицерских семейств. Перепишите жен.

Опять писарь диктовал, я писал и, так как женщин и детей при полку было мало, переписал быстро. Дело было перед обедом. Канцеляристы заканчивали работу, и я остался с ними поболтать. Вскоре приехал командир полка полковник Г. Он сказал адъютанту:

– Срочно вызвать всех командиров сотен и отдельных команд к штабу полка.

Минут через 10–15 командиры стояли возле штаба. Полковник вышел к ним и объявил:

– Господа офицеры! Я только что вернулся от Походного атамана. Объявите всем офицерам, находящимся в вашем ведении, срочно явиться в офицерское собрание, пообедать. Сейчас подадут английские машины, и все офицеры поедут на совещание с английским командованием. В полку останется только один дежурный офицер. С собою ничего не брать, так как мы скоро вернемся.

Я не офицер и не строевой, поэтому ушел обедать к себе в палатку. Когда пообедали, офицеров уже увезли. Когда зашло солнце, пришла машина, взяла дежурного офицера и больного хорунжего А.

На следующий день было объявлено, что 1 июня будут вывозить семьи из лагеря Пеггец, а затем 3-й полк, за ним пойдет 1-й Конный.

Казаки заявили протест, объявили голодовку, вывесили на всех подводах черные флаги. Подхорунжие и урядники сняли погоны, чтобы защищать женщин и детей, как рядовые казаки.

Первого июня казаки выстроились у походной церкви, подняли полковые хоругви и во главе со священником пошли в лагерь Пеггец. Вернулся в свою палатку после побоища часа в три. Голодовку пришлось прекратить – не помогла.

Второго июня был отдых, а 3-го предстояла погрузка на машины. На мостах Дравы в период погрузки стояли английские солдаты, после погрузки они снимались.

Казаки начали расходиться. Женщины с узлами своих пожитков, мужчины, главным образом с продуктами питания, поднимались лесом в Альпы, к итальянской границе, вдоль которой предполагали уйти в Швейцарию. Оставался последний день для размышления, как спастись от выдачи.

Непосредственной охраны не было, лишь периодически проходили английские танкетки, видели, как люди с узлами шли в лес, но никому ничего не говорили. За короткую летнюю ночь и день далеко не уйдешь – можно было выбраться лишь на вершину Альп.

По безразличному отношению англичан к уходившим можно было предположить, что они далеко не уйдут. Район мог быть охвачен и прочищен – если открывали огонь безоружной толпе, то почему англичане не могли стрелять по ушедшим в лес?

Десятая сотня (в прошлом 6-я, командир ее – есаул 3.) была расположена на опушке леса у подножия Альп. Я перешел к ним. Казаки разбились на небольшие группы, и каждая из них вырабатывала свой план действий. Разбивались на мелкие группы, так как это уже было не организованное сопротивление, а поиски путей для личного спасения.

Шесть казаков-екатерининцев предложили мне присоединиться к их группе и уходить вместе. Я принял предложение. Решили уйти ночью, но не в горы, а из расположения полка в долину, чтобы остаться за пределами окружения в период погрузки.

Всю ночь народ шел в горы. Мы же в два часа ночи спустились в долину. Возле подвод стояли группы казаков и между ними группы моих «станичников», соседей станиц Рождественской и Филимоновской. Мы остановились. На вопрос, что решили делать, они ответили, что решили ехать, так как все равно, куда бы ни уходили, будем в руках англичан, и все равно они выдадут. Мы попрощались и ушли.

Залегли мы в кустарнике австрийских огородов на берегу Дравы. Поднялось солнце. Расположение полка окружили танкетки, подали машины, и началась погрузка. Сопротивления казаками оказано не было. Мы были за линией окружения и на этот раз за себя не боялись, однако старались не попадаться на глаза патрулей.

Здесь наше внимание привлекло необыкновенное зрелище. Несколько казаков на оседланных лошадях, не обращая никакого внимания на английских солдат, гоняли лошадей. Казачьи лошади, оставшись без хозяев, разбрелись по долине в поисках корма. Несколько из них были недалеко от нас. К ним ехал один из казаков.

Два брата С, находившиеся в нашей группе, подозвали его к себе. Он оказался казаком 1-го Конного полка станицы Исправной и сказал, что англичане предложили желающим казакам собрать и пасти лошадей в течение двух недель. Старшим группы ими был назначен урядник П. Он собрал своих станичников, но им не хватает двух человек. Недалеко был и П. Подъехав к нам, он записал братьев С. в свою группу. Они поймали первых попавшихся лошадей и поехали сгонять лошадей в один табун. Нам сказали, что будут держать в курсе дела.

Группа П. состояла из 18 человек. Часа через два к нам подъехал Алексей С. и сказал:

– Хлопцы! Сейчас мы будем перегонять коней на ту сторону Дравы. На мостах стоят английские часовые. У нас пропусков ни у кого нет, а только один, общий на всех у П. Ловите лошадей, садитесь, а дальше увидим.

Быстро поймав коней, нашли седла и, набрав по 15–20 коней, направились рысью к мостам. Англичане давали дорогу, и мы переезжали на другой берег Дравы. Через некоторое время подъехал и П. Он мне сказал, что уже вписал меня в группу табунщиков.

К вечеру нас было 120 человек. Нас разбили на две группы по 60 человек, и ту, в которой был я, П. отправил под Обердраубург. Там мы собрали лошадей других полков и перегнали из-за Обердраубурга черкесских лошадей.

Недели через три нас перевели в Николсдорф, а еще через две – под Ли-енц, против станции Долзах. И вот здесь, когда мы стояли под Лиенцем, наши казаки впервые увидели Палестинскую часть. Некоторые из них говорили по-русски.

Меня назначили получать и раздавать для группы продукты, таким образом, от непосредственной работы с лошадьми я отошел.

Под Лиенцем впервые всех казачьих лошадей начали брать на учет – накладывать тавро – три палочки и записывать количество. После этого отправляли железной дорогой (товарными вагонами). Куда, не знаю. Англичане говорили, направляют в разные районы крестьянам, которые пострадали от войны.

Несколько сот лошадей оказались больными чесоткой. В один день англичане пристрелили около двухсот таких лошадей и несколько верблюдов, бывших в Казачьем Стане, вероятно казаков Астраханского Войска. Затем расстрел лошадей отменили и организовали ветеринарный госпиталь. Врачом туда назначили подхорунжего 3., бывшего врачом в 5-й сотне 1-го Конного полка.

Закончив отправку всех здоровых лошадей, ветеринарный госпиталь и персонал его оставили под Лиенцем, а наши две группы послали в Виллах отправлять венгерских лошадей. Часть лошадей мы взяли против лагеря Келлерберг и присоединили их под Виллахом к основным табунам венгерских лошадей.

Приблизительно в течение недели мы отправляли их из-под Виллаха. Количества не помню, потому что в то время для нас это не представляло интереса. Каждый из нас следил за тем, чтобы не попасть в вагон и не оказаться в нем замкнутым.

По окончании отправки здоровых лошадей, чесоточных погрузили в открытые вагоны и с ними вернулись под Лиенц. Наш госпиталь оказался «центральным».

Однажды к нам приехал английский капитан с переводчиком Я. (казачий офицер одного из сибирских войск, старый эмигрант), выстроил всю нашу группу и обратился с вопросом, есть ли среди нас желающие ехать в Советский Союз. Все молчали. Тогда он спросил: «Нет?» Как по команде, в один голос ответили: «Нет!» Он объявил: «Насильственно отправлять вас больше не будут».

Через некоторое время переводчик объяснил, что та часть, которой мы подчинялись, уходит и нас принимает новая. У тех солдат, которые отправлялись на родину, была нашивка меч, а у новой – похожая на цвет подсолнуха.

Вскоре лошади были вылечены и разосланы. Наши две группы перевели в лес заготовлять дрова для воинских частей. Работали до ноября месяца, затем приехал переводчик и сообщил:

– Хорошая новость. На днях получите документы цивильных граждан и сможете переехать на вольные работы.

Прошло не больше трех дней. Приехала комиссия: врач и какой-то сержант. Офицеров не было. Опросили каждого, заполнили бланки и уехали. На следующий день на работу не послали и объявили, что сегодня уезжаем в русский лагерь Келлерберг. О существовании этого лагеря мы знали за несколько дней до объявления – туда были перевезены бывшие подсоветские граждане из лагеря над Дравой и освобождены от проволоки. В лагере нас разместили в свободных бараках.

Вечером состоялся митинг. Несколько человек из лагерной администрации выступали с призывом оказать сопротивление сталинским посланцам. Чтобы не застали врасплох, лагерная полиция выставляла посты на случай ночного налета, чтобы они в таком случае поднимали тревогу.

Нас было несколько бывших сотрудников редакции, и один из нас, Е. С, написал обращение, которое напечатали в канцелярии лагеря и распространили.

Многие казаки начали разъезжаться из лагеря и приписываться к другим лагерям: в Клагенфурт, в Виллах болгарами, румынами, сербами и т. д. Я уехал в Клагенфурт, в группу лейтенанта Г., где уже было приписано несколько моих знакомых новых эмигрантов, и был станичник – старый эмигрант.

Лейтенант Г. проявил большую энергию в защите перед австрийской полицией новых эмигрантов и не допустил советскую комиссию для проверки – кто из них новый, кто старый эмигрант. Он заявил, что все старые. Насильственной выдачи больше не было.

М. Алексеевич

Лиенцская трагедия в освещении английского офицера

Письмо, напечатанное в газете «Таймс» 14 мая 1952 года под заголовком «Репатриированные русские»:

Милостивый Государь. Разрешите мне, как одному из офицеров, главным образом ответственных перед британским главнокомандующим в Австрии в 1945–1946 гг. за выполнение распоряжения бывшего правительства Его Величества о репатриации военнопленных, указать герцогине Атольской (герцогиня Атольская в течение 15 лет являлась членом британского парламента от консервативной партии, кавалер ордена Британской Империи 2-й степени. Изучив сущность большевизма, встала на путь открытой борьбы с ним), что она ошибается в убеждении, что все советские граждане подлежали обязательной репатриации. В британской зоне Австрии единственные русские, принудительно репатриированные против своей воли, были лишь те, кто, будучи советскими гражданами 3 сентября 1939 года

а) после этой даты подняли оружие против собственной страны или союзников;

б) на которых, по мнению советских властей, тяготело явное обвинение в общепризнанном военном преступлении, причем это обвинение было признано правительством Его Величества;

в) дезертировали из советских вооруженных сил (я должен отметить, что бежавшие или освобожденные военнопленные и больные, выписанные из госпиталей, не зачисленные в воинские части, но впоследствии высланные немцами на работу, не рассматривались как дезертиры).

Я могу уверить герцогиню Атольскую, что советские граждане, не подходившие под категории а, б или в, имели право оставаться в британской зоне, если желали.

Освальд Штейн

Письмо, посланное в «Таймс» 18 мая 1952 года:

Милостивый Государь. Письмо г. Освальда Штейна в вашем номере от 14 мая обнаруживает или его незнакомство с тем, что произошло в Австрии в долине Дравы, или его желание забыть о происшествии, которым командование в этой стране в 1945–1946 гг. никоим образом не может гордиться. К сожалению (для него), еще существуют уцелевшие лица, которым удалось спастись от позорных насильственных выдач в Лиенце, Клагенфурте и Шпитале, могущие засвидетельствовать, что безразборчивая выдача советским властям не была ограничена категориями, указанными г. Штейном. Никоим образом нельзя отнести женщин и детей к числу советских граждан, поднявших оружие против советской страны или союзников, или совершивших военные преступления, или дезертировавших из Красной Армии. Никакой проверки (скрининга) не было сделано, но в назначенный день (1 июня в Пеггеце) жертвы были окружены отрядом, состоявшим из танков и частей Палестинской бригады (насилие производили чины не Палестинской бригады, а 8-го Аргильского Сутерландского Шотландского батальона британской королевской армии), выполнявшими приказание с чрезвычайной грубостью: беженцев, преимущественно женщин и лиц, неспособных носить оружие, насильно загоняли в грузовики и отвозили в советскую зону. Когда испуганная масса людей, сломав забор, пыталась бежать, их преследовали и снова ловили. Многие кончали с собой, и сообщалось, что из реки Дравы было выловлено семьдесят трупов.

Г. Беннигсен

Граф Г. Бенигсен в 1952 году являлся почетным секретарем комитета Русского общества помощи беженцам в Великобритании.

20 мая 1952 года из редакции «Таймса» была получена открытка: «Редактор, свидетельствуя свое почтение, с благодарностью уведомляет о получении посланного ему сообщения». Само сообщение напечатано НЕ БЫЛО.

Последние дни Казачьего Стана

Автор, вместе с женой и двумя малолетними детьми, пережил трагедию выдачи и дает картину того, что происходило на его глазах.

<…> После ареста офицеров, моральным возглавителем стало духовенство, главным образом благочинный Казачьего Епархиального управления о. В. Г. (донец), а организованной, дисциплинированной силой – юнкера Казачьего Военного училища.

… Рано утром (1 июня 1945 года), еще до восхода солнца, появилось духовенство в облачении. Кое-кто из пожилых казаков брал с подвод, на которых находилось имущество походных церквей, или из помещений, оборудованных для этой цели, хоругви и иконы и становился возле.

Привязав к своим подводам или к деревьям лошадей, целые семьи присоединялись к ним. Причем у некоторых в руках были иконы, вывезенные из родных мест, которые с таким риском для себя им удавалось хранить десятки лет, живя в богоборческом СССР.

В назначенное время с пением пасхальных песнопений, так как был послепасхальный период, процессии тронулись, идя по дороге, ведущей в лагерь Пеггец. На пути следования к крестным ходам присоединялись выходившие из леса от своих подвод или палаток казаки и казачки с детьми. По мере приближения к лагерю, их становилось все больше и больше. Входя в лагерь через ворота, находившиеся в разных местах изгороди, крестные ходы становились на его площади вокруг лагерного духовенства, где на помосте уже стояли столы, накрытые белыми скатертями, предназначенные для совершения литургии, для престола и жертвенника. Те, которые держали в своих руках иконы и хоругви, стали по обеим сторонам духовенства, а два хора (кубанский, под управлением Ш., и епархиального управления, под руководством А.) расположились сзади. Вокруг стояли несколько тысяч молящихся, а их всех окружали юнкера и молодые казаки, решившие защищать стариков, женщин и детей.

<…> К девяти часам утра, когда все крестные ходы сошлись, началась Божественная литургия. На этот раз возглавлял духовенство протоиерей о. В. Н. (с Кубани) – старик лет шестидесяти, окончивший в прошлом два факультета высших учебных заведений. Этот батюшка был в кадетском корпусе законоучителем и преподавателем русского языка.

В 10 часов утра (в то время хор пел «Отче наш») через ворота со стороны железнодорожного полотна в лагерь въехало десять английских военных автомашин, крытых брезентами желто-зеленого цвета. Метрах в двадцати от молящихся (со стороны Лиенца) они остановились. Из них выгрузился взвод солдат. Половина их была вооружена легкими пехотными винтовками с примкнутыми штыками, некоторые с автоматами и даже двумя пулеметами. Остальные солдаты держали в своих руках палки длиною, примерно, метр с четвертью, толщиною в руку взрослого человека. По команде старшего взвод выстроился в две шеренги. При этом, один пулемет, будучи установлен между машинами, своим стволом был направлен в сторону молящихся, точно так же, как и второй, который пулеметчики поставили сбоку выстроившихся солдат. Старший в течение минут десяти им что-то говорил. Очевидно, давал указания, как действовать. В то же самое время в воздухе показались два самолета, которые стали летать над долиной реки и горами.

Богослужение продолжалось. Говеющие начали причащаться.

По команде старшего солдаты, вооруженные винтовками, быстро направились к толпе и начали стрелять в землю, под ноги молящихся. Пули, попадая в землю, рикошетом отлетали в сторону людей, ранив некоторых в ноги.

После нескольких залпов, когда толпа пришла в замешательство, англичане, подойдя к толпе с двух сторон, с криком и самой отборной бранью по-английски и по-русски стали расчищать себе дорогу штыками, стараясь отрезать от толпы часть людей, чтобы потом легче было их хватать. В то же самое время солдаты, вооруженные палками, избивали беззащитных людей, главным образом, по головам. От этого люди теряли сознание и с окровавленными головами падали на землю.

Молящиеся под натиском насильников стали отходить на запад, выхватывая из рук солдат тех, коих удалось схватить. При этом престол и жертвенник были перевернуты. Протодиакон о. Т., дабы не разлить Святые Дары, быстро их выпил. Церковные сосуды и богослужебные книги были в руках священнослужителей.

Тем временем озверевшие солдаты, а их становилось все больше и больше, еще ожесточеннее стали избивать людей. Тех, кто сопротивлялся или вырывался из рук, они кололи штыками или стреляли в них.

В числе первых ударом штыка был убит донской казак, стоявший впереди. Поднялся такой крик, что даже винтовочные выстрелы не были слышны. О них можно было судить по дымку, выходившему из стволов винтовок. На земле уже лежали убитые, раненые и потерявшие сознание от ударов палок. Их храбрые солдаты сейчас же подбирали и бросали в кузова автомашин, подъехавших к тому времени к толпе почти вплотную.

Оглушенные, придя в себя в автомашинах, спрыгивали с них и бежали к окруженным казакам. Солдаты их вновь избивали палками, бросали в автомашины, а при сопротивлении убивали. В это время, очевидно, по распоряжению англичан, прибыла санитарная автомашина казачьего госпиталя и стала в стороне от английских. Пожилая сестра милосердия, одетая в форму дореволюционного русского Красного Креста, стояла возле и, рыдая, сжимала себе руки.

В нагруженные живыми и мертвыми казаками и казачками автомашины сзади садились по два вооруженных британца, и они выезжали из лагеря по направлению Лиенца вдоль железнодорожного полотна.

Тем временем озверевшие солдаты еще с большей настойчивостью стали избивать и хватать людей, стараясь расчистить себе дорогу к духовенству. Толпа под натиском и ударами палок стала расступаться. Духовенство, те, кто держал в своих руках иконы и хоругви и певчие, оказались почти впереди. Воспользовавшись этим, один из извергов ударом штыка выбил из рук священника евангелие.

В то же самое время многие певчие и некоторые из священнослужителей были схвачены и брошены в автомашины. С некоторых из них солдаты здесь же, на площади, срывали облачения, других прямо в облачении бросали в автомашины. При этом ударом палки по голове был ранен средних лет кубанец И. М., который держал в своих руках образ Богоматери. Сильно рассеченная над левым ухом кожа вместе с волосами свисла на его ухо. Шея, лицо, руки и белая рубаха этого казака, а также край иконы были сильно окровавлены. Другого кубанца, А. М., который нес хоругвь Св. Николая, сооруженную в станице Екатерининской Кубанской области, солдат хотел ударить палкой по голове, но палка, ударив по одной из оконечностей полотна хоругви, сорвала ее, не причинив никакого вреда казаку. (Эта хоругвь была поднята на следующий день автором очерка, затем доставлена в Мюнхен и передана Войсковому атаману. В настоящее время, обновленная, находится в Кубанском Войсковом музее в США.)

Отец В., оказавшийся впереди казаков, отступив с ними к углу лагеря, окруженному высокой деревянной изгородью, все время осенял крестом стремившихся его схватить солдат Его Величества.

Когда последние были почти у цели, кто-то из казаков крикнул «ура!» Многотысячная толпа стихийно подхватила этот клич. Мощное русское «ура» разнеслось по долине. Репатриаторы, предполагая, что казаки бросятся на них, пришли в замешательство и, отбежав быстро к автомашинам, направили винтовки и автоматы в сторону толпы. Англичанин, очевидно офицер, что-то крикнул пулеметчикам. По всей вероятности, он приказал им приготовиться к стрельбе.

Боясь, что англичане откроют по толпе огонь, некоторые из казаков стали просить, чтобы крик был прекращен. Поднялась паника. Некоторые пытались разбегаться. Заметив это, подхорунжий 1-го Конного полка (терец) лет 23–25, интеллигентной наружности, одетый в синюю рабочую блузу, и К. Ш. – старый эмигрант из Югославии, стараясь перекричать толпу, предупреждали, чтобы люди не разбегались, так как всех, кто отобьется от общей массы казаков, солдаты легко переловят.

В то же время, под напором толпы, изгородь, отделявшая территорию лагеря от поля, в одном месте была свалена. Толпа хлынула за лагерь, но здесь оказались заранее расставленные английские солдаты. В числе последних были и пулеметчики, замаскировавшиеся в высокой ржи.

В течение десяти минут все перебежали за лагерь и сгруппировались на площади к востоку от него. Отец В., часть оставшегося духовенства, хоругви и иконы опять оказались впереди молящихся, лицом к железнодорожному полотну.

С правой стороны, метрах в десяти от них, стояли в ряд прибывшие со стороны Дользаха танкетки, которых было не меньше десяти, а кругом стояла цепь вооруженных солдат.

Отец В., обратившись к людям, сказал: «Будем молить Господа и Его Пречистую Матерь, чтобы Они спасли нас». Его старческий голос подавал возгласы: «Помилуй нас, Боже, помилуй нас! Пресвятая Богородица, спаси нас!»

Коленопреклоненная толпа молящихся, к тому времени значительно поредевшая, измученная пережитым ужасом, предшествующей голодовкой, жаждой и жарой (день был жаркий), подхватывала его возгласы. После о. В. возгласы подавали другие священники. А так как был послепасхальный период, то в общей молитве были пропеты все пасхальные песнопения: «Христос Воскресе», «Ангел вопияше», «Да воскреснет Бог», а также молитва Божией Матери – «под Твою милость прибегаем, Богородице Дево»…

А вдали с железнодорожного полотна и с окрестных пригорков за всем происходящим наблюдали местные жители. По неизвестной причине англичане, оставив молящихся в покое, ринулись к баракам лагеря и стали хватать находившихся там людей.

Наступила относительная тишина, что дало возможность отчетливо слышать стрельбу из винтовок и автоматов в окрестностях лагеря, которая была особенно интенсивной в лесу за Дравой.

Примерно через час после того, как казаки вырвались из лагеря, из Лиенца в сторону Обердраубурга прошел первый эшелон со схваченными обитателями Стана. Он имел в своем составе шестьдесят товарных вагонов, в том числе две открытых платформы, находившихся одна посредине, а другая в конце эшелона, на которых были видны вооруженные солдаты.

Двери всех вагонов были закрыты. Кое-где в окна решетки выглядывали люди. Из одного из них, очевидно женщина, высунув сквозь прутья решетки руку, махала белым платочком, прощаясь со стоявшей на коленях толпой.

Тем временем солдаты стали проводить мимо схваченных ими вне лагеря людей, прятавшихся в зарослях и в пустых палатках, расположенных вдоль лагеря. Так, из палатки был вытащен тремя солдатами раненый в ногу казак. А так как он сопротивлялся, то его волокли по земле, а четвертый бил его палкой по голове.

В моей памяти запечатлелся следующий случай. Солдат конвоировал к автомашинам молодую казачку с годовалым ребенком на руках. Рука ребенка была легко ранена – возможно, оцарапана. «Сердобольный» джентльмен, остановившись метрах в десяти от окруженной толпы, перевязал походным бинтом руку ребенка, напоил его водой из своей фляжки, а потом, несмотря на просьбы матери, повел ее к автомашинам.

Поведение танкистов было иное. Один из них (как я ранее указал, колонна их остановилась метрах в десяти от окруженной толпы) сказал по-немецки примерно следующее: «Стойте твердо на своем. На репатриацию не соглашайтесь, а нас не бойтесь. У нас ведь тоже человеческое сердце. Если нам будет дан приказ направить танки на вас, мы, подойдя вплотную, их остановим».

Спустя несколько минут после этого заявления, из окруженной толпы вышла девочка и прошла к одной из танкеток. В руках у нее была записка, написанная по-английски, заранее, по просьбе ее отца супругой полковника Т., выданного в числе офицеров. Текст записки был следующего содержания: «Лучше расстреляйте моих родителей и меня здесь, но не выдавайте нас коммунистам, от которых мы бежали».

Танкист с любопытством взял записку и начал ее читать. Наблюдавшие за происходившим, которые знали, в чем дело, заметили, как к концу чтения лицо танкиста побледнело, а на глазах показались слезы. Такая же реакция произошла и с его коллегой, которому он дал прочесть эту записку. Первый танкист положил ее в карман своей тужурки, а сам внимательно следил, к кому подойдет девочка, стараясь определить, кто ее родители.

<…> Как потом выяснилось, в ночь на 2 июня и днем этого числа, обитатели лагеря Пеггец подверглись самой тщательной проверке. При этом все иностранные подданные и те, кто имел документы, подтверждающие принадлежность их к старой эмиграции, были оставлены в лагере, а прочих (но были и такие случаи, когда англичане с целью уничтожали документы старых эмигрантов) солдаты хватали и свозили в большое помещение, огороженное колючей проволокой, находившееся возле железной дороги, а потом грузили их в эшелоны и отправляли в Грац, где и передавали советчикам.

В числе схваченных в ночь на 2 июня был и о. В. К, разыскиваемый репатриаторами особо. Очевидно за то, что он своим примером самоотверженности помешал осуществлению их плана. Солдаты обнаружили его и другого священника о. В. (кубанец) в алтаре лагерной церкви, где одновременно все было перевернуто солдатами, в том числе и престол.

<…> Мероприятия по насильственной репатриации по распоряжению майора Дэвиса производились одновременно в лагере Пеггец, Лиенце, а также и за Дравой в расположении станиц. На дорогах и возле мостов стояли танки и танкетки с вооруженными солдатами, которые хватали тех, у кого не было местных документов.

<…> Жертвы Ялтинского договора, предпочитая смерть возвращению в «советский рай», в тот и последующие дни стрелялись, вешались, травились, бросались в реку со скал, под танки и даже выбрасывались из окон верхних этажей высоких зданий. Один казак, находившийся в то время на излечении в лиенцском госпитале, когда за ним пришли англичане, выбросился через окно многоэтажного здания на мостовую и, понятно, разбился насмерть.

Имели место самоубийства целых семейств. Так, инженер Мордиков, казак хутора Мышкино, Новочеркасской станицы Донской области, застрелил из револьвера свою годовалую дочь, двенадцатилетнего сына и жену, потом и себя. Некоторые женщины, мужья которых были схвачены и переданы советчикам, привязав к себе маленьких детей, в отчаянии бросались с ними в Драву. Там же находили смерть и те казаки, которые, спасаясь от репатриации, пытались переплыть реку, но были в воде настигнуты пулями англичан. Течение реки сносило тела утопленников и убитых и выбрасывало на берег, а местные жители зарывали их тут же.

Возле моста, что против Дользаха, на противоположном берегу Дравы, я видел такую могилку. Крестик на ней был сделан из веточек, связанных белой тряпочкой. Кто-то в течение лета 1945 года периодически приносил и ставил у основания крестика в консервной банке, наполненной водой, свежие цветы…

<…> В такой обстановке мне пришлось наблюдать следующий случай. Остались без родителей двое деток: брат и сестра, лет трех-четырех. Мать их умерла за несколько месяцев до того, а отец в первый день репатриации был схвачен и отправлен в советскую зону. За сиротами присматривала знакомая бездетная семья. Желая спасти детей, они стали просить приходивших австрийцев, чтобы они взяли себе этих деток. Те соглашались, но взять их в одну семью не могли. Имена бедных сироток были им сказаны. Когда последние подошли, чтобы взять их, несчастные дети, не желая расставаться, горько плакали и звали своего отца…