Текст книги "Дорогой чести"

Автор книги: Владислав Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Когда Непейцын передал Софье Дмитриевне слышанное от чиновника, она сказала с явным сожалением:

– Значит, дела ваши здесь почти что кончены?

– Дела в Сенате – да, – ответил он, постаравшись придать особое значение этим словам.

Она сказала, как бы утешая:

– Пока сенаторы подпишут, может еще немало времени пройти.

– Так ведь я за такую задержку не очень и сетовать стану, – произнес он снова с расстановкой.

Соня ничего не ответила. И конечно, не потому, что не поняла, что хотел выразить, а, видно, сочла несвоевременным прямой разговор.

«Что ж, – решил Сергей Васильевич, – пусть будет так, как хочет. И правда ведь, без всяких признаний нам настолько хорошо друг с другом, что лучшего надо ли желать?»

* * *

Указ об отставке был подписан через десять дней. Второй, о пенсии, адресованный в псковское губернское казначейство, еще через неделю, 9 июня, и только 15-го наконец-то оба получены на руки.

Приехав на Пески, Непейцын сказал:

– Последний раз, Софья Дмитриевна, видите меня в эполетах. Наконец-то по всей форме я отставной. Подожду теперь, не приедет ли сюда граф Кутузов, чтоб ему представиться и просить о месте, как советовал мне дяденька.

– Ах, друг мой! – отозвалась она. – Не знаю, правда ль, но давеча соседка забегала – помните, офицерша, которая с границы весной приехала, – так она сказала, будто утром курьер прискакал с депешей, что война началась. Вы ничего не слышали? Она от брата своего узнала, он во дворце какой-то чиновник…

«Вот оно! – подумал Непейцын. – Кончилось наше счастливое время!» И сказал:

– Ежели так, то придется тотчас в Ступино ехать, раз от западных границ недалече, а там старики мои одни. Нынче же прикажу сборы начать… Но перед отъездом, Софья Дмитриевна…

Посмотрел на Соню и увидел, что она сидит понурясь и по побледневшим щекам без рыданий и охов бегут слезы.

– Так я и знала! – сказала она. – Так и знала… – И, закрыв лицо ладонями, уперлась локтями на стол, за которым сидела.

– Полноте, Сонечка, полноте, – заговорил он, охваченный жалостью. – Я скоро возвращусь…

А она говорила, будто сама с собой:

– Ну справедливо ли?.. Только друг друга нашли наконец-то…

Непейцын обошел стол и попытался отвести ее руки от лица.

– Не надо, не смотрите, я в слезах некрасивая, – выговорила она.

Сергей Васильевич сел рядом и привлек ее к себе. Она не сопротивлялась и вся приникла, приткнулась к его плечу.

– Значит, если я возвращусь, мы будем вместе? – спросил он и поцеловал ее волосы, темя, лоб.

В ответ она снова заплакала и крепко сжала его ладонь маленькими мокрыми пальцами.

* * *

На другой день весь Петербург говорил о том, что французы без объявления войны вторглись в Россию. Находившиеся в отпусках офицеры выезжали к полкам. В лавке, покупая чай для подарка дяденьке, Непейцын слышал разговор чиновников, будто ямские лошади разобраны на несколько дней, и порадовался, что едет на своих.

Вдова ходила с заплаканными глазами, тревожась за внуков.

– Вот теперь и поблагодарите судьбу, что зять у вас не военный, – сказал Непейцын, желая чем-то ее утешить.

– Лучше б сам воевал, а детушки по статской служили, – вздохнула она.

Накануне отъезда поехал прощаться на Пески. Тетушка прихворнула от вестей про войну и только подымалась с постели к обеду. Соня была около нее и передала через Глашу, что скоро выйдет. Прошелся по знакомой гостиной, посмотрел в окна. Сзади раздались шаги. Обернулся. Маркелыч положил на стол скатерть и, стараясь ступать на цыпочки, подошел вплотную. Оглянулся и зашептал:

– Уж вы, сударь, барыню мою поберегите. Мария Кондратьевна и я, грешный, ветхи стали, вскорости помирать будем, а она в море житейском как травинка на ветру. Тс-с!.. – Он приложил палец к губам и, отойдя, принялся накрывать стол вместе с вошедшей Глашей.

Вскоре Соня вывела Марию Кондратьевну, которая показалась Непейцыну дряхлей обычного.

– Вот и кончилось наше с тобой, батюшка, знакомство, – сказала она, когда после обеда Соня вышла из комнаты. – Уж я тебя в память Николая Васильевича попрошу, коли голову не сложишь. – я знаю, хоть без ноги, а тоже драться полезешь, – дай мне слово, что Соню в обиду не дашь, женишься на ней. Я тогда спокойно помру.

– Да что вы, Марья Кондратьевна!.. – начал было Непейцын, но взглянул в ее с трудом поднятое маленькое лицо, в смотревшие с надеждой глаза и поторопился сказать: – Даю честное слово! Жив останусь – около нее буду…

– Вот и славно, – сказала она и опять бессильно уронила голову, так что он видел только банты чепца. Помолчала и добавила – Да на рожон не лезь, ума в том немного. Ну, поцелуй меня, коли сумеешь, и я пойду лягу…

Непейцын приложился к чуть теплой морщинистой щеке, потом к маленькой ручке, помог подняться и довел под локоть до двери, где подхватила ее входившая в гостиную Соня.

Темнело, когда остались одни за чайным столом.

– Софья Дмитриевна, завтра рано утром я уезжаю, – начал он, – и хотел бы на прощание…

– Сядьте сюда, – прервала она, указывая на диван рядом с собой. – Не бойтесь, нынче не стану плакать. Вот вам моя рука. Буду ждать, сколько бы ни прошло дней, недель, месяцев. Ведь так же я ждала вас когда-то давно… Может, теперь дождусь… А вы берегите себя, помните, что вас ждут. И что если тогда с трудом перенесла, что не дождалась, то теперь не перенесу…

* * *

На тракте Непейцын снова возблагодарил судьбу, что едет на своих. В станционных домах неделями жили проезжие из тех, кто не спешил в армию. Случалось, что ожидали и офицеры поскромней: лошади были в разгоне.

В псковской гостинице все комнаты были заняты. Пришлось ночевать в деревне, в десяти верстах за городом. Проснувшись на рассвете, Сергей Васильевич слышал, как по большой дороге скрипели казенные обозы, топали марширующие люди. Днем не раз обгоняли полки, артиллерийские батареи и парки.

В Ступино приехали под вечер 28 июня. Дяденька, когда Сергей Васильевич его обнял, показался небывало худ и как-то зыбок. Неужто так сдал за три месяца, что не видались?

– Что делается? Без боя отступают! – сказал он вместо приветствия. – Двести верст, сказывал курьер, по нашей земле вороги прошли, в Видзах разъезды ихние показались…

– Подождите, соединятся наши армии, тогда дадут генеральное сражение. А сейчас отступать приходится, раз у них в три раза войск больше, – повторял Сергей Васильевич не раз слышанные в дороге рассуждения. – Еще Дунайская армия сюда же спешит, и сами видите, сколько полков отовсюду подтягивают…

– Так надеешься, отобьемся еще? – сказал дяденька, все не выпуская руки крестника. – А сам что делать станешь?

– Полагаю, ежели отпустите, в действующую армию ехать, волонтером проситься в ближний корпус генерала Витгенштейна, который, сказывают, петербургское направление защищать назначен.

– Грек твой там, что ли?

– Как раз там.

– Ну, коли надумал, так попрошу только, чтобы побыл с нами недельку. Соберись в поход, как положено. А Сонюшка твоя как же?

– Обещалась ждать, сколько придется.

– Правильная дама. Сейчас свое все отложить надобно…

Война

Семен Степанович настоял, чтобы взяли из Ступина лучшую тройку и Голубя, который бежал на чумбуре за тарантасом. В Невеле, на постоялом дворе, расположенном наискось переполненной почтовой станции, Непейцына обступили офицеры, просившие подвезти хоть сколько-нибудь. Проворней других перебежал пыльную улицу пожилой штаб-лекарь, повторявший:

– Позвольте-с, господа! Я четвертые сутки сижу-с, а меж тем страждущие воины нуждаются в опытном операторе…

Услышав такое обращение, Сергей Васильевич вспомнил Очаков и пообещал взять с собой лекаря.

Пока кормили лошадей, Непейцын присел закусить ступинской снедью, пригласивши в компанию нового попутчика. Тот рассказал, что назначен из Петербурга хирургом корпусного госпиталя в местечке Покаевцы за Полоцком. Но, сидевши здесь, от проезжих узнал, что главные силы наши давно покинули дрисский укрепленный лагерь, под которым предполагалось дать сражение, прошли Витебск и отступают уже к Смоленску, преследуемые французскими полчищами. А оставленный в Покаевцах, для защиты путей Петербурга, корпус Витгенштейна тоже отошел куда-то, потому что против него Наполеон выслал два сильных корпуса. Один из них, сказывали, перешел уже Двину у Дисны, а другой занял Полоцк.

– Коли так, то не знаю, как сыщу нужный мне полк, – сказал в недоумении Непейцын. – А вы куда ж теперь следуете?

– Я в сем краю прошлую войну с гошпиталем кочевал, – ответил штаб-лекарь, – и здешние дороги знаю. Едучи проселком на Себеж, мы, думается, не минуем тылов нашего корпуса.

– А ежели на французов нарвемся? – спросил Сергей Васильевич. – Ведь Полоцк отсюда всего в ста верстах.

– На них нонче где наехать нельзя? – пожал плечами медик. – А нам к должности спешить надо. Вы, поди, назад не повернете?

– Не поверну.

– И я также. А потом, сзади тоже порядку немного-с… Неделю назад через Псков ехал, видел, как народ смятенный молебны служит, у проезжих про войну выспрашивает и у присутствий на возы бумаги казенные грузят. Что нам средь такого делать? А за мной жена да детей четверо-с, так надобно, чтоб аттестат чистый был: куда послан, туда и доехал…

На второй вечер пути увидели драгун, вставших у почтовой станции Рудня. Командир их, радушный майор с голубыми глазами и рыжими усами, угостил проезжих жареной бараниной, пуншем и рассказал, что прислан наблюдать за дорогами на Себеж, Придруйск и Люцин. Корпус маршала Удино двинулся на Псков, генерал Витгенштейн идет ему наперерез, и драгунам велено охранять тылы наши от внезапного нападения другого корпуса, Макдональда, со стороны Динабурга.

– Переночуйте в моем лагере, – предложил майор, – а завтра езжайте к Расницам, там, верно, наших перехватите. С вами разъезд пошлю, чтоб знать, где что деется. Драгуны передом пойдут и вас упредят, поворачивать или в лесу хорониться. Однако не полагаю вам опасности. От перебежчиков известно, что Удино третьего дня только из Полоцка выступил, про Макдональда же и слуха нету…

Переезд до Расниц прошел благополучно. Неторопливой рысью маячили впереди драгуны, июльское солнце пекло песчаную дорогу, крестьяне редких деревень работали на полях, будто войны и не бывало. На полпути, в селе Замошье, увидели распряженные лазаретные фуры и фельдшеров, куривших трубки на завалинках. Один из них, подозванный штаб-лекарем, сказал, что здесь ожидает приказа, где разворачиваться, корпусной гошпиталь. Обрадованный попутчик сунул фельдшеру свой багаж и стал прощаться.

– Выходит, раненые вас и не ждут, – упрекнул Непейцын.

– Э, господин полковник, кабы так не сказал, верно, и не подвезли бы меня, – засмеялся штаб-лекарь. – А увидел, что без ноги, и решил, что раненым посочувствуете. Без хитрости что в жизни добудешь? – Он взял из тарантаса ящик с инструментами и сказал уже серьезно: – А знаете, как я счастлив, что ныне же не придется людей кромсать. Ведь сколько под ножом кончается! Обомрет от боли – и готов. А сколько через две недели… – Лекарь, прижмурясь, помотал головой, и Непейцын увидел дорожную пыль в морщинах около глаз. – Другой раз и повышенный оклад да прогоны не радуют… Ну, прощайте, спасибо вам.

Проехали еще верст пятнадцать, лес окончился, и открылся в полуверсте повернувший направо тракт с раскинутым вдоль него большим биваком. Курились сотни костров, пестрели мундиры, рубахи, разномастные лошади, сверкали на солнце орудия и штыки. Подъехали к самой повертке, и тут дорогу им преградила колонна гусар в синих с белыми шнурами доломанах, уходивших налево, на проселок, вившийся по мелколесью. Они шли не спеша, шагом, краснорожие, крепкие, сытые, и пели залихватскую песню про какую-то Дуню-ягодку, присвистывая, ухая, и фланговый гусар, самодовольно крутя головой, лихо бил непрерывно гремевшим бубном то о свою грудь, то по колену.

– Ох, красота! – восторженно вздохнул Федор.

Непейцын поманил юного офицера, ехавшего у одного из последних взводов, и спросил:

– Что за отряд?

– Гродненский гусарский полк под командой шефа своего генерала Кульнева, – ответил безусый воин.

– А не с вами ли идет двадцать четвертый егерский полк?

– Кажись, что так, да мы пехоты не касаемся. – откровенно пренебрежительно сказал гусар и, развязно вскинув два пальца к киверу, поскакал догонять своих.

За гусарами показались несколько верховых офицеров в скромных зеленых мундирах. За ними сквозь поднятую копытами пыль блестели ружья и киверные гербы отбивавших ногу пехотных рот. У едущего первым офицера на шее белеет Георгий.

«Узнает ли? Как встретит? Одно дело в Петербурге, за столом, иное – здесь, на походе…»

Непейцын придал лицу равнодушное выражение – так, некто в военном сюртуке сидит в тарантасе, задержанный проходом войск. Властов всмотрелся в проезжего и, улыбаясь, повернул к нему коня, бросив соседу:

– Ведите полк, Василий Петрович… Куда же направляетесь, подполковник? Не ко мне ли?

– К тебе, Егор! Здравствуй!

– И поспел в самое время! Роздых тут людям давали, а только тронулись, и ты уже здесь! Ну, садись на коня, езжай со мной, а тарантас велю к моим экипажам проводить.

Тут же, на дороге, Федор с печальной рожей оседлал Голубя, подсадил Сергея Васильевича.

– С привала и ты верхом будешь, – утешил Непейцын.

И вот уже он ехал перед егерями рядом со своим другом, и тот рассказывал, что гусарский полк, два егерских и батарея составляют авангард Кульнева, а вскоре выступит с бивака весь корпус Витгенштейна, направляющийся – правильно сказал драгунский майор – наперерез войскам Удино, которые движутся от Полоцка на Себеж.

– До того тракта считают пятьдесят верст. Значит, завтра к вечеру на нем будем, – заключил Властов. – И, верно, тотчас сумеем с французами раскланяться.

– А начальству твоему не следует мне прежде явиться, чтоб тебя как не подвесть? – осведомился Непейцын.

Егор Иванович посмотрел на него испытующе: не сробел ли, сразу-то попавши в авангард – спросил его взгляд. Потом сказал уверенно:

– Выйдет случай, сам представлю. А раз без эполет, то ордена повесь, чтоб всяк видел заслуженного штаб-офицера.

– На ночлеге, – пообещал Непейцын. – Но как нонешней боевой службы не знаю, то могу только состоять для посылок.

Властов кивнул:

– И то ладно, как я недавно назначен бригадой командовать. Разумно рассуждая, тебе по неотделимости от коня надобно в кавалерии служить. У нас, к примеру, в цепь полевую ни один офицер верхом не выедет. Ужо все обдумаем, а пока приглядывайся к авангардному делу и мне помогай.

Ночь Сергей Васильевич провел в палатке Властова. Разлегшись после ужина на сене, покрытом одеялом, слушал, как полковник у походного самовара, три раза гретого денщиками, принимал доклады батальонных командиров. Одному попутно заметил, что в такой-то роте несколько солдат сбили ноги и хромают, другому – что у него даже офицеры не каждый день бриты, в обозе лошади плохо чищены и колеса не смазаны. А в заключение велел на рассвете досыта кормить людей и раздать водку по праздничной норме, потому что завтра вероятна первая встреча с врагом в сию кампанию.

«Как он твердо знает, что ему и всем делать надлежит! – думал Непейцын. – А для меня завтра, собственно, второй бой в жизни. Раз в настоящем огне на штурме побывал и разом ноги лишился. Не сробею ли? Двадцать четыре года прошло.

Вот и Егор в сомнении в глаза заглянул. Срам какой, ежели с очаковским крестом – да в кусты! Сам напросился, приехал, невесту и дяденьку-старика оставил. Но нечего думать. Нельзя осрамиться, и все!..»

Солнце только что встало, когда егеря и артиллеристы снимались с бивака. Гусары ушли раньше. Их движение – команду и топот коней – Непейцын слышал сквозь сон.

Идти по холодку было легко. В ротах слышались шутки и смех, когда Сергей Васильевич с Федором, замешкавшись на биваке с тульской ногой и одеванием, догоняли голову полка.

– Совсем иное дело, – одобрил Егор Иванович, окинув взглядом Непейцына, облекшегося в мундир с орденами. – А вестовому твоему надо скорей саблю от француза отбить, – кивнул он на разом зарумянившегося Федора и продолжал уже серьезным тоном: – Тебе, Сережа, право, повезло. Кульнева увидеть в деле – наука немалая. Под командой его я в двух войнах бывал. «Я не сплю, чтоб армия спала», – любимая его поговорка. И верно, по три раза в ночь аванпосты проверяет. Да таков чудак: в деле колите-рубите врагов – он только похвалит, а на дневке, ежели корова застонет, которую неумело для котла режут, сутки есть не может, все ее жалеет. И уж скор! В два перехода из Финляндии в Швецию по льду махнул. И там на биваке, в холоде лютом, сухарь глодая, как и везде, Квинта Курция читал. Словом, знаю, что пленишься доблестями его…

В полдень сделали привал, искупались в речке Свольне, сварили и съели обед. И только стали в ружье, как от Кульнева прискакал говоривший накануне с Непейцыным юный гусар с известием, что у мызы Якубово гродненцы столкнулись с французской конницей и прогнали ее. От пленных узнали, что они из дивизии Леграна, за которой идут главные силы Удино. Сейчас показалась пехота, огнем остановила Кульнева, и тот просит поддержки. Пересказав это, гусар погнал дальше, чтобы доложить то же командиру корпуса.

– Нынче иль завтра, а будет нам баня, – сказал Властов. – Гусарскую службу знаешь? Задерут врага, да прыг-скок – и нету их. А нам и россыпью, и сомкнуто, и орудия прикрывая, – на все манеры…

– Не пугай, по бугским егерям помню, – улыбнулся Непейцын.

Часа через два гусар проскакал обратно, и почти тотчас от хвоста колонны послышались слаженные ответы солдатских голосов. Егерей догнала группа всадников, впереди которой ехал граф Витгенштейн, поджарый щеголь в красном с золотом доломане. За ним следовали штабные чины и взвод драгун. Поравнявшись с Властовым, командир корпуса сдержал коня, а полковник подался ему навстречу и поднял руку к киверу:

– Здравия желаю, ваше сиятельство!

– Здравствуйте, Егор Иванович. Похоже, что поспели вовремя, не упустили Удино, и то пока благо! – Витгенштейн посмотрел на Непейцына, продолжавшего ехать на прежнем месте. – А кто сей заслуженный воин, коего раньше не видывал?

– Друг юности, ваше сиятельство, которому жизнью обязан. Еще кадетами будучи, купаться осенью в Неве вздумали, да мне ногу судорога свела, и он бросился меня спасать. Отставным подполковником Непейцыным зовется, – доложил Властов. – Вчерась прибыл из псковской вотчины, чтоб со мной повидаться, и просится волонтером под команду вашего сиятельства.

– Коль вас для столь славного поприща подполковник сберег, то и нам желанным сотоварищем соделался, – сказал граф.

Приложившись к шляпе, Непейцын открыл уже рот, чтобы благодарить, когда горбоносый, иссиня бритый генерал в артиллерийском вицмундире возгласил басом:

– Неужто тот Непейцын самый, с которым в корпусе за яблоками в купеческий сад лазали?

– И вы тоже знакомы, князь? – осведомился Витгенштейн.

– Кажись, – пробасил генерал. – Но про того сказывали, будто турки ему ногу отстрелили. А сей хоть с крестом очаковским…

– Он самый и есть, – подхватил Властов. – Подъезжай, Сергей Васильевич, покажи, что нога твоя под Очаковом осталась, а нонешняя из дерева и железа сделана.

– Чего ж не отзываешься? Али Яшвиля не признал? – спросил артиллерист, когда Непейцын поравнялся с ним.

– Не удивлюсь, ежели и с остальными чинами штаба моего вы своим сочтетесь, – пошутил командир корпуса.

– Про господина Непейцына я давно наслышан, – подал голос второй генерал, лицом очень похожий на сову: круглые желтые глаза и небольшой нос крючком над маленьким ртом. На вопросительный взгляд Витгенштейна он продолжал: – Будучи в молодости репетитором в Артиллерийском корпусе, я от генерала Верещагина с супругой про ихнее тяжкое ранение осведомлен.

– Так не хочешь ли при мне состоять? – предложил Яшвиль.

– Спасибо, князь. Осмотрюсь малость при Егоре Ивановиче, а уж потом, может… – ответил Непейцын, затягивая поводья.

Командир корпуса, сказав что-то Властову, послал своего коня. Штабные, а за ними драгуны конвоя устремились следом.

– Что тебе граф приказал? – спросил Сергей Васильевич.

– Чтоб шли скорей и что вся наша пятая дивизия сзади поспешает – подкрепят, мол… А который репетитором был, тот начальник штаба генерал Довре, как будто дело свое знающий. – Властов обернулся к полку: – Эй! Чего барабанщики ленятся? Бить всем для бодрости, а как кончат, песню сряду завесть!

Вскоре навстречу егерям провели полсотни пленных кавалеристов в касках с конскими хвостами. Уже начало темнеть, когда, миновав избенки деревни Ольховки, втянулись в лес.

– Выходит, порядком Кульнев и пехоту ихнюю потеснил, – сказал Властов, указывая в сторону: там под соснами недвижно лежало несколько тел в красных с желтым мундирах.

– Какая ж нация? – спросил Сергей Васильевич.

– Кто их знает! Гишпанцы, итальянцы, немцы всякие с ними. Экую даль прошли, чтоб на витебском проселке сгинуть!

Подъехал адъютант, что давеча был в штабе Витгенштейна.

– Вам, полковник, приказано, как выйдете из леса, развернуть бригаду по сторонам дороги, – сказал он.

– А гусары впереди?

– Да, они фланкерами и дивизион в строю для атаки… – Адъютант поехал дальше.

– Какие еще атаки в темноте? – ворчал Властов. – Или то уж на завтра диспозиция?..

Короткую ночь провели на опушке леса. Впереди, в версте, пылали ряды французских костров. Ближе маячили наши конные и пешие пикеты. Дремали вполглаза, все время слыша со стороны леса топот и ржание коней, звякание металла, сдержанные голоса. В пятом часу к палатке Властова подъехал генерал Довре.

– Сейчас, Егор Иванович, всей бригадой атакуйте мызу. Выбейте оттуда французов, а потом, рассыпавшись, по опушке, поражайте огнем во фланг, в то время как остальные полки дивизии ударят на центр. Не угодно ли на карте… Стесните их между лесом, который здесь вышел на равнину, и речной излучиной. Ясен ли маневр?

– Вполне, Федор Филиппович, – сказал Властов, взглянув на карту, а потом на местность, где за линией дымящих французских костров виднелись избы и сараи мызы Якубово.

В это утро Непейцын раз двадцать скакал с приказаниями к командиру 23-го егерского, к батальонным и ротным обоих полков. Останавливал зарвавшихся в преследовании, передвигал цепи по опушке леса ближе к песчаным холмам на берегу речки Нищи, приказывал подносить патроны и сухари.

Атака, о которой говорил Довре, полностью удалась. К восьми часам войска Леграна отступили по всему фронту и перешли за Нищу, к деревне Клястицы. Здесь они пытались задержаться, обстреливая подступы к мосту. Однако выдвинутые на возвышенность пушки Яшвиля в полчаса сбили их батарею. Швейцарские пехотинцы – это они были в красных с желтым мундирах – зажгли было мост, но гренадеры бросились сквозь пламя и выбили врага штыками из деревни. В то же время драгуны перешли брод в полуверсте выше по течению и атаковали врага во фланг. Легран не выдержал двойного удара и отступил на большую дорогу, по которой пришел из Полоцка.

Первая часть общей боевой задачи была достигнута – путь войскам Удино на Петербург прегражден. Дивизия Леграна продолжала отступать на свои главные силы, и русский авангард Кульнева – те же гродненцы и два свежих егерских полка из подошедшей к концу боя 14-й дивизии – двигались за врагом к Полоцку. Остальным войскам был объявлен отдых. И вовремя. Солдаты 5-й дивизии, особенно егеря, нуждались в нем до крайности. Составили ружья, сняли шинельные скатки, сумы, кивера, и лишь немногие пошли купаться, а большинство, разувшись, повалились на землю и заснули так крепко, что пришлось расталкивать, когда поспела каша.

Отдыхал и Сергей Васильевич, лежавший в углу палатки Властова. Отстегнул тульскую ногу, облекся в халат и велел Федору завесить себя ковром от походного столика, за которым его друг, по обыкновению за самоваром, отдавал приказания офицерам бригады. Рядом, за пробитой солнцем холстиной, ходили и разговаривали солдаты, фыркали лошади. Непейцын смотрел на двигающиеся тени, но перед ним вставало то, что видел нынешним утром. Наступающие по желтому полю черные цепи наших мундиров, отходящие перед ними синие и красные. Рыжие пятна крови на затоптанных колосьях, на траве перелеска. Восковые лица, руки, а у многих и восковые ноги. Будто разулись перед смертью. Иногда и вывороченные карманы. Вот она, другая сторона войны… Бредущие в тыл раненые, стонущие, ругающиеся или молящиеся… Пронзительный визг пуль на опушке, где вертелся с горнистом, сзывая роты для продвижения вдоль леса. Звонкий щелчок одной, совсем рядом впившейся в ствол дерева. Испуганный вскрик Федора, когда другая пробила его мерлушковую шапку на палец выше темени. А сейчас, поди, хвалится этой дыркой Кузьме и денщикам в обозе… Ах, как натерла обрубок проклятая тульская нога, вовсе нельзя с ней верхом ездить! Завтра снова на деревяшку – черт с ним, что сразу видно безногого… Вот так вояка оказался господин подполковник! Француза, правда, не испугался, но на третий день похода рад бы в постели свою культю успокоить… А какое совсем детское лицо было у молодого егеря, лежавшего на опушке! Пулевая рана во лбу, этот хоть не мучился, а тем, кто на перевязку шел, каково сейчас? Как штаб-лекарь-то говорил? Обомрет под ножом, и конец…

Проснулся оттого, что Властов трогал его за плечо:

– Вставай, Сережа, обедать или ужинать, как хочешь назовем. Я к графу съездить поспел с докладом, а ты все спишь…

– Ну, как он, доволен? – спросил Непейцын.

– Еще бы! Читал нам донесение, которое государю отправляет. Велел тебе поклон передать. В трубку видел, как вдоль леса рыскал и за батальоном под огнем скакал. Просил тебя эполеты носить.

– Не положено мне как отставному.

– Я то же сказал. А граф: «Пока, как нынче, в боях, то какой же он отставной? Я, говорит, представлю ого к определению в службу, чтобы жалованье и выслуга шла». Есть с собой эполеты?

– Нет, конечно.

– Свои сейчас дам… Допрыгаешь до стола или подпереть?

– Допрыгаю… Не об эполетах думать надо, а поесть да тебе лечь поскорей.

– Я-то лягу ужо, – успокоил Властов, – а вот как Кульнев наш? Граф сейчас в подкрепление ему еще бригаду с артиллерией послал из Сазоновской дивизии… Но ты разумеешь ли, брат, что нонче первая победа решительная за сию кампанию? Поверхность хоть над одной дивизией, но безоговорочная, ибо французы поле боя уступили. Кроме убитых, пленных девятьсот солдат и тридцать офицеров да экипажи генерала Леграна и еще какого-то; мундиры их шитые, белье – всем драгуны сейчас торгуют. А бумагами французскими целая лужайка забросана. Видел? Верно, вывернули повозку, когда гнали от наших.

– А наша какая убыль? – спросил Непейцын. – Хоть в твоей бригаде?

– Только своих и знаю пока, – разом потускнел Властов. – Сто егерей в обоих полках убито да офицеров семеро. Из моих – капитан Грамолин, отличный офицер, поручик Брикс да прапорщиков двое, которые всего неделю из корпуса кадетского прибыли…

Властов уставился на скатерть, провел рукой по лбу, и тени от огонька свечи, стоявшей посередь стола, заплясали на его лице. При упоминании убитых прапорщиков Сергей Васильевич вспомнил о сыне Властова, подумал, как ежечасно о нем тревожится. И тотчас, отвечая на эти мысли, Егор Иванович заговорил:

– Перед самой войной, после уже нашей встречи, заезжал Константин в Юрбург. У матери в отпуску был и ко мне на неделю… Думал его к себе перевести, а потом не решился. И сегодня чувствую, что правильно поступил. Что б делать стал? Беречь перед другими, такими же юными? Или наоборот, чтоб чего не сказали, в самый огонь слать? Нынче тебя посылал и уж как молился, чтоб не убили. Приехал друг дорогой, а я его на смерть…

– Ну, уж тут ты напрасно, я не юноша.

– Он для себя тоже взрослый, в эполетах третий год, отличий боевых рвением приобресть желает.

– А у Тормасова как раз спокойнее всего оказалось.

– Верно, да вот засосало сердце, как нонче мальчиков из списков велел исключить и адъютанту отписать, ежели адреса сыщет родительские… А уж как хотелось бы, хоть ценой своей головы, французов проучить! Подумай, куда зашли! Под Смоленск да на границу почти Псковской губернии. Со Смутных времен такого не бывало. И понятно, как сейчас важно в Петербурге услышать, что хоть наш корпус не отступает. Нынче сказывал Довре, что сикурсы знатные нам идут. Дивизия гренадер, кирасир два полка. С тремя-то дивизиями пехоты граф куда уверенней станет… – Властов понизил голос: – Трудное, однако, его положение. Знает, поди, как немцев не любят, а у нас их будто на заказ. Как-то для смеху с Яшвилем считали. Из тридцати генералов в корпусе шестнадцать иностранное имя носят: Альбрехт, Балк, Берг, Гарпе, Гине, Довре, Пален, Паттон, Сухтелен, Штаден и так далее. А считали Яшвиль да Властов – грузин да грек.

– Ну, вас-то полагать надобно русскими.

– Тебе надобно, оттого что нас сызмала знаешь. Слышал, что про генерала Барклая говорят? Про измену его?

– Слышал, да что-то не верится, – сказал Непейцын.

– И мне, – кивнул Властов. – В шведскую войну близко видел, как храбр и дальновиден. Да прозвище, вишь, не русское, а ныне нужен, чье имя уже ручается, что отступать зря не будет…

Посидели молча. В лагере стало совсем тихо. Сергей Васильевич начал искать глазами трубку.

– Курить? – спросил Властов. – Нет, брат, поешь-ка еще сей колбаски, тогда и трубку набью. На походе Кульнев наш учит в вольготные часы есть плотно и спать крепко. А людей твоих и коней я нонче на довольствие в полк зачислил, так что сыты будут, не говоря что с Федькой еще денщики остатками нашими поделятся.

Кажется, только заснули, как совсем рядом ударил барабан, закричали, командуя, голоса. Открыл глаза – перед ними влажная парусина. Огляделся – Властова рядом нет. Входное полотнище откинуто, за ним в пасмурном свете мелькают люди. Гремя какой-то невиданной саблей, в палатку вскочил Федор.

– Извольте вставать, Сергей Васильевич! Полки сейчас выступать станут. Вот деревяшка, что вчерась подать велели.

– Да что же случилось?

– Плохое дело-с. Сказывают, француз совсем близко.

С помощью Федора Непейцын поспешно приладил деревяшку и встал, когда в палатку вошел Властов с двумя денщиками. Скинул сюртук, опоясал шпагу, натянул мундир, завязал шарф – все неторопливо, но споро, привычными движениями своих и денщицких рук. А сам говорил:

– Беда, Сережа! Авангард наш на рассвете зарвался за Дриссу, отсюда, никак, верстах в двадцати. А там его французы всеми силами атаковали. Будто сам Яков Петрович убит. И уж точно, что враг от нас верстах в семи, не более, на плечах Четырнадцатой дивизии. Порадовали столицу победой!.. – Властов надел кивер, поднял подбородок, чтобы застегнули чешую, натянул перчатки, поправил своего Георгия – хоть сейчас на парад. И, уже двинувшись к выходу, добавил: – Сейчас Довре приезжал. Мы направо от дороги в боевой линии станем.