Текст книги "Оленька, или Будем посмотреть, Париж!"
Автор книги: Владимир Айтуганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Камера подъехала ближе: посреди них была женщина!
В самом низу, широко раздвинув ноги, лежал на спине здоровенный детина. Напротив в такой же позе, плотно прижавшись к нему зад в зад, лежал смуглый бородач. Поверх них, но перпендикулярно нижней паре, лежали “валетом” два молодых парня. На них, подогнув ноги в коленях, лежала животом светлокожая блондинка. Четверо мужчин засунули свои члены снизу женщине во влагалище.
Камера сделала “зум-аут”: поверх женщины пристроились еще двое, близнецы, они прижались друг к другу как в очереди, а пара других, один – худой и нескладный, второй – пожилой с дряблой кожей, повернувшись к ним спиной; эти четверо запихнули члены в растянутый женский анус.
Женщина двигала тазом вперед-назад, мужчины дергались словно в конвульсиях.
– Боже, Андрэ, что за ужасную порнографию ты нам показываешь!?
– Сейчас поймете…
Камера медленно передвинулась: трое арабов – двое с боков, один посередине, совали члены женщине в широко открытый рот, за щеки, глубоко в горло. Женщина, вернее, молодая девушка сосала члены, облизывала языком, покусывала зубами. Ярко-красная губная помада девушки размазана по лицу, волосы растрепаны, лоб в испарине…
Еще двое тыкали членами ей в уши…
– Андрэ, это невозможно! Ты сошел с ума! Дети, идемте отсюда!
Оленька рванулась из комнаты, но дверь оказалась заперта.
– Еще сорок секунд… – безучастным голосом сказал Андрэ.
Камера сдвинулась налево, потом направо: каждой рукой девушка держала по члену, энергично их дергала и крутила.
Оператор – худой мужчина средних лет, закрепил камеру на штативе, разделся и поспешил получить свою долю удовольствия: обежал вокруг горы тел раз, другой, пробовал куда-нибудь пристроиться, но места для него не находилось. Собравшись с мыслями, он с усилием просунул руку между членами в раскаленное влагалище.
Андрэ добавил звук: прерывистое мужское дыхание, характерное чавканье и чмоканье, скрип потной кожи и… ни единого слова.
На лицах не видно удовольствия или полового удовлетворения, движения резкие и механические – мужчины сосредоточено ебали женщину…
Дети молчали, Оленька сжалась в комок.
– Четверо в перед, четверо в зад, трое в рот, двое в уши, двое в руки, плюс один рукой в перед – всего шестнадцать, – хрипло сказал Андрэ.
Потом мужчины на экране кончали девушке в рот и на лицо. Зажмурив глаза, девушка вздрагивала всякий раз, когда на нее извергалась сперма. Мутная густая жидкость переполняла ей рот, текла по губам, щекам, подбородку, шее; она сглатывала, давилась, кашляла.
Во весь экран камера показала ее залитое слизью лицо. Девушка откинула мокрые волосы со лба, вытерла ладонью пунцовые щеки и раскрыла зеленые глаза, полные слез, отчаяния и вселенской тоски.
Оленька…
36. Сынуля
Сынуля любил маму. Любил всегда. С раннего детства, сколько себя помнил, мама была для него самой лучшей, доброй и красивой из женщин. Ему нравилось смотреть на нее, когда она работала, готовила на кухне, читала, смотрела телевизор или разговаривала по телефону.
Одевалась мама красиво и маленький Сынуля с удовольствием помогал ей выбрать блузку, платье или юбку – мама постоянно куда-то торопилась и опаздывала. Сынуля вынимал из стенного шкафа разные одежды и раскладывал их на диване в гостинной или на постели в маминой комнате. Мама приходила, быстро осматривала его “предложения”, что-то выбирала или просила принести еще – он радостно бежал в шкаф и возвращался с охапкой одежды на плечиках. Потом мама уходила по делам и Сынуля аккуратно развешивал ее наряды обратно в шкафу.
Сынулей мама называла его с младенчества, и это ласковое обращение заменило в семье настоящее имя, даже младшая сестра звала так же. Приятели-французы, не понимая значения этого слова, тоже говорили: “Синуль’я!” И девушкам Сынуля по-привычке представлялся детским именем.
В раннем детстве мама купала его в пластмассовой ванночке, а когда чуть подрос – под душем. Ему нравилось, как мама намыливала спину, руки, ноги, поливала его из душевого шланга, приговаривая: “Как с гуся вода, с Сынули худоба…” Смысл этой русской присказки он не понимал, а спросить как-то не приходило в голову. “Петушок, Петушок, Золотой Гребешок,” – улыбалась мама, когда намыливала мягкой губкой с обильной пеной его петушок и попку. Было очень приятно чувствовать мамины руки, скользящие по его гладкой коже.
Сынуле тоже хотелось сделать маме приятное и однажды, ему тогда исполнилось шесть лет, он уговорил маму помыться с ним в душе. Без одежды мама была еще красивее. Она надела на голову прозрачную целофановую шапочку, чтобы не повредить прическу, раскраснелась и весело смеялась, поливая себя и Сынулю струей горячей воды, пока не заметила, как внимательно он смотрел на треугольник волос внизу ее живота. Она быстро вышла из душа, накинула халат и молча домыла Сынулю.
Однажды к ним зашел мужчина, про которого мама сказала, что он – Сынулин папа. Сынуля смутно помнил что-то плохое о нем из первых лет жизни. Почему папа с ними не живет, мама не объяснила, сказала, что Сынуля станет взрослым и сам все узнает.
Первый мамин любовник, которого Сынуля помнил, появился у них в доме, когда Сынуля тяжело заболел. Мама лечила его аспирином, чаем с лимоном и малиной, но они мало помогали.
В тот вечер мама читала вслух “Таинственный остров” Жюля Верна – Сынуля учился в первом классе, но был не по годам развитой мальчик. В дверь позвонили и вошел большой черный человек – педиатр их бедного района. Он осмотрел, прослушал и простукал больного, поговорил с мамой и дал ему выпить розовую таблетку, опустив ее в стакан воды, где она с шипением растворилась.
Сынуля быстро уснул, но глубокой ночью открыл глаза: ему снился Таинственный остров, пальмы, кокосы, чудеса техники и изобретательности, созданные колонистами. Он не мог понять, где находится, видел потолок с отсветами фонарей и хотел спросить маму, где же Сайрус Смит, Пенкроф, Гедеон Спилет и другие?
Мамин диванчик напротив поблескивал пустым фанерным дном. Где мама? И матрас? Что случилось? Неужели мама оставила его одного? Сынуля приподнялся на локте и огляделся в полутьме – на полу между его постелькой и диванчиком лежал матрас, а на нем большой черный доктор давил маму потным голым телом…
У Сынули произошел нервный срыв, наверное, из-за болезни, он кричал, бился в истерике, потом потерял сознание.
Все обошлось – дети, вообще, более живучи и выносливы, чем взрослые. Маму Сынуля любил по-прежнему, но стал задумчив и молчалив. И улыбался с тех пор только правой стороной рта, левая словно застыла.
Жизнь… Сынуля свернул самокрутку марихуаны и закурил. На озеро опускались летние сумерки, несколько минут и совсем стемнеет. Вдали ударил церковный колокол и его звон поплыл по тихой воде. Сынуля любил эти минуты перед наступлением темноты – Природа вступала в ночную фазу, дневные заботы уходили в прошлое, а лунные призраки еще не появлялись.
Приехав в коммуну он первое время не знал, чем заняться – пробовал помогать по сельскому хозяйству, но у него, городского жителя, получалось плохо. В дальнем конце озера, которым владела коммуна, он обнаружил заброшеный сарай, где в незапамятные времена хранились лодки. Сынуля предложил отремонтировать сарай и сделать из него нечто вроде Дома для медитации и творчества. От помощи отказался, попросил только снабдить его необходимыми инструментами и материалами. Работал по мере сил, не перенапрягаясь и не расслабляясь. В коммуне не требовали работы на износ: делай сколько можешь и по настроению, но бездельников среди коммунаров не было. Освобожденный труд!
Сынуля вычистил сарай от накопившегося за многие годы хлама, укрепил стены новыми стояками вместо прогнивших, перекрыл крышу, заменил дощатую обшивку на кедровую дранку. Электрик из коммунаров провел электричество, навесил светильники, подключил отопление. Получился вполне привлекательный колониальный сарайчик размером с хороший дом. Boat House (Лодочная станция) – так его окрестили. Оставалось вставить новые окна, которые давно заказали, и можно медитировать или просто писать–рисовать–музицировать: тишина, вода, небо, лес… Сынуля с гордостью смотрел на результаты своего труда – впервые в жизни сделал что-то действительно полезное и настоящее.
…Почему любящая (в этом он никогда не сомневался) мама била его в раннем детстве? Сынуля напоминал ей ненавистного мужа? Или избиение маленького Сынули – стресс, который мама не была в силах преодолеть? Смогло бы появление нового “хорошего” мужа благотворно повлиять на маму?
Каждый ребенок шалит, плачет, громко играет, мешает, но это не повод его бить, срывать раздражение на маленьком существе! Так легко и просто ударить ребенка.
Сынуля затянулся поглубже.
Женские фрустрации… В те годы молодая мама не могла с ними справиться: вначале легко, потом сильнее била Сынулю, бывало прилюдно, на улице или в транспорте. Для маленького мальчика это была трагедия, кошмар, он плакал и какался от страха. Мама раздражалась и била сильнее – случайные прохожие или пассажиры ее стыдили, но это не помогало.
Побои от любимой матери – худшее, что может случиться с ребенком. До сих пор Сынуля не мог понять: нежная, красивая мама и… бить ребенка по лицу?! Спасла Сынулю и маму тетя Злата, одернув маму раз и навсегда.
Наверное, у мамы было тяжелое психическое расстройство, но по бедности и занятости она никогда не обращалась к врачам. Бедная, бедная мама, она сама страдала от своей жестокости! Сынуля ее все равно любил, даже во время побоев. Как-то они аукнутся в его взрослой жизни? Кто знает?…
Над озером появился легкий туман. Серый журавль пролетел низко над водой, поднялся выше и устроился ночевать на сухой ветке старого дуба…
– Чья-то душа, – подумал Сынуля.
Мама всегда много работала. Ее постоянные отлучки из дома в погоне за дополнительной копейкой или попытках устроить личную жизнь горько отложились на ранимой детской психике: навсегда осталось чувство недостатка материнской любви, которую она отдавала посторонним мужчинам. Горечь и нежная любовь. Сынуля быстро повзрослел, но внутри себя остался мальчиком, которого любимая красивая мама мыла душистым мылом в пластмассовой ванночке.
Конечно, он завидовал и ревновал друзей из “благополучных” семей с обоими родителями, только в их неблагополучном районе Клишей таких было совсем мало.
Рождение младшей сестры, которую мама почему-то назвала Антониной (дома звала ее Тасенькой, а Сынуля – Таськой), не вызвало в нем ревность, наоборот, он полюбил ее как старший и сильный, и немного свысока. Новое положение подтолкнуло отождествить себя с мужественным полом, то есть с врагами, которые обижали маму: Сынуля-ребенок запутался в сыновних чувствах и ранних комплексах.
Для младшей сестры он стал защитником и покровителем, сильным, умным, отважным.Оставаясь за старшего, Сынуля кормил сестру, менял памперсы, мыл, укладывал спать, рассказывал сказки, пел колыбельные песенки. Когда мамы не было дома, вдвоем с сестрой они противостояли всем страхам и бедам большого враждебного мира. Сколько раз они, двое малышей, ждали, сидя на подоконнике, прижавшись друг к другу и глядя на темную ночную улицу, возвращения усталой мамы.
О своих неизвестных отцах Сынуля и Тася не говорили, даже, когда выросли. Одинаковое полу-сиротское положение сближало их, делало не просто братом и сестрой, но союзниками, боевыми товарищами.
После того “праздничного” обеда в День Благодарения мама, его идеал, лишилась пьедестала, стала женщиной с сомнительным прошлым и рискованными связями. Конечно, она навсегда останется его матерью, но прежней любви на грани боготворения Сынуля больше не испытывал. Очень грустно за маму, но она живет жизнь, которую сама выбрала. И всегда выбирала.
В поезде на обратной дороге из Принстона в Кембридж Сынуля понял, что ему пора делать большой жизненный шаг.
Учеба и будущая работа инженера, пусть даже космических аппаратов, перестали выглядеть заманчивой и перспективной. Зачем мы рвемся в космос, тратим безумные средства? Мировой океан с его богатствами изучен несравнимо меньше, чем отдаленные галактики.
В индустриально развитых странах накоплен такой экономический и технический потенциал, что все граждане этих государств могут не работать: хочешь – занимайся любимым делом, хочешь – стой у станка, хочешь – лежи на пляже, – у государства достаточно средств, чтобы накормить, одеть, дать жилье, образование и медицинское обслуживание каждому! Только большим деньгам и купленым ими правительствам это не выгодно и опасно: откуда браться сверх-прибылям?
Перераспределение общественных благ, пришел к выводу Сынуля, в современных условиях невозможно – капитал научен опытом революций ХХ века и не допустит насильственных действий. Изменения мирным путем, то есть выборами, тоже маловероятны, так как любая избирательная компания требует больших финансовых расходов. Остается один путь – духовное самосовершенствование и моральное просвещение.
Вначале Сынуля не был таким озаренным. Он рос вполне нормальным мальчиком, интересовался математикой, физикой, точными науками, и хотел выбиться “в люди” собственными силами.
Первый поворот произошел, когда в девятом классе он увлекся Ксюшей – дочкой маминой подруги. Ксюша была вегетерианка и легко убедила Сынулю перестать есть мясо невинных животных. Чего не сделаешь ради симпатичной девушки, когда гормоны играют! Юноша любознательный, он углубился в историю вегетарианства, докопался до легендарного индийского царя Ашоки с его законами равных прав для людей и животных, а оттуда до буддизма было рукой подать.
Маму в свои поиски Сынуля не посвящал: у нее своих забот хватало. Увлечение буддизмом не отвлекало от напряженной учебы и практического плана построения будущей жизни. По утрам он немного медитировал, но мама его медитации не замечала: она либо спала, либо торопилась на работу.
Сынуля отлично закончил школу, но поступить в лучший во Франции École Polytechnique – Политехнический Институт в Париже, не смог, и поехал учиться в Марсель. Учился только на А+ и, получив американскую грин-карту, сумел перевестись в самый престижный в мире Массачуссетский Институт Технологий – MIT в Бостоне.
Сынуля свернул еще одну самокрутку, закурил, пустил дым в сгущающиеся сумерки…
Все годы, как любого брошенного мальчика, его угнетала безотцовщина. Каждого маминого поклонника он представлял своим “новым папой”, подгонял под роль мифического отца, невольно находил очередному маминому мужчине место в их муниципальной квартире. Мамины неудачные попытки создать новую семью и Сынулины повторяющиеся разочарования стать сыном мужчины, а не только женщины, привели к тому, что он с детства смотрел на маминых воздыхателей как на личных врагов, обижающих и обманывающих мать.
При всех влюбленных в маму мужчинах, она не создала “нормальную” семью, всегда оставалась одна… Рядом с мамой никогда не было постоянного мужчины, который проявлял бы о ней заботу, опекал, холил и лелеял. Сынуля видел несколько маминых мужчин, двое или трое ему понравились и ребенком он уносился далеко в мечтах о простом семейном счастье. Только потом мужчины куда-то исчезали.
В душе он радовался, когда мама расставалась с очередным “воздухоплавателем” – значит, мама останется с ним. Сынуля не помнил, чтобы кто-то из мужчин уходил от мамы. Даже в детстве Сынуля понимал, что это мама разрывала отношения – решительно и жестко. Дома сухо говорила: “Мы расстались”. И всё – никаких объяснений, иногда плакала. Только смешной израильский кинорежиссер, проживший пару месяцев у них в квартире, ушел, вернее, убежал сам. Жалко – с ним было весело, он много шутил, истории и анекдоты рассказывал.
После маминого переезда в Америку, Сынуля решил разыскать отца. Его имя-фамилию-отчество и даже год рождения он знал: много лет назад мама проговорилась, а маленький Сынуля запомнил и сохранил в памяти. По Интернету все выяснилось за один вечер: отец жив-здоров, обитает в Москве, активно занимается коммерческой и политической деятельностью.
Тайком от мамы Сынуля оформил туристическую визу в Российском консульстве и полетел в Москву. Прилетев, прямо из аэропорта позвонил по телефону, найденному в Интернете, попал на секретаршу, которой наврал, что звонит со срочным деловым предложением. Она посоветовала увидеть директора фирмы (отца), в воскресенье, на митинге партии Русское Народное Единство в Сокольниках.
Сынуля устроился в гостинице, следующий день, субботу, гулял по Москве, много фотографировал, а воскресным утром поспешил в Парк Сокольники.
От станции метро указатели довели до поля, где проходил митинг. В центре поля возвышалась трибуна, вокруг нее реяли черно-желто-белые флаги с эмблемой, похожей на свастику, прибывающие толпы народа разделялись на сектора крепкими молодцами в черных военизированных формах и с дубинками на поясах, звучала бравурная музыка, миловидные девушки раздавали брошюрки, плакатики, бесплатные бутылочки с водой и леденцы для детей.
На сцену поднялся священник, отслужил молебен, окропил Святой водой, благословил собравшихся. Духовой оркестр грянул “Боже, царя храни!” Ведущий объявил главного оратора, его имя потонуло в аплодисментах и радостных криках.
Упитанный мужчина с седой бородой, в черной гимнастерке, с деревянным крестом на шее и лакированных сапогах встал на край сцены. Внизу перед ним и позади выстроились две шеренги охраны. “Прямо как у Пинк Флойд в фильме “The Wall”, – подумал Сынуля.
Он плохо слушал, что говорил отец: об уникальной судьбе русского народа, его ответственности перед Богом, необходимости очистить страну от вредных элементов. Отец цитировал Евангелия, читал стихи известных поэтов и свои, шутил. Толпа взрывалась овациями, группы поддержки скандировали непонятные лозунги, а молодого человека возле Сынули, крикнувшего что-то противоречащее событию, скрутила охрана и оттащила в сторону. Сынуля смотрел на отца…
Потом выступали дети, певцы, танцоры, мастера рукопашного боя. Сынуля пытался пройти к отцу, но его не пустили.
Он позвонил в офис на следующий день и объяснил секретарше, кто он. Отец долго не отвечал, наконец, взял трубку.
Разговора, о котором с детства мечтал Сынуля, не получилось. Отец сказал, что брак с мамой был фиктивный, рождения Сынули он не хотел: мама его обманула, чтобы забеременеть, никакой ответственности или отцовских чувств к “так называемому” сыну он не питает, от встречи отказался. Сынуля, убитый сказанным, вернулся в Париж. Вскоре, все еще под впечатлением от разговора и митинга в Сокольниках, он приехал к маме в Принстон на День Благодарения.
Зачем Андрэ показал то видео? Мог бы разобраться с мамой приватно, не вмешивая Тасю и Сынулю…
Занятия в MIT Сынуля забросил: не было ни сил, ни интереса, обложился книгами по психологии, чтобы разобраться в себе и маме. По своему поводу определился быстро: типичный Эдипов комплекс, только отца он никогда не ревновал, убивать не собирался и секса с мамой не хотел, даже в самых “горячих” подростковых снах.
Насчет мамы ничего и не понял, наверное, слишком любил, чтобы отстраненно рассуждать и анализировать. Кадр из видео, где голая молодая мама с безумными глазами и перед ней дюжина членов, постоянно преследовал его, мешал жить, не давал спать. Сынуля ревновал маму…
Так получалось, что все девушки Сынули походили на маму. Их было немного, даже совсем мало – три, почти четыре, если считать и самую первую, с которой только целовался. Симпатичные блондинки, улыбчивые, смешливые, невысокие, с аккуратными фигурками и небольшими грудками. Даже лодыжки у них были одинаковые.
“Знаешь какая должна быть красота у женщины? – когда-то пошутила мама. – Как сказал Иван Бунин, классик русской литературы: “Маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, но главное – легкое дыхание!” А у меня – нога большая, грудь маленькая, икра – так себе, колени – загорелые, плечи – прямые спортивные и дыхание как у загнанной лошади, потому что все время опаздываю!” Маму Сынуля все равно считал самой красивой, красивее любой знаменитой актрисы или манекенщицы.
…Он решил уехать, отрешиться от суеты, очистить свою душу. Удалиться, как Христос, в пустыню или, как Будда, медитировать под фикусовым деревом было бы идеально, но технически непросто.
Для существующих буддистских монастырей Сынуля чувствовал себя не вполне готовым и начал с поездок в спиритуальные коммуны. Первая показалась больше ориентированной на диету, чем на духовное здоровье, во второй воинственные феминистки после перекрестного допроса-собеседования большинством голосов отказали в гостеприимстве, а третья, в Южной Каролине, ему понравилась и он понравился.
В коммунальной библиотеке Сынуля заинтересовался небольшим шкафом с книгами по общественно-политическим наукам, читал их, когда заканчивал дневную работу. Революционером не стал, но пришел к убеждению в необходимости социально-духовных перемен в мировом масштабе. Планов по переустройству общества он не делал, полагая, что высшие силы дадут ему знак и поведут единственно верным путем. Проповедовать свои убеждения тоже не спешил – понимал незрелость и недодуманность собственных мыслей. Каждый плод ждет своего часа.
О маме Сынуля теперь думал спокойно, простил ей все несовершенства и недостатки – наверное, стал мудрее.
Она обещала скоро приехать…
37. Пеппи
Оленька сидела в ресторане Анна Захер напротив Венской оперы. Ресторан роскошный – просторный зал обит бархатом изумрудного цвета, в тон ему ковры на полу, потолок и стены отделаны красным деревом, высокие венецианские зеркала “раздвигали” стены, делали зал более светлым и наполненным чистым воздухом, накрахмаленные до хруста салфетки приятно брать в руки, фарфоровая посуда с вензелями ресторана говорила сама за себя, какая она дорогая, серебрянные ножи, вилки и ложки сверкали в скупом свете тусклого осеннего дня. Ресторан занимал главное место на первом этаже Отеля Захер, рядом с рестораном – Кафе Захер Вена, и поблизости еще одно – Кафе Захер на Углу. Одни Захеры…
Оленька потягивала воспетый поэтами и писателями венский кофе, нарочито сдержанно и равнодушно (в дорогом ресторане все-таки!) лакомилась невероятно вкусным шоколадным тортом с абрикосовой начинкой – Захер Торт. Смотрела в окно…
Мокрая Филармоникер Штрассе, на которую выходили окна ресторана, почти пуста – середина ноября, не сезон. Холодно, мелкий противный дождик… Редкие машины и еще более редкие пешеходы, спешащие под зонтами по своим делам, даже туристов не видно. В такую погоду добрый хозяин собаку из дома не выгонит. Хорошо сиделось в ресторанном тепле, думалось понемногу… Подумать было о чем.
После развода с Андрэ Оленька оказалась словно в вакууме. Адвокат Андрэ стремительно оформил все бумаги за несколько дней – у Оленьки не было ни времени, ни возможности осмыслить ситуацию и сделать что-нибудь серьезное в свою защиту. Да и что она могла? Денег на правильного адвоката не было, а начинающий законник, которого нашла через принстонскую газету, оказался ребенком по сравнению с адвокатом Андрэ – настоящей акулой американской юриспруденции.
Конечно, прошлое есть прошлое, его больше нет, мы живем только в настоящем, но скелеты из темных шкафов хватают нас за руки-за ноги сегодня в самый неожиданый и неподходящий момент. Жалко, что удачно начавшаяся жизнь респектабельной дамы закончилось так быстро. Не успела Оленька насладиться буржуазным достатком, отдохнуть от бедности и треволнений эмигрантской суеты.
Андрэ отвалил сто тысяч долларов, чтобы Оленька не буянила и не совершала резких поступков, которые могли бы сильно подпортить ему репутацию в обществе. Надолго этих денег не хватит, даже если вести очень скромный образ жизни, но класть их в банк, получать мизерные проценты и опять впрягаться в оглобли на работу в соляные копи Оленька не хотела: решила отдохнуть год-полтора, а потом видно будет…
Бог с ним, с Андрэ! Зла на него Оленька не держала. Понятно, что в глазах у него потемнело и в голове помутилось, когда он случайно увидел то дурацкое видео из тяжелого для Оленьки, полного отчаяния и беспросвета, похожего на сумасшествие, краткого периода в начале ее французской жизни. Увы, верно говорят мудрецы: “Ничто не проходит бесследно”. Даже пылинка отпечатывается в граните, ее след находят через миллионы лет, и ученые восстанавливают жизнь этой ничтожной пылинки, разгадывают ее страхи и боли, надежды и разочарования.
Труднее всего было с детьми. Оленька долго и чистосердечно, как на исповеди, говорила с ними, рассказала многое из своей жизни, не всё, конечно, но многое, надеялась, что они ее поймут и простят. Вспоминала глаза, полные боли за мать, побелевшие губы… Что-то в них изменилось в одночасье, будто надломилось.
Сын тогда сказал, что у него разболелась голова от “праздничных” переживаний и ушел к себе в комнату.
Мать и дочь остались наедине.
Тася очень коротко рассказала о своем арабском мальчике – отце ее ребенка. Мальчике! Он был старше дочери на четырнадцать лет, просто выглядел моложаво, брил голову и носил модные “студенческие” очки. Оленька хотела подробнее распросить о своем будущем зяте, его семье, родителях, но дочь перебила:
– Мама, почему ты никогда не говорила о моем отце?
Оленька опустилась на стул, сложила руки на коленях. Что она могла сказать? Что была любима на всю глубину мужской души – безоглядно, безудержно, бесповоротно, беззаветно, бескорыстно, и она предала эту любовь, растоптала и выкинула на помойку, а в утешение (не для него – для себя) перед объявлением приговора о расставании подсластила яд цикуты – немного потрахалась на прощанье?
Забеременела и сначала не могла понять от кого, потому что подло разыгрывала перед ним душевное смятение, растеряность чувств, необходимость реже видеться, чтобы подумать в одиночестве и определиться, а сама “делала карьеру через передок” – старалась получить отдел в бюро по недвижимости, где работала. В “трудовом” угаре пропустила задержку с месячными, когда спохватилась, время для аборта уже прошло.
Через несколько месяцев после рождения дочери поняла, кто отец: блондин великоросс, свободный художник из Нью-Йорка, а не чернявый армянин – владелец бюро.
Все в жизни уравновешено, награждаемо или наказуемо. Отдел, ради которого Оленька все свои дырки подставляла, не “обломился”: молодая верткозадая француженка перехватила вместе с высокой зарплатой, страховками и бенефитами; в Америку с любящим (и любимым!) мужчиной в дом на озере не уехала и осталась в тухлых Клишах; с рождением малышки количество проблем, хлопот и забот у Оленьки, перманентной матери-одиночки, прибавилось на тысячу процентов.
Как объяснить дочери, что совершила ошибку, которую не исправить? Выгнала мужчину, который любил ее, которого любили сама – поняла это, но поздно… Расставания – возвращения, ссоры – примирения, любовь – ненависть… Ненависти никогда не было, но не-Любовь к нему, отцу дочери возникала регулярно. Почему? Бог знает… Жизнь неслась: год – туда, два – сюда. Он несколько раз видел дочь, иногда задумчиво смотрел на нее, но никогда не спрашивал. Болван! Полный идиот! Слепец! И спрашивать не надо: она – твоя копия! Вероятно, он бы принял дочь, даже обрадовался, но Оленьку словно замкнуло, запечатало в свинцовый ящик: ни ему, ни дочери, никому из друзей не открыла своей тайны. Прямо дамский роман XIX-го века. Дура!…
– Доченька, мы любили друг друга, но были слишком разные и я решила с ним расстаться.
– Решила одна?
– Да.
– Ты всегда уходила сама, не жалела тех, кого бросала! Тебе плевать на чувства других людей! О нас с братом тоже никогда не думала! Нам, детям, нужен был отец! Мужчина в доме, а не любовник тебе в постель! – дочь разрыдалась.
– Доченька, ты несправедлива. Вы для меня единственная радость и счастье!
– У тебя никогда не находилось времени просто поговорить с нами – висела на проклятом телефоне с подругами или мужиками! Даже когда я тебя умоляла! Мне, девочке в тринадцать лет, необходимо было поделиться самым важным, а ты отправляла чертовы имейлы в Россию…
– Тасенька, ты преувеличиваешь. Чтобы я отказала любимой дочери поговорить по душам?
– Еще как отказала! Пялилась в свой дурацкий компьютер и чай прихлебывала – даже не заметила, что у меня трусы в крови!
– Доченька, совершенно не помню, чтобы такое случилось…
– Многое не помнишь, не хочешь помнить! Плохое стираешь из памяти, а приятное хранишь, потому что любишь только себя!
– Какие ужасные, ужасные слова! Я всегда любила и люблю вас больше жизни! – у Оленьки потекли слезы.
– Ну, да, – глаза дочери стали злыми, – что же ты нас постоянно одних оставляла? Говорила: “Работа, работа, работа…” Приходила под утро с цветами, в засосах, провонявшая спермой! Думала, мы – маленькие, спим, ничего не видим, не слышим, не понимаем… У маленьких горшков большие уши!
Оленька схватилась за голову:
– Не хочу этого слышать! Я надрывалась, чтобы вас прокормить, обуть-одеть, протащить через школу, запихнуть в институт! У меня сил больше не осталось!
Дочь неожиданно успокоилась, утерла слезы:
– Ладно, мама, живи как хочешь. Спасибо за все хорошее. Меня ты больше не увидишь и своего внука или внучку тоже…
…Дочь вернулась во Францию. Оленька, несмотря на разрыв, приготовилась стать бабушкой, породниться с незнакомой арабской семьей, но случилась катастрофа. Еще одна…
Глубокой ночью Оленьку разбудил телефонный звонок от Златы: Оленькина дочь в госпитале, у нее был выкидыш, но ребенка смогли спасти. Злата примчалась в госпиталь, измученная Тася рассказала, что накануне без звонка приехала в Сан-Дени в квартиру к “арапчонку”, открыла своим ключом дверь и увидела трех молодых людей занимающихся сексом. У одного ее любимый сосал член, а другой трахал его в зад. Дочь упала в обморок. Когда пришла в себя, ее избранник объяснил, что эти двое – его боевые товарищи, они вместе воевали против неверных, такие маленькие мужские удовольствия – в традициях солдатского братства, но если Тасю это не устраивает, то ему с ней придется расстаться и о будущем ребенке он заботиться не будет.
Дочь была в шоке. Не могла принять гомосексуальные оргии будущего мужа, отца ее ребенка. С ней случилась истерика, начались схватки, ее доставили в госпиталь…
Оленька хотела примчаться в Париж, помочь любимой доченьке пережить эту трагедию, но Злата предупредила, что дочь категорически отказалась от всяких контактов с матерью и от помощи с ее стороны.
Преждевременно родившегося мальчика, Оленькиного внука, врачи долго выхаживали в муниципальном госпитале. Когда через два месяца выписали, дочь сразу отдала его на усыновление богатой бездетной паре и получила в виде компенсации хорошую сумму.
