Текст книги "Цветок в пыли. Месть и закон"

Автор книги: Владимир Яцкевич

Соавторы: Никита Галин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Ну, кто это больше не может нести этот груз?

Он обернулся в сторону говорившего, будто хотел получше рассмотреть страдальца, и под тяжелым взглядом его слепых глаз долговязый поневоле отступил назад и спрятался за спины стоявших рядом.

– Знаете ли вы, какая самая большая тяжесть в мире? – продолжал старик. – Гроб с телом внука на плечах деда. Нет ничего тяжелее такого груза. И я, старый человек, несу его. А вы… Из-за одного несчастья готовы опустить руки.

Наччи покачал головой – в этом жесте была не укоризна, а только боль и стыд за всех тех, кто стоял, не проявляя никакого желания защитить свою честь и честь деревни, и ждал, когда староста и другие отдадут беззащитных людей убийцам.

– Братья! – голос Наччи зазвучал с такой энергией, как никогда со времен далекой молодости, будто судьба вернула ему немного сил, чтобы он смог совершить этот последний поступок человека и мужчины. – Лучше умереть с честью, чем жить с позором. Я потерял любимого внука, но все равно – прошу этих молодых людей остаться в нашей деревне. Если они согласятся жить среди таких, как мы…

Если бы посреди ясного дня грянул гром – это не произвело бы на рамгарцев такого впечатления. Старый слепой Наччи как будто открыл шлюз, в который хлынуло все хорошее, что было в его односельчанах, но что сдерживалось – страхом ли, обычной ли крестьянской осторожностью и ожиданием худшего, подражанием ли «здравому смыслу» тех, кому, как старосте, дана была над ними власть.

Со всех сторон полились на Джая, Виру и Тхакура выражения приязни, благодарности и даже восхищения. Их благодарили за то, что они вступили в войну не на жизнь, а на смерть с Габбаром, за то, что ставят интересы деревни выше своих, и еще за что-то, чего и не было, но что в это мгновение рамгарцы считали их реальными заслугами.

Никто и не обратил внимания, как, презрительно усмехаясь, ушел староста, всем своим видом показывая, что сделал все, что мог для предотвращения кровопролития. Вы были так глупы, что предпочли другого с его безумством – пожинайте же плоды своих решений без него. Кто поел соли – будет пить!

В пылу обуявшего рамгарцев раскаяния они были заняты только своими новыми героями. Как уводила Басанти своего деда, нетвердой походкой побредшего к дому, они тоже не заметили. Четверо парней осторожно внесли в дом труп и оставили родных наедине со своим горем.

А через два дня на деревенском шмашане, месте сожжения мертвых, у реки запылало сразу два костра – дед не смог пережить внука, боль оказалась непосильной.

Басанти стояла у каменной платформы, на которой догорали останки тех, кто составлял ее семью. Больше никого из близких у нее не было. Рядом с ней выстроилась наехавшая из разных мест родня, демонстрирующая всей округе обильные слезы. Басанти не плакала.

– Не знаю даже, кого больше жалко, деда или Рави, – задумчиво сказала она Виру, с трудом пробившемуся через ряды сопротивляющихся такому вторжению родственников.

– Что ты говоришь, полоумная! – зашикала на нее мансурская тетка. – Наччи жизнь прожил, в его годы умереть – счастье!

– Счастье? – с удивлением переспросила Басанти. – Я сама бы смеялась на его похоронах, как принято по обычаю, если бы Рави хоть на пять минут пережил его, но теперь?! Счастье – умереть в окружении детей и внуков – живых и невредимых. А так… Каково ему было знать, что сына нет, невестки нет, внук убит, а единственную внучку он оставляет одну?

– Одну? А я? – возмутилась тетка. – Завтра же переедешь ко мне, в мой дом!

– Нет, что уж вам точно не удастся, так это затащить меня в ваше сонное царство, – спокойно покачала головой Басанти.

Тетка ясно расслышала в ее тихом голосе нечто такое, что заставило ее прекратить всякие разговоры на эту тему.

«Все в этой семье – сумасшедшие, – с раздражением подумала она. – И кто только захочет жениться на этой ненормальной девчонке?»

Глава тридцать четвертая

Долгий век банды Габбара во многом объяснялся тем, что найти его в горах было совсем не так просто. Вот и на этот раз разбойники исчезли – то ли ушли развлекаться в соседний район, то ли отдыхали где-нибудь на новом месте так высоко в горах, что даже пастухи их не встречали. Покажись они хоть кому-нибудь, Тхакур узнал бы непременно – каждый, кто еще недавно думал лишь о своей шкуре, теперь считал долгом помогать ему, стать его глазами и ушами, если уж нельзя стать верной рукой, держащей оружие.

Потянулись спокойные дни, не бывшие в тягость ни Виру, ни Джаю. Басанти была в трауре, но все-таки Виру удавалось время от времени повидаться с нею. Она похудела и перестала смеяться, но он с каждым днем все больше и больше привязывался к ней и видел, что это чувство взаимно.

Джай тоже наслаждался покоем. Эта пора стала для него временем настоящего знакомства с Ратхой. Они встречались в усадьбе – то там, то здесь, всегда случайно, но неизбежно. Иногда перебрасывались несколькими незначительными словами. По обложкам книг, которые он видел у нее в руках, Джай понял, что она читает на хинди, урду и английском, и время от времени рекомендовал ей что-нибудь из виденного им в библиотеке Тхакура. Назавтра он неизменно замечал, что названная им книга исчезала с полки. Ему был приятен этот способ выражения внимания Ратхи к его советам.

Он вполне мог бы класть в эти книги записки для нее, но не хотел оскорбить ее такой вольностью. Вообще он старался быть как можно более тактичным с нею, понимая, в какое сложное положение она попала.

Джай не сомневался теперь, что и он Ратхе небезразличен, хотя и не ждал никаких выражений чувств. Он просто ощущал это и был счастлив, несмотря на все преграды, разделявшие их.

Как-то вдруг разговорившийся Рамлал рассказал ему, что когда-то Ратха была очень веселой девушкой, хохотушкой и любительницей песен. Он помнил ее еще девочкой в доме ее отца, куда ездил иногда вместе с Тхакуром.

– Мне больно смотреть, что с нею сталось, – сказал он, вздыхая. – Если бы вы только знали, сколько ей пришлось пережить!

Джай старался представить Ратху веселой – и не мог. Печаль, казалась, стала составной частью ее образа, как и белый шелк сари. Но как бы ему хотелось хоть раз увидеть ее веселой, смеющейся, поющей!

Однажды в разговоре с ним она чуть улыбнулась – чуть-чуть, капельку, но что это была за улыбка! Джай остановился, пораженный, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть ее, как диковинную птицу, случайную гостью этих мест. Поняв, в чем дело, Ратха привычно спрятался за край своего сари, но из памяти Джая, уже невозможно было стереть это удивительное ощущение – видеть ее улыбку.

На другое утро он проснулся, чувствуя себя каким-то обновленным, будто впереди его ждало что-то очень хорошее. В последний раз такое было с ним в детстве.

– Виру, я принял решение, – сказал он разлегшемуся на веранде Виру, по скучающему виду которого было ясно, что сегодня свидания с Басанти не предвидится.

– Что ты там еще придумал? – лениво отозвался Виру.

– Я придумал, что мне надо позаботиться о своей судьбе, – решительно произнес Джай.

– Это как? – оторопел его друг.

– Жениться. Так как родни у меня нет и женить меня на богатой некому; я рискну сделать это сам.

– Жениться? Ой, не могу! – рассмеялся Виру удачной шутке приятеля.

Чтобы Джай женился? Да где он найдет такую, чтоб ему понравилась – ведь у него такие требования к девушкам, что если какая и отыщется, чтоб им соответствовать, то она захочет не замуж, а преподавать в Делийском университете.

Но по серьезному лицу друга он скоро понял, что тот не шутит.

– Эй, ты что, и вправду решил жениться? – охнул Виру.

– Представляешь, Виру, у меня будет жена, которую я люблю, свой дом… У меня – свой дом! Это, наверное, удивительное чувство – иметь семью и дом, – мечтательно поднял глаза Джай.

– Нашел у кого спрашивать! Мне это чувство тоже незнакомо, – пожал плечами Виру. – Правда, сколько встречал женатых, что-то никто не удивлялся.

– Потому что они не понимают, у них всегда все было. Но у нас с тобой не было ничего, и мы-то поймем, можешь не сомневаться. У меня обязательно будет дом, семья, дети – много детей. – Джай говорил так, будто старался убедить самого себя в том, что такое возможно. – И все мы будем счастливы.

– Все-все-все, помолчи! – не выдержал Виру. – А теперь сядь и приди в себя. А ты хоть знаешь, что для женитьбы нужна по крайней мере невеста? Позволь узнать, кто она?

– Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду! – буркнул Джай, раздосадованный тем, что Виру так недоверчив.

– Ратха?! Эта женщина?! Ты что, с ума сошел?! – закричал Виру. – На что ты надеешься? Сюда сбегутся все брахманы мира и устроят тут дружный вой: замуж вдове? Да как это можно?! Вы презрели наши традиции, вы нарушили волю Бога! Пусть несет кару за грехи в предыдущей жизни! Они же съедят ее, тебя, а заодно и Тхакура. Кстати, он и сам не допустит!

– Послушай, Виру, что же, ей суждено всю жизнь носить траур? Посмотри, она же совсем молоденькая, разве она не достойна счастья? – принялся Джай горячо убеждать друга.

– Что ты мне это объясняешь? – продолжал кипятиться тот. – Я, что ли, против? Мне это можно не доказывать, как и тем, кто встанет стеной между вами, – они все равно не станут слушать!

– Я должен вернуть ей счастье, – убежденно сказал Джай. – Пусть попробуют меня остановить.

– Можешь не сомневаться, им это удастся, – усмехнулся Виру. – Будем надеяться, что они просто тебя остановят, а не сделают что-нибудь похуже.

– Что? Что похуже они смогут со мною сделать? – встрепенулся Джай.

– С тобой? Это бы еще ничего! С ней! – Виру махнул рукой указывая на окно Ратхи, в котором чуть-чуть колыхалась занавеска. – Они превратят ее жизнь в ад.

– Тхакур не допустит, – уверенно сказал Джай.

– Тхакур? – поразился Виру. – С чего это ты взял, что Тхакур станет тебе помогать? Он что, обещал тебе это?

– Нет, – ответил Дэв. – Но он не такой человек, чтобы мучить женщину. Если он не захочет помочь мне, то поможет ей.

Виру замолчал, потом вскочил и с яростью долбанул в столб носком ботинка:

– Ох и попались мы с тобой в этом чертовом Рамгаре! Один Габбар чего стоит, а тут еще эта любовь!

– Любовь, – усмехнулся Дэв. – Нам просто повезло, что мы сюда забрались. Я знал, что когда-нибудь мне повезет. Когда-нибудь повезет…

Глава тридцать пятая

Тхакур надолго застыл у окна, устремив взгляд в сторону гор. Дивные, величественные, окутанные белоснежной пеленой тумана горы – как он любил их когда-то! Мальчиком его возил туда отец – не для охоты, которую считал презренным и жестоким занятием, недостойным человека, а просто чтобы любоваться и наполнять душу счастьем, – так же, как возил к святым местам индуистов.

Потом он ездил туда с молодой женой, так и не успевшей стать старой, умершей при родах, подарив ему второго сына. Он показывал ей волшебные места своего детства, знакомил с древними пастухами, помнившими его мальчишкой. Такое трудно забыть. Но теперь горы стали для него символом поруганной красоты – с тех самых пор, как Габбар сделал из них логово смерти.

Каждый день отсрочки последнего боя с Габбаром тяжело давался Тхакуру, но рисковать понапрасну жизнью Джая и Виру ему не хотелось. Между ним и Джаем сложились особые отношения – Тхакур сам был немало удивлен, когда обнаружил, что испытывает симпатию к человеку, который еще недавно казался ему принадлежащим к чужому и враждебному миру.

Конечно, он понимал, что Джай и Виру – не обычные воры и мошенники из тех, кого он в большом количестве повидал за годы своей службы в полиции. Удаль, верность слову и даже благородство этой пары привлекали его с самого начала. Но он никак не ожидал найти в них некую сумму моральных качеств, которые всегда считал определяющими в облике достойного человека. Эти два завсегдатая тюрем оказались более порядочными людьми, чем многие из тех, кого он встречал в обществе.

Ему, как человеку не слишком молодому, не так просто было осознать этот факт, но еще более странным показалось то, что Джай был очень начитан и весьма образован. Задавать вопросы было не в характере Тхакура, но по случайно оброненным Джаем словам он составил себе некоторое впечатление о его прошлом. Как бы то ни было, у инспектора появился собеседник – а это было именно то, чего он так долго не находил в своем окружении. Джай не отличался многословием, как и сам Тхакур, впрочем, но его замечания всегда представлялись инспектору интересными, несмотря на то, что он нечасто мог с ними согласиться. Он предложил парню пользоваться своей библиотекой, которую собирали еще его предки, да и он немалую часть зарплаты тратил на старинные рукописи – свою давнюю страсть. Кроме того, с Джаем можно было играть в шахматы – игру, не требующую интенсивного общения, но хорошо отвлекающую от тяжелых мыслей.

Однако общение с Джаем имело и свои сложности. Первой из них было то, что тот временами напоминал Тхакуру его младшего сына, и это болью отдавалось в душе старика. Кроме того, Тхакур прекрасно понимал, что его ждут серьезные проблемы, связанные с Ратхой. Уяснив однажды, что между его невесткой и Джаем протянулась невидимая, но уже крепко связывающая их нить, он все более убеждался, что она не прервется сама собой и ему предстоит принимать непростые решения.

Первым его чувством было возмущение – Ратха, вдова его сына, так быстро забыла об убитом муже, прекрасном, умном, необыкновенном юноше. Но потом он чуть ли не силой заставил себя отрешиться от отцовского эгоизма и посмотреть на дело глазами беспристрастного судьи.

Ратха знала своего мужа слишком мало, чтобы успеть полюбить его по-настоящему. Конечно, они с ее отцом не были такими уж ретроградами, чтобы знакомить своих детей только на их свадьбе. Они устроили им несколько коротких встреч под присмотром старших, так, чтобы они немного освоились с тем, что скоро станут мужем и женой. Дети нравились друг другу, родители, знакомые целый век, были рады этому браку – и он был решен. Потом короткие недели вместе – и вот Ратха осталась вдовой. Мог ли он с чистой совестью требовать от нее любви к умершему? Тхакур-отец сказал бы: да. Тхакур-судья, становившийся по мере осознания ситуации все больше Тхакуром-адвокатом, не взял бы на себя смелость осудить ее, тем более что он знал, чувствовал своим знаменитым чутьем, так часто помогавшим ему отличить ложь от правды, что Ратха совершенно не способна на недостойные поступки.

Что ж, сказал он себе, Бог отнял у нее мужа, оставив меня, его отца, ее опорой и поддержкой в жизни. Я не могу стать ее тюремщиком – а значит, палачом.

Это решение далось ему с невероятным трудом. Тхакур был воспитан в почитании традиций и обычаев предков и верил, что именно здесь хранится выработанная веками мудрость, которая получена детьми готовой – в виде заповедей. Вся его жизнь, атмосфера дома и окружения способствовали укреплению в нем этой веры.

Но сейчас речь шла не просто о нарушении древнего запрета. Если бы все это случилось с чужой, незнакомой ему женщиной, он, не задумываясь, сказал бы, что все должно идти так, как решили боги. Но Ратха… Она не была ему теперь чужим, безразличным человеком. Он успел оценить ее и, быть может, Понять. А значит, просто не мог не желать ей счастья. И это счастье зависело от него, от его воли.

Впервые для Тхакура вошли в противоречие его привязанность к традициям и благородство, изначально присущее его натуре. Он отдал бы все, чтобы избежать этого, но у него не было выбора, Оставалось принять решение, и он принял его.

Однажды утром он велел запрягать коляску и попросил Рамлала найти Ратху. Когда она подошла к нему, Тхакур сказал ей:

– Собирайся, дорогая, мы едем к твоему отцу.

В ответ на ее удивленный взгляд, он быстро добавил:

– Ты знаешь, зачем.

Ратха почувствовала, как ее щеки заливает горячий румянец, и молила Бога, чтоб Тхакур не заметил этого. Но он не стал наблюдать, какое впечатление произвели его слова, и сразу же прошел к себе – готовиться в дорогу.

В коляске никто из них не произнес ни слова. Смущены были оба, и молчание казалось единственным спасением. Понемногу мысли унесли их обоих далеко от выжженной, как тент над лавкой старьевщика, дороги на Мансур.

Тхакур вспоминал своих сыновей – еще маленькими, забавными детьми, их беспокойные игры, шалости, смешные словечки, первые ошибки и удачи. Он думал тогда, что ему не слишком повезло в жизни, ведь он потерял жену, его дети росли без матери. Он не знал в то время, что такое потерять все, – и был несчастен. Ах, если бы вернуть хотя бы день из этой чудесной поры, когда он мог обнять детей, прижать их к себе и не отпускать.

Ратху же просто лихорадило от мысли, что ее жизнь может измениться. Она не смирилась со своей долей, но привыкла к тому, что другой у нее не будет. И вот теперь двое мужчин – Джай и Тхакур – задумали такой поворот. Неужели им удастся спасти ее, вырвать из цепких лап одиночества?

Она знала, что Джай влюблен, но Тхакур… Его участия в этом деле она никак не ожидала. Он не только не стал препятствовать намерениям Джая, но даже стал ему помогать. Но почему? Ведь он совсем не из тех, кому безразличны обычаи. Ради нее? Но ведь он – отец и по-человечески должен хотеть, чтобы кто-то скорбел вместе с ним о его сыне. Или по-человечески – значит, иначе? Значит, когда понимаешь, что тебе самому не вынырнуть из своего горя, нужно попытаться вытолкнуть того, кто тонет рядом, чтобы он успел схватить ртом немного воздуха и, может быть, остаться жить?

Да, она хотела жить, любить, ласкать детей. Неужели это возможно для нее?

Вот и знакомая с детства улица, каменная изгородь, ворота. Навстречу по дорожке идет отец, удивленный неожиданным визитом. Он рад ее видеть, но как он сдержан в проявлениях своих чувств. Его ширвани застегнут на все пуговицы, так же, как он сам.

Сидя в уютной гостиной, обставленной еще матерью Ратхи по тогдашней столичной моде и не претерпевшей никаких изменений за все эти годы, они ведут неторопливый разговор, построенный по строгой схеме: сначала обмен приветствиями, потом вопросы о здоровье и благополучии чуть ли не всех членов рода, потом действительно интересные каждому из них новости и уж только потом речь пойдет о самом важном, ради чего и затеяна эта встреча.

Ратхе отец ни сказал ни слова, только чуть прижал ее к себе и сразу оттолкнул, заглянув в глаза дочери вопрошающим взглядом. Она отвела глаза, и он не стал настаивать на ответе.

Она не принимала участия в разговоре мужчин, сразу ушла поздороваться со слугами, заглянуть в свою девичью комнату, посидеть немного в кабинете брата. Жаль, что его нет. Она чувствовала бы себя более защищенной в жизни, если бы он был рядом. Но он в Англии, учится, у него своя судьба – и, даст Бог, ему повезет больше, чем сестре.

Что же они решат? Отец не согласится, ни за что не согласится нарушить обычай! Он любит ее, она не сомневается в этом, но есть вещи, немыслимые для него. К тому же его положение, его репутация, которой он так дорожит, – он не допустит, чтоб все это оказалось в опасности. Ведь каждый из его врагов и даже друзей сможет, сказать ему: посмотри на свою дочь, с твоего согласия она презрела наши традиции, как можешь ты после этого учить других людей, как им жить, судить их, решать их участь. Конечно, по закону государства она вольна выйти замуж после смерти мужа, но что значат законы в стране, живущей по обычаю?

Ратха не могла больше оставаться в неведении. Она спустилась вниз, на соединенную с гостиной веранду. Мужчины увидели ее – она не желала подслушивать, пусть знают, что она слышит.

– Вы собираетесь нарушить наши обычаи. Что скажут люди, господин Тхакур? – неуверенно произнес отец.

Ратха поняла, что пришла как раз вовремя. Ее судьба решалась в этот момент.

Тхакур не спешил с ответом, как бы подбирая слова, способные выразить то, что он чувствовал:

– Знаете, господин Шринивас, есть люди, которым выпадает счастье прожить всю жизнь в полном соответствии с заветами наших предков. Раньше я завидовал им и хотел прожить так же, но годы научили меня кое-чему. Я работал, много ездил – да если бы даже сидел дома, все равно не смог бы вести полноценную жизнь, если бы множество раз не переступал через законы брахманства. Хотя бы с едой – у меня не было матери, жены, дочери, даже тетки, а ведь ортодоксальный брахман может есть пищу, приготовленную только их руками. Я ел то, что мне давали, что готовили слуги, повара в отелях и вообще неизвестно кто. Я высоко ценю принципы вашей жизни, но уверен, что и вам случалось нарушать такие запреты. А сейчас у меня нет рук, и что бы я делал, если бы старик Рамлал не кормил меня, как аскета-дигамбара или младенца?

Тхакур встал и зашагал по комнате из угла в угол.

– Видите ли, мир изменился вокруг нас, и мы не можем жить по-прежнему. И если, мы поступаемся традициями в мелочах – ежедневно, ежечасно, потому что иначе нельзя, – то как мы должны вести себя, когда речь идет о судьбе и счастье человека, дорогого нам? – горячо произнес Тхакур и добавил уже мягче и тише: – Я знаю, что такое одиночество. Человек не должен жить один, ему нужна семья. Неужели мы, боясь людской молвы, будем так жестоки к Ратхе? Что мне делать, если совесть и чувство справедливости входят в противоречие с обычаем? Повиноваться обычаю? Что ж, я готов, если речь идет о моей судьбе. Но если о судьбе другого, зависимого от моей воли человека?..

Тхакур остановился и перевел дыхание. На лбу его выступили мелкие капельки. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, что он вкладывает в свою речь слишком много передуманного, выстраданного им за долгое время несчастья.

– Ратха должна снова вернуться к жизни. Вот почему я приехал к вам. Вы ее отец, и вам решать, что делать, но она должна быть счастлива, она это заслужила, – заверил свои слова Тхакур и сел в кресло, как будто ему тяжело стало стоять.

Он выглядел таким усталым, как будто был совершенно измучен недолгой речью. Ратха впервые подумала о том, что он уже очень немолод и, может быть, только неистовое желание возмездия придает ему силы.

Отец молчал. Ратхе казалось, что в нем идет непростая внутренняя работа, а может быть, даже борьба с собой и всей своей стройной системой мира, в котором нет места слабостям, желаниям, ошибкам, а все люди переходят улицу только в положенных местах.

Нет, он не возьмет на себя ответственность, подумала Ратха.

Она не ошиблась, но все-таки он удивил ее.

– Господин Тхакур, что я могу ответить? – произнес он задумчиво. – Теперь она ваша дочь…

Запрета не было, он давал Тхакуру право распоряжаться ее жизнью вместе с полной ответственностью за, это решение и за ее дальнейшую судьбу. Но сам… Нет, он не захотел принять на себя бремя решений и все те последствия, которые может иметь этот шаг.

Ратхе больно было это услышать. Ее отец не сказал ни слова в поддержку счастья дочери, уступая другому сделать это за него.

Но Тхакур был не из тех, кто боится ответственности. Он строил свою жизнь совсем по-другому.

– Благодарю вас, – сказал он, поднимаясь. – Наверное, нам пора подумать о дне свадьбы.

О дне свадьбы! Она свободна! У нее будет семья, муж, дети!

Ослепительная, как солнце, радость обрушилась на нее, наполнила все ее существо сияющим светом, в котором робким, еще слабым ростком пробилось, наконец, ее будущее.

Глава тридцать шестая

Гигантский багровый диск солнца тускло светил сквозь пелену пыли, окрашивая красные фигуры пятерых вооруженных всадников, неспешно едущих по тропе, вьющейся по вершине каменистой гряды. Пятеро головорезов из банды Габбара возвращались после налета. Они разграбили небольшую деревушку, заброшенную в глухой долине, вдали от дорог и городов. Все мужчины работали в поле, на террасированных участках, засеянных рисом. По деревне разносился смешанный запах кипящего тростникового сока и горящих в костре метелок тростника – это варили сахар.

– Тут нечего брать, кроме горячих лепешек, – проворчал один из бандитов.

– Габбар приказал наведаться сюда, – ответил другой, с завязанным глазом, – а уж если он приказал, ты будешь грабить даже голых в бане.

Проехав вдоль серебристо-голубого пруда, в котором отражались белые ватные облака, они промчались по узкой улице, нарушив деревенскую тишину грохотом выстрелов.

Добыча оказалась действительно невелика. Они выгребли все ценное, что нашли в единственной лавке, набили седельные сумки и беспрепятственно покинули деревню, заглянув по пути в несколько наиболее зажиточных с виду домов. Лишь в одном из них, когда одноглазый попытался ворваться в зенан – женскую половину дома, они встретили вооруженное сопротивление. Какой-то трясущийся старик выстрелил в него из ружья и промахнулся. Одноглазый со смехом разрядил в старика револьвер, вышиб ногой дверь, но никого не нашел – распахнутые настежь окна еще дребезжали стеклами.

– Эй! – крикнул один из бандитов. – Эти полоумные крестьяне бегут сюда со своими мотыгами!

– Ладно, поехали, – нехотя сказал одноглазый. – Не стоит тратить патроны по пустякам.

Солнце быстро поднялось в зенит, словно отскочивший от земли ослепительно белый мяч. Жара обрушилась, раскаляя металлические части конской сбруи и оружие, так что на них больно было смотреть. Всадники покачивались в седлах медленно бредущих коней. Они возвращались в свое логово, не ожидая никакой опасности в этих пустынных краях, где кроме камней и колючек ничего не было, даже животные избегали забредать сюда.

– Посмотрите, что там внизу? – негромко сказал один из разбойников, протягивая руку в направлении небольшой лощины.

На земле, лицом вниз лежали двое убитых, неестественно разбросав ноги и подвернув под себя руки, словно зажимая раны. Ветер трепал запорошенные пылью волосы, вздувал пузырями выцветшие рваные рубашки.

Спустившись в лощину, всадники осторожно приблизились, оглядываясь по сторонам – нет ли засады? Вокруг никого не было видно.

– Там какая-то бумага, – сказал толстый бандит, перекрещенный патронташами.

– Что ты болтаешь, какая еще бумага? – недовольно рявкнул одноглазый.

Действительно, за поясом убитого трепыхался окровавленный клочок.

– Прочти, что там написано, – приказал старший, поправляя повязку на глазу.

Толстый нехотя сполз с седла, брезгливо вытащил бумагу и стал читать, запинаясь на каждом слове:

– «Габбар Сингх! За одного убитого тобой мы убьем четверых!» – Поглядев на одноглазого, он повторил: – Четверых! Хорошо, что нас пятеро…

– Не болтай глупостей, – буркнул старший. – Их там всего двое, Габбар раздавит их. Лучше посмотри, кто убит. Хозяин не прощает, когда убивают его людей.

Поддев лежащего носком запыленного сапога, толстяк перевернул его и удивленно выпучил глаза – на него смотрел ствол револьвера. Это было последнее, что бандит увидел. Виру нажал на курок и тут же ожил второй убитый – Джай. Он вскочил, выпуская пулю за пулей во всадников. Через несколько секунд все было кончено. Всхрапывающие лошади носились по лощине, вместо лжеубитых на земле валялись четыре трупа, как и было обещано в записке.

– Был еще пятый, – тихо сказал Джай.

Виру направился к вросшему в землю валуну, одним прыжком вскочил на него. За камнем спрятался последний из отряда, раненный в плечо. Увидев Виру, он бросил оружие и поднял руки, морщась от боли.

– Мы решили тебя помиловать, – сказал подошедший Джай. – Иди к своему хозяину и расскажи все, что увидел. Пусть он знает, что мы своих слов на ветер не бросаем.

Скомкав бумагу, Габбар отбросил ее в сторону, круто развернулся на каблуках и подошел к раненому. Тот стоял, понурившись, держась ладонью за простреленное плечо. Главарь остановился перед ним, смерил оценивающим взглядом, как бы прикидывая – а не добить ли этого вояку? Потом перевел налитые кровью глаза на четыре трупа, привязанные к седлам, и решил, что его потери, пожалуй, и так слишком велики.

Заложив руки за спину, он пошел мимо стоящих в ряд четырех коней с убитыми бандитами, как бы принимая парад мертвецов. Габбар с профессиональным интересом оглядывал пулевые отверствия, отмечая, что на каждого было истрачено всего по одному или два патрона.

– Так, так, – с тихой угрозой вымолвил главарь, – значит, они объявили мне войну, мне – Габбар Сингху! Мы еще посмотрим, чья возьмет! – Присев на камень, хлестнул по нему накрученным на кулак ремнем. – Давно мне не попадались достойные противники. Да, я получу большое удовольствие, когда покончу с ними, а потом мы сожжем дотла эту проклятую деревню. Габбар Сингх никому ничего не прощает! – взорвался главарь. – Никогда!

Державшийся из последних сил на ногах раненый бандит вдруг покачнулся и рухнул на камни.

– Уберите эту падаль! – приказал главарь, довольный впечатлением, которое произвели его слова.

К упавшему подбежали двое бандитов. Они схватили его за руки и потащили по земле, не заботясь о том, как он при этом себя чувствует.

Габбар подошел к лошади, сдвинув труп, достал из седельной сумки свежую лепешку, привезенную из деревни, и стал с аппетитом есть, обдумывая планы мести. Вскоре на лице его появилось довольное выражение.

– Эй, где наш лазутчик? – крикнул он, швыряя недоеденный кусок лепешки. – Где Гупта?

– Я здесь! Только что вернулся из Рамгара, – угодливо согнулся маленький человечек с неприметной внешностью, одетый, как зажиточный крестянин. Это был опытный разведчик. На счету Гупты было не одно ограбление, совершенное по его наводке. Тихий, серый, как мышь, он бродил повсюду, все вынюхивал и выведывал. Пройдя незаметно по какой-нибудь ярмарке, он исчезал, а потом туда вдруг наведывались бандиты, без лишних поисков вытряхивая деньги из карманов расторговавшихся крестьян. Он всегда приносил ценные сведения, и сейчас работал в Рамгаре, отложив все дела.

– Ну, что там происходит? – спросил Габбар. – Я думал, тебя уже повесили на площади. – Он громко рассмеялся.

Увидев хорошее настроение хозяина, Гупта захихикал и, сложившись пополам, забормотал на ухо:

– Кое-кто на меня косился, заметили, что я чужак, но я успел все разведать.

Склонившись еще ниже, лазутчик стал что-то нашептывать главарю. Тот заулыбался, довольный услышанным, и хлопнул его по плечу с такой силой, что Гупта чуть не упал.

– Молодец! – похвалил его главарь. – Хорошо, что тебя не повесили – ты достоин принять такую честь из рук своего хозяина.

Гупта угодливо захихикал, расценив это как удачную шутку.

– Смотри, – вдруг помрачнел Габбар, – если ты ошибся, я сам о тебе позабочусь. Откуда ты это узнал?

– Подслушал, командир. Сведения совершенно точные, можете не сомневаться.

Лазутчик даже немного оскорбился, когда его заподозрили в плохой работе. Он был шпионом по призванию, если бы даже ему не платили за службу, Гупта делал бы свое дело из любви к искусству.