Текст книги "Дорогой чести"

Автор книги: Владислав Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Семен Степанович разогнал рукой табачный дым, посмотрел на крестника внимательно, спросил:

– Правда?.. – Встал, прошелся по горнице за его спиной и сказал из темного конца: – Вот ради таких минут, Сережа, жить и стоит… – Подошел сзади, поцеловал в затылок, прижал к себе крепко. – Сиди, сиди… Уж, конечно, я возвращусь, ежели шведы набега на Выборг не учинят и нас с Алешей в полон не захватят…

Дяденька уехал с Кузьмой и Федором, а помогать Сергею Васильевичу одеваться стал приходить Филя, как бывало давным-давно. Он же научился подталкивать в поясницу своего былого питомца, когда садился на коня. Не отказаться же от езды до возвращения Феди!

Через недели три пришло письмо, в котором Семен Степанович сообщал, что доехал хорошо, принят по-родственному и гостится ему славно.

Вечером Сергей Васильевич сидел за книгой у остывшего самовара. Ненила уже ушла в свой флигель, и Филе было сказано до утра не беспокоиться: городничий ходил сегодня на деревяшке. Дверь скрипнула, у притолоки встала Аксинья.

– А не пишут они, когда ж обратно? – спросила она потупясь.

– Нет. Ведь письмо послано вскоре, как туда приехали.

– Оно так, а все срок бы могли назначить…

«А ты бы дни считала?» – сочувственно подумал Непейцын. И спросил:

– Хочешь, я тебе, что пишет дяденька, почитаю?

– Как не хотеть, батюшка, – ответила Аксинья, и даже при слабом свете двух свечей стало видно, что покраснела.

Сергей Васильевич читал днем дяденькино письмо всем домочадцам. Тогда Аксинья тоже слушала и так же краснела, когда дошло до поклонов и среди них ей поименно. Теперь Сергей Васильевич прочел все снова и когда посмотрел на нее, то увидел, что на подпертой ладонью румяной щеке блестят слезы.

– Ну что ты? Все же хорошо, – сказал он смущенно.

– Хорошо, да когда ж обратно-то? – обронила она и вышла.

«Сыскал-таки дяденька родное женское сердце, – подумал Сергей Васильевич. – А я?.. Где моя Аксинья?»

* * *

В субботу городничий решил проведать Моргуна. Выехал после занятий в правлении и раннего обеда, чтобы, особенно не торопясь, к темноте добраться до Ступина. Но проехал верст десять, и повалил густой снег. Да ветер еще бил им в лицо, раздувал епанчу. Своим коленом прижимал одну ее полу к седлу, но деревяшка на рыси ходила ходуном, и эта пола отлетала. Ветер забирался под нее, лез за мундир. Пришлось перейти на шаг. Снег сыпал все гуще. Совсем как в проклятое утро дуэли Осипа, когда ждал у кибитки.

Впереди раздался топот копыт. Сквозь летящий снег проступили контуры ехавшего навстречу всадника. Когда поравнялись, Непейцын рассмотрел чекмень, отороченный лисой, казачью шапку, надвинутую на брови, усы, прищуренные глаза, крепкую руку, принявшую к поясу поводья донского с оленьей шеей и вислым задом коня.

«Псарь господский, а может, и помещик-охотник», – подумал Сергей Васильевич. Вдруг стук копыт раздался сзади. Его нагоняли. «А у меня и оружия нет, нагайка одна».

Всадник был уже рядом.

– Господин Непейцын? – спросил он, учтиво приподняв шапку. Лицо приятное – мужественное, открытое.

– Да… А вы кто ж такой?

– Вы меня не признаете: больно давно не виделись.

– А как же вы меня прознали?

– Вы лицо известное. Но, верно, и меня вспомните, коль назовусь.

– Так называйтесь же.

– Гришку, кучерова сына, помните?

– Гришку? Как вы сказали?.. – переспросил Сергей Васильевич.

– Ну да. Которого маменька ваша сродственнице подарила, а вы еще просили, чтоб с маткой его не разлучали. Аль забыли?..

– Да неужто Гришка? Вот встреча! – поразился Непейцын. – Но встанем так, чтоб снегом не слепило, друг на друга посмотрим.

– И то, – согласился Гришка.

Они отъехали на обочину, встали рядом, спиной к снегопаду.

– Ты в Луки?

– Туда.

– Так поеду и я обратно. Того гляди, с дороги собьешься. А в Луках ко мне заедешь, поговорим, угощу честь честью.

– Спасибо. – сказал Гришка. – Были дитёй просты, так, видно, и остались. Но заехать нонче никак не сумею: послан от своего господина и чтоб сряду обратно. А уж много просрочил. Вот ежели повернете, то можно и рассказать. Про вашу милость я, почитай, все знаю.

– Откуда же? И кто твои барин?

– От сродственницы вашей, ее сиятельства Варвары Федоровны. А барин мой гвардии поручик Григорий Иванович Михельсон.

– Кем же ты у него?

– Стремянным называюсь. По коням и псовой охоте доверенный.

– Позволь, но матушка дарила тебя тетке своей… как ее…

Они уже ехали рядом к Лукам, и снег сыпал в спину.

– Госпоже Хомяковой, добром помянуть ее нечем, – ответил Гришка. – От ней перешел к сыну, капитану фурштадтскому в Петербурге, а уж он продал нонешнему моему барину.

– Как же случилась такая продажа?

– Как-с? По отцовым, видно, кровям оказался я до коней охоч: объездку в любую упряжку и под верх, выбор для покупки и коновальское дело – все понимаю. А фурштадтская рота возила в Кавалергардский полк овес. Вот офицеры и стали меня через барина узнавать: давали неуков объезжать, к больным коням требовать. Господину Михельсону и загорелось меня купить. Триста рублей серебром отдал. – В последней Гришкиной фразе звучала гордость.

– Ну, и как теперь тебе живется? – спросил Непейцын.

– Бога гневить нечего, жизнь не обидная…

– Стой! А к матери своей заезжал? Она у нас птичницей.

– Как же-с! – улыбнулся Гришка. – Только из Ступина, у ней и засиделся. Второй раз всего повидал, хоть в здешних местах два месяца. Поначалу думал просить продать ее моему барину…

– Мы даром тебе ее отпустим, – перебил Непейцын. – Только пусть дяденька вернется – он в гости в Выборг уехал, а мне без него распоряжаться неудобно… Но он спорить не станет…

– Спасибо, Сергей Васильевич, да сама-то из Ступина ехать не хочет. Затем и подъехал давеча, чтоб спасибо за нее давать.

– Но от тебя отдельно…

– Что ж такое, раз ей без обиды? А потом, как рассмотрелся в нашем Иванове, то и думаю, что нечего туда старуху везти.

– Отчего ж так?

– Да барин наш хоть не злой, а шалый. Как стал сам хозяин, и вовсе порядок потерял. Пока трезвый, еще ничего, а как выпьет, то не знает, куда и кинуться. Деньгами сорит, людей без толку гоняет, ночь на день переводит, – никому спокою нет…

Беседуя, доехали до Лук и простились. Григорий поскакал с письмом к княжне Давидовой, опять насчет щенят, как он сказал.

* * *

Через две недели возвратился дяденька, очень довольный поездкой, но такой разбитый дорожной тряской, что два дня лежал не вставая, и Сергей Васильевич с Аксиньей натирали его на ночь медвежьим салом со скипидаром.

Несколько вечеров Семен Степанович рассказывал о встрече со старым другом, о красивом городе Выборге, который стоит среди озер. С огорчением передал, сколь вялы и нерешительны оказались в последнюю кампанию главнокомандующие Буксгевден и Кнорринг, хотя под их командой были отличные генералы, как Каменский или Раевский.

– А когда уезжал, надумали еще переход по льду под самый Стокгольм. Будем вестей ждать, как-то оно пройдет? – заключил рассказ дяденька.

– Ежели Кнорринг командовать станет, так навряд с толком, – заметил Сергей Васильевич.

– Нет, туда три отряда идут: Багратиона, Шувалова и Барклая. Последнего близко видал, когда, в Выборге будучи, он к Алеше с визитом приехал. Долголицый, тихий прибалтиец. Под огнем, говорят, хладнокровен, будто в шахматы в комнате играет. А еще наслышался про Аркащея твоего, который тоже там при мне побывал.

– И его видели? Он-то чего туда попал?

– Чтоб главнокомандующего в рвении подогреть. Только на улице видел, когда в санках за город в парк артиллерийский проезжал. Лицом нехорош, но, правда твоя, деятелен и умеет страху нагнать. Два дня всего в Выборге пробыл, а как все закружилось!..

* * *

Этой дружной весной грязь в городе была такая, что Непейцын объезжал окраины верхом, а на главных улицах передвигался только по мосткам и для перехода на противоположную сторону кликал будочников, которые переносили его на руках, к немалой радости уличных ребят. Однажды, когда так случилось у цветковского дома, городничий подумал: «А поговорю я с предводителем и о мощении улиц».

В ближнее воскресенье Сергей Васильевич нанес визит подполковнику и начал с того, что даже в самом Париже первыми вопросами благоустройства почитаются освещение и мостовые. С фонарями пример «первого дворянина» повлиял так благотворно! Ведь он живет на углу лучших улиц, Соломенской и Козловской, и распространяет вокруг свое наглядное влияние. Так не согласится ли предводитель показать пример и во втором деле – вымостить булыжником дорогу только перед своим домом? Это было бы вечным памятником его забот о нуждах города, начало бы собою новую эру… Словом, городничий подпустил такие турусы, что предводитель приосанился и, надув щеки, принялся взбивать пятерней волосы на висках.

«Ну, кажись, клюнуло», – перевел дух Сергей Васильевич.

Произведя над своей наружностью описанную манипуляцию, господин Цветков произнес:

– Mais, mon cher colonel [14]14
  Но, мой дорогой полковник… (франц.).


[Закрыть]сей осенью состоятся перевыборы. Ежели господа дворяне, оценя сделанное, почтят меня новым доверием, то, parole d'honneur [15]15
  Честное слово (франц.).


[Закрыть], я согласен и на мостовую. Но ежели нет… – Он помолчал и добавил: – То с какой же стати? Не правда ли?..

«Вот дурак-дурак, а хитер! Голосуй за него на перевыборах, как здешний дворянин, склоняй других к тому же, тогда и мостовую получишь перед одним домом… осенью… Нет, слишком далеко. Попытаю счастья у богатых купцов», – решил городничий.

Тысячник Филиппов, к которому отправился прямо от предводителя, выслушав декларацию, законченную уверением, что господин Цветков вот-вот начнет мостить улицу перед своим домом, забрал конец седой бороды в рот, пожевал и молвил:

– Нет, ваше высокородие, не могу того обещать. У господина предводителя, известно, деньги шалые, а нам зачем? Товары на весь год по санному пути в анбары завозим, а что летом надобно, то – водой. На мост изволь – тесу, столбов, гвоздей сколь надо, раз и нам полезно: в лавки да в собор сообчаться. А булыжная работа ноне, ох, дорога! У меня двор-то меж анбаров мощен, так я знаю, почем за аршин берут…

«Вот и толкуй! Двор свой вымостил, а улицу не желает. И таков Филиппов, в магистрате первый человек…»

То же почти дословно сказал и купец Ломакин. Только добавил, что ежели господину городничему понадобится поблизости его владения через улицу перебраться, а будочников не случится, то чтоб кликал его молодцов, они перенесут с полным удовольствием. А мостить? Нет, оно для торгового дела не надобно.

Таков второй именитый коммерсант Великих Лук! На турманов, на закладные гусиного боя сотни тратит, а на городское дело – ни-ни…

Рассказывая дяденьке свои неудачи, Сергей Васильевич услышал:

– Мне оно не новость. Благодари бога, что у нас грунт земли сухой, отчего грязи скоро не станет на все лето. И еще перекрестись, что под Луками поручик Михельсон вотчины не имеет.

– Почему ж за последнее креститься?

– А пока ты прожекты свои предлагал, заходил купец Зацкой, он в Полоцк ездил и в Невеле заночевал. Там только и разговору, как Михельсон город сей штурмовать хотел и обывателей напугал.

– Как то есть штурмовать? – не понял Сергей Васильевич.

– А так, потеху себе придумал! Собрал псарей, доезжачих, егерей пеших, всего человек до ста, и даже пушки две в упряжках, и с таким сбродом подступил под город. Конечно, перед походом напоил всех вполпьяна, а дойдя до шлагбаума, отправил стремянного к городничему парламентером, чтоб тотчас явился и город по форме сдал, а иначе штурмовать станем. Городничий сообразил, что вольница пьяная может немалый вред принести – лавки пограбит, кабаки разобьет, женщин напугает. Он сейчас с дивана подушку сафьяновую хвать, на нее платок шелковый разостлал, а на него ключи от сарая да скорей в мундире и при шпаге – к заставе: так и так, город сдается на милость победителя. А Михельсон, на коне сидя, ключи принял и отбой скомандовал, чтоб обратно в Иваново пировать победу ехали.

– Я бы так унижаться не стал, – сказал Сергей Васильевич.

– А что делать прикажешь, ежели такой воспитанник Пажеского корпуса и недавний гвардии офицер на город нагрянет?

– Ничего противузаконного они сделать не посмели бы.

– Не скажи. Страшна сотня головорезов, которые уверены, что уездная полиция к ним в Иваново не сунется. Да притом пьяные еще. Знаешь поговорку: «От одного пьяницы десять трезвых маются».

– Нет, воля ваша, но городничий тот трус! Он из офицеров?

– Как же, майор, в суворовском походе в Италии штыком ранен.

– Значит, теперь обабился, – не унимался Сергей Васильевич.

– Да что сделаешь-то? Двенадцать алгвазилов да два квартальных всего войска, из коих половина едва алебарду держат.

– Но как же губернатор допускает такое безобразие?

– Э! – махнул рукой дяденька. – Ты губернаторскую власть не преувеличивай. Как он такого безобразника смирит за сотни верст от губернского города? Если и в Петербург доложит про разбойные его замашки, так этакий Михельсон государю, конечно, известен, и в память отца ему даже внушения не сделают, пока чего уголовного не свершит. И до того ли вышним властям? У них всё войны на уме… Хорошо, что шведская наконец то на лад пошла. Читал в «Ведомостях», как в марте наши через лед перебрались и чуть в Стокгольме не побывали? Кульнев какой-то все отличается…

* * *

Скоро опять через купцов до городничего – дяденька отправился на лето в Ступино – дошли слухи из Невеля. Властвовавший в Псковской и Витебской губерниях откупщик назначил туда своим приказчиком Квасова. Потом стало известно, что, хотя в Иванове и существует разрешенный дворянам на свою потребу винокуренный завод, но молодому помещику с гостями тамошнего хмельного не хватает и закупает бочками у Квасова, который при поручике стал свой человек. Последнее подтвердила прибывшая за квасовской женой в Луки нарядная карета с гербами на дверцах.

– Не умели, ваше высокоблагородие, подчиненного должно оценить, – посмеивался почтмейстер, сообщивший Непейцыну эту новость, – а видите, как его первый вельможа Невельский ласкает.

– А ну их всех! – отмахнулся Сергей Васильевич, рассерженный, что не от квартальных узнает городские новости.

Так же они и пожар последний прозевали. Хорошо, что кто-то из соседей на колокольню взбежал, в набат ударил…

Пожары в этом году особенно беспокоили городничего. За месяц их случилось целых пять, и, хотя обыватели работали дружно, все же выгорело несколько домов. Таково в июне, а что будет дальше? Старики по приметам обещают жаркое лето, а колодцы всегда сильно усыхают к августу. Хорошо, когда река близко, а в дальние кварталы ведрами сколько натаскаешь? Вот бы выписать пожарную трубу, какие генерал Чичерин купил для Тульского завода. Да откуда взять денег? Не у купцов же просить. Положим, тут не так много, можно свои отдать. Но прежде надо разузнать, кто и где их делает. Вот кабы Захаво опять ехал в Петербург или Москву…

Только собрался написать тульскому приятелю, как получил от него письмо. Наконец назначен механиком на завод и очень тем доволен: поездки надоели, а здесь уже придумал инвенцию для полировки стволов. Доброхотов все возится с больной матерью и гравирует на подносном оружии, которое готовят к приезду на завод государя.

Непейцын тотчас ответил Захаве, прося сообщить, где заказывали трубы для завода, и послал поклоны тем, кто его помнит.

А в начале июля случилось небывалое приключение. За несколько дней до него, как нарочно, чтоб быть советчиком, из Ступина приехал дяденька. Прослышал про пожары и решил проведать. Надавал советов и собрался назавтра обратно. Поздним вечером сидели с трубками в гостиной перед окошком в палисадник. На улице было темно, но их чуть освещало из соседней горницы, где Федор убирал со стола. Вдруг со стороны Заречья отчетливо понесся конский топот. Вот простучал по тесовому настилу моста, гулко отдался под арками торговых рядов, где залились лаем сторожевые собаки, совсем приблизился и вдруг замер у их крыльца. Слышно было, как седок спрыгнул с коня и, не привязывая его, взбежал на крыльцо. Видимо, заметил силуэты сидевших у окошка, потому что уверенно повернул из сеней в сторону гостиной. Постучал в двери.

– Кто там? – окликнул городничий. – Федор, подай свечу!

– К вам, Сергей Васильевич, по спешному делу, – раздался негромкий мужской голос. – А свечей не нужно, я лучше так, что хотел, скажу… Григорий я, Михельсонов стремянный. Не узнали?

– К чему же, Гриша, тайна такая? Или спешишь очень?

– Не хочу, чтоб с улицы меня кто увидел, – ответил Григорий, подходя к креслу Сергея Васильевича. – Заехал вас упредить, что на той неделе, дня не знаю, сбирается мой барин на город ваш набег учинить…

– Невельское безобразие повторить надумал? – сказал городничий.

– Оно самое. Тем больше, что вы в другой губернии пребываете. Ускакали мы за Ловать обратно, и возьми-ка нас псковские власти, ежели мы витебские. Но главное – что собрался барин наш на княжну Давидову войной пойтить, а раз пути иного нет, то и вам неприятностей побольше нанесть: как известно, вы с княжной в свойстве…

– Что же сделать в городе сбирается, ежели сряду не покоримся? – поинтересовался Семен Степанович.

– Наказывает, проскакавши по улицам с криком, бутошников перевязать, кур десяток на пики поддеть, главное же – шумом всех напугать и до усадьбы давидовской прямиком добраться.

– А от княжны что надобно? Тоже напугать?

– Там другая статья. Обещалась ему Варвара Федоровна саблю какую-то обменять, а потом раздумала. Когда же стал письмами ей досаждать, ответила весьма обидно. Вот и сбесился. Хотя везу на нонешнее письмо такой ответ, что, может, и завтра на войну снарядимся.

– Опять не больно ласковый? – спросил Сергей Васильевич.

– Нашла коса на камень. Не из пугливых княжна-то.

– А как же она думает обороняться?

– «Буду, говорит, стрелять медвежьими пулями в каждого, кто за ворота сунется, и троих мужиков-охотников к окнам поставлю». А потом на вас надеется. «Не таков, сказали, Сергей Васильевич, чтоб разбойников через город пропущать».

– Тут, пожалуй, она права, – опять подал голос дяденька. – А сколько у вас народу? Говорят, до ста человек?

– Ну, откуда же? Дай бог, чтобы пятьдесят снарядилось.

– Говорят, и пушки есть?

– Есть, да похода не выдержат: лафеты и упряжки неисправны.

– А чем люди вооружены?

– У десятка, что егерями зовутся и на подводе поедут, штуцера военные. Псовым охотникам пистолеты розданы, только стрелять не учены. Понятно, у всех кинжалы. Пики еще для страху обывательского у конных, но опять некому учить ими управляться.

– А народ каков? Отчаянные?

– Десяток головорезов собран со всей вотчины, а остальные обыкновенные, подневольные рабы… Дозвольте ехать, Сергей Васильевич?

– Поезжай, Гриша. Но скажи, когда все-таки ждать гостей?

– По ответу, что барину везу, верно, не замешкаемся. Но, по нашему обычаю, если двинемся, то одним переходом шестьдесят верст не одолеть, привал сделаем. А коли привал, то, значит, и пьянство, и ночлег. Ну, а с ночлега я, может, как выдерусь вас упредить.

– Сам-то не пьешь, что ли?

– Пью-с, да пьян еще отродясь не бывал… А куда окошки спальной вашей глядят?.. Ну, прощенья просим.

* * *

– А умен твой Григорий! – сказал дяденька, когда затих топот коня. – Умен и княжне предан… Ну, против пьяных да необученных оборониться, пожалуй, можно, – продолжал он. – Первое – надобно шлагбаум укрепить, чтоб настоящее препятствие представлял.

– Может, бочки смоляные поблизи поставить и, как покажутся, за шлагбаум выкатить и зажечь? – предложил Сергей Васильевич. – На них коней не заставишь идти.

– Как бы дома ближние не зажечь, – заметил Семен Степанович.

– Завтра же надо шлагбаум проверить, чтобы опустить разом, а по сторонам канавы углубить, – думал вслух Сергей Васильевич.

– Негоже большие приготовления затевать, – возразил дяденька. – У Квасова здесь приятелей полно, которые обо всем отпишут, а он Михельсона упредит.

Военный совет продолжался, когда оба уже лежали в постелях.

– Там, около самой заставы, кузница стоит того, чернобородого, кулачного старосты, – вспомнил городничий.

– Хрипунова Евсея, – подсказал Семен Степанович. – И сарай кирпичный около, где бочки спрятать. А сам он мужик верный.

– На колокольне соборной с завтрашнего утра сторожевого хорошо бы поставить, чтоб за дорогой наблюдал да в набат… – предложил Сергей Васильевич.

– Наблюдать надо, а в набат незачем. Тем разбойников упредишь, что их ждут, – отвечал дяденька.

– А может, подумают, что обыватели на пожаре заняты и суматоха им на руку, – возразил племянник.

– Слушай, ведь в канцелярии за шкафом три ружья пехотных стоят, – вспомнил Семен Степанович. – Они в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, когда государыня проезжала, для караула присланы. Ржавые, а все пострашней алебардов, которые как у валетов на картах…

Так рождался план обороны Великих Лук от набега Михельсона.

Утром городничий вызвал к себе квартального Пухова и спросил:

– Хочешь ли, Николай Петрович, в частные пристава выйти?

– Как не хотеть, ваше высокоблагородие? У меня сынов трое, им, как чиновничьим детям, дорога вовсе другая…

– Ну, так слушай меня внимательно…

Вскоре Пухов зашагал к берегу Ловати, где в смоляном амбаре купца Баженова хозяйничал приказчик, доводившийся квартальному свояком. А вскоре и дядя с племянником направились в городническое правление, где за шкафом со старыми делами действительно обнаружили ружья. Когда-то Семен Степанович приказал их крепко смазать. Теперь требовалось только стереть сало с многолетней грязью. Потом, отложив на завтра текущие дела, прогулялись до витебской заставы. Ничего – караульня и шлагбаум при ней хоть с облезлой краской, но стояли крепко. После обеда городничий обошел пятерых мещан – ружейных охотников – и поговорил с каждым наедине, а под вечер кузнец Хрипунов принял с подводы три бочки смолы и несколько тюков пакли, которые отнес в свой сарай. Когда подводчик уехал, он прикрыл двери и с час растрепывал паклю на большие рыхлые клоки, после чего отправился спать.

* * *

Среди ночи городничего разбудил осторожный стук в окошко. Невысокая тень зашептала, когда поднял раму:

– От Григория Матвеича, от стремянного… Мы около Купуя заночевали…

– Сколько вас народу-то?

– Пятьдесят пять аль пятьдесят шесть человек.

– Трезвые? – спросил Непейцын.

– Где у нас, барин, трезвым быть?

Тень растаяла в ночи, и через минуту раздался удаляющийся стук копыт по сухой земле. Сергей Васильевич поднес к окну карманные часы. Долго всматривался. Три часа. Ежели выступят с ночлега в семь да пойдут на рыси, то у заставы будут около восьми. Лег, стал перебирать, что предстояло сделать. Часа через два послать Федю к стрелкам, чтобы к половине седьмого были у заставы, а самому в то же время обойти будки – из каждой, кто здоровее, туда же отправить. Двоим ружья дать… «Ну, а коли не удастся отбиться? Срам на всю жизнь! А ежели кого убьют в свалке? Так неужто и мне ключи от амбара пьяному мальчишке подносить?»

Когда в семь часов городничий подошел к заставе, то едва не ахнул от удивления. В добрую минуту пришло в голову поговорить с Евсеем Хрипуновым, а нонче к нему первому послать Федю. Кузнец не пожалел трудов. По обеим сторонам шлагбаума были вбиты в землю прясла железной решетки с пиками наверху, заказанной кузнецу каким-то купцом для окружения могил своих родичей. К этой решетке с вражеской стороны были подбиты деревянными клиньями валики пакли, щедро облитые смолою. Дальше шли придорожные канавы, сейчас сухие, но и в них укреплена была смоленая пакля, а сразу за канавами начинались заборы ближних владений, которые пришлось бы разнести, чтобы проехать в город.

– Ладно смастерил? – спросил, усмехаясь, кузнец. – А под шлагбом не знаю, класть ли: не загорелся бы, деревянный ведь.

– Чтоб около него горящей пакли в нужную минуту набросать, я будочникам велел рукавицы захватить, – сказал Непейцын.

– Чего там! Сам от горна зажгу и все набросаю, – заверил кузнец. – Ветер-то ноне за нас, в поле дует.

Городничий осмотрелся, куда разместить стрелков. Только бы по ошибке не стали дробью палить…

Вскоре все заняли свои места. Стрелки – за кустами у заборов, два будочника, вооруженные ружьями с примкнутыми штыками, – у поднятого шлагбаума. Остальные четверо и квартальный Пухов сидели в сарае при кузнице, чтоб не бросалось в глаза многолюдство охраны. Все при холодном оружии, кроме городничего, который, одетый в сюртук с эполетами, вооружен только тростью. Хотел было выехать верхом, а потом показалось смешным: армия-то в двенадцать человек.

Вовремя собрались. В половине восьмого прибежал подросток, поставленный с рассвета на колокольне.

– Едут, барин, – доложил он. – Пыль столбом бежит.

– А не ошибся, не обоз какой?

– Конные все да с копьями, а сзади две телеги тройками.

Вскоре показался отряд Михельсона, шедший теперь шагом. Впереди на белом коне ехал, подбоченясь, молодой человек в расстегнутом белом мундире с серебряными эполетами и в белой же фуражке с красным околышем. У левого бедра сверкал стальными ножнами палаш, играя с серебряными кистями шарфа.

«Отставной, а одет не по закону, как на службе», – подумал Непейцын, смотревший в окошко караулки, стоявшей у шлагбаума.

За Михельсоном на полкорпуса ехал Григорий, дальше по три в ряд всадники в пестрых чекменях, венгерках, кафтанах.

Когда они приблизились шагов на сто, Непейцын крикнул: «Вниз!» – и шлагбаум закрыл проезд, а два будочника встали около столбов его с ружьями у ноги.

– Что делаешь? Вздымай свою оглоблю! – закричал Михельсон.

Теперь Сергей Васильевич рассмотрел его лицо. Бледное, одутловатое, с безвольным слюнявым ртом – лицо кутилы и бездельника.

– Поднимай, кислая шерсть! – продолжал кричать Михельсон. – Не видишь, эскадрон идет!

На этот приказ Непейцын почел своевременным показаться из будки и подойти к середине шлагбаума. Лицом к лицу оказались пеший инвалид с тростью и всадник на белом рослом коне.

– Вы кто ж будете? – несколько оторопело спросил Михельсон.

– Здешний городничий, подполковник Непейцын, – отрекомендовался Сергей Васильевич.

– А коли так, то прикажите нас тотчас пропустить.

– Прежде извольте объяснить, куда и зачем едете.

– Да с какой стати? Дорога для всех свободная! Еду по своим делам. Ну, наказать одну дерзкую особу. А вам что за дело? – сбивчиво выкрикивал всадник, горяча шпорами своего коня.

– Для мирных жителей дорога точно свободна, – сказал Непейцын. – Но вы едете с целой вооруженной толпой, следственно, готовите бесчинство. А я уж наслышан, что город Невель недавно штурмовать собирались, так, может, и мой захотите?

– Захочу и штурмую! Открывай заставу! – орал Михельсон.

Если бы он стоял чуть дальше за шлагбаумом и сумел поднять коня для прыжка, то, наверно, не очень поворотливый городничий оказался бы на земле, стоявшие за своим предводителем всадники последовали его примеру, и сопротивление было разом смято. Но Михельсон только подался еще ближе к шлагбауму и выхватил палаш. А тут оба будочника с ружьями вскинули их «на руку» и выставили штыки под морду белого коня.

– Спешивайся! Поднимай шлагбаум! – командовал Михельсон. – Я покажу, как от нас закрываться! Кабаки разобью! Петуха пущу!

Десяток всадников, соскочив с коней, отдали поводья соседям.

– Хрипунов! Пухов! Сюда! – крикнул Непейцын.

Кузнец с горящей смоляной лучиной и клоками пакли, а за ним квартальный и четыре будочника выбежали к шлагбауму.

– Тесаки наголо! Руби, кто сунется! – приказал городничий.

Спешенные замялись, увидев возросшие силы защитников города и сверкнувшие клинки тесаков, но барин их, уже с пеной у рта вертевшийся на коне, размахивая палашом, ревел благим матом:

– Бей их в мою голову! – Дальше следовала непечатная брань.

Не ожидая команды, кузнец сунул лучину в пук смоляной пакли и швырнул его, а затем второй и третий под ноги белого коня. Конь взвился на дыбы и на задних ногах повернул обратно, едва не сбросив всадника, потерявшего фуражку и выронившего палаш, – видно, рука не была вдета в темлячную петлю. Теперь уже оба ружейных приклада и обухи всех тесаков молотили тех, кто пытался поднять шлагбаум. А брошенные еще и еще горящие клубки пакли катились, развеваемые ветром, под ноги коней Михельсонова отряда.

– Пли! – скомандовал Сергей Васильевич.

И выстрелы загремели из-за забора. Они довершили поражение нападавших. Несколько всадников вырвались из строя и устремились назад по дороге. Те, кто пытались поднять шлагбаум, бросились к своим лошадям. А кузнец проворно швырял горящие клубки пакли все дальше по дороге.

– Пли! – крикнул опять Непейцын.

Снова пять выстрелов грянуло из-за забора. Крики, ржание коней, топот. Одновременно на ближней колокольне ударили в набат. Увидевший дым у заставы звонарь дал горожанам знать о пожаре. Обыватели с ведрами, топорами и баграми бежали к месту боя, умножая силы городничего. Но уже весь вражеский отряд беспорядочно скакал прочь, и только фуражка, палаш Михельсона и несколько пик валялись на дороге среди догорающих клубков пакли.

– Спасибо, молодцы! – благодарил свое воинство Сергей Васильевич. – Кажись, пугнули знатно. Подбери, Пухов, наши трофеи.

– Да уж, не скоро нас забудут, – сказал один из стрелков.

– А что, попали в них?

– Кто ж на двадцати шагах не попадет? Всё, как вы приказали: первый заряд по коням, в крупы метили, а второй – по людям, в спины, в ноги… Сейчас, поди, кусаться начала.

– А оно больно?

– Еще как! – сказал другой стрелок, засучивая рукав рубахи. – Вот метины. – Он показал три белых пятна около локтя. – Мальчишком в сад князя Давидова забрался, от его садовника память…

– А я в ихнего енарала ахнул, – подхватил рыжебородый кожевник. – В самый зад, под хвосты мундирные засветил…

– Верно видел? – обернулся к нему городничий.

– Как твое благородие вижу, – осклабился рыжий. – Аж кровь сквозь штаны разом выказалась. Теперь не скоро верхом поскачет.

– Ну, расходись по домам, ребята, – скомандовал Непейцын.

– А не вернутся? – опасливо спросил один из обывателей.

– Если главному в зад солью запалили, то навряд скоро пожалует, – сказал Сергей Васильевич. – Снимай решетки свои, Евсей.

– Чтоб заказчик не забиделся, – подтвердил кузнец.

Оставив квартального и двух будочников у заставы и послав добровольцев на колокольню наблюдать за дорогой, городничий поехал домой на присланных дяденькой дрожках. Пересказал ему за чаем происшествие и, сдав команду над городом, завалился спать.

Проснувшись перед обедом, Непейцын спросил, что известно про Михельсона. Стерпит ли, что оставил врагу палаш и фуражку?.. Нет, сведений не было никаких. Посоветовавшись, решили пост с заставы не снимать: кто знает, что будет дальше.

Так же, в смене караульных и ожидании, прошел следующий день. А на второй вечер в окно спальни Непейцыных опять постучали. На этот раз под ним стоял стремянный Григорий.