Текст книги "Дорогой чести"

Автор книги: Владислав Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Знаю-с, – тряхнул волосами Федор.

– А возвратившись, извозчика задержи, я поеду по делам.

– Слушаюсь! Извольте-с сесть.

«Кого же звать в шафера? – думал Непейцын. – В мирное время траур считается препятствием к венчанию, теперь, поди, во всех семьях то же, а вот с шаферами… Один-то есть – Петя Доброхотов. А второй? Если Филю? Свободный человек, цеховой мастер. Да нет, нельзя – женатый… Ладно, это ждет. Первое – переговоры со священником, второе – заехать к коменданту с отпускным билетом, потом – на Сампсониевский насчет переселения до свадьбы…»

С понтонного моста против Летнего сада в этот солнечный октябрьский день залюбовался сверкающей рекой. По погоде и дела пока идут гладко: батюшка обещал повенчать на неделе, у коменданта задержали всего пять минут. И здесь, верно, все обойдется, только бы внуки оказались целы. А как обоих нету?..

На крыльце розово-серого домика сидел кто-то в военной шинели и фуражке, надвинутой на бледное лицо. Сергей Васильевич только открыл калитку, как офицер встал и пошел навстречу.

– Яша! – воскликнул Непейцын.

– Я, Сергей Васильевич. Только не обнимайте, рука у меня… – Он распахнул шинель, правый рукав болтался пустой.

– Когда тебя угораздило?

– Давно уже, семнадцатого июня, у городишка Вилькомира.

– Но как ты оттуда выдрался? Ведь отступали все время.

– В бричке полковничьей ехал, упросил в госпитале не оставлять, потом из Покаевцев на Псков отправили, раз в Тулу нельзя…

– Из Покаевцев? Значит, Первого пехотного корпуса?

– Конечно. Двадцать шестого егерского полка.

– Полковника Роте? Логгина… Эх, забыл, как отчество!

– Осиповича. Я-то век не забуду. Так вы его знаете?

– Как же, раз от Якубова до Полоцка с Двадцать четвертым полком прошел.

– У Властова? Но про вас писали, будто с драгунами, – говорил Яша. – Да идемте же в дом, бабушка как обрадуется!

– Постой! А про Сашу что слышно?

– Вчера письмо получили из Тарутина. Хорошо, после Бородина к армии прибыл… А я, Сергей Васильевич, вас ежечасно поминаю, будто якорь спасения. Как духом паду или обрубок особенно заноет, так и думаю, что вам не легче было, особливо на ходу, а всю жизнь служите и к нам, к чужим ребятам, тогда дядей будто…

– А болит крепко? – поторопился спросить Непейцын.

– Теперь ничего. А там, в бричке, – хоть выскочи да в реку какую вниз башкой… Значит, вы и при смерти Кульнева были?.. – Яша снова остановился, уже на крыльце. – А капитана моего Антоновского не встречали? Тумановский да Антоновский, нас Аяксами звали…

Дверь отворилась, на пороге встала Марфа Ивановна:

– Батюшка, Сергей Васильевич, вы ли?..

Через час Непейцын едва выбрался с Сампсониевского, обещав ночевать здесь все дни, оставшиеся до свадьбы. Не дождался Доброхотова, зато Яша вызвался быть шафером.

– А выдержишь ли одной-то рукой? – усомнился жених.

– Ежели силача нашего вторым зовете, то и я авось… Зато мундир впервой без руки надену, – печально усмехнулся Яша.

– Уцелел? Не растерял имущество, как ранили?

– В сюртуке в бою-то был. И сохранил сундучок свой тоже лишь благодаря Логгину милостивому. Он со мной до самого Пскова унтера толкового послал и жалованье вперед выдать велел…

Когда Непейцын вернулся на Пески, в гостиной ему поклонилась пожилая модистка, а на диване сверкал кусок розового шелка.

– Платье тороплюсь заказать, – пояснила Софья Дмитриевна. – Мадам ко вторнику берется сделать. Удачны ли хлопоты ваши?..

Все в доме готовились в торжеству. Филя, Федор, Глаша и даже Маркелыч хлопотали с уборкой комнат, что-то терли, скребли и мыли. В кухне, как к пасхе, начищали медные кастрюли. На дворе сверкали на солнце развешанные после стирки скатерти и салфетки.

Вечером на Выборгской Непейцын застал Кузьму, выкатившего из сарая ремонтированные весной дрожки и обмывавшего их при свете фонаря, в чем ему помогал Петя Доброхотов.

– Все слышал и за честь почту, – сказал он после объятий с Непейцыным, – но боюсь, гардероб мой…

Действительно, одежда этого по-прежнему худого и бледного «постороннего ученика императорской Академии художеств» очень мало подходила к самой скромной свадебной церемонии.

Сергей Васильевич предложил в понедельник встретиться в гостином дворе, куда Петя прибежит из Академии, и приобрести необходимое. Уговорить гравера помогла Марфа Ивановна, уже второй день сидевшая с соседкой за шитьем платья из того шелка, что подарил ей на пасху Непейцын.

– Надобно, Петенька, к торжеству приукраситься, – говорила она. – У Яши мундир с эполетом, а у нас с тобой что?

В воскресенье утром Кузьма подал Сергею Васильевичу свои дрожки. Вчера по темноте он возвратился к Рождеству, а ноне чуть свет приехал верхом на кореннике со всей нужной сбруей.

– Своя тройка стоит, так дело ли на ванек деньги переводить? – пояснял он Марфе Ивановне. – Тут гоньба легкая…

После обедни Непейцын снова побывал у протоиерея Рождественской церкви и условился о венчании в среду в четыре часа дня.

– Сколь радостно мне обряд сей свершить! – кивал седой масленой головой священник. – А то нонче все панафиды да панафиды.

Днем поехал на набережную. Здесь тоже читали напечатанное в «Ведомостях», и после радостных восклицаний Михаил Матвеевич выставил бутылку игристого на уже накрытый стол. Пришлось сразу объяснять, почему должен отказаться от обеда и кто ждет его на Песках. Тут супруги закричали, что теперь-то уж без бокала в честь невесты никак не отпустят.

– А к тому же, – добавил Михайло Матвеевич, – нонче сообщили, что Наполеон засылал к князю Кутузову генерала Лористона просить миру, но в том ему отказано. Такой абшид победы стоит…

Чокнулись и выпили.

– Я в сорок лет браком сочетался, – сказал Иванов, – вам же сорок два, по-моему. Ежели будете столь же счастливы…

– Да полно вам, Майкл! – замахала на него салфеткой Мария Ивановна. – Стыдитесь! Нам сто двадцать лет вместе будет.

– Ну и что ж? – возразил художник. – Для счастья возрастов нету. Однако, Сергей Васильевич, вы своей новостью сбили меня с просьбы, которой, увидевши вас, хотел начать беседу. И вы, Мэри, тоже забыли, что я говорил, прочитав о неких подвигах.

– Фу, как вы все долго, Майкл!

– Короче сказать, – хладнокровно продолжал Иванов, – сетовал я супруге, что портрета вашего за столько лет знакомства выполнить не удосужился. Увидевши нынче, обрадовался было, что позировать мне согласитесь за разговором, но, услышав столь важную новость, понял, что от любезной своей для того не отлучитесь.

– Боже мой, как все подробно, ведь Сергей Васильевич торопится! – снова воскликнула Мария Ивановна.

– И еще не все-с, – продолжал Иванов. – Раз так, то позвольте Пете с вас рисунок сделать. Он-то может в дому невесты вашей примоститься?

– Конечно, особливо если один рисунок для нее изготовит, – согласился Непейцын. – А он может портреты рисовать?

– Любой карандашный портрет куда лучше меня сделает, – заверил профессор. – С живописью не больно в ладу, как она ему не нужна, а в рисунке необыкновенно силен.

* * *

Хорошо, что в Гостиный Непейцын повез с собой Филю, практический ум которого сказался по дороге в таком рассуждении:

– Надобно, Сергей Васильевич, ему купить сюртук, чтоб бросил ремесленный кафтан, над которым, поди, в Академии ихней насмехаются. И второе – шинель также, приличную новому званию заместо тулупчика, до кожи сношенного. Я так полагаю, оттого и тощеват, что одёжа легкая: что ни съест, все мороз выбивает. А раз одеть решились, то и белья надобно, и шляпу новую. Тогда ему больше платить за работу станут, извольте мне поверить. Ассигнуете сколько на сию трату?

– Я взял с собой, кажись, только пятьдесят рублей. Если у тебя есть, то трать, я дома отдам.

– Верно, и он своих сколько-то принесет, – заметил Филя. – И может, вам, сударь, время с нами не тратить? Мы ведь отсюда, может, еще в Апраксин, чтоб получше да подешевле сыскать.

– Я-то рад в толпе не толкаться, – согласился Непейцын.

У Гостиного он отдал Филе деньги, поздоровался с ожидавшим Петей и приказал Кузьме ехать обратно, когда совсем близко услышал радостный возглас:

– Тебя ли, Славянин, вижу? – И рядом с его скромными дрожками остановилась сверкающая лаком коляска, из которой молодцевато выпрыгнул рыжеватый генерал, разом заключивший Непейцына в объятия. Затем оправил шляпу с белым плюмажем и как бы невзначай распахнул шинель, показывая звезду ордена Анны.

Всмотревшись в самодовольное лицо, Сергей Васильевич узнал Шванбаха.

– Какими судьбами, герой любезный? – продолжал тот. – Я думал, ты продолжаешь супостатов губить… А знаешь ли следствие приятное того, что Витгенштейн о подвигах ваших доносил?

– Знаю, читал, – ответил Непейцын. – Но наши маленькие успехи что ж такое в сравнении с делами главной армии?..

– Скромность – святая добродетель, – благосклонно улыбнулся Шванбах, показав мелкие зубки. – Но я сейчас не про бой толкую, а про награду за оный, которой на груди твоей не вижу.

– Какую награду?

– Я ж тебя и спрашиваю, знаешь ли про нее? Ну, так поздравляю! Четвертого дня самолично видел рукою его величества проставленные награды на донесении графа Витгенштейна. Тебе Георгий четвертой степени назначен.

– Георгий? Да ты не шутишь?

– Я, братец, монаршей волей шутить не стану, – снисходительно усмехнулся Шванбах.

– Тогда спасибо за радостную весть, – поклонился Непейцын. – Но вижу, и тебя поздравить можно. – Он указал на звезду.

– Да, недавно удостоен. Из нашего выпуска – третьим. Граф Алексей Андреевич, понятно, уже давно, Дорохов Иван и я.

– А не помнишь ли, кто и чем вместе со мной пожалован?

– Помню. Там же родич мой, Карл Балк, Владимиром с бантом награжден. Неудачник, лет тридцать в армейских драгунах – и всё штабс-капитан. А потом полковник казачий, тоже Георгием, и Владимирами, кажись, двое: майор какой-то и поручик колонновожатый. Остальным – Анны третьей степени. Щедро государь наградил, слов нет, но как раз вовремя донесение Витгенштейна пришло, чтоб дух в публике поддержать… Так приехал бы к нам на Фонтанку, Аврора Богдановна рада будет. Я ей говорил про твое геройство, и она отозвалась, что в Туле ты ей представлен.

– Спасибо, но я на днях назад, здесь по делам только.

– Жаль, мы бы рады, право. У нас по пятницам вечера…

«Эх, дяденька не дожил! – подумал Сергей Васильевич, оставшись один. – Но не напутал ли Иоганн? Да нет, похоже на правду, так всех перечел… Может, купить по кресту Буткевичу и Паренсову? Ведь в армии не достанут… И не нужно ли что подарить Соне, чтобы память осталась об этих днях?.. А кольца, кольца-то – вот голова!»

После обеда он снова выехал с Песков и у ювелира на Невском купил перстенек с алмазиком и бирюзой, венчальные кольца, один Георгиевский и три Владимирских креста: в последнюю минуту захотелось порадовать и неудачника Балка. Кузен-генерал небось не пошлет ему подарка.

Филя возвратился часов в пять, усталый, с мокрыми висками.

– Сюртучную пару, жилетов два, белье, сапогов пару купили. А шинель заказали-с, – доложил он Непейцыну.

– Неужто готовой не нашли?

– Все хлам-с предлагали. А тут сукно выбрали доброе и подкладку без сноса. Десяткой дороже, зато век будет стоять.

– Сколько же всего издержали?

– Семьдесят два рубля. Из них Петра Егорыча собственных двадцать пять. Вот сдача-с. Полная кипировка, кроме шляпы.

– На нее не хватило, что ли?

– Нет-с, а, говорит, гости свадебные шляпы моей все равно не увидят. Тот же резон насчет шинели твердил, едва уломал.

Вечером Непейцын спросил Софью Дмитриевну, хочет ли она, чтобы Филя остался в Петербурге.

– Конечно, хочу. Все-таки бывалый мужчина в доме, как Маркелыч раньше, – ответила она. – Да сам-то согласен ли?

Позвали Филю. Непейцын сказал ему, что был бы спокойнее, если б они с Ненилой пожили здесь, пока он в походе.

– Мне, сударь, в Ступине сейчас без занятия весьма скучно, – ответил Филя, не задумавшись. – Здесь же завсегда что-нибудь сыщется, хоть, к примеру, мебели перечинить. Так что ежели Ненила Федоровна сюда приедет и Моргун подводу даст кой-какой струмент перевезть, так лучшего и желать нам нечего-с…

В эти дни Непейцын много ходил на механической ноге, натер культю и в канун свадьбы дал ей отдых – ведь во время обряда предстояло стоять.

– Вот, Филя, нету искусника Кулибина, чтоб снова сделать такую, как первая, – сказал он, лежа в прежней комнате тетушки.

– Думал и я про то, сударь, – отозвался Филя, подстругивавший что-то в оконной раме. – В Академию наук ходил узнавать, не приезжает ли когда Иван-то Петрович в Петербург. Нет, говорят, николи не бывал из Нижнего, куда после отставки съехал. Мастеришку-шорника Терёшку изволите помнить? Пьяница и болтун, а руками искусник. Он ведь стакан самый делал, который наминки вам не давал. Пустился его искать. Так удивления достойно – пятидесяти годов в ополчение после пожара Москвы ушел…

* * *

В церковь Сергей Васильевич ехал с Выборгской на своих дрожках с Марфой Ивановной, а сзади на извозчицких поспевали оба шафера. Софья Дмитриевна в легком розовом платье показалась жениху необыкновенно красивой, и хотя еще накануне он наказывал протопить церковь, не жалея дров, но все время тревожился, чтобы не простудилась. Самому-то было жарко от тугого воротника, и парило поясницу, где на обшитый замшей охват механической ноги легли белые суконные рейтузы, мундир и накрепко стянутый шарф.

Венец над невестой держал Петя, и хотя он менял не раз руку, жестяная корона так сильно дрожала, что вправленные в нее стекляшки, изображавшие драгоценные камни, явственно дребезжали. А Яша только на миг отпустил свой, шепнув еле слышно: «Меняю пальцы!» На счастье, венец был невелик, и голова Непейцына не прошла в него глубже, чем следовало.

Как в тумане слышал Сергей Васильевич пение и вопросы священника. После венца он поспешил накинуть на молодую теплый плащ, в то время как ее поздравляла величавая Мария Ивановна в серых шелках и с крупными жемчугами на шее. За ней к Сониной ручке подошел высокий, представительный Михайло Матвеевич в профессорском мундире с золотым шитьем. За ним поздравляла Марфа Ивановна в фиолетовом платье, поспевшем к сроку, потом соседки – вдовые чиновницы, Маркелыч и Филя в праздничных сюртуках.

За столом на пятнадцать персон служил Федя, впервые натянувший белые перчатки. И делал все по правилам, недаром обучался у Маркелыча, не верившего больше в свои ослабевшие руки.

А когда подали чай и разговор на минуту смолк, Сергей Васильевич услышал доносившееся из кухни треньканье гитары. Он попросил Яшу тихонько приоткрыть дверь в коридор, и все услышали, как Федор пел с залихватским аккомпанементом:

 
Хоть Москва в руках французов,
Это, право, не беда!
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть впустил туда, —
 

после чего послышался дробный топот – певец, видимо, пустился в пляс.

* * *

Дни, оставшиеся до отъезда, пролетели необычайно быстро. Были с визитами у Ивановых и на Сампсониевском. Непейцын радовался, как естественно держала себя его жена с этими совсем разными людьми и как, очевидно, приглянулась тем и другим.

На Дворцовой набережной сначала рассматривали висевшие в гостиной акварели хозяина, чуть блеклых, в мягкой гамме красок виды Крыма, Кавказа и Царского Села.

– Пути странствий моих и стариковская пристань, – пояснил профессор. – Напоминание недолговечное о жизни художника…

По просьбе Непейцына Мария Ивановна показала оттиски своих гравюр на мифологические сюжеты, доски, штихеля.

– А теперь глаза ослабели и больше вареньями занимаюсь…

Потом за парадно накрытым столом она потчевала гостей кексами и наливкой из ежевики, а Михаил Матвеевич вспоминал Париж и Рим, службу при Потемкине и знакомство с юным Непейцыным.

Конечно, у Сампсония все было много проще, но и здесь во время радушного угощения молодая выслушала повествование о том, как Сергей Васильевич впервые приехал сюда, а до того укрывал Ивана Назарыча плащом на Неве.

Когда Соня записывала рецепт рябиновой пастилы, Яша кивнул Непейцыну на дверь. В девической комнате Екатерины Ивановны все стало иначе: кое-как застланная кровать, трубка на подоконнике, чернила и перья на столе, шпага и пистолет на стене.

– Прошу, Сергей Васильевич, если встретите полковника Рота, передать мою сердечную благодарность. Я ему еще не писал, оттого что не подучился как следует. Учусь, учусь каждый день. И еще скажу вам спасибо, а вы передайте супруге…

– Ей-то почему сам не скажешь? – не понял Непейцын.

– Нет, вы мое спасибо передайте… Видите, мне еще недавно казалось, что ежели человек без руки, так его уж девушка ни за что не полюбит. А вот такая прекрасная дама… Конечно, я понимаю, нужно быть, как вы… Но все ж таки надежду получил…

* * *

Несмотря на огромное счастье этих коротких десяти дней, Непейцын постоянно думал о том, что творится в армии, жадно тянулся к «Ведомостям». В них прочел о взятии штурмом города Вереи генералом Дороховым, о партизанских поисках отрядов Давыдова, Вадбольского, Фонвизина, при которых перехватывали французскую почту и обозы с продовольствием.

В то время как он читал вслух Соне одно из таких сообщений, Филя, надев на нос очки, занялся выпавшим из газеты листком «Прибавлений» и, дождавшись паузы, сказал:

– Ну, сударь, впору молебен служить! Француз из Москвы в отступ двинулся…

Как в тумане слышал Сергей Васильевич пение и вопросы священника.

Потом узнали, что 6 октября Полоцк взят Витгенштейном после упорного боя.

– Живы ли Властов, Буткевич, Паренсов? – беспокоился Сергей Васильевич.

Такие известия из армии хоть немного облегчали близкую разлуку. Ведь государь сказал в своем манифесте, что положит оружие, когда врагов не останется на русской земле. А раз французы отступают, скоро войне конец, и он возвратится к Соне уже навсегда.

В последние вечера Петя так умильно просил Непейцына позировать, что тот не сумел отказать. В эти часы Софья Дмитриевна играла в четыре руки с Маркелычем. Старик еще мог аккомпанировать несложные пьесы, и они разыгрывали те мелодии Гайдна и Моцарта, которые звучали тридцать лет назад в корпусном флигеле, а Сергей Васильевич слушал, смотрел на милый ему профиль и посмеивался, когда такой деликатный и услужливый Маркелыч вдруг, по старой привычке учителя, начинал громко подсчитывать такт или строго вскрикивал: «Пиано! Писано же «пиано»! А вы что играете?.» или: «Ну куда заспешила, таратайка чухонская?..»

Иванов был прав: в рисунке Петя достиг большого совершенства. За три часа он сделал очень схожий погрудный портрет Непейцына. Соня одобрила его, но пошутила, что на лице не заметно смягчающего воздействия музыки. Петя, расхрабрившись, парировал, что таков должен быть портрет воина, и пообещал поднести ей рисунок, как только исполнит копии для Ивановых и для себя.

И вот пришло утро, назначенное для отъезда. Октябрьский рассвет борется с огоньками свечей. С вечера все уложено и увязано. Софья Дмитриевна бледна, но владеет собой: заставила мужа надеть под сюртук безрукавку на беличьем меху, принесла его забытую в спальне трубку, распорядилась вынести корзинку с «подорожниками». Чай выпит. Даже писк глохнущего самовара звучит печально.

– Пора. Присядем, по обычаю, перед дорогой, – говорит Непейцын. – Все тут?.. Глаша, кликни Федора и Кузьму со двора.

– Нет, подождите еще, – просит Софья Дмитриевна. – Пойдем ко мне на минуту. – И уводит его в спальню. – Береги себя, пожалуйста, и пиши чаще. Верь, я тебя переживу ненадолго… – Крестит мелким крестом, припала к груди. – Ах, Сережа, Сережа! Зачем все хорошее так коротко? – Заплакала, затряслась вся. И почти тотчас: – Ну не буду, не буду… Все сама знаю. Долг, родина… Пойдем же присядем.

* * *

Хорошо отдохнувшие лошади бегут ходко. Привалившись на подушки, Непейцын старается задремать. Но где там! Обозами и артиллерией дорога ужасно разбита да еще прихвачена утренником. Звенит колокольчик, бегут дорожные думы.

«Ежели главная французская армия отступает, то что корпуса Удино и Сен-Сира делать станут? Теперь не до прорыва на Петербург – Наполеон, конечно, подтянет их к себе… Во всяком случае, я, как волонтер, имею право уйти, когда до границы врага оттеснят… А хорошо, что отвез Филю в Петербург. Теперь за Соню на душе спокойно. Прикажу по первому санному пути отправить в Петербург Ненилу и запасы для тамошнего хозяйства… Эх, не дожил дяденька до моего счастья, не узнал Соню, не порадовался Георгию!.. А что, если мне носить его крест? Сорок лет им честно ношен, без него дяденьку и не помню…»

Вскоре за Псковом, на поле, увидели сотни две крестьян в туго перепоясанных армяках и с ружьями. То были ополченцы, которых обучали артикулам унтера – как водится, с криками, матерным словом и зуботычинами. А не доезжая Порхова, перегнали целую колонну такого воинства, с песней месившего дорожную грязь.

– Видали, сударь, кто впереди маршировал? – спросил Федор.

– Терёшка? – отозвался Непейцын. Ему представилось, что перед ополченцами запевает веселый петербургский шорник.

– Какой Терёшка, сударь? – удивился Федор.

Сергей Васильевич сообразил, что, когда Кулибин делал ему ногу, нонешнего камердинера не было еще на свете, и спросил:

– Так кто же?

– Да соляной пристав господин Сарафанчиков.

– Ты не ошибся?

– Как бог свят, они-с. Я их за гитару таково запомнил.

– Эй, Кузьма, придержи, пропустим мимо ополченцев.

Действительно, перед ротой бородачей шел Сарафанчиков, при шпаге, в сюртуке, перепоясанном шарфом, и в кивере. Увидев Сергея Васильевича, подбежал и, поздоровавшись, присел в тарантас.

– Да-с, да-с, – отвечал он на вопросы. – Надоело соль в анбаре взвешивать. Хочу отечеству послужить на поле чести, как пишут-с. Читал про вас и гордился, что знаком… Покорнейше благодарю, мне ничего не нужно-с, я с ротой из одного котла. Пока строю обучаем, а квартиры в городе, по обывателям. Через неделю, сказано, выступление. Петербургские ополченцы уже под Полоцком храбростью отличались… Слышал про дяденьку вашего, царство ему небесное… Ну, прощайте-с, побегу к своему месту…

– И развязка стала вовсе другая, – заметил Федор. – Экие молодцы! Истинно ротный командир, хоть и в егеря.

После Порхова ехали по осыпанной снегом дороге – такой ранней зимы не помнили и столетние старики. В Луках опять кормили лошадей, и Непейцын сам пошел к почтмейстеру узнать новости за неделю, что был в пути. Тут услышал о Малоярославецком бое, узнанное от курьера, ехавшего из главной армии к Витгенштейну.

– Загнали Бонапарта обратно на ту же голодную дорогу, по которой на Москву шел, – торжествовал Нефедьев. – Но страх-то каков? Городишко вроде нашего, и пять раз друг от друга рвали…

– А от Полоцка что слышно? – спросил Сергей Васильевич.

– Ничего после штурма. Раненых навезли тьму. Все крепостное строение и половину домов заняли. Я едва от постоя отбился.

Опять завернули поклониться заботливо разметенной Аксиньей могиле дяденьки. Над прахом Шалье уже встал крест. Пробыли сутки в Ступине, чтобы дать передышку тройке и захватить двух верховых. Французский лекарь жил, по словам дворовых, смирно, все ел да спал. Непейцын просил Моргуна по-прежнему править вотчиной.

– Правил-то Семен Степанович, а я только сполнял, – ответил Ермолай. – Стану теперь один стараться, хотя вот как хотел бы с французом переведаться. Ухом хромать стал, а в руке сила еще есть. – Он вынул из кармана медный пятак и, упершись о доску подоконника, согнул его желобом.

– Вот блажной! Подоконник щербиной спортил! – забранилась случившаяся при разговоре Аксинья. – Места другого не сыскал силу казать, как в Семена Степановича горнице!

– Уж вы за меня по-драгунски, – покосившись на нее, попросил старик и махнул кулаком, будто рубанул кого-то.

В этот вечер Сергей Васильевич открыл ящик дяденькиного стола. Вот пачка писем от друга единственного, Алексея Ивановича, – жив ли он?.. Так же аккуратно связаны письма от него самого, крестника, вплоть до последних из армии. А вот розовые листочки с детскими каракулями. Чьи же? Ах, верно, писания бедной дяденькиной жены Анны Федоровны, которую обучал грамоте уже после венца… Ее же, видно, прядка волос. Нет, нельзя это трогать. Взять крест Георгиевский, а остальное снова запереть. И поселить здесь Аксинью, чтоб берегла все, как при нем было.

* * *

Сгоревшие, пробитые ядрами дома Полоцка говорили о недавнем штурме, а на улицах суетились обыватели, офицеры и военные лекари. Шла бойкая торговля, из трактиров вырывался кухонный чад. От коменданта Непейцын узнал, что штаб корпуса находится в местечке Чашники. Близ него три дня назад было жаркое дело, а сегодня оттуда пригнали тысячу пленных, которых не знает, куда девать и чем кормить. Теперь против нашего корпуса, кроме войск Удино и Сен-Сира, бьются свежие дивизии маршала Виктора, но и к графу подошли подкрепления из Риги, и у нас стало до сорока тысяч.

Дорога от Полоцка к Чашникам поразила путников. По сторонам ее, в поле, под снегом, валялось множество брошенных французских повозок и зарядных ящиков, торчали ребра и копыта павших лошадей. На оглоблях и дышлах, нагло поглядывая на проезжих, сидели сытые вороны. Тут же не раз видели и людские трупы. По этой дороге отступал теснимый нашим авангардом корпус Сен-Сира. Его полки прошлое лето были в боях, потом у Полоцка впроголодь жили в сырых землянках, а здесь узнали морозы и снег. Под русской телегой на высоком ходу Непейцын увидел трех французов, сидевших тесно прижавшись друг к другу. Со стороны поля это убежище было завешено рогожей, и снег не полностью засыпал солдат. У одного голова была не покрыта, и ветер, свистевший над равниной, шевелил, перебирая, его рыжеватые волосы. День клонился к вечеру, и при меркнущем свете Сергею Васильевичу показалось, что этот несчастный чуть повернул к нему свое желто-серое лицо.

– Стой, Кузьма! Федор, посмотри, никак, живы! – приказал он, доставая дорожную флягу с водкой. – Дай им глотнуть…

Федор проворно выскочил из кибитки, подбежал к французам и, тотчас возвратясь, повалился на свое место.

– Мертвые? – спросил Непейцын.

– У всех глаза давно выклеваны, – ответил слуга не своим голосом. – А который к дороге спиной, тот вовсе баба молодая… К чему баб на войну берут! Ох, Сергей Васильевич, страх какой!

* * *

До штаба корпуса добрались на второй день. Сюда нынче привезли известие о победе под Вязьмой. В одних полках служили молебны, в других уже звучала музыка, жгли большие костры.

Генерал Довре только что вернулся в свою избушку с завтрака у командира корпуса, раскрасневшийся и веселый. Он принял Непейцына ласково и поздравил с Георгием. Сергей Васильевич благодарил и сказал, что хотел бы выразить те же чувства графу Витгенштейну. «Ученый филин» ответил, что будет вполне удобно сделать это, когда получит новое назначение.

– Какое же, ваше превосходительство? – спросил Непейцын.

– Мы думали снова к другу вашему Властову. Он сейчас со своей бригадой и с драгунами у Друи, заслоняет нас от Макдональда. Но на днях мы их сюда подтянем. От нонешних вестей и Макдональд хвост подожмет. Четыре тысячи убитых, столько же пленных, знамена, орудия. Но где же нонче пристанете?

– Может, у драгунов, ежели они близко.

– Ямбургский полк верстах в двух, в селении Элласталь. Найдете? А с дороги отдохнувши, снова сюда явитесь, будем со службой решать. Что же все в волонтерах? Я графу доложу…

Буткевич встретил Сергея Васильевича как родного и пригласил остановиться в занятой им хатёнке. Поздравил с орденом и сказал о своем. Непейцын спросил самым невинным тоном:

– А крест достали себе? Ныне за многими наградами сказывают, их уже не рассылают, а надобно самому добывать.

– Ну где же? Разве кто из старых кавалеров, второй имея, по дружбе… – начал майор. И вдруг, запнувшись, стал краснеть: – Ох, не примите, Сергей Васильевич, за свой счет… Вот дурь какая!..

– А ежели я вам новый крест в подарок привез?

– Быть не может! Голубчик вы мой!

Вскоре они сидели за обедом из эскадронного котла, приправленным флягой перцовки, и сорокалетний Буткевич, как дитя, то и дело косился на свою грудь, на достанный из чемодана орден. Тут и Непейцын впервые нацепил дяденькиного Георгия, а купленный решил отдать новому кавалеру – больно много радости увидел.

– А Паренсов, Балк и Родионов где? – спросил он. – Ведь я им тоже по кресту купил, как о приказе узнал.

– Первые двое у Властова, а Родионов в трех верстах. Хотите, съездим? Старик добрый, и все от его донесений пошло.

– Лошади мои сильно пристали…

– А моя бричка на что?.. Эй, Сидоров, вели закладывать!.. Но что у вас на пальце? Кажись, не с одним Егорьем поздравлять? Сидоров! Подай-ка прежде бутылку, что я спрятать велел…

Когда подъехали к войлочной кибитке, полковник спал после обеда, как доложил сидевший около входа вестовой.

– Вчера да позавчера, знаю, что орден обмывали, – сказал Буткевич и, входя, возгласил: – Вставайте, господин полковник, я вам гостя привез!

– Какого еще гостя? – вовсе не ласково отозвался Родионов. – Я только лег еще.

– Я, Непейцын, приехал, Марк Иванович.

– А, Сергей Васильевич! Ну, рад, поздравляю! Сейчас огня вздуть велю, – уже иначе сказал казак.

– Он вам крест новый из Петербурга в подарок привез, – подал опять голос майор.

– Да ну? – совсем ожил Родионов. – Не шутишь, драгун?

– Честное слово даю.

– Ну, удружил, Сергей Васильевич! В штабу обещали выписать с курьером, так когда еще! Эй, огню, да побольше! Люминацию!

И опять чокались и поздравляли друг друга с орденами, а Непейцына – с женитьбой, потом выпили на «ты» и перецеловались.

– А ведь я знаю, чем тебя отдарить! – воскликнул полковник после пятой чарки. – Краснов, подай вон тую трубку! Возьми, Сережа, на память про Родионова…

В руках Непейцына оказался кожаный футляр с огромной французской картой России, какую видел у Довре, в Соколищах.

– Такие одним генералам ихним положены, – сказал Родионов.

– Она, пожалуй, Паренсову нужней, – заметил Непейцын.

– Ему другую ужо отобьем. Аль не нужна? – обиделся казак.

– Да нет, я с удовольствием возьму. Спасибо! Карта знатная.

– А коли так, то и на здоровье! Ты ведь тоже письменный, корпусной. И еще добавлю знаешь ли что? Федьке твоему крест! Схлопотал-таки у графа. Тоже с Паренсовым писали, сейчас сыщу.

– Дозволь, я самого к тебе пришлю. Из своих рук наградишь.

Когда возвращались по темной дороге шагом, Буткевич обнял Непейцына и сказал:

– Слушай! Я двадцать два года служу, сия пятая кампания, ранен трижды, а две Аннушки, одна на палаше, другая на груди, – все награды мои. Не пошли мой эскадрон в твою команду, не видать мне Владимирского креста. Теперь и в отставку пойти не стыдно…

– Полно, какая тебе отставка?

– После войны, конечно… Эх, французу твоему не повезло! Ну, и тем, кто живы остались да в плен не попали, не сладко… Эй, Сидоров! Скоро ли дом?.. Я спать захотел. А ты?..