Текст книги "Цветок в пыли. Месть и закон"

Автор книги: Владимир Яцкевич

Соавторы: Никита Галин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Имя этого человека… – Бог сделал многозначительную паузу, после которой громом прогремело имя. – Ви-и-и-и-ру.

Басанти схватилась за голову, будто пытаясь спрятаться от так внезапно определившейся судьбы. Не то, чтоб такой выбор Шивы казался ей совершенно неудачным. Признаться, она и сама задумывалась о том, не подходит ли ей этот хвастун и выдумщик больше, чем все остальные, особенно если учесть некоторые странности ее собственного характера. Но чтобы так сразу поставить перед необходимостью выйти замуж за этого городского весельчака, про которого никто ничего толком не знает?!

– Виру? – произнесла Басанти жалобно. – О Боже, ты же знаешь, что решается моя судьба. Лучше я подожду до следующего понедельника, а?

Шива обиженно молчал, и Басанти испугалась, что оскорбила его своими сомнениями.

– Виру, конечно, неплохой парень, – пробормотала она, давая понять, что не смеет оспаривать божественную волю. – Только… он очень отчаянный.

– Замолчи, девушка! – прикрикнул на нее Бог, которому, должно быть, надоело пререкаться по таким пустякам, как выбор мужа.

– О Всевышний, не сердись! – взмолилась Басанти. – Я сказала то, что думаю, но если тебе угодно…

Басанти смиренно склонила голову, уже видя себя в свадебном наряде и прикидывая, хорошо ли они будут смотреться с женихом.

– Да, таково мое желание, – недвусмысленно объявил ей Шива и, памятуя ее возражения, на всякий случай пригрозил: – А если ты не выполнишь его, то останешься старой девой.

– О Боже! – побледнела Басанти.

Более страшной угрозы она и представить себе не могла. Что угодно, только не это. Виру так Виру, в конце концов, он и вправду ей нравится – во всяком случае куда больше, чем прочие. Да тут любой понравится, если на другой чаше весов такая незавидная перспектива.

– Я согласна, – поспешно сказала Басанти и улыбнулась.

Улыбка была почти радостной.

Глава тридцать вторая

Услышав о согласии Басанти стать женой своего протеже, Шива помолчал минутку. Девушке показалось даже, что она слышала короткий смешок. Но может ли такое быть, чтобы Бог смеялся? Совсем запутавшись, Басанти решила обдумать это потом, когда выйдет из храма.

В это мгновение кто-то положил ей на плечо руку. Басанти резко отскочила в сторону и опасливо обернулась. После такого разговора с Шивой она ожидала увидеть кого угодно: богиню Парвати со свадебными кольцами, обезьяну Ханумана в позолоченном шлеме и с булавою в поднятой руке или свою покойную прабабушку, заявлявшую в свое время, как известно, что жене вора быть вдовой.

Но это был не Хануман, а всего лишь Джай, который, улыбаясь, смотрел на нее и, приложив к губам палец, дал ей знак хранить молчание.

– Вы слышали? – все-таки не выдержала и шепотом спросила его девушка.

Джай кивнул и, взяв ее за похолодевшую от всего случившегося руку, повел в глубину храма. Они обошли статую, слушая, как Шива продолжает свою речь:

– Ты выйдешь замуж за этого достойнейшего человека. Запомни, ты должна относиться к нему со всем почтением, на какое способна. Именно от него зависит твое счастье.

Джай поставил девушку позади статуи и, улыбнувшись на прощанье, исчез, будто растворился в темноте. А Басанти получила прекрасную возможность рассмотреть того, кому принадлежал этот проникающий в душу голос, требовавший от нее полного почтения к украшенному многими добродетелями достойнейшему человеку.

Фамильярно прижавшись к каменной спине Бога и даже упершись в нее босой ногой, за статуей расположился сам будущий муж, старательно гудящий в кувшин с разбитым дном:

– Запомни это и не гневи меня. Иначе ты будешь несчастна всю жизнь.

Как раз эта угроза не показалась Басанти пустым звуком, правда, оставался маленький вопрос: а не будет ли она несчастна всю жизнь, если решит-таки совершить то, к чему ее так хитроумно принуждали последние полчаса?

То-то ей все время казалось, что пламенная речь Шивы как-то смахивает на то, что она слышала от агитатора партии Индийский национальный конгресс во время выборов. Виру выдвинул себя на выборную должность счастливого супруга и сейчас вел кампанию среди своего единственного избирателя.

Возможно, он даже ощущал себя отчасти Шивой, не только голосом играя его, но и преобразившись полностью. Войдя в роль Всемогущего, Виру всецело отдавался изображению его, как он ему представлялся: закатывал глаза, запрокидывал голову и даже размахивал руками.

«Талант, большой талант, – не могла не признать Басанти. – Ему бы на ярмарках выступать». Она была бы в восторге от представления, если бы в качестве зрителя-простачка Виру не выбрал ее. К этому она была не готова.

Разъяряясь все сильнее и сильнее с каждой минутой, Басанти глядела на разошедшегося в своих пророчествах парня. Упершись руками в бока и качая головой, она ждала подходящего момента, чтобы обрушить на несчастного лавину своего гнева.

– Ты должна любить его, и если когда-нибудь станешь бранить его, то я буду считать, что ты бранишь меня! – взвыл Виру.

– Ах вот как! – не выдержала девушка.

– Т-с-! – досадливо махнул на нее рукой Виру, не оборачиваясь, и продолжал: – Пойди и скажи…

Басанти так никогда и не узнала, что именно она должна сказать и куда пойти, потому что Виру, наконец, сообразил, кто издал восклицание, отвлекшее его от пламенной речи.

– Ах, – прошептал он, уставясь на нее смущенным взглядом. – Басанти, я…

Конечно, он попадался, и не раз, но чтоб прямо на месте преступления и с поличным – битым кувшином, который он теперь не знал, куда засунуть, – такого еще не бывало! Это не девушка, а Шерлок Холмс, про которого рассказывал Джай в Бомбейской тюрьме. А ведь так отлично шло! Еще немного – и она была бы готова к свадебной церемонии.

Виру совсем растерялся. Он спрыгнул с постамента, рассчитывая, что так она будет злиться немного меньше, чем если бы он продолжал взирать на нее с высоты, где расположился в непосредственной близости от Бога. На губах у него появилась жалкая улыбка напроказившего мальчишки, которому очень хотелось бы провалиться сейчас сквозь землю, но приходится выкручиваться и давать какие-то жалкие объяснения, раз уж путь в преисподню не так легок.

– Я пошутил, – сказал он без всякой надежды на успех своей версии.

Со следователями было как-то проще, и даже прокурору никогда не удавалось довести Виру до такого раскаяния.

Но, как и они, Басанти не знала жалости. Она сощурила пылающие гневом глаза и пошла на Виру, наступая, как неотвратимая Божья кара.

– Вы думаете, меня так легко одурачить? – спросила она.

Виру приготовился было ответить, что он уже понял, что одурачить ее если кому и удастся, то только не ему, но она не собиралась выслушивать ответ – вопрос был исключительно риторическим.

– Не выйдет! – взвизгнула девушка и помахала пальцем прямо перед носом отступающего Виру, чем заставила его еще прибавить ходу. – Поищите себе другую невесту, а я не настолько наивна, чтобы слушать ваши глупые оправдания.

– Согласен, поищу другую, – брякнул зачем-то Виру, думая этим остудить ее гнев.

Но почему-то это разъярило девушку еще больше.

– Другую! – Палец сразу превратился в маленький, но крепкий кулачок. – Я вам покажу! Вот увидите! И благодарите за все собственную персону.

Басанти метнулась к выходу так стремительно, что Виру серьезно досталось по лицу ниткой бус, укрепленных в ее сложной прическе.

– Басанти, послушайте!.. – крикнул он ей вслед, совершенно не представляя, что сказать, если бы она решила «послушать».

Девушка уже вылетела из храма и бежала сейчас по косогору к дороге, где стояла коляска с впряженной туда беленькой лошадкой – единственным верным другом. Она не знала, плакать ей или смеяться. Конечно, не слишком приятно, когда из тебя пытаются сделать дурочку, но, с другой стороны, всякая предприимчивость в любви достойна хотя бы прощения. Он разыгрывал ее, но ведь цель была вполне достойная, а причина – что, как не пылкая страсть толкнула его на это? Среди цитируемых дедушкой присловий его матушки Басанти прекрасно помнила одно из самых употребляемых: «Женщины, золото и земля – вот три вещи, от жадности к которым мужчина готов на смерть». Она и не сомневалась, что Виру – не исключение.

И все-таки он заслуживает наказания. Так обращаться с ней! А она-то, она-то, тоже хороша! «О Боже, великое чудо!» Стояла и думала, как заохают соседушки, когда узнают, что Шива лично решил заняться подбором для нее жениха! Ну, Виру, вы свое получите! – опять разозлилась Басанти, вспоминая, какой глупой выглядела там, в храме, когда с благоговейным восторгом ожидала изъявления воли Божества.

Под горячую руку неповинная лошадка получила сильный и незаслуженный удар кнута и, обиженно заржав, рванулась с места. Встречный поток воздуха чуть остудил разгоряченные щеки девушки, и она уже было задышала чуть спокойнее, когда, как возвращающийся кошмар, сбоку, из-за бахромчатого края тента показалась сияющая физиономия Виру. И что это была за физиономия!

Куда только подевалось смущение, растерянность и даже раскаяние, так недавно написанные на его лице! Теперь оно сияло уверенностью и самодовольством. Да, говорило это лицо, я капельку пошалил, но ведь это была очаровательная шалость, правда? И откуда взялось такое веселье?! Виру принялся корчить гримасы, надеясь, наверное, что, если ему удастся рассмешить Басанти, все неприятное будет забыто.

Возмущенная такой короткой памятью, Басанти в ответ сделала страшные глаза и высунула язык. Но Виру остался очень доволен, решив, что она приняла его игру, и совсем разошелся. Теперь он принялся изображать из себя фоторепортера, щелкающего объективом у лица заезжей кинозвезды. Он так старался, что Басанти была даже немного польщена его натурализмом, и ей пришлось нарочно сделать злобное выражение лица, чтобы он не догадался об этом.

Но Виру никогда не смущался такими пустяками. Он предпринял обходной маневр – и через секунду уже сидел на скамеечке рядом с прекрасной извозчицей. Следующим его шагом было обнять ее. Это существенно облегчалось тем, что руки Басанти были заняты кнутом и вожжами. Однако Басанти все-таки изловчилась и в момент, когда враг торжествовал победу, резким ударом локтя сбросила Виру на дорогу.

Послав поверженному в пыль противнику гордый взгляд, Басанти, очень довольная своей ловкостью, высоко подняла хорошенькую головку и принялась сдувать с лица выбившуюся из прически прядь. Но внезапно рядом раздалось необычное ржание – поглядев направо, она без труда обнаружила того, кто издавал эти не свойственные человеку звуки. Почти вровень с коляской, что подтверждало неплохую физическую подготовку, бежал Виру, на ходу проделывая все удивительные штуки, над которыми годами бьются дрессировщики, работающие с лошадьми в цирке: поднимал ножку, крутился, кланялся и даже пританцовывал.

Басанти взмахнула кнутом, заставляя свою лошадку прибавить ходу, но это был уже запоздалый маневр. Виру в два прыжка догнал изящное животное, никогда не готовившее себя к скачкам, и мгновение спустя уже сидел на его узкой спине – задом наперед, чтоб не выпускать из виду предмет своей страсти.

Басанти, понимая свое полное поражение, в отчаянии огрела его кнутом, но Виру, не теряя хладнокровия, схватил его за кнутовище и, завладев им в честном бою, заплатил за него воздушным поцелуем. За первым последовал второй, третий – и вот уже он сам вслед за своими поцелуями перебирается поближе к обессиленной Басанти.

– А ну-ка вылезай! – сказала девушка уже довольно вяло.

– Еще чего! – последовал решительный отказ.

На этот раз Виру сразу же приступил к объятьям. Басанти хотела укусить его руку, легшую ей на плечо, но, внимательно на нее поглядев, передумала. Да и что толку – бой был проигран. Противник успел укрепиться на ее территории и чувствовал себя, по всей видимости, превосходно. В довершение ко всему он не выдержал переполнявших его душу чувств и разразился громкой песней, зазвеневшей на всю округу:

Я с сердитой девушкой еду на коне.

Девушка сердитая, улыбнись-ка мне.

Лошадь не приблизится к темному крыльцу,

Счастье не привяжется к хмурому лицу.

День счастливых – в радости, сны – на облаках.

Только тот, кто сердится, – вечно в дураках.

Для чего наряды, кольца и цветы,

Если взор унылый и глаза пусты?

Улыбнись, гляди светлей, смехом завлекай —

А когда поженимся, тогда и упрекай.

Услышав последние слова, Басанти вдруг и вправду принялась хохотать. Они встретились с Виру глазами и теперь смеялись вместе, как будто заражая друг друга весельем. Смех разрушил последние барьеры между ними, и когда Басанти склонила головку на плечо Виру, он принял это как заслуженную награду.

Глава тридцать третья

Хорошо, когда ты молод и впереди вся жизнь! Когда в тебе кипит молодая сила, переполняя сердце радостью, так что хочется петь просто оттого, что на небе светит солнце. И Рави запел во весь голос, покачиваясь в седле и оглядывая пустынную дорогу, по которой ехал в город.

Ради такого случая юноша принарядился в праздничную одежду. В городе ему давно нравилась одна девушка, сестра его приятеля. Этой осенью они собирались пожениться.

Вороной мерно цокал копытами по твердой, звонкой, словно камень, дороге, изредка оскальзываясь и высекая искры о вылезший из земли кремень. Путь лежал через холмы, поросшие зарослями рододендронов, которые захлестывали тысячами ярко-красных цветов огромные шершавые валуны, разбросанные по крутой гряде.

Внезапно Рави оборвал песню – впереди на дорогу вышли двое. Он рассмотрел, что они вооружены. Оглянувшись, юноша увидел еще двоих, отрезавших ему возможность отступления. Рави решил продолжить путь, а как только разбойники поравняются с ним, пришпорить коня и прорываться. Будто догадавшись о его замыслах, бандиты быстро скинули с плеч винтовки и нацелились прямо в сердце всадника.

– Эй ты, – прохрипел один из них, – слезай с лошади, а не то пристрелю тебя. Не успеешь даже глазом моргнуть.

Пришлось повиноваться. Рави слез с седла и встал, придерживая коня за повод. В тени валуна сидел человек в защитной форме, обросший вьющейся бородой. Оружия у него не было, если не считать накрученного на руку ремня с патронташем. Он лениво встал и приблизился к пленнику. Рави, который никогда не видел Габбара Сингха, с ужасом догадался, что это именно он.

– Ты совершенно прав, я – Габбар Сингх, – сказал главарь, заметив страх в глазах юноши.

Но Рави быстро справился со своей слабостью и смело взглянул в лицо убийцы, прославившегося своей необузданной кровожадностью. Это не понравилось Габбару:

– Гамба!

– Я, командир! – выступил вперед один из бандитов, который показался Рави знакомым.

– Ты знаешь этого человека?

– Да, конечно. Он из Рамгара. Это брат Басанти, той самой девушки, возле которой увивается один из наемников Тхакура. Они даже ездили в город за покупками. Его зовут Рави.

– Как его зовут уже не имеет никакого значения. Вот видишь, – обратился главарь к пленнику, – нам все известно и не нужно даже тебя допрашивать. Ты нам неинтересен! Кто ты такой? Просто пушинка – дунуть, и тебя нет на этом свете. Зачем ты вообще живешь? Для чего ты нужен? – отвернувшись от Рави, разбойник обратился к своим подручным. – Гамба, я думаю, что в Рамгаре развелось слишком много жителей. От них нигде нет прохода, повсюду эти деревенские недоумки.

Разбойники разразились грубым хохотом.

– Ты не запугаешь меня, Габбар! – воскликнул юноша.

– Ого! Да он, оказывается, умеет разговаривать! – развеселился бандит. – Это хорошо.

Этот парень, кажется, решил держаться героем. Габбар не мог не отметить, что в последнее время таких храбрецов ему попадается все больше и больше. Жители деревни, кажется, забывают о страхе. Напрасно! Он сумеет напомнить им о том, что на свете есть смерть, и эта смерть зовется Габбар Сингх.

Интересно, будет ли этот мальчишка молить о пощаде? Габбар подошел поближе, чтобы заглянуть в его глаза. То, что он нашел в них, не слишком его обрадовало: никаких слез, никакой мольбы, никакого страха. Одна только ненависть и, может быть, еще презрение. Презирать его! Это уж слишком. А если бы этому парню в руки винтовку? Он бы не промахнулся, целясь в него, так ненавистного этим грязным крестьянам, всю жизнь ковыряющимся в земле, чтобы добыть горстку риса.

Габбар оглядел свое войско и вдруг подумал, что ни один из этих шакалов, вымазанных в крови по уши, не решился бы так спокойно смотреть в глаза своей смерти. Они умеют только убивать безоружных, подбирать падаль и лизать руки тому, кто сильнее их.

Они боятся его, сильного и не знающего пощады, – это основа его власти над ними. Он просто обязан быть жестоким, чтобы не развалилась эта кровавая армия, на знамени которой, будь оно у них, было бы написано: Трусливая стая убийц. Он даст им еще один пример своей силы, которая и заключается в жестокости, пусть смотрят и делают свои выводы.

– Что ж, может, отпустим его? – спросил он, оскалившись. – Передадим с ним послание жителям этой деревни, а то они в последнее время совсем от рук отбились. Пусть наш храбрый пленник передаст им послание от Габбара Сингха. Как вы думаете?

Разбойники молчали, выжидательно замерев: какую еще шутку выдумал их не знающий жалости главарь.

– Гамба! – рявкнул убийца. – Делай свое дело…

Виру с самого утра не находил себе места. Как магнитом, его тянуло в деревню, и Джай очень хорошо знал, что это за магнит. Они с Тхакуром пытались хотя бы в самом общем виде составить план следующей операции против Габбара. Сделать это было совсем непросто – Габбар не сидел на месте в ожидании нападения и не назначал дня и часа битвы. Ловить его в горах – задача не из легких, а лагерь разбойников, как показала разведка, проведенная накануне, был пуст. Кроме того, Тхакур послал человека в столицу штата к своим старым друзьям за боеприпасами, запас которых был истощен.

Ожидая, когда Джай закончит штабное совещание, Виру, полностью доверивший интеллектуальную часть боевых действий другу, слонялся по двору. Являться в деревню одному ему не хотелось, чтобы не давать соседкам Басанти еще один повод для сплетен. Неожиданно его внимание привлекло какое-то движение по дороге, ведущей из горного ущелья мимо усадьбы Тхакура в деревню. Действительно, это было странно: лошадь брела в деревню без седока, с каким-то перекинутым через седло грузом. Виру подошел к воротам, чтобы разглядеть все получше. Конь уже почти миновал усадьбу, но он все-таки успел понять, что именно принял за груз.

Привычной дорогой возвращаясь в деревню, лошадь несла к родному порогу бездыханное тело хозяина.

Виру вздрогнул, представив себе, что случится через несколько минут в каком-то мирном доме, где люди еще, должно быть, живут обычной жизнью, полной будничной суеты и тихих радостей. Они не знают, какое беспросветное горе несет им сейчас, повинуясь привычке и чувству голода, их вороной, устремившийся к дому.

Проводив коня взглядом, Виру позвал остальных – появление мрачного вестника смерти наверняка имело какую-то связь с Габбаром, а значит, все они – Тхакур, Джай и он сам – должны быть вместе с жителями Рамгара.

Через несколько минут они уже стояли на деревенской площади в плотном кольце людей, окруживших тело, которое уже успели снять с коня и положить на сорванную с чьего-то окна циновку вблизи колодца.

Еще несколько дней назад на этой площади танцевали и веселились девушки и юноши, среди которых был, возможно, и этот красивый молодой человек с мускулистой фигурой. Черты его лица что-то смутно напомнили Виру, но он никак не мог понять, что именно.

– Кто это? – спросил он шепотом у стоявшей рядом женщины.

– Рави, внук слепого Наччи, – ответила она так же тихо и приложила к глазам край сари.

Брат Басанти! Так вот к чьему дому вез горе вороной, вот на кого похож этот юноша, почти мальчик!

«– Я убью его, я убью его, – застучало у Виру в мозгу, – за Басанти, за этого несчастного слепого старика, пережившего внука, за Тхакура, за всю деревню, живущую в страхе, в унижении, с вечно опущенной головой!»

Он потянул Джая за рукав, и они вошли в центр круга, образованного застывшими рамгарцами. За воротом рубашки юноши белел край бумажного листа, и Виру, присев рядом с убитым, расстегнул пуговицы, бережно подняв красивую, как у сестры, голову. Джай взял лист и стал молча читать, но в эту минуту к нему подошел староста и, не говоря ни слова, властным движением вырвал бумагу из его рук. Старик не скрывал своей неприязни к этим наглецам, посмевшим коснуться убитого раньше, чем его родня или он, староста деревни, ее глава.

Да, это он управляет здесь всеми делами, вершит суд, делит наследство, разбирает ссоры, мирит, женит, да мало ли что еще. Это он здесь принимает решения, а не этот спесивый брахман Тхакур, который всю жизнь развлекался в городе, а под старость приехал сюда, чтобы смущать односельчан своими нелепыми затеями. Где это видано – объявить войну Габбару, да еще втягивать в нее село! Набрал каких-то бродяг на большой дороге! Зачем тогда полиция, государственная армия, правительство, наконец? И он, староста, тогда зачем, если всем здесь заправляет Тхакур и эти его вояки?

Пока староста читал привезенное убитым письмо, в круг вошла Басанти. По тому, как она шла, по застывшим глазам, по бледности лица Виру сразу понял, что она уже знает о постигшей ее беде. Басанти не бросилась к брату, не пала ему на грудь с рыданиями и проклятьями, она остановилась в двух шагах от трупа и застыла, непонимающе глядя на брата. Виру не решился к ней подойти сейчас. Он не знал, что можно сказать девушке, лишившейся когда-то матери и отца и всю свою любовь отдавшей брату, чтобы теперь потерять и его.

– Басанти! Басанти! Ты здесь? – раздался старческий голос.

Девушка вздрогнула и встала так, чтобы заслонить собой труп, будто хотела навеки спрятать его от приближающегося деда.

Он шел, высоко подняв перед собой палку – палку слепца – и звал внучку. Она подалась вперед, будто хотела отозваться, но из ее груди вместо слов вырвался только короткий хриплый стон, которого старик не услышал.

Рамгарцы расступились, чтобы пропустить старого Наччи туда, где ждало его тело несчастного внука. Они молчали, но особым слухом слепого он распознал в этой тишине надвигающуюся беду. Он остановился и дрогнувшим голосом спросил:

– Почему все молчат, что случилось?

Никто не посмел произнести ни звука. Басанти покачнулась и опустила веки, набираясь храбрости, чтобы обрушить на деда страшный удар – весть о смерти, но Виру пришел ей на помощь, желая избавить ее хотя бы от этой необходимости.

Выпрямившись, он сделал несколько шагов, отделявших его от слепцы – ему казалось, что никогда в жизни он не преодолевал такого тяжелого пути, – подошел к старику и протянул ему руку, за которую тот нетерпеливо ухватился.

– Пойдемте со мной, – сказал Виру глухим от волнения голосом.

– Я знаю тебя, ты Виру из усадьбы Тхакура, – радуясь, что завеса молчания прорвана, забормотал слепой. – Почему так тихо, сынок?

– Пойдемте со мной, – повторил Виру и, поддерживая старика, повел его к трупу.

– Куда? Куда ты меня ведешь? – заупрямился охваченный недобрым предчувствием Наччи и жалобно простонал: – Я ничего не понимаю.

Виру, удивляясь, как у него еще не разорвалось сердце, почти тащил его к убитому внуку. Наконец они достигли цели, и старик нащупал палкой тело, лежащее у его ног. Ноги его подкосились, палка выпала из рук, и он опустился рядом с трупом, встав на колени в дорожную пыль.

– Рави? – с ужасом произнес старик. – Рави?

Снова и снова он ощупывал лицо и руки лежащего перед ним в тщетной надежде на ошибку, но пальцы, ставшие за долгие годы слепоты его глазами, ясно сказали ему, кто был этот убитый мальчик посреди деревенской площади.

– Рави! – прокричал старик имя внука и кричал бы его еще долго, повторяя и повторяя нежные звуки дорогого имени, но из невидящих глаз хлынули слезы, прочертившие глубокую борозду в старческих морщинах, боль сжала горло и сделала неповинующимся язык.

От толпы отделилась высокая фигура, закутанная в серый плащ. Тхакур подошел к Наччи, повинуясь охватившему его порыву, толкнувшему одного деда, так недавно похоронившего внука, к другому, потерявшему его сейчас. Но инспектор не смог произнести ни одного слова утешения – он, как никто другой, знал цену таким словам. Разве нужны были слова ему самому в минуту горя? Разве слышал бы он и понимал их? В горе каждый человек один сражается с судьбой и только сам может одолеть свою беду, пережив ее, смирившись или не смирившись с нею.

Заметив Тхакура, староста рванулся со своего места. Этот наглец пришел сюда? Что ж, пусть полюбуется на то, к чему привели его непокорность и самомнение!

Он высоко поднял над головой белый лист и, размахивая им, как флагом, обошел кольцо хранящих молчание рамгарцев.

– Послушайте, что пишет Габбар, – сказал он, усмехнувшись, и в этой усмешке без труда читалось: вы не посчитались с умным человеком, который столько лет был для вас родным отцом, так вот смотрите, к чему привел вас новый кумир, этот выскочка Тхакур, которого обуяла жажда мести.

– «Жители деревни Рамгар, так будет с каждым из вас, кто посмеет поддерживать Тхакура, – староста обернулся и выразительно посмотрел на спокойное лицо соперника. – Обещаю, что смерть придет в каждый дом. Если вы хотите по-прежнему жить спокойно, завтра на рассвете передайте нам в руки двух подлых наемников Тхакура».

Услышав эти слова, крестьяне принялись о чем-то шептаться. Площадь наполнилась гулом спорящих голосов.

Виру с Джаем переглянулись. Им стало как-то не по себе в этом кольце людей, еще минуту назад казавшихся своими, а теперь, возможно, замышляющих принести их в жертву Габбару – ненасытному, как богиня смерти Кали, в вечной жажде крови высунувшей свой язык – ядовитый, как змеиное жало. Многие из этой толпы были бы не прочь купить себе спокойствие этой малой ценой – ценой их жизней.

Лишь Тхакур был спокоен. Он оглядел заволновавшуюся массу крестьян оценивающим взглядом: как будто отстраненно наблюдая за новыми проявлениями человеческой подлости, которой он успел наглядеться в жизни. И, как всегда, эта подлость была все такой же бессмысленной и недальновидной, как будто можно купить мир предательством. И зачем им нужен такой мир – мир страха, грозящего каждый день отовсюду, из каждой щели, в которую может протиснуться дуло габбаровской винтовки?

– «Неужели вам не жаль своих детей?» – дочитал староста и с особым чувством произнес имя, стоявшее под письмом: – «Габбар Сингх».

Староста победно поглядел на Тхакура, прикидывая, будет ли он раздавлен тем, что должно последовать за чтением этого письма.

Крестьяне не заставили себя долго ждать. Первым начал пожилой человек в темно-серой изношенной одежде. Он пришел сюда прямо с поля, не успев вымыть измазанные в земле руки.

– Послушай, Тхакур, – сказал он, прижимая к груди короткое древко мотыги, – Габбар может уничтожить всю деревню.

Тхакур обернулся к нему и, пройдя мимо отступающих при его приближении людей, посмотрел прямо в испуганные глаза застывших рядом с крестьянином дочерей.

– В этом мире справедливость стоит дороже всего, – сказал он, тщательно подбирая слова так, чтоб они дошли до каждого стоящего на этой площади. – И часто плата за нее – жизнь.

Он посмотрел вокруг и понял, что они слушают его, эти суровые крестьяне, их усталые жены, чумазые дети. Но что они думают о нем и о своей жизни вообще, намерены ли они мириться с Габбаром и дальше или все-таки решатся рискнуть своими жизнями ради справедливости.

– Тхакур! – обратился к нему исхудалый долговязый крестьянин, положивший руки на голову своего маленького сына, будто опасаясь, что кто-нибудь захочет отнять у него мальчика. – Мы – крестьяне, а не солдаты, жизнь наших детей нам дороже всего, – сказал он мягко и добавил: – Пойми это… и не осуждай.

– Да, мы крестьяне, – быстро ответил поворачиваясь к нему Тхакур. – Мы крестьяне, и страна наша всегда была крестьянской. Но когда кто-нибудь нападал на нас, посягал на нашу мирную землю, мы, крестьяне, брали в руки оружие и защищали свою родину. В наших жилах течет кровь борцов. Кровь борцов, а не трусов! – почти крикнул Тхакур.

– Какую пользу принесет кровопролитие? – покачав седой головой, спросил древний старик-сапожник. – Разум – тоже один из способов борьбы.

– Может быть, ты и прав, старик, – вздохнул Тхакур, – но поверь, что склонить головы перед злодеем – это скорее трусость, чем разум.

– Правильно! – поддержал кто-то из толпы под одобрительные крики тех, кто помоложе и чья гордость еще не успела поникнуть под давлением унизительной жизни.

Староста гневно посмотрел туда, откуда донеслись крики. Этот безумец вербует сторонников для своей глупой войны! Если так пойдет и дальше, он будет диктовать тут свою волю.

– Тот, кто не склоняет головы, рискует потерять ее, – сказал он, вложив в эти слова всю свою ненависть.

– Ничто не заставит меня склонить голову. Пока я жив, я буду с гордостью ее носить. Я буду бороться, чего бы это ни стоило, – ответил ему Тхакур.

Он не стал бы так выражаться, если бы говорил в эту минуту только со старостой, честолюбие и желание любой ценой сохранить власть которого были ему хорошо известны. Он говорил сейчас со всей площадью и давал ей клятву – клятву бороться и победить.

– Это твое личное дело! – закричал староста. – А что будет с нами, если они останутся в деревне?

Он махнул рукой в сторону Виру и Джая, все более неуютно чувствовавших себя под настороженными взглядами крестьян.

Виру решил, что пришло время и ему сказать то, что он думает.

– Габбар все равно не оставит вас в покое, – усмехнулся он, засовывая руки в карманы. – Но если вы считаете, что этим спасете ваших детей… Мы согласны.

В ответ на его слова Басанти охнула и закрыла лицо руками. Ее мир рушился на глазах: только что не стало брата, а теперь то же самое грозит человеку, которого в мечтах она уже видела спутником своей жизни. Его выдадут Габбару, чтоб спасти деревню со всеми этими трусами, живущими здесь. Они не в состоянии помочь себе сами, а теперь еще решили выдать тех, кто бескорыстно за это взялся. Что может быть отвратительнее неблагодарности и предательства?

– К нашему сожалению – это неизбежно, – не унимался долговязый. – Мы не можем больше нести такой тяжкий груз.

Люди вокруг молчали. Басанти с тоской перебегала глазами с одного лица на другое, чтобы убедиться – в этой деревне не осталось настоящих мужчин. Видно, ей придется самой сказать им, что она думает о их низости.

Но в эту минуту, будто не желая уступать это право женщине, поднялся ее старый дед и, выпрямив согнутую спину, спросил: