Текст книги "Цицианов"

Автор книги: Владимир Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

Я принял то предложение, и начальник полковник Грабовский со всеми штаб– и обер-офицерами и всем войском сдался военнопленным. Тут я из великодушия, свойственного российскому непобедимому войску, возвратил штаб– и обер-офицерам их шпаги, оставя при них их экипажи, предоставя, разумеется, власть возвращать то, что по дороге было забрано. Все военные действия остановлены, пехота обезоружена. Конница же на левом берегу, не получа еще известия о сдаче, по моему отряду сделав несколько выстрелов, тоже сдалась. Сия знаменитая победа доставила нам пять пушек и казну хотя небольшую, состоящую только в 2242 рублях, в 61 человеках штаб– и обер-офицерах и 1003 человеках пленных во всем их оружии, лошадях от конницы и артиллерии и всего того, что было казенное. Убитых с их стороны было боле двухсот, да столько же погребли себя в реке Орезе. Раненых до ста человек» [116]116
  Там же. С. 156-158.


[Закрыть].

Разгром Грабовского ставил Цицианова в щекотливое положение. С одной стороны, он пресек попытку «поджечь» Белоруссию и тем самым спас репутацию своего непосредственного начальника князя Репнина, который «проморгал» рейд этого дерзкого мятежника. С другой стороны, такая услуга могла выйти боком ее исполнителю. Если военачальники побеждали, находясь в непосредственном (пусть даже номинальном) подчинении вышестоящей фигуре, то слава делилась пропорционально чину. Но самостоятельные подвиги, во главе отдельного отряда, были своеобразным вызовом. Облагодетельствованный шеф мог болезненно пережить удачу подчиненного, особенно если ему об этом намекнут недоброжелатели. История знает тому немало примеров (один из самых известных – ссора наполеоновского маршала Нея с начальником своего штаба полковником Г. Жомини). К счастью, для Цицианова все кончилось благополучно.

Однако победы в сражениях не гарантировали покорности населения. В этой связи главнокомандующий Н. Репнин 21 августа 1794 года писал П. Зубову о необходимости соблюдать осторожность в передвижениях войск: «…Не против армии здесь война, но против общего народного бунта всего шляхетства и черни, всех явно и потаенно вооруженных, и которых, следственно, выгнать перед собой нельзя, а всегда они будут оставаться в спине войска, выдавая себя за спокойных обывателей, отчего всегда тыл наш будет захвачен при отдалении войск наших от нашей границы…» [117]117
  Там же. С. 142.


[Закрыть]Беспокойством по поводу возможных новых вспышек проникнуты и последующие действия русского командования.

Кампания 1794 года представляла собой столкновения разного масштаба в различных точках Польши и Литвы. Объяснялось это тем, что русские войска частями подходили на театр военных действий, а у польской стороны единое командование фактически отсутствовало, и командиры отдельных крупных отрядов предпочитали действовать на свой страх и риск. При этом полякам не удалось навязать своим недругам так называемую малую войну. Румянцев сумел включить в состав своей армии несколько полков донцов, которые достойно встречали лихих польских конников. 4 октября 1794 года Суворов рапортовал Румянцеву о том, что казачий отряд секунд-майора П. Попова в нескольких стычках взял в плен около 50 человек, несколько знамен и полностью дезорганизовал деятельность тыловых служб одного из корпусов польской армии [118]118
  А.В. Суворов. Документы. М, 1952. С. 383-384.


[Закрыть]. Закончилась эта кампания штурмом Праги – предместья польской столицы – 24 сентября 1794 года. 13 ноября 1794 года Суворов отправил П.А. Румянцеву рапорт об окончании Польской кампании: «Огромное ополчение польских войск и всего народа возмутившегося низложены до конца. Сия дерзновенная рать, противоборствовавшая целое лето с шумом важности, ныне победоносными Ее императорского величества войсками, мне вверенными, разрушена, обезоружена, обращена в ничто. Блистательное взятие Праги и истребление тут при штурме и на баталии знатнейших мятежников армии потрясло до основания всеми их силами. Покорение Варшавы привело их в несостояние противляться победителям. Неутомимая погоня вслед им отправленных войск довершила последнее их уничтожение…» [119]119
  Там же. С. 428.


[Закрыть]

Память о боях 1794 года за Прагу – одна из болезненных точек в отношениях между русскими и поляками. И это не случайно. Русский офицер, участник тех событий, писал:

«Чтобы вообразить картину ужаса штурма по окончании оного, надобно быть очевидным свидетелем. До самой Вислы на каждом шагу видны были всякого звания умерщвленные, а на берегу оной были навалены груды тел, убитых и умирающих: воинов, жителей, жидов, монахов, женщин и ребят. При виде всего того сердце человека замирает, а взоры мерзятся таковым позорищем. Во время сражения человек не только не приходит в сожаление, но остервеняется; а после убийства делается отвратительно». Только на самих укреплениях было убито около 13 тысяч человек, «умерщвленных жителей было несчетно» [120]120
  Записки Льва Николаевича Энгельгардта. С. 177—178.


[Закрыть].

Хотя вооруженное сопротивление поляков было сломлено, правительство не обольщалось на предмет установления спокойствия. Принимались меры, чтобы «с корнем» вырвать крамолу. Традиционным рассадником таковой считались учебные заведения. Репнин поручил их проверку Цицианову как человеку не только решительному, но и высокообразованному: «Предлагаю вашему сиятельству обратить внимание ваше на воспитание юношества по возможности сего, дабы впредь основывалось оное на повиновении Божьему и гражданскому законам; а как известно, что виленская академия, а паче школы пиаристов неистовыми, богопротивными и для всего рода человеческого пагубными влияниями литовское юношество заражали, то с глубочайшей прозорливостью испытать те училища вредные и проистекающее из них зло в самом его источнике иссякать и по возможности искоренять, к чему всякие способы и старания употребить». Цицианову было поручено составить списки преподавателей с указанием их национальности и вероисповедания, списки учащихся, а также списки мест расположения школ, учебных программ и т. д.

Для того чтобы лишить поляков одного из возможных «знамен», вокруг которых они могли объединиться, было принято решение перевести в Санкт-Петербург короля Станислава Понятовского. Этот последний коронованный правитель Речи Посполитой был в сильном подозрении у русского правительства. Об этом ясно говорит его характеристика, данная главнокомандующим Репниным в инструкции генерал-майору И.А. Безбородко от 9 декабря 1794 года: «Многие опыты уже нас удостоверили, что сей государь всегда был вопреки польз наших; ибо ни единое не свершалось в Польше противное видам нашего высочайшего двора событие, в котором он бы не нашелся главой, или участником, или соревнователем…» [121]121
  Цит. по: Де-Пуле М.Ф.Указ. соч. С. 7.


[Закрыть]Цицианов, как командующий войсками в районе Гродно, также получил 9 декабря инструкцию об организации проезда Станислава Понятовского: «Как его величество король польский немедленно из Варшавы в здешний город прибудет, то для его приезда изволите ваше сиятельство отсель без потеряния времени отправить с надлежащим прокормлением на каждую станцию из полковых и артиллерийских по 80-ти лошадей с упряжью и извозчиками в Кузницы, Соколку и Букштель, а при том для его величества по одному эскадрону драгун при штаб-офицерах и человек по 30-ти казаков в Кузницу и Соколку. Для караула в Соколку сверх того пошлите две роты гренадер со знаменем и две полковые пушки; дом же в Соколках прикажите вычистить и топить на тот случай, если бы его величеству там ночевать заблагорассудилось. Поручите в Соколках как надзирание за всем тем, так и команду особо надежному штаб-офицеру, дабы никакого беспорядка там произойти не могло. А караул тому дому королевскому прикажите – роту гренадер со знаменем и чести ему отдавать все, следующие государю. А другая рота гренадер чтобы стояла с пушкой на карауле в городе для удержания в оном порядка. В дороге конвою его величества ехать следующим образом: перед самой его каретой – казаки, за самою же той – драгун эскадрон, а штаб-офицер, оным командующий, и еще один обер-офицер чтобы ехали по сторонам кареты, отдавая ему всю надлежащую честь и имея к нему все надлежащее уважение, сохраняя его от всякого приключения и притом готовыми чтобы были на всякое ему пособие, надзирая наикрепчайшее, чтобы его величество довезен был сохранно и предупреждая всемерно всякий случай тому противный. С дороги прикажите, чтобы командиры конвойные как скорее присылали сюда рапорты о приезде и выезде его величества в назначенные места. При приезде его величества сюда, должно выстрелить из парка (артиллерийского. – В. Л.)сто один выстрел холостыми зарядами, а войско, как гренадеры, так и драгуны, пешком на проезде его в пристойных местах чтобы были поставлены под ружьем, отдавая ему честь как следует государю с барабанным боем и уклонением знамен. На карауле у него здесь во дворце должна быть рота с белым знаменем и 30 человек драгун с литаврами, которые должны быть и конвойные, когда его величество выезжать станет…» [122]122
  Там же. С. 8-9.


[Закрыть]

Когда король был уже в дороге, Цицианов получил еще одно, секретное предписание от Репнина. Командующему войсками в Гродно требовалось следить за тем, чтобы «…его величество сам и никто из окружающих его особ не мог иметь с иностранными которыми-либо дворами и их министерствами (посольствами. – В.Л.)переписки». Для этого всю входящую и исходящую корреспонденцию следовало предоставлять на просмотр Репнину [123]123
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. Кроме того, «для лучшего успеха в открытии приверженных королю самому или его свите особ здешнего места жителей, надлежит прилежное смотрение, наблюдение и примечание иметь за теми всякого звания людьми, кои необыкновенно часто во дворец въезжать и входить будут, надзирая – к кому в покои кто ходит и под каким предлогом, а особливо, чтобы из торгующих здесь ни с какими товарами как во дворец, так и из оного без строгого примечания впускаемы и без возможного обозрения выпускаемы не были. Для присмотра же за всем вышесказанным, который должен быть неприметен, иметь, сверх караульных, двух расторопных дежурных и надежных офицеров, которые бы, ведя дневную записку все во дворец приезжающим и выходящим, при вечернем рапорте вашему сиятельству представляли бы, а вы изволите для сведения моего оные представлять ко мне…». Наибольшее внимание предписывалось обращать на духовенство.

Вместе с королем в Гродно прибыло более 150 человек свиты и челяди. Главным распорядителем являлся Репнин, но Цицианов, как верховный воинский начальник в этом городе, нес персональную ответственность за все происходящее [124]124
  Там же. С. 24.


[Закрыть]. О значимости Цицианова в круге лиц, составлявших охрану короля Станислава Августа, говорит тот факт, что он лично подписывал все пропуска, позволявшие как чиновникам, так и «партикулярным лицам» появляться в королевской резиденции. Генерал также присутствовал на обедах последнего польского монарха, а также на акте отречения его от престола, состоявшемся 14 (25) ноября 1795 года. Примечательно, что отбыл Цицианов из Гродно через две недели после этого знаменательного события, поставившего точку в многовековом споре России и Польши за гегемонию в Восточной Европе.

Несмотря на то что Станислав Август своим поведением не подавал повода для беспокойства, надзор за ним был довольно строгим. Когда он выезжал на прогулку верхом, его сопровождал взвод драгун (34 человека) с офицером. Когда же заскучавший король решил переехать через Неман на «польскую» сторону реки, ему перечить не стали, но на всякий случай усилили конвой казачьей командой. Только во второй половине сентября сопровождение во время его прогулок уменьшили наполовину – до 18 драгун. К тому времени власти убедились: ни сам почетный арестант, ни его сторонники не помышляют об организации побега или иного действия, направленного против «видов правительства». Однако как только был замечен лакей, долго разговаривавший с русским часовым, последнего тотчас сменили и допросили. «По расспросу оказалось, что помянутый лакей рассказывал много лишнего и дерзкого часовому; по донесении о том Главнокомандующему препоручено было господину генерал-майору князю Цицианову сказать господину Брестовскому (дворецкому. – В. Л.),дабы наказан был реченый слуга за лишнюю дерзость» [125]125
  Журнал пребывания его величества короля польского Станислава Августа в Гродне 1795—1796 годов, веденный при нем генерал-поручиком Ильей Андреевичем Безбородком. Извлечен из архива Виленского генерал-губернатора М.Ф. Де-Пуле. М., 1870. С. 28.


[Закрыть].

Если есть королевский двор, то должны быть и придворные партии, активно интригующие друг против друга. Гродно не стало исключением. Во главе одной группировки стояли Н.П. Панин и Лобанов-Ростовский, а во главе другой – Цицианов и И.А. Безбородко. Если бы то был не век Екатерины II, то можно было бы утверждать: вторая партия должна взять верх, поскольку один из ее руководителей являлся военным комендантом Гродно и контролировал передвижение всех лиц, в этом городе находящихся, а другой вел специальный журнал, служивший официальным отчетом о ситуации в королевской резиденции. Но обычной практикой государственного управления являлось и является создание «альтернативного» центра если не власти, то влияния. Другими словами, наряду с чиновником, облеченным всей полнотой власти, в ведомстве или в регионе присутствовал человек, который наблюдал за действиями министра или губернатора и сообщал обо всем в Петербург.

Изучать придворные или ведомственные интриги – дело неблагодарное, поскольку источники в большинстве случаев либо отсутствуют, либо туманны и крайне противоречивы. Достоверен лишь очевидный исход «подковерной» борьбы – утрата кем-либо из участников прежнего влияния (или даже отставка) и «вознесение» на новую административную высоту другого «борца». Иногда результаты такой борьбы проявлялись позднее, уже в следующее царствование. Так, Никита Петрович Панин в павловское время был в фаворе (вице-канцлер, посол в Берлине, действительный тайный советник), а с восшествием на престол Александра I оказался не у дел и остаток своих дней (36 лет!) провел в отставке. А вот его соратник князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский, наоборот, в 1797 году при Павле I «вылетел» с поста архангельского губернатора и вернулся на службу при его сыне, причем занимал ответственные должности. Илья Андреевич Безбородко был родным братом «всесильного» при Екатерине II канцлера Александра Андреевича. По нашему мнению, гродненский период жизни Цицианова был ознаменован еще одним важным событием: он познакомился с Адамом Чарторыйским, одним из самых влиятельных людей начала царствования Александра I, заместителем министра иностранных дел, а затем и главой внешнеполитического ведомства в те годы, когда наш герой служил в Закавказье.

Военный успех имел свои измерения. Главными и наиболее осязаемыми являлись трофеи, поскольку в отличие от «побитых» противников их можно было предъявить высокому начальству, а буде при армии окажется сам монарх – то и ему. Главы государств – люди не кровожадные, и созерцание сотен истерзанных и окровавленных тел – отнюдь не самое любимое их занятие. Одно дело – цифра в рапорте, другое – то, что она обозначает на самом деле. Наиболее почетными трофеями неодушевленными считались пушки и знамена, а одушевленными – плененные неприятельские солдаты, офицеры и генералы. Всё это были именно символы виктории. Использование вражеских орудий было довольно редким явлением, поскольку даже для обслуживания собственных обычно не хватало канониров (прислуги) и упряжных лошадей. Зато пушки являлись неоспоримым признаком удачи, а их потеря в подавляющем большинстве случаев объяснялась неорганизованным отступлением (бегством), не дававшим возможности своевременно отвести батареи в безопасное место. Знамена (штандарты, значки, бунчуки и т. п.) также годились только для удовлетворения самолюбия, ибо каждый такой предмет означал победу над частью, для которой он ранее служил символом ее воинского достоинства и вообще существования. (Отсюда традиция расформировывать полки, утратившие свои знамена.) Взятие русскими войсками Варшавы сопровождалось захватом огромного арсенала – 518 орудий различного калибра, о чем с восторгом рапортовал А.В. Суворов П.А. Румянцеву 12 февраля 1795 года. Кроме того, победителям досталось большое количество снаряжения, боеприпасов и вооружения: ядер 7000, бомб 120, ружей годных 7179, ружей «неспособных» 2711, охотничьих ружей годных 549, «неспособных» 2138; карабинов 900, сабель 4012, пистолетов 1115, стволов ружейных 2603, пистолетных 160, тесаков 1111, штыков 2237, клинков железных 3332, пик годных 2030, кос годных 3789, музыкальные инструменты, шанцевый инструмент, 100 седел, 60 мундштуков и 28 недоуздков. Армия получила также 499 лошадей [126]126
  РГВИ А. Ф. 846. Оп. 16. Д. 2736. Л. 10-17, 24-27.


[Закрыть]. Успехи русской армии в Польше произвели сильное впечатление на турок. Коллежский асессор Макарескуль сообщал из Молдавии о том, что турки «не оставляют прежних своих замыслов (то есть надеются на реванш за поражение в 1787—1791 годах. – В. Л.),коим противится только страх российского оружия, толико успешно польские мятежи превратившего» [127]127
  Там же. Л. 106.


[Закрыть].

Нелишним будет заметить, что на войне зарабатывались не только чины и ордена. По свидетельству Л.Н. Энгельгардта, один из участников польских кампаний 1792—1794 годов, полковник Древич, был пожалован населенными имениями, и, «кроме того, он чрезвычайно обогатился во время своих действий в Польше» [128]128
  Записки Льва Николаевича Энгельгардта. С. 6.


[Закрыть]. Это вовсе не означает, что офицеры грабили дома в городах после штурма. Просто они за бесценок скупали то, что приносили в лагерь их подчиненные, и это не считалось чем-то зазорным. Участник Русско-турецкой войны 1787—1791 годов писал в своих воспоминаниях, как после неожиданной стычки казаков с неприятельской конницей «убитые турки раздеты были донага, и у нас в пехотном авангарде сделалась ярмарка: оружие разного рода, конские богатые уборы и лошади продавались за ничто» [129]129
  Там же. С. 102.


[Закрыть].

Польская кампания 1794 года стала звездным часом Цицианова. Для военного человека неоспоримым признаком такового являются боевые награды и известность. За несколько месяцев Павел Дмитриевич получил ордена Святого Владимира 2-й степени, Святого Георгия 3-й степени, золотую саблю с алмазами и надписью «За храбрость». Все эти три награды тогда были новыми и потому считались «модными». Орден Святого равноапостольного князя Владимира, разделенный на четыре степени, Екатерина II учредила в 1782 году. В начале своего существования орден был особо желанной наградой. Еще в начале XIX века обладателей золотого креста, покрытого красной финифтью с черной каймой по краям, знали поименно; он составлял достойную конкуренцию по «почетности» Святому Георгию. Звезда была восьмиконечной с золотыми и серебряными лучами. В середине ее на черном круглом поле имелись крест и буквы С.Р. К.В. («Святой равноапостольный князь Владимир»). В списке орденов по старшинству (от низшего «Станислава» 3-й степени до высшего «Андрея») эта награда занимала высокое седьмое место из семнадцати. Военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия также учредила Екатерина II специально для награждения чинов армии и флота за боевые заслуги. Но поскольку «не всегда верному сыну отечества такие открываются случаи, где его ревность и храбрость блистать может», к этой награде (4-й степени) могли представить за 25 лет беспорочной службы в полевых войсках или за 18 морских кампаний. Орденским знаком стал крест из белой эмали с изображением святого Георгия на коне в центре, крепившийся на ленте из трех черных и двух оранжевых полос, символизировавших огонь и пороховой дым. Крест 3-й степени носили на шее, а 4-й – в петлице или на левой стороне груди. О весомости этой награды говорит тот факт, что ее, например, получил контр-адмирал Л.П. Гейден, командовавший русской эскадрой в сражении при Наварине в 1827 году. В царствование Екатерины II за боевые заслуги стали также награждать золотым оружием (саблей) с надписью «За храбрость» с темляком из георгиевской ленты. Дополнительным «генеральским» украшением сабли являлись бриллианты.

По обычаям того времени успешных полководцев наделяли земельными угодьями и населенными поместьями. За Польскую войну генерал-майоры получили по пятьсот душ крепостных, а генерал-поручики – по тысяче. Награда Цицианову оказалась просто-таки исключительной: ему пожаловали полторы тысячи крестьян в Минской губернии. Это означало, что Павел Дмитриевич превратился в настоящего магната. Владельцы более пятисот душ считались крупными помещиками. Произошло пожалование будто бы таким образом: рассматривая список награждаемых военачальников, императрица поставила единицу перед цифрой 500 напротив фамилии Цицианова, сказав при этом: «Он служил лучше многих генерал-поручиков» [130]130
  Зубов П.Жизнь князя Павла Дмитриевича Цицианова. С. 18.


[Закрыть]. Произносила ли в действительности Екатерина II эти слова при награждении Цицианова, или они приписаны ей молвой – сказать точно не возьмется никто. Однако факт особого выделения заслуг нашего героя налицо. А.А. Безбородко в письме С.Р. Воронцову о пожаловании имений отличившимся при подавлении Польского восстания сообщает, что Цицианову дали 1224 души, больше, чем другим лицам в том же чине (И.И. Моркову была пожалована 1000 душ, В.С. Попову – 1175, Ю.И. Поливанову – 653, И.П. Горичу – 1000, И.И. Исаеву – 800, В.И. Милашевичу – 853, А.И. Хрущову – 716, Л.Л. Беннигсену – 1075, П.С. Ланскому – 900, А А Воеводскому – 395, Слизову – 389). Действительно, Цицианов получил больше, чем некоторые генерал-лейтенанты (А.П. Денисов, П.А. Исленьев и И.Г. Шевич – по 1000 душ, П.И. Турчанинов – 974) [131]131
  АК В. Т. 13. М., 1878. С. 354-355.


[Закрыть]. Впрочем, владел огромным поместьем бездетный и неженатый Цицианов недолго. Получив впоследствии назначение на Кавказ, он продал недвижимость, рассчитался с кредиторами (иметь долги, в том числе и немалые, считалось для дворян того времени делом обычным, если не обязательным). Оставшуюся солидную сумму он отдал своим братьям.

Щедрые награждения после Польской войны во многом объяснялись тем, что Екатерина II придавала огромное значение решению «польского вопроса». Взятие Варшавы и последовавшая затем ликвидация самого королевства, некогда боровшегося с Московией за гегемонию в Восточной Европе, считались тогда событием не менее великим, чем завоевание Восточной Прибалтики Петром I в начале XVIII столетия. Это была «последняя точка» в процессе «собирания русских земель», начатого еще при московских князьях. А.В. Суворова императрица произвела в фельдмаршалы, причем «обойденными» в чине оказались сразу девять генерал-аншефов, в том числе такие тогдашние знаменитости, как И.П. Салтыков, Н.И. Салтыков, Н.В. Репнин, Ю.В. Долгорукий, А.А. Прозоровский, М.Ф. Каменский [132]132
  Записки Льва Николаевича Энгельгардта. М., 1867. С. 182.


[Закрыть].

Еще более важным результатом Польской кампании было признание Цицианова в обществе. В 1794 году его отметил сам великий Суворов, написавший в одном из своих приказов перед штурмом Варшавы: «…сражаться решительно, как князь Цицианов». Дорогого стоила и оценка действий Цицианова всесильным тогда канцлером Александром Андреевичем Безбородко, писавшим князю С.Р. Воронцову о впечатлении, которое произвел разгром отряда Грабовского. При этом фаворит императрицы особо отметил, что была разбита не толпа вооруженных мужиков, а регулярная армейская часть [133]133
  АК В.Т. 13. М., 1878. С. 309.


[Закрыть]. Петр Васильевич Завадовский, очень влиятельная персона эпохи Екатерины II, фаворит императрицы, подвергшийся опале при Павле I и приближенный ко двору после воцарения Александра I, министр народного просвещения в 1802—1810 годах, писал князю С.Р. Воронцову 2 сентября 1794 года: «Знавал ли ты князя Цицианова, который теперь генерал-майор? Он в теперешней Польской войне многими победами отличается» [134]134
  Там же. Т. 12. М, 1877. С. 128.


[Закрыть]. Таким образом, будущий герой Кавказа не только стал обладателем сказочных богатств, но прочно попал в историю, ибо внимание великих людей и их запоминающиеся фразы производят поистине волшебный эффект – образ человека в глазах современников и потомков приобретает оттенок бронзы. Газеты в те времена еще не стали главным средством распространения информации. С этими задачами успешно справлялась устная и письменная молва, выражавшая общественное мнение, в котором Цицианов выглядел бравым военачальником, не терявшимся в трудную минуту. Можно смело сказать: о князе с нерусской фамилий узнала вся Россия!

Польская кампания обогатила Цицианова боевым опытом, выдвинула его в первые ряды отечественной военной элиты. Он получил своеобразный «мастер-класс» от полководцев, многое повидавших на своем веку. Хорошей школой для будущего главнокомандующего на Кавказе стало общение с Н.В. Репниным. Во-первых, это был один из опытных администраторов екатерининского царствования, сумевший сделать карьеру, оставшись незапятнанным разного рода «неприличиями». Во-вторых, он всегда проявлял заботу о войсках, даже если таковая и мешала «блистать» рапортами о быстрых маршах и решительных победах. Историки отмечали «присущую ему организаторскую способность, которая проглядывается в самых незначительных его распоряжениях. Сбережение людей, заботы об их продовольствии, об удовлетворении их жалованием, амуницией и т. п. не дают ему ни минуты покоя…». Несмотря на успешные действия как на поле брани, так и на дипломатическом поприще, «князь Репнин не пользовался особенным благоволением императрицы, впрочем, щедро его награждавшей; в век фаворитов, случаев, человек, достойный по правам рождения и образования играть одну из первых ролей, естественно должен был стоять несколько в тени, хотя это и был век Екатерины. Причины неособенного расположения императрицы к Репнину, кажется, лежали в основе его характера и в складе его образования. Твердый и решительный там, где облекался полномочием, Репнин являлся другим человеком при дворе, в Петербурге в сношениях с людьми случая и фавора: такому сильному уму, каков был у Екатерины, не могла нравиться такая уклончивость, признак натуры слишком мягкой. Князь Репнин в совершенстве владел французским, немецким и итальянским языками; многократно и подолгу бывал в Западной Европе… приобрел ту общительность и приветливость, коими он резко отличался от своих русских современников…» [135]135
  Де-Пуле М,Ф. Указ. соч. С. 26, 27.


[Закрыть].

Но, несмотря на блестящее развитие карьеры, солнце не всегда сияло над головой Цицианова. Судя по высказыванию Ф.В. Ростопчина, хорошо знавшего нашего героя еще по службе в Преображенском полку, в «докавказский» период жизни Цицианова был какой-то критический момент, способный изменить его карьеру в худшую сторону. 12 июня 1804 года, поздравляя его с боевыми успехами, Ростопчин писал: «Драгоценна та минута, в кою прозорливая Екатерина, следуя собственному своему движению, откинула гнусное представление славного шельмы С. Но верь, что сия гнусная тварь не первую теперь играет роль в мерзостях и уступает место не одному, а многим» [136]136
  Девятнадцатый век. Исторический сборник. Кн. 2. М, 1872. С. 50.


[Закрыть]. Остается гадать, кого имел в виду автор письма и что за «представление» было сделано императрице. Более всего на роль «шельмы» подходит граф Иван Петрович Салтыков, тогдашний московский генерал-губернатор. Но не исключено, что таким «титулом» в письме желчного Ростопчина назван князь Николай Иванович Салтыков, тогдашний глава Военной коллегии. Первый вариант все-таки выглядит предпочтительнее, поскольку в 1790-е годы И.П. Салтыков был начальником над Цициановым как в Финляндии, так и в Польше.

Хотя восстание в Польше и Литве было подавлено, Россия не торопилась выводить оттуда войска. Летом 1795 года разногласия между Берлином и Петербургом в вопросах разграничения доставшихся им польских земель достигли предельной остроты, и фельдмаршал Н.В. Репнин обсуждал с тогдашним фаворитом П.А. Зубовым планы возможной военной кампании. По его мнению, войск в Литве было достаточно для взятия Кенигсберга и оккупации всей Восточной Пруссии. Основные силы под командой А.В. Суворова должны были в случае войны двигаться в направлении на Торн (современный Торунь). В это время Цицианов был назначен командиром корпуса, располагавшегося в окрестностях Гродно. Корпус включал в себя Санкт-Петербургский гренадерский полк, Псковский пехотный полк, Санкт-Петербургский драгунский полк, два батальона Эстонского егерского корпуса, два батальона, составленные из гренадерских рот Ростовского и Нарвского полков, полк донских казаков и 13 орудий [137]137
  Копия с собственноручного письма кн. Ник. Вас. Репнина к Николаю Сергеев. Ланскому от 30 апреля 1796 г. // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 16. СПб., 1875. С. 246, 554—555.


[Закрыть]. Да и в полное успокоение на землях прежней Речи Посполитой верили далеко не все. 30 апреля 1796 года Н.В. Репнин сообщал Н.С. Ланскому о том, что в Гродно и в Варшаве были раскрыты заговоры и проведены аресты. В этой связи осторожный генерал, несмотря на холода, решил вывести войска из городов и деревень в лагеря: «Стыдно нам будет предварительно не истребить сии злобные замыслы, а еще бы стыднее было, чтоб нас в постели застали, как в прошедшее бунтование» [138]138
  Там же. С. 433.


[Закрыть].

* * *

Успехи Цицианова в Польской кампании были настолько заметны, что включение его в состав корпуса, предназначенного для похода в Персию в 1796 году, выглядело вполне естественным.

Разорение в 1795 году Тифлиса персами под предводительством Ага-Магомет-хана, сопровождавшееся вандализмом, грабежами и массовыми убийствами жителей, требовало отмщения. Кроме того, к России с просьбой о помощи обратились напуганные закавказские владетели. Генерал И.В. Гудович получил приказание взять под защиту шамхальство Тарковское, Каракайтаг и Дербент. На Кавказской линии и в Астрахани стали концентрироваться войска для предстоящей операции. Силы «назначались» в этот поход весьма внушительные: 6 гренадерских, 12 мушкетерских, 7 егерских батальонов, 28 драгунских эскадронов и 13 эскадронов легкой кавалерии, 4500 казаков, 500 калмыков, 100 орудий разных калибров. Вместе с командами Каспийской флотилии, поддерживавшей корпус с моря, набиралось около 40 тысяч человек. Сбор такой мощной группировки свидетельствовал о масштабных замыслах Петербурга, поскольку для защиты дагестанских союзников требовалось гораздо меньше войск. Общее командование экспедиционным корпусом было поручено Валериану Александровичу Зубову – брату всесильного тогда царского фаворита Платона Зубова. Екатерина II, постоянно демонстрировавшая свой статус продолжательницы дел Петра Великого, одобрила план повторного завоевания Каспийского побережья и исполнения «предположений» своего державного предшественника об освобождении грузинских и армянских христиан от иноземного владычества. Сначала предполагалось занять Дербент и Баку с их удобными гаванями в качестве баз для снабжения войск, действующих в Закавказье. Дербент избрали в качестве первоочередной цели не только потому, что это были ворота из Северного Кавказа в Закавказье. Это был город-символ. Полковник Бурнашев писал по этому поводу: «О Дербенте принятое предубеждение не только во всей Персии, но в турецких пределах распространилось за истинное пророчество, что когда Дербент будет взят христианами, разрушение власти и веры Магометовой будет неминуемо» [139]139
  Описание областей Адребиджанских… С. 7.


[Закрыть]. Астрахань, как речной и морской порт, оставалась местом сбора грузов, поступавших по Волге.