Текст книги "Сердце волка"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

– Мне просто холодно, – пояснил он.

Подумав, что нападение в данном случае будет лучшей защитой, он сам стал задавать вопросы.

– А ты как себя чувствуешь? Жар еще есть?

– Почти нет, – соврала Ребекка.

Ее слова прозвучали не очень убедительно. Несмотря на почти полную темноту, Штефану было видно, что состояние Ребекки крайне серьезное. Ему достаточно было положить ладонь на ее лоб, чтобы убедиться в необоснованности ее оптимизма, тем не менее он не захотел этого делать. К тому же для этого ему пришлось бы снять перчатку, чего при такой холодине делать не хотелось.

Под пристальным взглядом Штефана Ребекка изобразила на лице виноватую улыбку и, пожав плечами, сказала:

– Просто немного болит голова – от волнения.

Висслер повернулся на сиденье и спросил:

– Дать вам таблетку от головной боли? У меня есть с собой.

– Не нужно, – ответила Ребекка. – Я же сказала, что у меня уже болит голова. Зачем мне принимать таблетку?

Висслер удивленно заморгал, не в силах понять логику сказанного Ребеккой. Затем он пожал плечами и отвернулся. Бекки вяло улыбнулась, хотя лучше бы она этого не делала. Бледная кожа, темные круги под глазами и сухие распухшие губы трансформировались в жуткую гримасу, и Штефану невольно пришла на ум ехидная мысль, что он не просто едет в замок Дракулы – одна из его жертв уже сидит рядом с ним.

– Долго еще ехать? – спросил он.

Висслер пожал плечами, но все-таки ответил:

– Не долго. Минут десять. Может, четверть часа.

Хотя Штефан и не был абсолютно уверен (в этом сюрреалистическом мире, состоящем из темноты и падающего снега, даже его память начала давать сбои), ему все же показалось, что четверть часа назад он задал Висслеру точно такой же вопрос и получил точно такой же ответ. Однако он не стал пререкаться. Разговоры были для него сейчас утомительными. Кроме того, когда он открывал рот, от холодного воздуха в горле возникало неприятное ощущение.

В течение очень долгого промежутка времени (как показалось Штефану, прошло гораздо больше времени, чем четверть часа) они ехали в тягостном молчании. Затем Ребекка вдруг резко выпрямилась.

– Что такое? – испуганно спросил Штефан.

Висслер обернулся и тоже посмотрел на Ребекку. У него был встревоженный вид.

– Там… что-то есть, – неуверенно сказала Ребекка.

Она, не мигая и широко открыв глаза, смотрела в темноту с левой стороны от машины.

Штефан на мгновение повернул туда голову, но не увидел ничего, кроме темноты, и снова посмотрел на жену.

– Да нет там ничего! – воскликнул он.

– Нет, есть! – запротестовала Ребекка. – Прислушайся! Там… плачет ребенок!

Штефан некоторое время напряженно прислушивался. Поначалу он не услышал ничего, кроме завывания ветра и негромкого шороха, к которым примешивались урчание моторов и шуршание колес по снегу и камням. Однако через несколько секунд ему показалось, что он слышит тонкий жалобный звук – такой тихий, что его должны были поглотить другие, более мощные шумы окружающей дикой природы. Но Штефан все же услышал этот звук, который затем, казалось, стал постепенно усиливаться. Он чем-то напоминал тонкий белый луч света, все настойчивее пробивающий себе путь через хаос более тусклых красок.

– Это ребенок! – взволнованно сказала Ребекка. – О Господи! Где-то там плачет ребенок! Мы должны немедленно остановиться!

– Это не ребенок! – заявил Висслер.

– Нет, ребенок! – настаивала Ребекка. – Вы только прислушайтесь! Это точно ребенок! Мы должны остановиться!

Она приподнялась и хотела коснуться плеча водителя, но Висслер схватил ее за руку и грубо толкнул на сиденье. Штефан начал было возмущаться, но австриец не обратил на него никакого внимания.

– Сидеть! – он почти крикнул. – Вы что, сумасшедшие? Эти твари только и ждут повода, чтобы наброситься на нас! Вам это до сих пор непонятно?

– Но ведь ребенок…

– Это не ребенок! – гневно оборвал ее Висслер.

Хотя Штефан был абсолютно уверен, что слышал жалобный плач младенца, он не решился спорить с Висслером.

– То, что вы слышали, – волчий вой, – сказал Висслер.

– Глупости! – возмутилась Ребекка, однако Висслер снова сделал движение рукой, заставившее ее замолчать. Это движение было таким, как будто он хотел ее ударить.

– Это самые что ни на есть настоящие волки, – продолжал он уже тише, но очень решительно. – Можете мне поверить. Я знаю эту местность и не раз слышал, как звучат волчьи голоса. Эти звери сейчас воют на луну – вот и все.

Ребекка молчала. Две-три секунды она в упор смотрела на Висслера, а затем повернулась к Штефану и взглянула на него с мольбой. В ее глазах появилось что-то такое, от чего сердце Штефана сжалось. Известно было Висслеру или нет, как звучат волчьи голоса, но они-то уж точно знали, как звучит голос плачущего ребенка. И Штефан, черт побери, должен был защитить Ребекку! Она ведь его супруга! Он собрал все свое мужество, заготовил в уме несколько веских аргументов и повернулся к Висслеру. Но то, что он прочел во взгляде австрийца, тут же отбило у него охоту даже заикаться о чем-то подобном.

– Это самые что ни на есть настоящие волки, – повторил Висслер.

А еще в его глазах можно было прочесть: «Если это даже и не волки, то мы все равно не остановимся».

«Наверное, он прав», – подумал Штефан. Висслер ведь действительно знал эти места намного лучше, чем они. И он знал, как звучат голоса волков. В принципе внизу вполне могбыть ребенок. Однако они уже знали, что спуск в долину был очень крутым, и им потребовалось бы альпинистское снаряжение, чтобы спуститься туда. А потому они просто не могли сейчас это сделать.

– Пожалуйста, успокойтесь, – обратился к ним Висслер более миролюбивым тоном.

Он бросил быстрый и очень нервный взгляд на мужчину, сидевшего за рулем, затем улыбнулся и повернулся к Бекки.

– Поверьте, я в этом разбираюсь, – сказал он. – Мне уже приходилось с подобным сталкиваться. Внизу нет людей. В эту долину уже сотни лет никто не заходит. Здесь нет дороги ни туда, ни обратно. Там, внизу, – только лес. И волки.

Ребекка по-прежнему молчала. Ее лицо словно окаменело. Штефан хотел что-то сказать, но так и не произнес ни звука.

Да и зачем? Что бы он сейчас ни сказал, было бы только хуже: давнишний рубец снова разошелся и открывшаяся под ним рана была такой же глубокой и кровоточащей, как и раньше.

Четыре года назад у них был ребенок. Он еще не родился, а представлял собой лишь зачаток жизни – семимесячный плод, дремлющий в утробе матери и ждущий, когда настанет время появиться на свет. Они оба очень сильно любили его – намного сильнее, чем им самим казалось. Бекки в те месяцы буквально расцвела – и душой, и телом. Она никогда не была такой веселой и жизнерадостной, как в то время. И такой красивой. Они оба никогда не были такими счастливыми, как тогда.

Но затем все закончилось – буквально в один миг. Пьяный водитель, чья реакция запоздала на долю секунды… То ли он был виноват, то ли другие люди… Судьба смилостивилась над Штефаном лишь в том, что он, слава Богу, уже не помнил всех подробностей того несчастья. Разлетевшееся вдребезги стекло, удивительно глухой, шелестящий звук сминаемого металла – совершенно не такой, как в приключенческих фильмах, – вот и все. Штефану было ясно, что он не хочет вспоминать об этом, а потому он старался не вспоминать. Ему, надо сказать, еще повезло: хотя шок после произошедшего был очень сильным, Штефан все же через некоторое время сумел прийти в себя и свыкнуться с утратой.

А Бекки – нет.

Обычный психологический механизм: когда после шока человек испытывает острую душевную боль, которая постепенно становится менее интенсивной, и в конце концов человек примиряется с неизбежным – этот механизм по отношению к Бекки не действовал. Она приняла удар с очевидным самообладанием: ни припадков истерики, ни рыданий, ни роптания на судьбу. Некоторое время ему даже казалось, что она, как и он, свыклась с утратой. Однако он так думал лишь до того, как узнал всю правду: она не просто потеряла еще не родившуюся дочь – она утратила способность рожать детей. Пьяный водитель отнял у них не одного ребенка. Этот водитель и сам погиб вследствие аварии, что Штефан воспринял как акт высшей справедливости. Правда, это не доставило Штефану радости, но зато и не вызвало у него ни малейшего сожаления. Но что-то умерло тогда и в душе Бекки. Впоследствии они уже ни разу не говорили об этом. Лишь однажды Штефан попытался затронуть эту тему, но потом уже – никогда. Тем не менее рана осталась и была глубокой и болезненной, и, наверное, она полностью уже не заживет. Время от времени в их жизни возникали ситуации – как сейчас, в джипе, – заставляющие Штефана в очередной раз убедиться, что эта рана так и не перестала кровоточить.

Дом находился на гребне горы и был похож на построенное из камня и древесины воронье гнездо. А еще это покрытое соломой здание в полтора этажа напоминало декорации к фильму Хаммера о неких событиях, происходивших в Трансильвании. Казалось, что в неосвещенном окне первого этажа маячит чья-то фигура в накидке, вглядываясь в ночных посетителей из помещения, из которого были унесены все зеркала. А еще казалось, что под этим домом находится заставленный гробами сводчатый подвал, обитатели которого должны успеть снова лечь в свои гробы до появления первого солнечного луча.

Выходя из машины вслед за Висслером и перед Ребеккой, Штефан улыбнулся. Как ни нелепы были подобные ассоциации, чем больше он думал о видениях, по пути сюда поразивших его воображение, тем легче ему сейчас было подавлять свою нервозность.

– Что тут такого смешного? – спросил Висслер.

– Ничего, – ответил Штефан. – Просто этот дом мне кажется… странным.

– Так Барков и в самом деле странный человек, – сказал Висслер. – Он любит театральные эффекты и живописные декорации.

Штефан нахмурил лоб, намереваясь высказаться по этому поводу, но все же решил промолчать. Ему этот дом вовсе не казался живописным – он скорее походил на дом для самоубийц. Его, должно быть, построили на гребне горы много-много лет назад, чтобы можно было наблюдать за долиной. Правда, сейчас, ночью, слева от дома не было ничего, кроме непроницаемой тьмы; днем же отсюда, несомненно, открывался прекрасный вид на Волчье Сердце. Однако с течением времени часть каменистого гребня разрушилась, и теперь примерно пятая часть дома нависала над образовавшейся впадиной. Возможно, глубина впадины составляла лишь несколько метров, но в темноте было видно множество соединенных друг с другом опорных балок и подпорок. Так или иначе, Штефану показалось, что входить в подобное строение просто опасно.

Висслер с шумом вздохнул, чтобы привлечь внимание Штефана и Ребекки. Что касается Штефана, занятого лишь размышлениями о ненадежной конструкции здания, ему это удалось, а вот Ребекка отреагировала не сразу. Хотя она смотрела в сторону Висслера, ее взгляд был направлен как бы в пустоту, в какую-то точку в пространстве. Она думала о чем-то своем, о чем мог догадаться разве что Штефан.

Висслер прокашлялся, и на этот раз Ребекка посмотрела прямо на него.

– Все в порядке? – спросил Висслер.

Бекки – с задержкой в одну секунду – кивнула.

– Да, конечно, – произнесла она, но было видно, что дело обстоит как раз наоборот.

Но если даже Висслер это и заметил, он не подал виду.

– Хорошо, – сказал он, явно нервничая. – Сейчас мы войдем в дом. Только мы трое. Говорить буду я, а вы не вмешивайтесь, понятно? Что бы ни происходило, не вмешивайтесь в разговор, пока я вам не скажу. И когда вы увидите Баркова, не забывайте, пожалуйста, ни на секунду, с кем имеете дело. Этот тип такой же чокнутый, как сортирная крыса, хотя здесь он кто-то вроде бога, по крайней мере для своих людей.

Штефан почему-то почувствовал раздражение. В словах Висслера было что-то… неправильное, однако Штефан не мог понять, что именно.

– Он согласился дать нам интервью, – напомнила Бекки.

– Это абсолютно ни о чем не говорит! – заявил Висслер. – Для Баркова человеческая жизнь не значит ровным счетом ничего. По его приказу были убиты сотни людей, и, вполне вероятно, десятки людей он убил собственноручно. Не забывайте об этом ни на секунду!

Он тяжело вздохнул, словно то, о чем он говорил, было для него тягостно, но настолько важно, что об этом нельзя было умолчать. Затем он резко повернулся и указал на дом.

Они пошли вслед за ним, но Штефан перед этим еще успел внимательно посмотреть по сторонам. Джипы находились лишь в нескольких метрах позади них. Сопровождающие их люди остались стоять у машин, покуривая и разговаривая. У них у всех были хриплые голоса. Некоторые из них смеялись, и все они без исключения старались делать вид, что не обращают внимания на тех, кого только что привезли. Конечно же, все было как раз наоборот. Штефан не сомневался, что буквально каждый вздох его, Ребекки и Висслера будет тут же замечен несколькими парами глаз.

Когда Висслер протянул руку к двери, ее вдруг открыл изнутри мужчина в белой маскировочной форме. Он не был вооружен. В отличие от прибывших на джипах парней у него не висел через плечо пресловутый автомат Калашникова. Его просторное белое одеяние распахнулось, и стало видно, что у него на поясе нет пистолета. Однако именно поэтому он, как ни странно, казался особенно опасным. Когда Штефан проходил мимо этого человека, он понял, в чем тут дело: оставшиеся снаружи парни, хотя и называли себя партизанами, на самом деле были просто сбившимися в кучу грабителями и убийцами. Этот же человек был профессиональным военным, солдатом и, возможно, являлся более опасным, чем все стоявшие снаружи дома люди, вместе взятые.

Висслер сказал военному несколько слов по-русски. Тот ответил на том же языке, закрыл дверь за Ребеккой и прошел в дом. Внутри дом оказался не очень просторным. Штефану тут же бросилась в глаза одна поразительная деталь: здесь было электрическое освещение. Под потолком висела лампочка, к которой тянулся электрический кабель толщиной в большой палец, а в соседней комнате урчал генератор.

Военный, сделав несколько шагов, остановился и, указав на низенькую дверь в конце коридора, тут же отступил в сторону. Висслер, не говоря ни слова, открыл эту дверь и вошел в находившуюся за ней комнату.

Шагая вслед за Висслером, Штефан почувствовал, что его сердце вдруг начало лихорадочно биться. Он был очень взволнован, потому что испытывал настоящий страх, и даже мысленно признался себе в этом. А еще он в который раз подумал о том, что им явно не следовало сюда приезжать. Бог ты мой! Он рисковал своей жизнью и жизнью Бекки – и все лишь ради того, чтобы поговорить с каким-то психопатом?!

Однако психопата на месте не оказалось. Комната была не особенно большой и почти пустой, если не считать простенького деревянного стола и полдюжины стульев ему под стать. В противоположной стене было три неожиданно больших окна. Сейчас они были забиты досками, но когда-то, по-видимому, из них открывалась прекрасная панорама.

Звук шагов вдруг стал глухим, что было странно для помещения, в котором они находились. Штефан обеспокоенно посмотрел вниз. Доски пола были большей частью новыми и казались массивными, но положены они были без особой тщательности. Сквозь щели, которые в некоторых местах были шириной в палец, ничего не было видно, внизу была темнота, почему-то напоминающая черный сироп. Из щелей тянуло жутким холодом, там то и дело мелькали отдельные снежинки. Пол был с виду таким прочным, что выдержал бы, наверное, и вес танка. Тем не менее у Штефана возникло ощущение, что он идет по тонкому льду, хрустевшему под его ногами.

– Любимая комната Баркова, – сказал Висслер, поймав взгляд Штефана.

Штефан, нахмурившись, посмотрел на него.

– Я думал, вы здесь еще никогда не были, – произнес он.

– Это еще не означает, что я о нем ничего не знаю, ведь так?

Висслер тут же показал жестом, что лучше сменить тему разговора, и отступил в сторону: за дверью раздались громкие шаги. Через несколько мгновений дверь распахнулась и вошел Барков в сопровождении военного в белом камуфляже.

Даже если бы этот человек был не в безупречно подогнанной офицерской форме, Штефан сразу бы догадался, кто перед ним. Барков так хорошо соответствовал стереотипу офицера Советской армии, что это соответствие казалось почти гротескным, – это был великан ростом где-то в сто девяносто сантиметров, причем такой массивной комплекции, что еще бы один или два фунта веса – и его можно было бы назвать толстяком. Лицо у него было круглое, с грубо прописанными чертами, а щеки были покрыты угрями и шрамами и походили на лунный ландшафт. У него были мохнатые брови и русые, зачесанные назад волосы, которые нужно было бы подстричь еще, наверное, месяц назад.

Барков подождал, когда его спутник закроет за собой дверь, и, сложив руки на груди, принял такую позу, что еще больше стал похож на типичного советского офицера. Затем он неторопливо обошел вокруг стола и, слегка наклонившись вперед, оперся о столешницу костяшками пальцев.

– Господин Висслер, господин и госпожа Мевес! – Барков говорил по-немецки с сильным русским акцентом, но его речь была вполне понятной. – Пожалуйста, садитесь.

Он не стал дожидаться, когда гости примут его предложение, и сам уселся на один из незатейливых стульев, сложив кисти рук на столе так, что они превратились в один большой кулак с десятью пальцами. Когда посетители нерешительно присели, он спросил:

– Могу я вам что-нибудь предложить? Попить чего-нибудь горячего? Или горячий суп?

И Висслер, и Штефан отрицательно покачали головами, только Ребекка спросила:

– А можно мне закурить?

Барков нахмурил лоб.

– Это очень вредная привычка, госпожа Мевес, если позволите мне сделать такое замечание. И весьма неподходящая для женщины. Впрочем, пожалуйста, курите.

Штефан ошеломленно смотрел, как Ребекка, не торопясь, стащила с руки перчатку и онемевшими пальцами достала из кармана своей куртки пачку сигарет и серебристую зажигалку. По крайней мере, этот предмет выглядел как зажигалка. Однако Штефан знал, что это за штучка на самом деле, и молил Бога, чтобы Барков ни о чем не догадался. Бекки, похоже, совсем потеряла рассудок. Штефан поспешно повернулся к человеку, сидевшему с другой стороны стола.

– Итак, вы – знаменитый майор Барков, – начал он, – тот самый…

– Тот самый убийца из Тузлы, – спокойно перебил его Барков. – Можете не стесняться. Я знаю, как меня называют.

– Господин майор, я…

– Господин и госпожа Мевес прибыли сюда вовсе не для того, чтобы оскорблять вас, майор Барков, – вмешался Висслер. Он говорил быстро и очень нервно, и глаза у него все время бегали. – И не для того, чтобы обсуждать всякие сплетни.

Барков слегка улыбнулся. Отвечая на реплику Висслера, он почему-то смотрел на Штефана, что вызвало у последнего крайнее раздражение.

– Я очень хорошо понимаю, ради чего эти господа находятся здесь, – сказал он. – На интервью с убийцей из Тузлы можно заработать целую кучу денег, не так ли?

Штефан промолчал. Ребекка наконец сумела открыть пачку сигарет и начала возиться закоченевшими от холода пальцами с «зажигалкой», однако так неловко, что она выскользнула и упала на пол. Ребекка тут же попыталась ее поднять, но Барков оказался проворнее. Когда он поднял серебристый предмет и протянул его Ребекке, душа Штефана буквально ушла в пятки. Свободной рукой Барков сделал жест стоявшему чуть поодаль солдату. Тот достал из кармана потертую бензиновую зажигалку, щелкнул ею и дал Ребекке прикурить. Она сделала затяжку и, не втягивая дым в легкие, выпустила его через нос. При этом свою «зажигалку» она по-прежнему держала в левой руке, стараясь не привлекать к ней внимания. Сердце Штефана бешено колотилось. А еще его прошиб пот. О Господи, он даже и не подозревал, что женился на Мата Хари!

– Впрочем, я ничего не имею против, – продолжил Барков прерванный разговор. – Каждый из нас должен осознавать, чем он занимается: я, чтобы заработать деньги, убиваю людей, а вы, чтобы заработать деньги, берете интервью у людей, которые убивают других людей. Есть ли разница?

Он улыбнулся, однако его взгляд при этом остался совершенно холодным. Штефану хватило ума ничего не ответить. Барков явно расставлял ему ловушку, но Штефану было пока неясно зачем.

– Ну так что?

– Думаю, есть одно различие, – наконец неохотно сказал Штефан.

Барков улыбнулся. Затем он пару секунд смотрел, как Ребекка курит, не втягивая дым в легкие, и Штефану показалось, что у него в глазах появилась слабая искорка недоверия. Поэтому Штефан поспешно добавил:

– Думаю, различие все-таки есть, майор. Однако вы согласились дать нам интервью явно не для того, чтобы говорить об этом.

Барков, по-прежнему не отрывая глаз от Ребекки, все же отреагировал:

– Конечно. Я просто хотел узнать, насколько вы честные.

– А вы когда-нибудь встречали честного журналиста? – спросила Ребекка.

Она нервно теребила свою «зажигалку». Штефан вдруг заметил, как побледнел Висслер, и невольно подумал, что и он сам, наверное, побледнел. На лице Баркова одновременно отразились и раздражение, и еле заметная неуверенность, и еще менее уловимая злоба. Несмотря на это, он лишь рассмеялся – то ли искренне, то ли изобразив веселье. Похоже, что реплика Ребекки позабавила его своей неожиданностью.

– В общем-то, нет, – признался он и посмотрел на Штефана. – У вас очень умная супруга. И очень отважная.

– Я знаю, – сказал Штефан.

Ребекка тут же вмешалась:

– Это вы могли бы сказать и непосредственно мне. Или в России принято комплименты, предназначенные женщинам, говорить их мужьям?

– А еще она самоуверенная, – невозмутимо продолжал Барков. – Пожалуй, даже слишком. Вам бы следовало как-нибудь с ней об этом поговорить.

Ребекка снова хотела что-то сказать, но Штефан бросил на нее такой выразительный взгляд, что она, пожав плечами, лишь затянулась сигаретой. При этом Бекки неосторожно втянула дым в легкие и тут же закашлялась.

– Чтобы приехать сюда, вам пришлось проделать долгий и, наверное, утомительный путь, – заметил Барков. – Поэтому нам не стоит больше впустую тратить время. Задавайте ваши вопросы.

– Задавать вопросы буду я, – заявила Ребекка.

Она все еще боролась с кашлем, и становилось очевидным: что-то тут не так. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы по-настоящему рассердить Баркова.

– Да, кстати, чуть не забыл, – холодно сказал он. – У вас наверняка есть фотоаппарат и магнитофон, не так ли? Где ваш фотоаппарат?

– Но, майор! – вмешался Висслер. – Вы же сами потребовали, чтобы не было ни фотоаппарата, ни магнитофона, – таковы были ваши условия.

– Это верно, – согласился Барков и сделал какой-то жест человеку, стоявшему у двери.

Штефан, с трудом подавивший в себе желание оглянуться, услышал, как этот человек вышел, закрыв за собой дверь.

– Майор Барков, – начала Ребекка, – мы вам крайне благодарны за то, что вы согласились дать нам интервью, однако возникает вопрос: почему вы это сделали?

– Почему? – Барков наклонил голову к плечу.

Ребекка нерешительно огляделась, затем потушила свою сигарету о край стола, засунула окурок в сигаретную пачку и положила свою «зажигалку» на стол.

– За прошедшие пять лет около сотни наших коллег пытались добраться до вас, – сказала она, – но никому из них это не удалось. А ведь некоторые из них были гораздо… более известными журналистами, чем мы.

– И теперь вы задаетесь вопросом, почему я выбрал именно вас, – произнес Барков и улыбнулся. – Предположим, потому, что я вам доверяю. А может, вы мне просто понравились.

– Но ведь вы раньше не были с нами знакомы.

Барков снова улыбнулся. Бросив взгляд на Висслера, он сказал:

– Это еще не означает, что я о вас ничего не знаю, ведь так?

Штефан не удержался и, повернувшись к Висслеру, посмотрел на него. Лицо австрийца оставалось невозмутимым, хотя он не мог не заметить, что Барков повторил его собственные слова – слово в слово. По всей видимости, электрическое освещение было не единственным техническим достижением цивилизации, пробившим себе путь в это захолустье.

– Боюсь, что ваша реплика – не ответ на мой вопрос, – не унималась Ребекка.

Штефан ошеломленно посмотрел на нее. Это еще что такое? Она что, забыла все, чему ее учили в школе журналистов и чему она сама научилась за более чем десять лет работы?

– А может, я действительно вам доверяю? – Барков говорил довольно спокойно. – Я не имею в виду конкретно вас. Вы были правы: я действительно совершенно с вами незнаком. Ни с вами, ни с вашим супругом. Ваш приезд сюда свидетельствует, возможно, о вашем мужестве. А может, он свидетельствует лишь о вашей глупости. То, что я выбрал именно вас, а не ваших знаменитых коллег, объясняется двумя причинами. Во-первых, то, что я вам расскажу, сделает вас знаменитыми. Может быть, вы даже – как это сказать по-немецки? – урвете изрядный куш. Хотя, возможно, вас ждут одни лишь неприятности.

Штефан бросил на Ребекку изумленный взгляд, однако она не обратила на него никакого внимания. И ее жар, и ее нервозность словно улетучились, и сейчас она была здоровым человеком на все сто и репортером – на все двести. Когда-то давно она всегда была такой, но в последние годы Штефан лишь изредка видел ее в таком – полностью боеспособном – состоянии.

– Кроме того, мне нужны такие люди, как вы, – продолжал Барков. – Материалы, которые я вам передам, станут сенсацией. Вполне возможно, что на вас будут оказывать давление. Вам будут угрожать. – Увидев, что Ребекка намеревается что-то сказать, он остановил ее жестом. – Избавьте меня от всех этих разглагольствований по поводу пресловутой свободы слова в западной прессе. На Западе этой свободы немногим больше, чем на Востоке, даже если вы и не хотите этого признавать. Вашим знаменитым коллегам есть что терять, а потому они вряд ли пойдут на такой большой риск. Возможно, и вы тоже.

– А какая вторая причина? – спросил Штефан.

В этот момент открылась дверь и в комнату вошел военный. Он положил на стол перед Барковым потертую коричневую папку. Майор подождал, пока военный снова займет свое место у двери, и затем ответил:

– Время.

– Время?

– Мне пришлось быстро принимать решение, – сказал Барков. – Выбор из-за недостатка времени был невелик. Не обижайтесь на мои слова.

Он пододвинул левой рукой лежавшую на столе папку к середине стола, но, увидев, что Штефан потянулся к ней, тут же положил на нее руку.

– Что это? – спросила Ребекка.

– Доказательства, – ответил Барков. – Фотографии, магнитофонные записи, копии официальных бумаг – в общем, все, что нужно для осуществления того, о чем я вам сказал. Возможность урвать изрядный куш. Или ваш смертный приговор.

Штефан смотрел на папку как зачарованный. У него не было ни малейшего представления, что могло находиться в этой папке. Он никак не мог поверить в то, что все происходящее – правда. Для него было очевидным и не вызывало никаких сомнений лишь одно – это явно отличалось от того, с чем они предполагали здесь столкнуться. Барков согласился дать это интервью вовсе не из-за собственного тщеславия или приступа мании величия – он позволил им явиться сюда потому, что они могли кое-что сделать для него. Осознание этого факта невольно заставило Штефана переосмыслить ситуацию. Многое становилось понятным.

– Скажите мне, госпожа Мевес, – продолжил Барков, повернувшись к Ребекке, – кем вы меня считаете – преступником, наемником или просто сумасшедшим?

Ребекка, почувствовав себя неуютно, заерзала на стуле, протянула руку к сигаретной пачке, но, так и не коснувшись ее, убрала руку.

– Ну, в общем-то…

– Правда заключается в том, – спокойно продолжил Барков, – что я – и в самом деле наемник. А по вашим законам – еще, конечно же, и преступник. А еще я, вероятно, и сумасшедший, потому что продолжаю во что-то верить даже в наше время.

– И во что же вы верите? – спросила Ребекка.

Барков ответил не сразу. Он откинулся на спинку стула, насколько это было возможно, однако все еще держал свою руку на папке.

– Не думаю, что вы сможете это понять, – сказал он. – Мы с вами принадлежим к разным мирам, госпожа Мевес.

– Не такие уж они и разные, – начала было Ребекка, но Барков тут же решительно покачал головой.

– Я говорю не о Востоке и Западе, – резко прервал он. – Я, девочка моя, солдат. Неплохой солдат. Я происхожу из семьи военнослужащих. В нашем роду все были военными: отец, мать, другие мои родственники, моя любимая женщина… – Он улыбнулся, но это длилось не более чем долю секунды. – Вы сейчас наверняка думаете, что мои слова звучат напыщенно. Романтика жизни у костра, нелепые мужские фантазии… Исходя из вашего мировоззрения, вы, возможно, и правы. Но это – все, что было дано нам в жизни.

– Нам?

Барков движением головы указал на человека, стоявшего у двери.

– Мне и моим людям. Мы служили в Советской армии, но были при этом не просто военнослужащими. Мы, все до единого, твердо верили в то, чему служили. Любой из нас отдал бы жизнь за свою Родину, за то, во что мы верили.

– А теперь все не так?

– Сами идеи еще существуют. А вот страна… – Он пожал плечами. – Советского Союза больше нет. А то, что пришло ему на смену…

Барков замолчал.

– Именно поэтому вы дезертировали? – спросила Ребекка.

Прямота ее вопроса испугала Штефана. Но Барков лишь улыбнулся.

– А я вовсе не дезертировал, – сказал он.

– Не дезертировали? – Ребекка недоуменно вскинула голову. – Однако официальная версия – именно такая.

– Да, именно такая, – подтвердил Барков. – Но это – официальная версия.

– Что это значит? – спросил Штефан.

Барков пренебрежительно фыркнул:

– Неужели мненужно разъяснять это вам? Вы ведь наверняка видели в сто раз больше, чем я, американских фильмов про спецагентов: «Если с вами что-то случится или вас схватят, нам придется отрицать, что вы имели к нам какое-то отношение».

Несколько секунд стояла полная тишина. Даже ветер, казалось, на мгновение перестал завывать. У Штефана вдруг появилось ощущение нереальности происходящего. Висслер побледнел, а Ребекка широко открытыми от изумления глазами смотрела на Баркова.

– Вы… хотите сказать, что все еще работаете на русских? – пролепетала она.

– Я хочу сказать, что я – не дезертир, – ответил Барков.

Он не только уклонился от прямого ответа на заданный вопрос – его слова можно было истолковать как угодно.

– А почему? – спросил Штефан. – Я имею в виду, зачем вам это нужно? Российское правительство официально от вас отмежевалось. Вас с позором уволили из Советской армии. Вас и ваших людей считают военными преступниками.

– За мою голову даже установили награду, – невозмутимо заявил Барков. – Конечно же, неофициально, но при этом не в такой степени неофициально, чтобы не могла просочиться информация о том, кто именно пообещал эту награду.