Текст книги "Цицианов"

Автор книги: Владимир Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

В письме А.Р. Воронцова от 6 февраля 1804 года читаем: «…Так как истребление их (дагестанцев. – В.Л.) дляспокойствия Грузии и около нее весьма желательно, то не полезно б ли было пленных из них, кроме тех, кои употребляются на обмен наших, чтоб при получении их после сражения не только близ Грузии не оставлять, ниже на Кавказской линии, так как сущих разбойников отсылать в Сибирь, где и употреблены бы быть они могли в заводских работах, о чем и собратья их, известясь, может, и опасались бы не жить в покое… О чеченцах также желательно бы было знать, так как о роде весьма беспокойном для стороны Кавказской линии, – не нужно ли и какой способ имеется об усмирении или также истреблении их?» [573]573
  АКА К. Т. 2. С. 456.


[Закрыть]В представлении одного из первых лиц государства, человека весьма образованного, дагестанцы и чеченцы – сравнительно небольшие группы бандитов, которых можно просто-напросто перебить, в том случае если они не устрашатся ссылки в далекую Сибирь. В Петербурге не могли себе представить, что речь идет о целых народах, «истребить» которые невозможно. Разумеется, канцлер и в уме не держал действия, которые сегодня назвали бы геноцидом.

Цицианов решил «просветить» своих высокопоставленных коллег. 10 марта 1804 года он написал Чарторыйскому относительно возможности ссылки в Сибирь пленных горцев: «…Не могу не изложить перед вашим сиятельством затруднений, встретиться могущих при приведении в действие оного предначертания. Первое: редко азиятцы, а тем паче лезгинцы отдаются в плен живыми и за первую обязанность почитают, не оставляя раненых в руках христиан, увозить их. Второе: военная осторожность их, превышающая таковые других азиатских народов, и мастера выбирать местоположения выгодные не допущают наши войска делать на них нечаянные нападения, без коих плен никогда чувствительным быть не может, доказательством чему служит и то, что храбростью и искусством равных себе мало имевший, покойный генерал-майор Гуляков в пяти одержанных победах не мог сделать и 50 человек плена, кроме Белоканского дела, и то грузинской конницей, привыкшей добычу пленных почитать своей, хотя их я и отучил под Ганджой. И так, по мнению моему, когда плен помощью Божьей будет восходить до 200 человек, то в Сибирь их отправлять есть полезно, лишь бы там они большим числом вместе не были. Ко всему сему должно прибавить, что умножение казачьих полков здесь необходимо. Относительно чеченцев… имею честь сообщить, что осторожность наших войск, на кордонной страже стоящих, частые от нас набеги военной рукой на их равнины (кои не могут представлять столько опасности) летом для отнятия способа жать хлеб, стравливая его, а зимой и осенью для захвата скота без выкупа суть самовернейшие средства к усмирению сих разбойников, от оплошности наших войск новую храбрость и новую дерзость приобретающих, к стыду войска российского. К сему потребен подо мной начальник на линии – больше военный, нежели мирной, и штаб-офицеры, не по одному списочному показанию оными чинами называющиеся и не деяниями службу свою считающие, а летами, кои провели в службе, не отличаясь ничем, не имея к тому пылкого желания и не ища к тому случая. Все славные войска в Европе, как вашему сиятельству известно, стали на чреду славы своей только тогда, когда отличие и военные дарования, а не старшинство возвышало их в чинах и доставляло тем случай отличаться вящще и вящще к пользе службы» [574]574
  Там же. С. 761-762.


[Закрыть]. Как мы видим, Цицианов выдвинул план, который и был реализован впоследствии, – всяческое «стеснение» горцев, подрыв их благосостояния, бдительность войск на линии. Другими словами, речь шла о стратегии, впоследствии получившей название «правильной осады».

Сведущий иностранный дипломат в 1844 году так определил одну из причин составления неисполнимых планов боевых операций на Кавказе: «…Проект имперского правительства достаточно наглядно свидетельствует, до какой степени ошибаются в Санкт-Петербурге относительно характера этой войны и в сущности тех трудностей, которые она представляет. Это неведение есть факт настолько малоправдоподобный с первого взгляда, что нуждается в объяснении. Я уже отмечал некоторые черты шарлатанства военных руководителей. Это – эффектные сцены некоей комедии, которая разыгрывается в течение многих лет и которая, по всей видимости, еще будет разыгрываться долгое время на Кавказе. Доклады, в которых неудачи и ошибки скрываются, а самые скромные удачи превращаются в разительные успехи, передаются военным командованием различных корпусов в генштаб Тифлиса, все это делает трудным контроль, впрочем, в Тифлисе довольно предрасположены принять версию, предназначенную быть хорошо встреченной в Санкт-Петербурге. Благосклонности добиваются и даруют ее только этой ценой. Это постоянное подделывание фактов портит их смысл до такой степени, что делает невозможным их уточнение, оно, в конечном счете, перестает быть подозреваемо; лекарство, которое подает малопристойную мысль прикрыть эти неудачи… В Санкт-Петербурге учрежден Закавказский комитет под председательством наследника великого князя. Доля самостоятельности, представленная шефу армейского корпуса на Кавказе, сокращена. Именно внутри этого комитета, к совещаниям в котором часто присоединяется император, решаются все вопросы как относительно гражданской администрации, так и военных операций. Все эти решения носят более или менее тот же характер незнания страны, что делает их почти неприменимыми» [575]575
  Депеша французского консула в Тифлисе виконта де Кастильона к министру иностранных дел Гизо. 27 мая 1844 г. // Тарих. 1996. N° 2/3. С. 60.


[Закрыть].

* * *

Конфликт России с горскими племенами разгорался не по умыслу каких-то конкретных лиц, заинтересованных в кровопролитии. Обе стороны имели столь несхожие представления о «правилах игры», что мирное сосуществование становилось практически невозможным. Кавказская война достойна названия войны взаимного непонимания. В XVIII столетии в соприкосновение вошли две военные структуры, имевшие совершенно различные знаковые системы: русская армия как европеизированная машина устрашения и разрушения, с одной стороны, и горцы как военная организация, соответствующая эпохе военной демократии или становления феодализма, – с другой. Одним из частых поводов для проведения карательных операций было «предоставление пристанища» участникам набегов на русские села и укрепления. В рапортах командиров отрядов причиной уничтожения деревни называлось то, что она «…служила только приютом для разбойников» [576]576
  РГВИ А. Ф. 846. Д. 6363. Л. 29.


[Закрыть]. Но традиционные правила гостеприимства не позволяли отказать в крове путникам. Получалось, что для исполнения приказаний русских начальников горцы должны были отказаться от одного из краеугольных камней своего быта.

Очень важной составляющей войны на Кавказе стала внутренняя логика конфликта, которую, опять же, каждая сторона понимала по-своему. Россия втянулась в вековую междоусобицу племен и кланов, в которой, зачастую и не ведая о том, становилась союзником одной из конфликтующих сторон и врагом другой. Защищаемые русскими войсками «мирные» нередко подвергались нападению «немирных» за предшествующие «обиды», которые они наносили соседям, чувствуя за своей спиной поддержку русских штыков. Безопасность «замиренных» пограничных аулов обеспечивалась только покорением их агрессивных соседей, которые, в свою очередь, после принятия российского подданства также имели все основания просить о защите. Русское командование, как мы помним, потребовало от джаро-белаканских лезгин не участвовать в набегах и не пропускать через свою территорию «разбойничьи шайки» из Дагестана. Но если первое требование теоретически являлось выполнимым, то следование второму пункту означало для джарцев острый конфликт с соплеменниками.

Появление вооруженных чужестранцев всегда и везде возбуждало местное население. В среде, принявшей европейскую политическую культуру, конфликт не был неизбежным, так как решение о его начале принималось «наверху». Но на Северном Кавказе появление вооруженного иноплеменника само по себе было поводом к войне. В огромном числе случаев решительно невозможно установить, чей выстрел, чье неприязненное действие дало старт многолетнему противостоянию: обе стороны с полным осознанием собственной правоты возлагали всю вину на своих противников, не отдавая себе отчета в том, что и те и другие изначально позиционировали себя как «враги» и что война есть не более чем следствие такого позиционирования.

В XVIII – первой половине XIX века наряду с сельским хозяйством и ремеслом на Северном Кавказе и в ряде районов Закавказья сложилась «целая отрасль материального производства – военное дело, или индустрия набега, по своей доходности превосходящая другие формы хозяйственной деятельности», причем этот род деятельности считался более почетным, чем все остальные [577]577
  Блиев М.М.Россия и горцы… С. 19.


[Закрыть]. Это явление, именуемое в российских документах как «хищничество», «наездничество» или «разбой», производило на всех, кто с ним сталкивался, столь сильное впечатление, что оно стало выдаваться едва ли не за основное занятие горцев. «Хищничество для черкеса представляет единственное средство сделать себе состояние, вес и доброе имя. Воровство у черкесов… было неразлучно с хищничеством и разбоем», – писал автор «официальной» истории кубанского казачества [578]578
  Щербина Ф.А.История Кубанского казачьего войска. Т. 2. Екатеринодар, 1913. С. 34.


[Закрыть]. Для некоторых «обществ» грабеж ближних и дальних соседей действительно стал главным занятием. На Кавказе существовало несколько центров работорговли, поскольку именно пленники – молодые женщины, дети и работоспособные мужчины – были наиболее ходовым товаром. Только в 1754 году на Кахетию было совершено из Дагестана 43 набега, в ходе которых погибли, получили увечья или попали в плен около 350 человек [579]579
  Лолиадзе Ш. В.Южная Грузия с середины XVIII в. по 50-е гг. ХIХ в. Тбилиси, 1973. С. 16.


[Закрыть]. Широкие масштабы принимал и отгон скота. Агрессивность местной феодальной знати во многом объяснялась тем, что князьям и ханам в условиях высокой ценности воинской доблести только военные успехи гарантировали сохранение достигнутого положения. Экстенсивное сельское хозяйство, отсутствие вотчинного административного аппарата затрудняли содержание вооруженных слуг (дружины). Поддержание военного потенциала оказывалось возможным только с помощью использования ресурсов соседей, то есть путем набега и получения военной добычи. Однако представление о том, что горцы жили в основном грабежом, не соответствует действительности. Война и в самом деле была едва ли не единственным занятием местной знати, ее окружения (дружины), а также немногочисленной группы людей, которые в силу различных причин не могли или не хотели заниматься производительным трудом. В иных социокультурных условиях из последней категории рекрутировались уголовные преступники, но при военной демократии и институте кровной мести воровство и разбой «среди своих» были невозможны. Воинственность – не следствие некой природной агрессивности северокавказских этносов, а особая форма проявления внутренних процессов, протекавших в горском обществе. Набеги позволяли выносить возникавшие внутренние противоречия за пределы самой общины, рода, союза обществ, разрешать эти противоречия за счет соседей [580]580
  Хазанов А.М.«Военная демократия» и эпоха классообразования // Вопросы истории. 1968. № 12. С. 96.


[Закрыть]. Тезис о набеге как основном занятии населения не согласуется с неоспоримыми свидетельствами развитого земледелия, скотоводства и ремесла на Северном Кавказе. Если горского князя кормил его кинжал, то как объяснить отразившиеся в источниках сведения о стремлении местной знати эксплуатировать свободных общинников-соплеменников? Наконец, тезис о набеге как средстве существования не выдерживает проверки простыми расчетами: половозрастная структура общества той поры позволяла быть участником дальнего похода одному жителю из каждого десятка. Чтобы обеспечить остальных продовольствием, каждый воин должен был ежегодно привозить несколько центнеров зерна в год и пригонять целое стадо. Можно было, конечно, захватывать иные ценности, эквивалентные по стоимости указанным продовольственным запасам. Но расчет на подобную добычу также был призрачным, поскольку натуральное хозяйство исключало накопление значительной денежной массы. Имущество даже десятка ограбленных домов не могло сделать разбойника состоятельным человеком. Следует принимать во внимание и то обстоятельство, что вокруг жили не безответные инвалиды, а такие же воинственные и жаждущие ратной славы люди.

В выборе способов «умиротворения» горцев правительство постоянно колебалось между мирными средствами и «вооруженной рукой». О мягком обращении с кавказскими народами неоднократно говорили и Екатерина II, и Павел I. Александр I, выступая за «человеколюбивое» отношение к горцам, тем не менее считал необходимым «наказывать» их за нападения на войска, следующие из России на Кавказ «…для прекращения впредь подобного». На царя сильное впечатление произвел рапорт генерал-майора А. Мейера от 18 октября 1803 года, содержащий описание пяти эпизодов «шалостей» горцев: обстрелы русских постов и отрядов, убийство отставного подполковника, ехавшего из Тифлиса в Ставрополь, угон табуна лошадей, принадлежавшего полку донских казаков [581]581
  АКА К. Т. 2. С. 228-229.


[Закрыть]. В дальнейшем царь несколько раз гневался на своих генералов за чрезмерно жесткие, по его мнению, действия в отношении мирного населения. В силу особенностей своего характера, а еще в большей степени для поддержки своего имиджа человеколюбца Александр I нервно относился к известиям о кровавых сражениях, даже если таковые расширяли пределы его владений. Он прислал Цицианову после взятия Гянджи рескрипт следующего содержания: «…Похваляя меры кротости, которые вы предпочтительно употребить желали, не менее одобряю строгое средство, вынужденное упорством Джават-хана. Российским воинам, всегда побеждать приобыкшим, неприлично было бы уступать надменности азиатской, и пример таковой, возгордя прочих владельцев той страны, предназначенных в подданство Империи, представил бы конечно впоследствии трудности в совершении плана, вам в руководство данного. А потому, признав необходимость жестокой меры приступа, остается мне только воздать должную похвалу храбрости войск, в действии том подвизавшихся, и радоваться, что человеколюбие обуздало запальчивость, с таковым подвигом нераздельно сопряженную… Случившееся с Ганжой и порученное генерал-майору Гулякову наказание Джарской провинции за вероломство ее покажут достаточно народам страны сей, чего они ожидать имеют и от милосердия Россиян, и от прещения их за несоблюдение доброй веры и невыполнение обещанного…» [582]582
  Дубровин Н.Закавказье… С. 238-239.


[Закрыть]

Подобно тому как Александр I метался от конституционализма к самовластию, он то взывал к милосердию на Кавказе и «выговаривал» военачальникам, допускавшим неоправданные, по его мнению, жестокости, то требовал сурового наказания, как будто не понимая, что за этим стоят разорение жилищ, кровь и ненависть. Так, 11 апреля 1801 года он разрешил Кноррингу за нападение кабардинцев на осетин и разорение церкви «какой заблагорассудится сделать им репрезаль». Однако спустя полтора месяца (28 мая) посоветовал своему представителю на Кавказе «как можно меньше мешаться в дела горских народов, покудова не касаться будут границы нашей, ибо сии народы находятся больше в вассальстве нашем, нежели в подданстве». Такое же колебание наблюдалось и позднее. В 1810 году в письме главнокомандующему император указывал на то, что спокойствия на Кавказской линии следует добиваться не разорением аулов и убийством их жителей, а «ласковым и дружелюбным обхождением с горскими народами». При этом в пример ставились отношения с «киргизцами» на Сибирской линии, где главную роль играло «доброе соседство русских и расположение пограничного начальства к мирной жизни». Александр I назвал прискорбным событием поход отряда Эристова за Кубань, во время которого было убито 115 черкесов, в том числе 31 женщина. «…Экспедицию сию нахожу не только не заслуживающей благоволения моего, но весьма напротив неприятной по чувствам моим… Тогда только заслужат начальники на линии благоволение мое, когда будут стараться снискивать дружество горских народов ласковым обхождением, спокойным с ними соседством и когда выведут из употребления поиски и вторжения, убийства и грабежи без малейшей для государства пользы…» [583]583
  РГВИ А. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 1129. Л. 2.


[Закрыть]Однако миролюбивое настроение правительства улетучилось после того, как горцы в том же 1810 году разгромили несколько постов и уничтожили высланные «на перехват» группы казаков. Потери черноморцев составили убитыми 144 человека; в их числе был полковник Тиховский. 21 января 1810 года Александр I разрешил «наказать» горцев проведением карательной экспедиции. В рейд отправился отряд генерала Булгакова общей численностью более пяти с половиной тысяч человек; были разорены несколько десятков деревень [584]584
  Там же. Ф. 846. Д. 6186. Л. 119, 124-126.


[Закрыть]. Но когда Булгакова представили к награждению орденом Святого Александра Невского, царь отказался подписывать указ об этом из-за слухов, что тот «в средствах по усмирению мятежников употреблением непомерных мер жесткости и бесчеловечия перешел границы своей обязанности…» [585]585
  Там же. Д. 6190. Л. 1-3.


[Закрыть].

Поскольку военная составляющая стала основой контактов россиян с народами Северного Кавказа, слова о воинственности последних заняли ключевое положение в большинстве описаний края: «Горцы выше всего на свете ставят неустрашимость и даже дерзкую отчаянную храбрость… Народ сей (чеченцы. – В.Л.)отличается от всех горских племен особенным стремлением к разбоям и хищничеству, алчностью к грабежу и убийствам, коварством, воинственным духом, смелостью, решительностью, свирепством, бесстрашием и необузданной наглостью» [586]586
  Картина Кавказского края… Ч. 3. СПб., 1834. С. 159, 173.


[Закрыть].

О том, как решить горскую проблему, задумывался и видный государственный деятель первой половины XIX века адмирал Николай Семенович Мордвинов, автор многих законопроектов и программ. Плодом его раздумий стал документ, известный как «Мнение адмирала Мордвинова о способах, коими России удобнее можно привязать к себе постепенно кавказских жителей». Адмирал полагал, что племена, живущие в природной крепости, «останутся навсегда и вечно в независимости, доколе сохранят свои нравы, обычаи, доколе довольны будут дарами одной природы и вне домов своих находить будут всё, что умеренным и обыкновенно при диком состоянии малочисленным желаниям удовлетворяет несбыточно». Мордвинов не воевал на Кавказе, но, будучи человеком образованным и умным, предрек огромные трудности при решении проблемы исключительно военными средствами: «…Таковых народов оружием покорить невозможно; вечная вражда приседит на границе их и часто успевает в грабежах и разорениях, когда менее она ожидаема. Число войск, великие воинские снаряды и превосходство в военном искусстве не оградят с безопасностью от временных их нападений. Часто будут они удачны, всегда будут вредны соседственным мирным селениям. Необходимость потребует содержать великое число войск, истощевать великие сокровища денег, иметь повсюду воинские отряды, испытывать в людях великий ущерб от беспрестанного бдения, от беспрестанных переходов, от недостаточеств различных, от всего, что здравию человеческому вредно: от зноя солнца, от ветра, от дождя, от испарений влажной земли. И все таковые усилия едва доставят спокойствие ограждаемым воинскою стражею селениям».

Мордвинов был человеком высокого полета. Он мыслил масштабно, выражаясь современным языком – геополитически: «Россия должна иметь иные виды; не единую временную токмо безопасность и ограждение соседних своих нив и пастбищ. Пред нею лежат Персия и Индия. К оным проложить должно дороги и соделать их отверстыми и безопасными во внутренность России. Европа устарела и требует мало от избытков наших; Азия юная, необразованная, теснее соединиться может с Россиею: и все, что изящное в превосходстве просвещения и труде заключается, послужит к увеличению могущества России над сею пространнейшею и важнейшею частью света. Нашему рукоделию, промышленности и торговле предлежат богатейшие истоки на юге, нежели на севере. Каспийское и Черное моря прилежат к плодороднейшим пределам России, согреваемым теплейшими лучами солнца и по селам и градам долговременнее и успешнее в году могущим заниматься работами». Далее Мордвинов формулирует программу культурной экспансии – более медленной, но более пригодной для присоединения Кавказа, а главное, для закрепления там своих позиций: «Должно увеличить число вещей, им (горцам. – В.Л.)потребных, должно возродить в них новые желания, новые нужды, новые привычки, должно ознакомить их с нашими услаждениями, нашими увеселениями и умягчить суровую нравственность их нашим роскошеством, сблизить их к нам понятиями, вкусами, нуждами и требованиями от нас домашней утвари, одежды и всяких прихотливых изделий. Тогда не токмо сдружимся с ними на границах их, но достигнем до ущелий сокровеннейших их гор, куда ядра и штыки наши достигнуть никогда не возмогут и коими токмо вечную вражду питать возможно».

Во все времена животрепещущие вопросы подталкивали к письменному столу множество людей, создававших проекты различной степени детализации. В XVIII – начале XIX века «прожектерство», то есть сочинение программных документов, стало одним из заметных социокультурных явлений. В ряде стран подобного рода творчество являлось едва ли не обязательным признаком принадлежности к элите. Значительная, если не основная часть проектов была очевидной «маниловщиной», никак не соотносившейся с реальностью. Мордвинов же предлагал вполне реальные меры сближения с горцами. Поскольку наибольшую потребность местные жители имел в соли и железе, он считал необходимым предоставить главнокомандующему на Кавказе своеобразную монополию на эти предметы (организация торговли, подарки, эмбарго и пр.): «…сим способом главнокомандующий возможет соделаться благотворителем жителей горных». Далее адмирал выдвинул идею использовать местные обычаи для установления добрососедских отношений, причем идею по-своему революционную: пришельцы должны были вести себя в рамках местных традиций гостеприимства и обмена дарами! Главнокомандующему и всем чиновникам, к которым обращались местные жители, предлагалось обзавестись специальными помещениями – «кунацкими», «снабженными всем, что для горского жителя может быть приятным, покойным и увеселительным». «Подарки должны быть того роду, кои приучить их могут более к нашим обычаям и к новым нуждам, дабы таковые подарки, размножаясь употреблением внутри их земли, приучили их к покупке таковых же впредь». На все это предполагалось отпускать в распоряжение кавказского начальства около 100 тысяч рублей серебром в год. Дополнительными мерами могли бы стать «школы для воспитания молодых князей и детей старшин народных», «празднества, кои могли бы разными увеселениями привлекать на оные горских жителей», а также формирование «гвардейского кавказского отряда». Все это, по мнению Мордвинова, позволило бы «умиротворить» горцев и пресечь турецкое влияние на них. Являясь одним из основателей Вольного экономического общества, автор знал, что никакая писательская страсть и никакая красота и стройность слога в таких документах (да и во многих других тоже) не могут соперничать с убедительностью цифр, показывающих финансовую пользу или таковой же ущерб. Поэтому он завершил эту часть программы следующим предложением: «Издерживая, как здесь предполагается, по сту тысяч рублей, сберегутся миллионы рублей, издерживаемые ежегодно на содержание великого числа войск для единого сохранения границы, без приобретения в доход и единого рубля в пользу империи». Мордвинов прекрасно понимал, что Кавказ – дверь в Азию. Поэтому его программа рассматривала и первые шаги, направленные на продвижение России в Закаспийской области. Предлагалось основать колонию на берегу Красноводского залива, что давало средство влияния на туркменские племена и на Хиву. Чтобы не пугать местное население, адмирал советовал придать колонии вид торговой фактории, без видимых признаков военного форпоста. Он полагал, что туземцы «…в последствии времени приучатся к владычеству, принадлежащему всегда просвещеннейшему народу над диким. Успех сей достоверен, когда никакой с нашей стороны поступок не возмутит их доверие к миролюбивым нашим видам и когда взаимные токмо выгоды строго соединять нас будут. Сия златая стезя в Азию лежит доныне бесполезно для России, паче же увлекает злато наше из России дальним медленным и опасным ходом торговли нашей с Азиею».

Хотя это сочинение датировано 1816 годом, его можно считать современным периоду управления Цицианова. Подавляющее большинство пунктов плана Мордвинова вполне годилось для составления долгосрочных программ переустройства Кавказа, но главной проблемой являлось нетерпеливое желание властей всех уровней поскорее добиться видимых результатов.

В августе 1804 года на стол главнокомандующего лег документ, заслуживающий определения «прелюбопытнейший», – «Записка о беспорядках на Кавказской линии и о способах прекратить оные». За время, которое Россия потратила на утверждение своего господства на пространстве между Черным и Каспийским морями, таких сочинений появлялось немало. Однако все они составлялись людьми, родившимися и выросшими в России. Это же было написано кабардинцем, полковником Измаил-беем Атажуковым.

Начинается записка частью «констатирующей», где говорится о том, что горские народы препятствуют своими воинственными действиями сообщению России с Грузией, разоряют ее восточные районы, совершают набеги на казачьи станицы по Кубани и Тереку. Все племена делились по своему подданству на три группы – «российские» (кабардинцы и осетины), «турецкие» (народы Западного Кавказа) и «никому не подвластные» (Чечня и Дагестан). Следующую часть можно назвать программной, и мы ее приводим целиком:

«Усмирить силой сих горских жителей никогда возможности не будет. Примеры многих горских народов, кои силой нигде покорены не были, довольным тому руководством служить могут. Но если бы из сих племен первенствующие были бы в наших видах, то влиянием и силой своей они могли бы много иметь действия на усмирение других. С некоторой достоверностью полагать можно, что первенство сие имеют кабардинцы. Они уже считаются подданными России, но надобно еще более их к ней привязать, соделав им приятным наше над ними начальство. Думать надобно, что политика России с горскими жителями состояла до сей поры в том, чтобы содержать их между собой в некотором несогласии, дабы мужественный сей народ не мог единомыслием усилиться и соделаться нам опасным. Здесь не место исследовать, до какой степени такое правило с хорошей моралью может быть согласно. Обстоятельства переменились, и то, что могло быть нужно, когда мы ничего не имели по ту сторону гор, ныне сделалось вредным. При настоящем положении дел, кажется не можно отвергнуть, что уже внутренние сих народов раздоры терпимы быть не могут и что должно привести их в повиновение добровольным покорением. Каким образом пресечь против нас неудовольствия: вот в чем состоит предмет изыскания».

Обращает на себя внимание то, что автор записки однозначно позиционирует себя на российской стороне, употребляя местоимения «мы», «нас». Мы видим хороший литературный язык, превосходящий по стилю тексты, созданные русскими чиновниками. Если это писал сам Измаил-бей Атажуков, то перед нами яркий пример глубокого проникновения русской культуры в горское общество.

В описании населения Северного Кавказа довольно изящно представлено главенствующее положение кабардинцев: «Жители Кавказских гор, делясь на множество разных народов и племен, находятся под разными управлениями. Из них происходящие от двух братьев Чер и Кес, вышедших из Аравии от княжеского рода, Курейши называемого, составляют корень нынешних черкес». Но кабардинский полковник усвоил значение не только древности рода, но и древности службы, роль культа Петра Великого и весомость любой ссылки на причастность к его деяниям: «Кабардинцы считают себя под покровительством России со времени царя Ивана Васильевича и имеют предание в знак верности и услуг, оказанных им российским государям. Между прочими таковыми были князья Мисост Атажуков и Кылчук Жамбулатов. Из находившихся при них черкесских дворян некоторые отличались при взятии Петром Великим Азова, а когда сей великой государь предпринял походы Персидские, то при нем также были черкесские князья Бекович и Аслан-бек из Жамбулатовой фамилии».

Далее излагалась история возникновения и развития российско-кабардинского конфликта. До устройства Кавказской линии в предгорьях будто бы царило полное спокойствие, даже капканы, расставленные русскими на лисиц, оставались в неприкосновенности, а дерзнувших достать из них пойманного зверя наказывали сами горцы, пасшие свои стада на бескрайних лугах. Аркадию разрушили «находящиеся около Кубани народы», которые, «быв поощряемы с турецкой стороны, наводили беспокойствия». Снимая с кабардинцев всякую ответственность за происходящее, Атажуков уточняет: «Сии беспокойствия причиняли татары разных племен, кочующие между Кубанью и Тереком». Для отражения их нападений в 1770 году были переселены 850 казачьих семей с Волги и Дона. «Сие новое ополчение стало притеснять без разбора как тех, кто причиняли беспокойствия, так и кабардинцев, которые, потеряв чрез то отрезанные у них земли, ощутили в прокормлении стад своих большую нужду. Чрез линию пропускать их не стали без билетов, которые, как легко статься может, раздавались не без злоупотреблений. Кабардинцы, не подавши таким притеснениям поводу, но потеряв сим образом свою собственность, доведены до крайности искать способов удовлетворения. Сим начались все беспокойствия от них на линии, кои немало подкреплены были и беспорядками собственных наших казаков, которые у них отняли скот и целые табуны. Подвластные им народы осетинцы и абазинцы, видя их занятыми Россией, воспользовались случаем отбыть от их власти и они, прервав узы, соединявшие их с ними, пустились во все беспорядки».

Далее Атажуков обосновал необходимость сохранить традиционную социальную систему кабардинцев: доминирующее положение занимают князья, которым подчиняются дворяне, делящиеся на три разряда, а «народ находится в совершенном узничестве дворян и князей». Покушение на эти устои крайне рискованно: «Черкесы, как и все народы, у коих законы основаны на обычаях и преданиях, из рода в род переходящих, отменно привязаны к своим коренным постановлениям. Они с трудом потерпят какую-либо в них перемену; да и вероятно, что местоположение, ими занимаемое, коим охраняется их вольность, немало действует на дух, их независимость знаменующий». Одной из важнейших причин внутрикабардинских междоусобиц названа опрометчивая практика приглашения русских военачальников в качестве третейских судей в спорах между князьями. Генералы, «не внемля нужде делать суждения сообразные их (кабардинцев – В. Л.)обычаям, часто их нарушали и поддерживали свои суждения военной рукой». Таким образом, кабардинцы были недовольны захватом их сельскохозяйственных угодий, взглядом на них как на неприятелей, приемом беглых князей и простолюдинов, вмешательством во внутренние дела, применением российских форм судопроизводства и, наконец, покровительством племенам, которые ранее были подвластны кабардинцам.