Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. Том 6"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 63 страниц)
Я стал называть имена – и поэтов, и прозаиков, и молодых, и немолодых, – о которых «энкаунтеры» разных мастей не пишут, стал пересказывать их стихотворения, поэмы, повести, романы, рассказывать о литературе социалистического реализма. Он то вскакивал со стула, бросался ходить по комнате, то вновь усаживался напротив меня, испытующе и остро всматриваясь в мои глаза, следил за губами. Ему, очевидно, было мало слов, их значения и смысла, он хотел видеть и то, как говорятся эти слова.
– Черт побери! – сказал он под утро, когда уже стало светать и можно было гасить лампы. – Вы мне кажетесь человеком искренним. Я не могу вам не верить. Я хочу вам верить. Но как же быть с этим?! – Обе руки его легли на груды журналов, раскиданных но столу. – Как?..
И в самом деле, как, если в его распоряжении нет никаких наших изданий, клевете Запада противопоставляющих правду о нас, о нашей жизни, о нашей литературе?
До большого селения Вавуния мы катили из Джафлы на юг той же дорогой, по которой ехали и в Джафну. Снова «Слоновый проход» по перешейкам, снова лагуны справа и слева, снова джунгли, редкие селения, обезьяны и змеи.
Перед Вавунией мы остановились и начали самым тщательнейшим образом изучать карту. Нам надо было в Тринкомали, на восточное побережье острова. Путь немалый. Надежная автомобильная дорога ведет туда через Анурадхапуру, где стоят древние дагобы и развалины королевских дворцов. Но ехать от Вавунии до Анурадхапуры и только затем двинуться на Тринкомали – это значит измерить колесами две стороны огромнейшего равностороннего треугольника, совершить много десятков миль. А если от Вавунии двинуться на Хоровупатану, то это будет третья сторона треугольника, прямая, резко сокращающая наш путь. Но… но ехать надо через совершенно глухие джунгли, по дороге даже не второстепенной и не третьестепенной, а по такой, какие у нас называются проселочными; на пути в несколько десятков миль не будет не только значительных, но и вообще никаких селений.
Положение осложнялось еще и тем, что у нас не было запасного колеса, в то время как в левом переднем баллоне почему-то потихоньку падало давление, его надо было подкачивать. А вдруг баллон совсем скиснет среди джунглей и придется там заночевать?..
Испытываем муки раздвоения чувств и порывов. С одной стороны, подмывает срезать угол и сегодня же добраться до Тринкомали, возможно, что даже засветло. А с другой стороны, вот это переднее левое колесо. В джунглях, да к тому же ночью, на пустынной, неведомой дороге никто и ничем нам помочь не сможет, поскольку там никого и нет, кроме обезьян и хищников, как выразительно изображено в этих местах на автомобильной карте.
Долго чешем затылки. Побеждает в общем-то не столько возможность сократить путь, сколько любопытство, возможность увидеть настоящие джунгли. Может быть, второй такой возможности никогда уже и не представится.
Сворачиваем от Вавунии палево и углубляемся в леса. Дорога вначале более или менее приличная, кое-где даже со следами асфальта, а затем такая, как все лесные дороги, по которым ездят раз в год.
Поразительны эти нетронутые джунгли Цейлона. Половина деревьев в них мертва. Стоят огромные, голые, безлистные и бескорые коряги и тлеют на корню. Все пахнет тлением и вместе с тем цветами бесчисленных обильно цветущих растений: трав, лиан, кустарников, деревьев. Войти в джунгли невозможно. Не потому, что они кишат гадами, – это само собой: вон какая-то змеища как бы медленно течет по стволу дерева. А дело главным образом в том, что джунгли загромождены упавшими сучьями, ветвями, стволами, к тому же еще и оплетенными лианами. В какой-то мере это схоже с той забайкальской тайгой, какую я видел на дороге к Баргузину. Там тоже без топора в глубь леса не пробиться ни на метр.
Обезьяны носятся по стволам, по ветвям, орут, корчат рожи. В одном месте на дорогу выскользнул из травы ящер метра в полтора длиной, черный, устрашающий, с гребнем, подобный огромному тритону. Я называю их ящерами. Это не совсем точно и даже вообще не точно. Зоологи в применении к этим пресмыкающимся употребляют слово ящерица или что-то вроде этого. Но когда видишь такое существо, наши зеленые или коричневые ящерицы на память не приходят, вспоминаются доисторические игуанодоны, именно ящеры, да простят мне это специалисты.
Гребнистый житель джунглей поджидал нас довольно спокойно и лишь в самое последнее мгновение выскользнул из-под колес машины.
Впоследствии, когда я в Коломбо рассказывал о поездке через джунгли и помянул этого огромного тритона, Мартин Викрамасингхе сказал, что даже если бы мы его и переехали, он нисколько бы не пострадал. При первом же натиске колеса он надулся бы, как барабан, и ему бы ничего не сделалось. Ребятишки в деревне Коггала, в том числе и юный Мартин, натыкаясь на этих пресмыкающихся, били их палками как раз для того, чтобы увидеть, как те раздуваются для защиты. Их, кстати, нельзя путать с игуанами. Игуаны живут на суше, они съедобны, они коричневого цвета. А эти огромные тритоны с белыми пятнами на боках предпочитают обитать в воде. У Мартина в пруду они постоянно воруют ого рыбок. Есть гребнистых гадов нельзя. Существует даже поговорка на Цейлоне, которой выражают примерно то, что у нас выражают словами: хорошая мина при плохой игре. У цейлонцев это звучит так: «Ест водяную гадину, а говорит: как вкусна игуана!»
В двух-трех местах проехали места обитания человека. Я не называю их селениями. Это было несколько плетенных из листьев хижин, высоко поднятых над землей, над зарослями кустарников, – каждая на четырех столбах. Кое-где от такой хижины к соседнему дереву протянуты веревки, на которых параллельно земле подвешено нечто вроде веретенообразных закрытых корзин. То ли для спанья, то ли для припасов? Узнать не удалось. Встречные жители знали по-английски только «Монинг, сэр!», то есть приветствовали с добрым утром, хотя уже шла вторая половина дня.
Подростки несли на палках, как на коромыслах, тяжелые низки крупных рыб, вроде линей или карасей. Должно быть, окрестные, неширокие, но полноводные речки богаты рыбой. Мы видели в них тени крепких рыбьих спин, взблески чешуи на боках. И увидели плывущего явно же крокодила. Небольшого, с метр, но все-таки крокодила.
Потом Питер Кейнеман, когда я ему сказал об этом, попыхтел сигаретой, ответил:
– Если тебе необходима письменная официальная справка о том, что ты встречался с крокодилами, я тебе ее дам. Пожалуйста. Но не принуждай меня признать ту штуку за крокодила. Крокодилы живут на юге острова.
Несколько раз мы останавливались и выходили из машины, чтобы послушать голос джунглей. Вечерело, и джунгли кричали на все голоса. Тут было и разливистое птичье пение, и какие-то однообразные вздохи-стоны, тоже, видимо, птичьи, и ревы, и трубные басы, и треск трескучих насекомых. Сливалось все в единый лесной гул. Да, ночевать здесь не хотелось бы. Не без тревоги осматривали мы переднее левое колесо и ехали дальше.
Возле Хоровупатаны выбрались на автомобильную дорогу и, полные впечатлений от джунглей, понеслись к Тринкомали.
Успели туда до захода солнца. Остановились в отеле «Welcombe», где нас очень приветливо встретил менажер, то есть управляющий, господин Шанкар. С балкона отведенного нам помора открывался красивейший вид на бухту, в которой когда-то стояли английские военные флоты, прикрытые со стороны океана, как кулисами, поросшими зеленью полуостровами. Город Тринкомали с его торговыми улицами раскинулся вдоль берегов бухты. На холмистых полуостровах видны вершины храмов, старинных сооружений.
На площадке перед отелем остановилось несколько автомобилей. Из них высыпала веселая, шумная толпа иностранных туристов. Мы разговорились с одной молодой парой. Белокурая девушка оказалась немкой из-под Ганновера. Спутник ее был швейцарцем. Немку звали Ингеборг Шмидт. Отец се содержит небольшой отель близ Ганновера. Но она отправилась в путешествие на Цейлон отнюдь не на отцовские деньги. Она разводит сенбернаров и торгует щенками. Платят за таких щенков до 600 западногерманских марок.
И она и парень-швейцарец кинулись к нам с расспросами: «А, жаркие страны!.. Это очень мило. По это можно увидеть и в кино. А вот ваш Советский Союз!..» И вопросы сыплются один за другим. Как к вам приехать? Во сколько это обойдется? Как получить визы? Сколько стоит пиво? На доллар столько бутылок?! Да это же замечательно! А какие у вас отели? Есть ли хотя бы такие, как это «Wclcombe»? Есть и лучше? Ну ничего-то мы о вас, о вашей стране не знаем. Ничего! «Очень, очень надеюсь к вам приехать! – повторяла Инга. – Хотите, привезу для вас замечательного щенка?»
Наутро она вышла к завтраку в ярком, хорошего малинового цвета сари, которое купила в одной из лавочек Тринкомали. Она накрутила на себя ткань не очень-то правильно, оставив свободным не правое плечо, а левое, но все равно сияла от удовольствия.
Мы с Костей отправились изучать новый для меня город.
Запирая вход в бухту, на скалистом мысу стоит форт «Фридерик». «Anno 1676» – вырублено на одной из каменных глыб, из которых сложены его стены и казематы. В Джафне в те годы уже сидели голландцы, мало-помалу вытесняя первых европейских колонизаторов Цейлона, а здесь, на восточном побережье острова, еще укрепляли свои позиции они, эти первые португальцы.
Оценили отличное месторасположение форта и англичане, изгнавшие с благодатных земель всех своих предшественников. Форт при них модернизировался, совершенствовался; сохранились площадки для дальнобойных орудий, видимо девятнадцатого, а может быть, еще и восемнадцатого веков. Миновать их огня и под крупнокалиберными ядрами прорваться с океана в тихую бухту было совершенно невозможно. Все они, охотники за богатствами чужой, бесконечно далекой от них страны, держались за ее берега всею мощью своих флотов и фортов, всего своего оружия.
Невдалеке от форта, на скале, еще более высокой, обросшей зеленью и заселенной ланями и мартышками, стоит индуистский храм Шивы. Идти к нему долго, но каменистым восходящим тропинкам, под жарким солнцем. Но верующие идут, идут. Каждый песет очищенный от волокнистой толщи орех кокоса. Скала, как мы прочли на табличке еще внизу, называется «Свами рок» – «Скала святого».
Перед входом в храм те, кто принес с собой орех, со всего маху бьют им о специально положенный для этого плоский, украшенный резьбой камень. Орех разлетается в куски. Это жертва Шиве. Зная суровый характер индуистских богов, невольно думаешь о том, что когда-то вот так о подобные камни, может быть, с таким же замахом и треском поклонники Шивы раскалывали человеческие головы. С ходом веков, как известно, жертвы во всех религиях упрощались. Когда-то закалывали человека, о чем повествует Библия, позже уже барана, о чем рассказывается в той же книге. А практика наших дней: гони главным-то образом монету. Или вот плати за специально очищенные орехи, которые продаются по дороге к индуистскому храму, или опускай монетки в железные кружки, которыми монахи трясут под носом у молящихся в католических церквах.
Орехи хряскают и хряскают перед входом в храм, изнутри храма пахнет пряными, сладкими благовониями. Идем с Костей мимо храма – к самому обрыву скалы. Внизу, далеко, вода океана. Океан здесь открыт на восток, на сотни и сотни долгих миль – до самой Индонезии. Тугой ветерок струится над нашими головами, освежает. Мы смотрим в воду под отвесным обрывом. Сколько тут до ее поверхности? Сотни полторы метров; может быть, и больше. Наверно, и туда сбрасывались когда-то жертвы. Люди с почтением и благоговением смотрят в сине-зеленую бездну. Там ходят тени крупных рыб, копошатся осьминоги, бьют хвостами ромбовидные скаты. Местечко впечатляющее! А религия и должна впечатлять, держать в напряжении, в трепете чувства человека. На это направлены все хитрости, все ухищрения религиозных, культовых ритуалов.
Снова джунгли справа и слева от дороги. Раннее утро; поют птицы. Над джунглями – столбы дыма. В этих местах корчуют, расчищают тысячелетние лесные завалы. В работе принимают участие и наши советские бульдозеры и цейлонские слоны.
На острове не просто с пахотной землей. Есть места – их показывал мне сенатор Перера, – засоленные океанской водой через каналы, нарытые голландцами. Есть места – о них говорил мне Питер, – где дожди уносят в океан плодородный слой почвы. Есть зоны засух – там уже много веков идет борьба за воду, возводятся и поддерживаются сложные системы ирригации. А больше всего таких мест – две трети острова, – которые заняты джунглями. На острове до двенадцати миллионов жителей; население растет. Один цейлонец-энциклопедист сообщил мне такие данные. В день в стране рождается две тысячи ребят; умирает семьсот пятьдесят человек, женится двести пятьдесят. Если будет и дальше идти так, то к 1975 году население Цейлона достигнет двадцати миллионов. Понадобится очень много рису, который и сейчас приходится покупать в других странах. Что делать, чтобы все-таки самим прокормить свое население? Джунгли! Их расчищать и дикие, пропадающие для человека земли превращать в культурные, пахотные.
Вот и идет теперь эта работа. Много помогли цейлонцам советские машины и советские специалисты. На тех участках, где они работали год-два-три назад, зеленеют веселые плантации бананов, папай, из искусственных топей подымается яркая щетина рисовых посевов. Но пока это только начало. Нет ни конца ни края работам, которые предстоят цейлонцам. Черные тела слонов легко ворочаются в лесных чащах; могучие животные тащат к дорогам поваленные деревья, давят тумбами ног, рвут хоботами гадов, гонят с насиженных мест леопардов.
Дорога, по которой мы катим от Тринкомали на юго-запад, новая для нас. Но это уже не тот страшноватый, неведомый путь прямо через джунгли. Это дорога государственная: Коломбо – Тринкомали. Но где-то мы с нее свернем, чтобы посетить вторую древнюю столицу Цейлона – Полоннаруву с ее знаменитыми развалинами.
Из цейлонских хроник известно, что на блиставшее царство Раджаратта, столицей которого была Анурадхапура, где мы побывали по дороге на Джафну, – на это богатое царство совершались неоднократные нашествия тамилов из Южной Индии. Тамильские войска пересекали Полкский пролив, высаживались в Джафне и в ее окрестностях, а возможно, и в районе нынешнего Манпара, откуда идет ныне морской путь в Индию, и двигались на Анурадхапуру. Сингалы мало-помалу отходили из подвергавшихся нашествиям мест; в XI веке они оставили и Анурадхапуру, царство Раджаратта пришло в упадок. На историческую арену выходят цари, образовавшие новое государство и построившие новую великолепную столицу в Полоннаруве.
Сражения с тамилами но прекращаются, по государство вокруг Полоннарувы существует и процветает. Понадобились, правда, огромнейшие ирригационные преобразования, чтобы засушливая здешняя земля родила необходимый населению рис.
Первое, что мы увидели, подъезжая к Полоннаруве, – гигантское озеро. Это был искусственный водоем, сооруженный в те далекие времена. Рассказывают, что тут были вынуты и насыпаны бесчисленные тысячи кубометров грунта. Мы и видим высоченные дамбы, опоясывающие берега озера. Озеро, утверждают, покрывает площадь в 1800 гектаров; чтобы его объехать вокруг, надо совершить путь более чем в тридцать километров.
В Полоннаруве все связано с именем и деятельностью царя Паракрамабаху I, которого в цейлонской истории называют Великим. Это он, как пишут, «маленький городок превратил в поэму из камня». Статуя Паракрамы высечена древними скульпторами в скале, близ озера. Прежде чем искать место в рестхаузе, расположенном на самом берегу, мы подъехали к ней, постояли перед внушительным изображением этого царя-строителя.
До него тут, до этого сильного властителя, после того, как нашествия тамилов заставили цейлонских королей покинуть Анурадхапуру, развертывал строительство Виджайя Баху I (конец XI, начало XII века). Тогда же воздвигли здесь и тот храм, в котором хранился зуб Будды, несколько веков спустя, когда на Цейлоне появились завоеватели из Европы, увезенный в более надежное место – в Канди, где, как я уже рассказывал, он находится и поныне, в храме Далада Малигава.
Паракрамабаху I, Паракрама Великий, перед массивной статуей которого мы стояли раздумывая, строительству повой столицы придал совсем другой размах, чем было до него. Он был молод, полон сил, намеревался прожить долгую жизнь, поэтому, щедро тратя из казны государства, затевал одну грандиозную стройку за другой. Громадные дворцы, обширные парки, храмы, купальни, отделанные такой искусной резьбой, какую вполне можно назвать каменным кружевом, расписанные лучшими мастерами того времени, год за годом возникали близ берегов голубого озера.
Великие эпохи в жизни того или иного народа, великие цивилизации оставили человечеству такие материальные и духовные ценности, говоря о которых мы к ним тоже невольно прилагаем эпитет «великие». Великие мастера, великие строители, великие государственные деятели, может быть, потому были великими в своих деяниях, что полет своей мысли не ограничивали нуждами лишь текущего, или, как сейчас модно называть, летящего, дня, и лишь пределами того рационального, которое рациональным является только в тот день и в тот год. Это – удивительное, странное и потрясающей созидательной силы противоречие, тысячелетиями сопутствующее истории человечества. Древние египтяне кропотливо прокладывали оросительные каналы на полях, дабы не остаться без хлеба насущного. Но при этом у них возводились никому в повседневной жизни не нужные пирамиды, вот ужо четыре с лишним тысячи лет обдуваемые горячими ветрами с африканских пустынь. Древние эллины-мореходы строили корабли для доставки в амфорах оливкового масла и других продуктов питания на бесчисленные свои острова и вместе с тем украшали эти корабли такими произведениями искусства, как, скажем, Ника Самофракийская, нисколько, надо полагать, не способствовавшая судоходству, но вот являющаяся ныне гордостью парижского Лувра, а совершенство форм и роспись глиняных амфор, отнюдь не обязательные для лучшей сохранности масла, зерна и вина, привели эти изделия древних гончаров почти во все крупные музеи мира. Мои родные новгородцы когда-то сложили в центре своего кремля собор святой Софии для того, чтобы отправлять в нем повседневные требы своей христианской религии. Но так как собор складывали великие мастера, то не одно поколение жителей Новгорода прошло под его сводами, и стоит собор вот уже тысячу лет на земле, пережил нашествие гитлеровцев, видел бомбы и снаряды в своем кирпичном теле, и никто но сможет сказать, сколько тысячелетий проживет он еще. Великие созидатели и их творения, их дела принадлежат народу и живут вечно. Временщики и их сугубо рационалистические, суетливые делишки умирают одновременно.
Мы ходим среди храмов, дворцов, скульптурных групп Полоннарувы, города Великого Паракрамы, поражаемся тем, как густо покрыты резьбой каменные колонны остатков королевского дворца, как искусно одной из каменных купален строители придали форму распустившегося цветка лотоса, как величественны и спокойны линии, формы огромных статуй лежащего Будды и Ананды, которые вырублены в скале у входа в пещерный храм Галвнхара. В Полоннаруве многое сохранилось. Но многое и разрушено. Разрушено не потому, что было построено по принципу временщиков: после меня хоть потоп. Эти сооружения и по сей день не поддались бы времени. Они пострадали от войн, от пожаров, от руки человека.
Прекрасна была бы земля наша, если бы на ней сохранялось все, что за тысячелетия было создано гением великих строителей и великих деятелей; если бы люди нашли средства ограничивать суетливую энергию временщиков, если бы не позволяли им уродовать красивые города проспектами, заставленными домами-комодами, домами-этажерками, а еще хуже – домами-казармами; если бы нашли такие формы применения человеческих способностей, при которых не кто-то один, часто бесталанный, решает, как и чем запять, застроить землю, а каждый, кто предложит, придумает наилучшее, наикрасивейшее, наиболее искусное. Видимо, причины вечности созданного руками человека в том, что создавалось и создается это наиболее по своему времени талантливыми мастерами, наилучшими созидателями. Временщики таких никогда не любили, потому что такие сплошь и рядом строптивы и непокладисты. Временщики обожают, приближают и награждают таких, которые умеют им угождать. Но такие, как на грех, большей частью бесталанны. Ловки, оборотисты, по бесталанны.
Усталые, приехали мы в рестхауз. Гостиничка эта на самом берегу, среди деревьев. Тень, прохлада в той мере, как это возможно на Цейлоне.
Когда мы вошли в обеденный зал, вдруг услышали:
– Хэлло!
Наши знакомые по Тринкомали, и среди них голубоглазая Инга Шмидт, уже попивали тут холодное пиво. Значит, с неведомых туристам, нехоженных ими цейлонских дорог мы выбрались на главные магистрали острова и в такие места, которые привлекают путешественников со всего бела света.
Уселись за столик возле окна, за которым стояло неизвестное нам обильно цветущее дерево, а за ним ужо была вода озера. Пока нам жарят рыбу, только что пойманную в этом озере, созерцаем окрестные красоты. Солнце в голубоватой дымке, все краски на земле от этого зеленые и голубые, мягкие, успокаивающие.
С крыши за окном, утончаясь книзу, свисают какие-то длинные палки наподобие сосулек. Но в отличие от сосулек они бурые и шевелятся.
– Что это такое? – спрашиваем официанта, откупоривающего бутылку тоника.
Проследив взглядом за нашими указующими пальцами, он быстро выбегает из зала. Затем мы видим его уже за окном. Бамбуковой палкой, явно предназначенной именно для этого, официант сгоняет с крыши обезьян, которые, как потом нам рассказывали, все время кружатся вокруг рестхауза, норовя украсть что-нибудь из съестного. Это их хвосты мы видели свешенными с крыши над окном.
Обезьяны понеслись по кровле, потом перескочили на дерево. Оттуда они принялись строить рожи официанту, щелкать, цокать; больше он с ними поделать ничего по может. Видим: развел руками, пошел на кухню за рыбой для нас.
