Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. Том 6"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 63 страниц)
Километрах в тридцати пяти – сорока от Полоннарувы находится знаменитое местечко Сигирия. О нем мне говорили и госпожа Бандаранаике и сенатор Перера, говорили и в министерстве культуры Цейлона. Мало того, я уже давным-давно знал о сигирийских пещерных, или, точнее, наскальных, фресках, видел цветные репродукции этих улыбчивых феи, о которых в книгах сказано, что по манере письма они родственницы феям индийской Аджанты.
Путаясь среди перекрестков, поворотов и ответвлений, едем в Сигирию. С какого-то места среди джунглей меж деревьев начинает просматриваться вдали одинокая буроватая скала с плоской вершиной. Она то появляется, то исчезает, загадочная, таинственная, растворенная в дымке на фоне бледно-голубого выжженного солнцем неба.
Машина подъезжает вскоре почти под самое ее подножие, где, как водится, стоит рестхауз «Сигирия» и откуда надо начинать пеший подъем на скалу, к фрескам.
Идем бесконечными каменными ступенями, почти с каждой спугивая жуткую, как драконово дитя, ящерицу. Идем под адским солнцем; от звона цейлонских кузнечиков кажется, что это звенит у тебя в твоей перегретой солнцем несчастной голове.
Ступеней сотни и сотни. Хорошо, что это не сплошная лестница, а только отдельные ее марши, ведущие от одной горной террасы к другой.
Сил никаких уже нет, и пути нашему надо бы поскорее заканчиваться. Но, увы, он, этот путь, еще только-только начат: после очередного марша выбираемся на площадку, которая расположена под отвесной стеной вознесшейся над нами к небу гигантской скалы. Вот где подлинное-то ее подножие, а не там внизу, у рестхауза!
Осматриваемся. Да, дальше снова ступени – к высоченной узкой трубе из проволочной сетки, вплотную приставленной к скале. В трубе заметно движение. Там спрятана винтовая лестница, ведущая вверх к прилепленной как-то к камням, тоже из проволоки, небольшой прямоугольной не то корзинке, не то клетке. Люди, крутясь по лестнице, медленно поднимаются туда, вверх.
Долго тащимся по каменным ступеням к входу на винтовую лестницу. Смотрим, переводя дыхание, вниз, на джунгли, на бесконечные лиловые дали. Как тут, среди равнин, появилась эта скала? Как на нее забирались и строители и те, кто поселился на ней четырнадцать веков назад? Видим цепочки врубленных в камень маленьких ниш – поставить ногу. Неужели подымались только так? Но это же не для людей, а для коз!
Положив в рот таблетку валидола, прохожу через железную дверь, которую распахнул перед нами охран-пик с пистолетом на боку, оказываюсь в сетчатой трубе и начинаю ввинчиваться вверх по гулким железным ступеням. Отвесно, отвесно, вдоль скалы… Страшно? Да, страшно. Висишь в общем-то на чем-то до крайности зыбком над бездной, над клыкастыми каменьями, нагроможденными природой внизу, под обрывом.
Наконец дрожащими от непривычного напряжения ногами ступаю с лестницы в то, что снизу казалось клеткой или корзинкой. На самом деле это стенка из железных прутьев, которой защищена ниша в скале. Не пещера, а просто ниша. На стене этой ниши – и прямо перед тобой, и вправо, и влево – вереница выполненных желтой, коричневой и зеленой красками удивительных фей, с прекрасными лицами, хрупкими плечами, гибкими руками; улыбки этих созданий ничуть не менее загадочны, чем улыбка Джоконды.
Забываешь о том, что ты где-то на высоте нескольких сотен футов, что тебе минуту назад было страшно в столь непривычном для нескалолаза положении. Все то отошло. Ты захвачен мощью искусства и не менее гипнотической силой, возникающей в тех случаях, когда сохранившееся по сегодня материальное дает тебе возможность увидеть духовную жизнь людей далекого прошлого.
По штукатурке, наложенной на камень, с великим мастерством выписаны фрески, изображающие двенадцать женских фигур. Первоначально их было больше. Но за четырнадцать минувших веков косые дожди, иной раз захлестывавшие в эту гротообразную впадину, сделали свое дело и кое-что унесли с собой. Оставшиеся двенадцать фигур по-прежнему живы, по-прежнему год за годом влекут к себе бесчисленных паломников со всего света.
Существует немалая литература о фресках Сигирии, немало высказано о них гипотез и предположений, часто совершенно противоположных. Все исследователи и толкователи более или менее сходятся лишь в том, что фрески запечатлели всего двух женщин, но мастер придал им почему-то несколько различных поз, поэтому они вот и повторяются парами. Исследователи сходятся, правда, еще и в том, что одна из этих женщин – госпожа, другая ей прислуживает, она служанка. Сделать такой вывод весьма нетрудно: у первой в ее топких пальцах цветок лотоса, она любуется им, у второй в руках поднос с фруктами. Но дальше уже начинаются жестокие споры. Кто же такая эта госпожа с цветком лотоса? Большинство утверждает, что она ансара, храмовая танцовщица и певица, существо, чуть ли не обитающее на небесах. Недаром и она и ее служанка как бы погружены по пояс в нечто подобное облакам. В этом случае становится в какой-то мере понятным появление удивительных фресок в таком, надо сказать, довольно необыкновенном месте. Выполнены они здесь, видимо, по воле того короля, о котором так образно рассказывал сенатор Перера. Это был король, стремившийся к собственному обожествлению. Его дворец вознесся на самую вершину сигирийской скалы, еще выше, чем эти феи в облаках. Жилище короля как бы витало над облаками, в горных, небесных просторах, почти там, где живут великие боги.
Другие в этом изображении хотят видеть не фею, не ансару, а придворную даму, может быть, из свиты королевы и, может быть, небезразличную королю, потому-до он и спрятал так тщательно ее портрет от глаз супруги. Королева прийти сюда никак бы не смогла. Никаких каменных ступеней, никаких винтовых лестниц в ту пору здесь и в помине не было; художник работал, видимо, спускаясь с верха скалы на веревках.
Сенатор Перера рассказал и еще об одном предположении, которое принадлежит Мартину Викрамасингхе. Мартин Викрамасингхе считает, что никакие это не дамы и вовсе не танцовщицы с небес, а поскольку Сигирия находится в засушливой зоне острова, то это феи воды. Помещены они в грот не для обозрения, а совсем напротив – для тайной работы по обеспечению окрестных полей водой. Изобразить-то их расщедрился опять-таки именно тот король, который хотя и был жесток с отцом и другими своими родственниками, но оказался любезен народу своей плодотворной деятельностью по обводнению засушливых земель. Перера согласен с предположением Мартина Викрамасингхе и порекомендовал мне повнимательней всмотреться в фигуры фей: сколько мягких, плавных, изящнейших изгибов имеют их обнаженные тела; они как бы и плывут в волнах и в то же время сами олицетворяют волны; что другие считают облаками вокруг их бедер, конечно же не облака, а вспененная, бегущая, кипящая вода.
Всматриваюсь. Да, очень похоже на волны, на фей, на богинь воды. И лотос в руках оправдан – он растет в воде, и фрукты на подносе у служанки – это символ богатого урожая, результат обилия воды. Но и на небесную танцовщицу сигирийская красавица похожа: так легка она и воздушна. А могла быть она и любезной сердцу короля придворной дамой… Может быть, он приказал почему-либо сбросить ее со скалы, а потом скорбел перед ее изображением, спускаясь к гроту на веревках; и, приказывая художникам повторять ее портрет все в новых и новых положениях, жестоко мучился памятью о ней. В одной из книг о нем сказано, что «этот король был очень, очень хорошим, когда он был хорошим». Ну, а когда он был плохим?.. Замуровавший живьем в каменную стену отца с еще большей легкостью мог прикончить и любимую женщину.
С трудом отрываюсь от фресок, и отрываюсь совсем не потому, что уже «насмотрелся». Просто дольше здесь быть нельзя, не задерживая тех, кто внизу, возле лестницы ждет своей очереди подняться в проволочную корзину, содержащую в себе одно из сокровищ мирового искусства: более чем троих человек одновременно в хрупкое сооружение бдительные служители не пропускают.
Напоследок вновь оглядываю весь грот. Хочется как можно лучше запомнить все: ведь вряд ли когда-либо удастся подняться сюда еще раз. Сотни, тысячи людей побывали здесь за долгие века. Как и всюду, куда добираются охочие люди, многие из них оставили или просто свои росписи на камне, или высказались более или менее пространно о своих впечатлениях об увиденном, иные даже в стихах. Существует книга, в которой собраны надписи, сделанные в гроте сигирийских фресок. Надписи эти на самых различных языках, начиная с древнейших. Одни из них вот такого типа, обращенные к красавице: «Как хорошо, если бы ты ожила и присоединилась к нашей компании и вместе бы со своей красотой принесла бы и чего-нибудь выпить». Другие – лирические, взволнованные. Третьи – философские, с большой глубиной мысли. Они живут уже не один век.
Сойдя с винтовой лестницы, идем по недавно оборудованным для ходьбы тропкам-карнизам вокруг скалы, все подымаясь на ее вершину.
С площадки, на которую мы наконец-то выходим, во все стороны открывается бескрайний мир – голубые джунгли, искусственные озера… Где-то вдали в синих тучах бушуют грозы и мечутся шлейфы дождей. А над нами – яркое солнце.
Ветер гуляет по верху скалы, как ему вздумается, крепкий и освежающий.
На довольно тесном пространстве громоздятся здесь развалины, остатки дворца и крепости, вознесенной «выше облаков».
Разно толкуется природа и этих сооружений. Только ли тщеславие занесло сюда короля-отцеубийцу, или он еще и боялся мести со стороны брата? Известно, что брат, не простивший ему зверского преступления, в конце концов разгромил его войска.
Рассказывают, что несколько лет назад на сигирийскую скалу, вот сюда, где, оглядывая далекий горизонт, стоим сейчас мы, поднялся очень крупный гость из одной очень большой иностранной державы. Когда ему поведали все эти гипотезы, он так же вот, как мы, окинул орлиным взором окрестности и рек бессмертное:
– Нет, это все что угодно, но только не крепость. Отсюда же некуда отступать!
Рассказывавшие мне об этом цейлонцы и веселились и удивлялись и были, несомненно, вправе и веселиться и удивляться. Тот, кто, еще не начав боя, думает об отступлении, уже потерпел поражение, разбит и разгромлен. Великие полководцы поступали иначе: они сжигали за собой мосты, дабы некуда было отступать, они говорили: «Велика Россия, но отступать нам некуда. Позади Москва».
Смеркалось, когда мы пустились в дальнейший путь, держа курс на Коломбо. К концу подходила длинная неделя нашего путешествия по острову на автомобиле без запасного колеса. Снова по сторонам дороги завечеревшие джунгли. Кое-где они разворочены, вздыблены бульдозерами. Пылают костры, стеля дым над землей. В дыму, спасающем их от москитов, сидят люди, готовят себе ужин. Среди них величественными памятниками, распустив до земли хоботы, стоят помощники людей, большие, добросовестные труженики – слоны. Они тоже приустали за день и теперь подремывают стоя.
Людям надо спешить с их работой. Если через десяток лет население острова, как утверждают статистики, почти удвоится, сколько же надобно будет земли, чтобы она смогла прокормить эти дополнительные миллионы! Хорошо, что на острове есть такие мощные резервы – две трети суши, не тронутые ни плугом, ни мотыгой.
Заночевали мы в рестхаузе того городка, в котором бывали на предвыборном митинге с Питером Кейнеманом, – в Курунегале. Всю ночь нас жрали москиты. Утешало одно: Питер Кейнеман утверждал, что в этом когда-то чертовски малярийном месте с малярией покопчено. Кусать здесь кусают, но заражать уже не заражают. Чешись себе на здоровье, как рекомендует Мод.
Всю ночь перед нашим отлетом из Коломбо над городом грохотала гроза. Цейлонские грозы особенные. Молнии тут не только бьют в землю, ища выхода для накопившегося в атмосфере электричества. Они и перехлестываются из одной тучи в другую горизонтально земле и сложным путем опоясывают тучу по ее контуру; они перекрещиваются, свиваются в клубки, только что не завязываются в банты.
С балкона гостиничного номера я смотрел на это буйство, как мне казалось, в последний раз, так как мысли, что когда-нибудь придется приехать на Цейлон вторично, еще не было. Над зданием управления порта Коломбо, стоявшим через улицу напротив отеля, торчал метельчатый громоотвод. Молнии, как огромные гадюки, одна за другой били в него острыми жалами. От проволочной метлы брызгами летели искры, как от сгорающих огромных предохранительных пробок. Грохот стоял такой, будто взрывались десятитонные авиабомбы.
В перерывах между вспышками грозы и потоками ливня на улицах рвались еще и петарды, хлопушки, взлетали всюду ракеты. Была рождественская ночь. Кристмас христиан Коломбо. Из-за небесной артиллерии, из-за пальбы хлопушек можно было подумать, что в городе развертывается ожесточенный уличный бой. Где уж там было спать!
Утром, провожаемые друзьями, приобретенными на Цейлоне, мы шли к самолету по бетонным плитам аэродрома в Катунаяке. Впереди была Москва, по которой мы истосковались за бесконечный месяц путешествия. Поскорее бы, поскорей домой! И вместе с тем было до странности грустно расставаться с удивительной страной, окруженной теплыми волнами Индийского океана.
На память невольно приходили слова из книги одного англичанина о том, что человека, собирающегося посетить страны Азии, надо непременно предупреждать о неизлечимой болезни, которой страдает каждый, кто провел хотя бы несколько дней на Цейлоне. Болезнь эта – ностальгия, непреодолимое желание вернуться на прекрасный остров.
С этим желанием – непременно вернуться к Питеру Кейнеману и Мод, к Мартину Внкрамасингхе со всей его гостеприимной семьей, к его преосвященству Сарананкаре, к сенатору и поэту Реджи Перере, к Гунадасе Амарасекаре, к рабочим порта Коломбо, крестьянам Джафны, сборщикам чая Бандаравелы – я и поднимался по трапу в самолет теплым солнечным утром одного из последних дней декабря, рассчитывая оказаться в Москве к встрече нашего морозного, вьюжного Нового года.
Прошел только годДа, прошел только одни год с того часа, когда я впервые ступил на цейлонскую землю. И вот последним ноябрьским днем, стылым, серым, простудным, когда все чихают и кашляют, мы вновь поднялись в воздух, держа курс к далекому теплому острову.
На этот раз, правда, многое было уже иным, чем в прошлом году. Пассажиры всходили в самолет возле нового сверхмодерного здания аэропорта, возведенного на другой стороне летных полей Шереметьевского аэропорта; самолет был не иностранной компании – не «боинг» и не «комета», а наш привычный «ИЛ-18»; и трасса лежала теперь не через Дели – Бомбей, а прямиком до Цейлона – через Тегеран и Карачи.
Над Тегераном «ИЛ-18» появился в сумерках, когда зажигались пестрые неоновые огни на улицах, но в озарении ушедшего за горизонт солнца еще были видны обступившие иранскую столицу древние, дряхлые горы.
Дул ветер вдоль бетонных полос аэродрома, термометр, как объявила бортпроводница, показывал на земле только три градуса выше нуля. Поэтому, выйдя размять ноги на время стоянки в Тегеране, пассажиры устремились в тесный аэровокзальчик и стали обогреваться черным кофе.
В Карачи, где опустились среди ночи, было уже несравнимо теплее – около двадцати градусов. Мы предвкушали скорое тропическое тепло. Но ошиблись. Цейлон встретил утром погодой, непривычной не только для нас, проведших на нем всего месяц в прошлом году, но и для самих цейлонцев, живущих здесь всю свою жизнь. Было лишь восе. мнадцать по Цельсию при резком прохладном ветре с океана. Пиджак снимать не хотелось. Нет, он не был в тягость, как было это в прошлый раз.
Встретили нас старые наши друзья; вновь мы поселились в знакомой нам «Тапробане», на том же этаже и в тех же комнатах. Строительные работы закончились, не гремело железо в межэтажных перекрытиях, появились новые залы ресторанов и баров, видим много стекла – двери, стены; старое осовременилось. Казалось бы, все обстоит хорошо, все идет как надо.
Но где же администратор гостиницы, с которым мы когда-то имели дело? Ударом ножа его прикончил один из коридорных на почве острого трудового конфликта. Заодно погиб тут и молодой клерк, выписывавший нам счета.
Да и только ли это? Люди чего-то недоговаривали, о чем-то умалчивали, во всей общественной атмосфере ощущалось то крайнее напряжение, за которым обычно следуют оглушающие, все опрокидывающие ураганы.
– Дело в том, – сказал мне один старый знакомый, – что в минувшем году госпожа Бандаранаике пригласила в правительство нескольких представителей левых сил – из партии Сама самадж, а кроме того, ее правительство добилось немалых успехов в экономической и социальной жизни страны. Ну, например, когда вы здесь были, национализация торговли нефтепродуктами только развертывалась. Теперь же эта торговля целиком перешла в руки государственной компании «Ланка». С октября прошлого года по октябрь нынешнего это дало государству без малого тридцать миллионов рупий прибыли. Правительство стало закупать за границей больше риса, продавать его населению по льготным ценам. Предпринимались и другие меры для улучшения жизни народа. То есть позиции правительства все укреплялись pi укреплялись. Это вызывало все большее недовольство наших капиталистов, связанных с иностранным капиталом, а главное – встревожились и Соединенных Штатах и в Англии: что, как Цейлон в своей экономике полностью покончит с зависимостью от них! Что, как, скажем, вслед за бензоколонками будут национализированы чайные плантации! Плантации каучука! И так далее. Тем более что некоторые шаги в последнее время были сделаны по пути такой дальнейшей национализации. Правительство подготовило законопроект – у нас он получил название пресс-билля – о национализации проамериканского газетного треста «Лейк хауз». Вы это здание видели на берегу озера, все набитое редакциями и отлично оснащенное полиграфическим оборудованием. Там издаются самые скверно пахнущие газеты, которые выпускаются большими тиражами. Они проводят политику дезинформации, угодную империалистам, они осмеивают все, что делает наше правительство. А наше правительство своей прессы не имеет. У него в руках только радио. Шансы не равны.
II вот на голосование в парламенте поставлен пресс-билль, один из основных пунктов которого – передача всего хозяйства «Лейк хауза» в руки правительства. Сейчас вокруг этого разгорелись такие страсти, что трудно даже сказать, чем дело кончится.
– Ну, а что же может случиться? Каково ваше мнение?
– Не знаю. Кстати, вы могли бы понаблюдать, как капиталисты отказываются от своих хваленых принципов, когда их начинает припекать. Они всегда утверждают, что в борьбе фирм, в делах рекламы должна быть своя этика. А что увидел потребитель нефтепродуктов на нашем Цейлоне, когда в колонки фирмы «Лапка» стал поступать импортный, заграничный, но уже из социалистических стран бензин? Вот какие пошли рекламные штучки со стороны фирм «Калтекс», «ЭССО», «Шелл»: «Есть бензин… и бензин… и бензин. Настоящий из них только один. Это наш». «Тот бензин приводит к преждевременному износу машины». Всеми средствами распускались слухи о том, что тот бензин скверно пахнет, ядовит, взрывается в баках и т. д. и т. п. Этика, как говорится, пошла под откос. Не свой хвалили и расхваливали, что предусматривает добропорядочная реклама, а принялись ругать чужой. Это уже нечто иное, чем реклама. Американским и английским фирмам в этом нечистоплотном деле всячески, понятно, помогали газеты, никогда не упускающие возможности подстроить что-либо правительству. Во всяком случае, пресс-билль ни в коем случае не пройдет. Это-то уже ясно.
И вот каждый свой день мы начинаем сейчас с того, что спозаранку закупаем кучу газет и Мира Салганик листает их одну за другой, продвигаясь от одного кричащего заголовка к другому. Второго декабря в «Цейлон дейли ньюс», фабрикуемой в недрах «Лейк хауза», выдали крупно: «Пресса «Лейк хауза» – сторожевая собака нации»; без нее, дескать, цейлонскому народу будет плохо. Заголовки и дальше пошли такие:
«Монахов просят предотвратить национальное бедствие».
«Монах предупреждает: правительство будет распоряжаться и цейлонским радио и цейлонской печатью».
«Проект захвата прессы был продиктован правительству самасамаджистами».
«Следующий шаг – диктатура».
Дух статей под этими заголовками крикливый, рассчитанный на оглушение, на запугивание читателей.
«Если бы премьер-министр уважала демократию, общественное мнение или цивилизацию, она взяла бы пресс-билль обратно».
«Я бы посоветовал премьер-министру прислушаться к общественному мнению, но, зная ее, сомневаюсь, чтобы она прислушалась».
Подписи пестрят именами монахов: «Девараккита Тхеро», «Якдесава Силапанда Наяка Тхеро»…
Под заголовком «Обращение к богу» следует текст: «Заявлено, что в храме завтра утром будет организована процессия, возглавляемая буддистскими монахами… Перед изображением бога будет прочитана петиция с требованием, чтобы премьер-министра заставили взять обратно законопроект о печати».
Нагнетаются, нагнетаются страсти, в игру против правительства втягивают монахов, всех верующих, разными средствами влияют и на буддистов, и на индуистов, и на католиков, с каких только сторон не наносят удары правительству. На первой странице «Цейлон дейли ньюс» обведено рамкой броское объявление: «Сожалеем (можно читать и как «извините»). Ограничения на импорт шрифтов сделали для нас невозможным напечатать вчера и сегодня дополнительные тиражи нашей газеты».
Никто в их дополнительных тиражах не нуждается, никто эту «Цейлон дейли ньюс» из рук газетчиков первая ни вчера, ни сегодня. Но вот «Извините» – правительство-де ввело ограничения на импорт, о чем мы вас и ставим в известность. Оно, оно, правительство, во всем виновато.
– Волна провокаций против правительства нарастает, – сказал вскоре тот же общественный деятель, наш знакомый, о котором я уже упоминал. – Буржуазная демократия – прекраснейший инструмент для устройства всякого рода обструкций, для инсинуаций, для закулисных интриг. Вы, мне думается, бог знает что увидите на этот раз. Дух спекуляции, порожденный империалистами, витает над нашим островом. Видя мощные пасти заморских акул, стремятся щелкать своими зубешками и наши доморощенные щурята. Для их афер у нас золотое дно. Вот вы, например, задумали положить на Цейлоне в карман миллиончиков пяток. Что для этого надо? Прежде всего заявить, что вы основываете компанию. Для этого вы несете в соответствующее министерство проект компании, к которому прилагаете штатное расписание. Подписываетесь так, чтобы непременно было упомянуто слово «главный». «Главный специалист» по переработке морского песка в золото, скажем. Затем одновременно открываете оффис, контору, в хорошем районе Коломбо. Ах, чего требовать от министерства? Ну как чего? Денег! Вы заявляете в своем проекте, что для осуществления вашей переработки морского песка в золото надобно шестьсот миллионов рупий. Пятьсот пятьдесят из них, утверждаете вы, дает новой компании, допустим, ФРГ, сорок пять – еще кто-нибудь подходящий для этого. А от правительства вам надобно только пять миллиончиков. Можете не сомневаться, их вам и дадут. Вы кладете деньги в карман, закрываете оффис и какое-то время, смотря по вашим размахам, живете в свое удовольствие. Вам это кажется не совсем правдоподобным? Но у нас была создана такая компания по добыче пищевой соли из морской воды. Устроители ее грозились завалить солью не только Цейлон, но почему-то даже и Японию. А в итоге, чтобы посолить суп на Цейлоне, возим эту соль сейчас из Пакистана. Мы, кстати, любим перевозить. Наши сахарные заводы гонят из сахара джин, а сам-то сахар мы привозим из других стран. Да, насчет компаний!.. Этот прожектер, который решил добывать соль из океанской воды, он еще основал и такую компанию – по использованию древесины гевеи, после того как из нее взят весь, какой только можно, каучуковый сок. Компания изготовила железнодорожные шпалы. Через год эти шпалы превратились в перегной. Древесина гевеи никуда не годится, гниет с необыкновенной скоростью. Даже дома вздумали строить из гевеи. От них остались сегодня только полы в ванных комнатах. Потому что эти полы были цементные. Ну так как, – закончил он, – не хотите положить в карман миллиончиков с пяток?
