Текст книги "Цицианов"

Автор книги: Владимир Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

Глава третья.
ЦИЦИАНОВ И «ОБУСТРОЙСТВО» КАВКАЗА

…произвести самые благотворные для грузинского народа действия, приучая оный к порядку и повиновению…

П.Д. Цицианов

…Вам должно народу сему дать почувствовать, что ни отдаленность его, ни трудность сношений не воспрепятствуют ему участвовать в благости Российского управления и что никогда не будет он иметь причин раскаиваться, вверив судьбу свою России

Император Александр I

Указом Александра I от 11 сентября 1802 года Павел Дмитриевич Цицианов был назначен главнокомандующим в Грузии. Не удалось найти сведений о том, как рождалась и укреплялась идея назначить именно его на этот пост. Надо сказать, что история кадровых решений – вообще предмет крайне туманный, поскольку главные ее составляющие – обсуждения кандидатур – проводились почти всегда в режиме келейно-кулуарном, без протоколов и каких-либо прочих следов на бумаге. О ходе этих обсуждений историки узнают в основном из мемуарных источников, большинство которых – отголосок борьбы на тех самых переговорах. Но тем не менее интерес к истории выдвижения человека на ответственную должность – не праздное любопытство, поскольку здесь во многом кроются мотивы многих его поступков. В те времена прочность позиций при дворе, наличие серьезных покровителей и серьезных недругов играли важную роль в положении чиновника, оказывали большое влияние на его поведение. По «анкетным» данным, Цицианов действительно являлся идеальной фигурой. Во-первых, это был генерал со всеми необходимыми формальными и неформальными знаками боевых заслуг (участием в кампаниях, командованием отдельным соединением и победой, одержанной в этой должности, орденами Святого Георгия и Святого Владимира, золотым оружием, личной похвалой Суворова и личной похвалой Екатерины II). Во-вторых, он был участником Персидского похода 1796 года и в ходе его проявил знание края и незаурядные организационные способности; в-третьих, он был человеком, доказавшим свои хозяйственно-административные дарования при комплектовании полка. Принимая во внимание социокультурные и экономические условия России, успешное выполнение такого задания означало сдачу экзамена на право занять пост губернатора. В-четвертых, о генералах, отмеченных особыми милостями Екатерины II и оказавшихся в отставке при Павле I, вспоминали в начале царствования Александра I в первую очередь. Наконец, в-пятых, должность в Государственном совете, на которую определили Цицианова в 1801 году, явно ему не подходила: представить нашего героя безвылазно сидящим в столичной канцелярии невозможно – не тот характер, не тот масштаб личности.

Однако генералов с подобными данными в распоряжении царя в то время было не менее десятка. К тому же в России действительные заслуги далеко не всегда гарантируют продвижение по карьерной лестнице. В назначении Павла Дмитриевича на пост главнокомандующего в Грузии, скорее всего, главную роль сыграло то, что взвешивается «на аптекарских весах», – разного рода связи в верхах. Доверительный и даже порой интимный характер его писем Василию Николаевичу Зиновьеву позволяет называть последнего самым близким другом главнокомандующего. Их переписка началась в 1780-е годы, когда будущий герой Кавказа был еще обычным гвардейским офицером, а последнее известное письмо датировано концом 1805 года. Из этой переписки следует, что уже в 1780-е годы Цицианов являлся человеком клана Воронцовых [305]305
  Письма князя Павла Дмитриевича Цицианова к Василию Николаевичу Зиновьеву // Русский архив. Т. 10. М., 1872. Стб. 2104, 2108, 2110, 2111,2128,64.


[Закрыть]. В посланиях нашего героя мы видим типичный образец письменного общения образованных россиян XVIII столетия. Сообщения о семейных событиях «переслоены» информацией о жизни столичного общества и «философскими» рассуждениями. Заметное место в письмах занимают сообщения о наградах, производствах в чин, назначениях и т. п. В 1786 году в одном из писем – может быть, в шутку – Цицианов, тогда серьезно болевший, пообещал после выздоровления приискать «бедненькую, умненькую и верненькую девочку» и жениться на ней [306]306
  Там же. Стб. 2141.


[Закрыть]. Впрочем, как известно, он так и остался холостяком. Зиновьеву же адресовано и одно из последних писем генерала, в котором тот словно предчувствовал свою скорую гибель: «Помолись, чтобы я цел выехал или жив. Я выведу тебе славную лошадь под именем „Зеид-хан“, росту большого, езды прекрасной, и тебе по завещанию назначена, хотя бы я здесь умер или убит был…» [307]307
  Там же. Стб. 1273.


[Закрыть]Сам Зиновьев – фигура загадочная. Пик его карьеры (пост главы Медицинской коллегии) – должность весьма скромная, по крайней мере не предоставлявшая действенных рычагов для продвижения друзей на вершины власти. К тому же с 1800 года он находился в отставке и до самой смерти проживал в своем поместье. Тем не менее мы находим его имя в Русском биографическом словаре и еще в ряде справочных изданий, попадание в которые требовалось заслужить. Зиновьев не чурался изящной словесности, но и литературные его успехи не позволяли рассчитывать на бессмертие. В энциклопедии этот человек попал как известный масон, член Ложи Елизаветы и Добродетели [308]308
  Серков А.И.Русское масонство. 1731—2000. Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 200, 201, 279, 347, 867.


[Закрыть]. Масонами были и другие влиятельные покровители Цицианова – А.А. Чарторыйский, С.Р. Воронцов, А.Р. Воронцов, В.П. Кочубей. Сам Павел Дмитриевич также значится в энциклопедическом словаре «Русское масонство. 1731– 2000», но напротив его фамилии стоит вопросительный знак, означающий сомнения автора в принадлежности генерала к этой тайной организации. Обращает на себя внимание и тот факт, что другой ближайший друг Цицианова – Федор Васильевич Ростопчин масоном не был, а вот один из его ярых недругов, граф Иван Васильевич Гудович, в одной из лож состоял. Таким образом, в поисках столичных сторонников главнокомандующего «масонская линия» хотя имеет право на существование, но не обещает однозначного ответа на вопрос.

Неизмеримо большее значение имеют явные связи генерала. Напомним, что он был близко знаком с Адамом Адамовичем Чарторыйским (1770—1861) – влиятельнейшим человеком в окружении Александра I, составлявшим вместе с графом Строгановым и Кочубеем кружок так называемых «молодых друзей» императора. Чарторыйский происходил из семьи польских магнатов, обеспечившей ему образование, воспитание и богатство. Участие Чарторыйских в борьбе за независимость Речи Посполитой в конце XVIII века повлекло за собой эмиграцию и конфискацию имений. Заступничество со стороны австрийского императора несколько облегчило его участь, а встреча с Александром I, очаровавшим молодого поляка своим либерализмом, стала для него судьбоносной. В 1796 году он стал адъютантом наследника престола, но в 1799 году, по капризу Павла I, отправился послом в Сардинию, что по сути являлось почетной ссылкой. Сразу после смерти Павла I Чарторыйского вызвали в столицу, где он стал одним из влиятельнейших людей, заняв 8 сентября 1802 года пост товарища министра иностранных дел, а в 1804 году возглавив внешнеполитическое ведомство.

В определении круга лиц, на которых мог опереться Цицианов, не следует забывать о «гродненской истории», когда генерал решительно встал на сторону И.А. Безбородко – племянника канцлера Александра Андреевича Безбородко. Последний начал свою военную и административную карьеру в окружении П.А. Румянцева-Задунайского, который и рекомендовал его Екатерине II. Императрица назначила его принимать челобитные на ее имя, что открыло ранее никому не известному и неродовитому человеку огромные возможности для установления связей в российской элите. Безбородко «владел слогом», делал толковые доклады по различным «частям» государственного управления, сопровождал царицу во всех поездках, фактически руководил деятельностью российского Министерства иностранных дел. Не оказался он в опале и при Павле I, который буквально осыпал Безбородко наградами. Цицианова поддерживал и другой племянник канцлера – Виктор Павлович Кочубей. С 1786 года он состоял при императрице Екатерине II; в 1792 году получил пост посла в Турции. При Павле I периоды его фавора чередовались с опалами. С восшествием на престол Александра I Кочубей стал одним из главных действующих лиц в правительстве. Вес в обществе ему придавали не только близость к императору, не только пост министра внутренних дел, но и связь по линии жены с родами графов Васильчиковых и Разумовских, а по личным контактам – с графами Александром Романовичем и Семеном Романовичем Воронцовыми, братьями Екатерины Романовны Дашковой. Именно эти два видных государственных мужа, иногда именуемые «екатерининскими орлами», стали главной опорой Цицианова. Семен Романович Воронцов после нескольких лет успешной военной карьеры в 1783 году стал послом в Венеции, а затем в течение двадцати лет представлял Россию в Лондоне (1785—1806). Как Кочубей при Павле I, он был то в милости, то в немилости императора. В начале 1801 года вышел указ о его отставке, но Александр I вернул его на службу. Его младший брат Александр Романович служил послом в Австрии, руководил Коммерцколлегией, но не считался влиятельной фигурой при дворе. В 1791 году он вообще вышел в отставку. 1802 год, когда его назначили государственным канцлером, называли временем торжества Воронцовых. Хотя в 1804 году Воронцов по состоянию здоровья вышел в отставку, к мнению этого государственного деятеля «в верхах» прислушивались до самой его смерти.

Таким образом, Цицианов был человеком одной из влиятельных придворных партий. Это со всей очевидностью показывает переписка А.Р. Воронцова, получавшего персонально письма от главнокомандующего на Кавказе и отправлявшего ему приватные послания. 21 июня 1805 года он выразил удовлетворение по поводу награждения князя орденом Святого Александра Невского с алмазными знаками и солидной арендой. В послании от 8 июня 1805 года своему племяннику Михайлу Семеновичу Воронцову (будущему главнокомандующему на Кавказе в 1845—1854 годах) он сетовал на то, что в столице многие настроены против Цицианова, добавляя: «…это не делает чести общественному мнению, которое господствует в Петербурге». Влиятельный царедворец также выразил надежду на то, что Цицианов останется в Грузии, где он приносит так много пользы. О незаменимости своего протеже на этом посту Воронцов повторял неоднократно в письмах своим друзьям и родственникам. Более того, в его письмах выражалось недоумение по поводу малой активности других сторонников князя, способных повлиять на его имидж [309]309
  АКВ. Т. 32. М., 1886. С. 481.


[Закрыть].

В 1804 году перед Цициановым встала сложная задача, ошибка в решении которой могла сильно повредить его репутации. На Кавказ в погоне за чинами и орденами приехал Михаил Семенович Воронцов. Приводим целиком письмо, которое получил главнокомандующий по этому поводу:

«Поелику нигде, кроме края, где вы командуете, нет военных действий, где бы молодому офицеру усовершенствоваться можно было в воинском искусстве, да и к тому присовокупляя, что под начальством вашим несомнительно можно более в том успеть, нежели во всяком другом месте, то по сим самым уважениям, как я, так и брат мой, согласились на желание графа Михаила Семеновича служить волонтером в корпусе, находящемся в Грузии. На дружеский вопрос вашего сиятельства по гвардейскому ли чину его употреблять, имею вам ответствовать с такою же откровенностью, что чин его гвардейский нимало кажется не будет препятствовать к употреблению его, если взять то, что он служить будет у вас не при полку, а генерально при корпусе волонтером; а потому от распоряжения вашего зависеть будет, при случае, поручить ему в команду деташмент (отдельный отряд. – В.Л.),чему многие мы имели примеры и в других войнах. Сие как я, так и брат мой, примем знаком дружбы вашей; токмо прошу вас не иначе то учинить, как поколику позволяют вам нынешней воинской службы постановления. В предложении вашем отправить сюда племянника моего при радостном каком событии вижу я охотливость вашу сделать мне приятное. Благодаря вас всемерно за оную, скажу вам, что как таковые посылаются единственно для доставления им чина, то по сей самой причине ни я, ни брат мой того не желаем. Граф Михаил Семенович, будучи еще довольно молод, может успеть заслужить чины прямым путем, чем мы более будем довольны; к тому же отправление это противно установлению фельдъегерей для посылок учрежденных, да и вообще мне кажется, что если бы посылали офицеров с радостными известиями, то сие право более принадлежит тем, кои в деле отличили себя и сим заслуживают награду. Ко всему этому остается мне повторить то, что я и прежде писал вашему сиятельству, что он у нас один и что мы желаем, чтоб он был полезен отечеству своему и для того, чтоб усовершенствовался во всем, к тому относящемся. Полагаясь на дружбу вашу и будучи уверены, что не оставите его своими наставлениями и доставлением таких случаев, где он может себя образовать и достигнуть цели нашей, мы отдали его, так сказать, в полную вашу благосклонную попечительность, не сомневаясь нимало, что будем иметь причину быть довольными сею посылкой» [310]310
  Там же. Т. 40. М, 1889. С. 519-520.


[Закрыть].

Слова о «радостном событии» объяснялись просто. Для Цицианова самым простым выходом из положения было бы проведение сравнительно удачной военной демонстрации с участием молодого гвардейца, умелое составление «трескучего» рапорта, превращавшего эту демонстрацию в серьезное военное предприятие и дававшего право представить к наградам наиболее отличившихся участников, разумеется, включая заезжего столичного искателя приключений. Потом можно было придержать его где-нибудь в штабе до «настоящего» ратного успеха и, наконец, отправить в Петербург с донесением о таковом. Поскольку существовала традиция награждать добрых вестников чином или орденом (масштаб зависел от радости монарха), схема выглядела безупречной. Однако здесь она, как мы видим, не годилась. Во-первых, сами старшие Воронцовы не желали такой «дармовой» награды, которая, по правде сказать, компрометировала человека в глазах военного сообщества. Да и сам Михаил Семенович был в числе тех, кто желал, кроме вожделенного Георгиевского креста, получить еще и реноме «рубаки». Во-вторых, Цицианов, щепетильно относившийся к солдатской чести, скорее всего, только из вежливости и осторожности предложил «бескровный» вариант. Осторожность его была более чем обоснованной. На войне того времени, а тем более на войне кавказской, командир имел даже больше шансов сложить голову, чем простой солдат. Неприятельские стрелки, среди которых имелись настоящие виртуозы своего дела, старались выбить человека в офицерском мундире. Гибель молодого и знатного князя, единственного на тот момент продолжателя знаменитого рода, могла произвести сильнейшее впечатление в обществе. Представление о потерях – вещь крайне субъективная. Во время Аустерлицкого сражения в 1805 году, например, ряды Кавалергардского полка поредели не более, чем ряды многих других частей. Но в нем служили люди, которых знал «весь Петербург», и потому их гибель или ранения воспринимались как вселенская катастрофа. Если бы в горах Кавказа сложил голову никому, кроме родных, не ведомый армейский поручик, это было бы только увеличением цифры в графе «убито», а вот известие о смерти князя Воронцова усилило бы в столичных кабинетах и гостиных мнение людей, сомневавшихся в полководческих способностях Цицианова. Этим во многом и объясняется тон письма главнокомандующего М.С. Воронцову от 8 января 1804 года из Гянджи:

«Не можете вообразить вы, любезный граф, с каким нетерпением я жду о ваших делах известия, дрожа собственно за вас и, спасши вас от вернейшей пули, на штурме могущей быть, боюсь, чтобы там вас не нашла. На Бога во всем пространстве положись, то цел и здоров будешь. Я завтра отсель уезжаю. Плену взято обоего пола более 17 тысяч: кусок благородный! Письма, вчера доставленные, высылаю. Дядюшка ваш не соглашается посылать вас курьером, твердит только, чтоб вас беречь. Кой час кончится дело, приезжайте в Тифлис. Я в Име-ретию, может быть, пойду… А мне прошу верить, что душой и сердцем вам преданный князь Цицианов. Почтенному товарищу Василию Семеновичу (Гулякову. – В.Л.)мое почтение прошу сказать и желание успеха».

Цицианов приложил немало усилий, чтобы М.С. Воронцов получил, кроме чина, еще и вожделенный орден Святого Георгия Победоносца. Главнокомандующий сам откровенно писал об этом своему протеже 28 октября 1804 года. Он сообщал, что трижды беспокоил по этому поводу князя А. Чарторыйского (еще одно свидетельство, что именно этот царедворец был ходатаем за него перед императором). Чтобы доказать свои усилия, к письму даже приложена выписка из реляций о боях с персами: «Не могу особенно не рекомендовать при мне находящегося за бригадир-майора несменяющегося лейб-гвардии Преображенского полка поручика графа Воронцова, который, деятельностью своей заменяя мою дряхлость, большою мне служил помощью и достоин быть сравнен с его сверстниками господами Васильчиковыми, переименованными из камергеров вышними против его чинами. О сем дерзаю всеподданнейше представлять, зная священные правила справедливости Вашего императорского величества, по строгости коих служба и рвение сего молодого офицера, обещевающего многое для пользы службы, заслуживает всеконечно всемилостивейшего Вашего императорского величества внимания к ободрению его». Обнадеживающе выглядела ссылка на Федора Исаевича Ахвердова, будто бы слышавшего о включении Воронцова в списки награжденных этим почетнейшим орденом. Полковник с грузинскими корнями, командовавший понтонными ротами в Петербурге, Ф.И. Ахвердов имел брата Николая Исаевича Ахвердова, генерал-майора, служившего с 1799 года воспитателем великих князей Михаила Павловича и Николая Павловича и потому бывшего в курсе всех придворных новостей. Когда же пришло известие о награждении молодого Воронцова крестом на оранжево-черной ленте, генерал от инфантерии лично поздравил капитана. Вряд ли кто-то еще из офицеров Грузинского корпуса удостаивался такой чести. Но отношения в «обществе» имеют свои правила. Подобные поздравления являлись своеобразным напоминанием клану Воронцовых о необходимости защищать имя главнокомандующего в коридорах власти. Не случайно в следующем письме Цицианов просил узнать ситуацию в столице: «Буде можешь узнать, скоро ли думают меня отпустить…» [311]311
  Там же. Т. 36. М, 1890. С. 22.


[Закрыть]Разумеется, свои связи генерал использовал не только в «личных целях». В одном из писем М.С. Воронцову он просил его помочь в назначении пенсии жене пехотного поручика, умершего в Тифлисе от лихорадки и оставившего семью без средств к существованию [312]312
  Там же. С. 29.


[Закрыть]. Впрочем, кавказская боевая романтика молодому графу М.С. Воронцову довольно быстро надоела, и 30 декабря 1804 года он писал Арсеньеву, который в то время отправился воевать в Италию: «Весьма я желал быть с вами и, быв уже два года в сих диких варварских местах, увидеть войну и в тех местах, где климат, места, люди и всё уменьшает неприятности оной, в тех местах, где случится в воскресенье быть в сражении, в понедельник на бале, а во вторник в театре…» [313]313
  Там же. С. 82.


[Закрыть]

Сотрудничество с Воронцовыми было взаимовыгодным. Цицианов принял отпрыска знатного рода «ласково», дал ему возможность отличиться, в донесениях о боевых действиях всячески превозносил заслуги молодого князя. В данном случае кривить душой ему не приходилось: Михаил Семенович действительно доказал свою храбрость в боях и на Кавказе, и в Отечественной войне 1812 года. Чин капитана, ордена Святого Владимира 4-й степени и Святого Георгия 4-й степени, заслуженные им в походах на Белоканы и Эривань, не являлись дармовым украшением, как это нередко было в случаях с другими «фазанами» (так насмешливо называли офицеров-гвардейцев, прилетавших на Кавказ для «ловли счастья и чинов»). В свою очередь, в своих приватных письмах сын одного канцлера и племянник другого в самом выгодном свете выставлял деятельность своего покровителя. А письма эти, между прочим, попадали в руки самого императора [314]314
  Там же. Т. 32. С. 468.


[Закрыть]. О доверительности отношений А.Р. Воронцова и П.Д. Цицианова красноречиво говорит тот факт, что первый советовал своему племяннику сообщить главнокомандующему о непорядках на карантинном посту в Моздоке (через который М.С. Воронцов проезжал по пути в Тифлис) и даже взять взаймы у генерала солидную сумму, поскольку курьер с денежным переводом застрял на Военно-Грузинской дороге [315]315
  Там же. С. 475.


[Закрыть].

Есть основания полагать, что у Цицианова имелись связи и в кругах, кои в просторечии именовались «немецкими». Речь идет о выходцах из прибалтийских губерний, занимавших значительные посты в правительственном аппарате империи.

В одном из писем М.С. Воронцову в 1804 году главнокомандующий просил передать «почтение» Александру Христофоровичу Бенкендорфу – тогда еще 22-летнему офицеру Семеновского полка и будущему шефу жандармов и начальнику печально известного Третьего отделения. Скорее всего, здесь мы видим проявление внимания к его отцу – генералу от инфантерии Христофору Ивановичу Бенкендорфу – отставному рижскому военному губернатору. С симпатией к Цицианову относился и П.В. Завадовский, отметивший его ратные успехи еще в Польской кампании. Этот влиятельный вельможа в письме тому же Воронцову от 16 сентября 1803 года высказывался по поводу ситуации в Закавказье так: «Дела брани там (в Грузии. – В.Л.)быть могут, а начальник князь Цицианов – в ремесле военном с отличным талантом и духа непреоборимо го» [316]316
  Там же. Т. 12. М, 1877. С. 277.


[Закрыть]. Даже случившаяся под Эриванью неудача не изменила отношения Завадовского к Цицианову. В письме Воронцову от 9 ноября 1804 года так комментируются события в Закавказье: «Князь Цицианов, принужденный не силой неприятеля, а не деятельностью своего помощника оставить Эривань, располагает опять его добывать, что нужно непреложно, дабы тамошние народы, возбодрившись неудачей, не вышли из страха и не подняли ушей. Войска, как я слышу, усилены, начальнику полным образом развязаны руки, и князь Волконский отзывается. Итак, собственные амбиции привязывают князя Цицианова к предмету, чтобы оный одолеть; да я считаю, он в том поспеет зимой, поелику персидские войска от суровой погоды разбредутся от сего поста» [317]317
  Там же. С. 284.


[Закрыть]. Здесь следует сказать, что противники в Петербурге у Цицианова тоже были не слабые, и к царскому уху очень даже приближенные. Одним из главных недругов Цицианова в столице был генерал-лейтенант Дмитрий Михайлович Волконский (1770—1835), некоторое время безуспешно командовавший войсками в Грузии [318]318
  Там же. Т. 32. С. 479.


[Закрыть]. Он состоял в близком родстве с тогдашним генерал-интендантом Д.П. Волконским. Не следует сбрасывать со счетов и генерал-аншефа Н.С. Вол конского, который хотя и был к тому времени в отставке, но имел огромное влияние в московском обществе. В фаворе был и 26-летний генерал-майор П.М. Волконский, будущий министр императорского двора при Николае I.

В числе друзей Цицианова мы видим и Федора Васильевича Ростопчина, того самого, который в 1812 году «сжег Москву». Родоначальником Ростопчиных считался прямой потомок Чингисхана, выехавший из Крымской орды в начале XIV века. Молодому гвардейскому офицеру (он служил в Преображенском полку одновременно с Цициановым) покровительствовали Воронцовы, а затем граф С.П. Румянцев. Однако ему не удалось занять достойного положения при дворе Екатерины II, называвшей его за экстравагантность «сумасшедшим Федькой». Ростопчин попытался сделать карьеру при дворе наследника Павла Петровича, оказался рядом с ним в день кончины императрицы и в 1796—1800 годах стал одним из главнейших лиц в государстве. Его считали фактическим конструктором внешней политики России в конце XVIII столетия. Генеральная идея Ростопчина – раздел Турции, по которому Петербургу доставались Румыния, Болгария и Молдавия, а Греция становилась независимой республикой под протекторатом России. Будучи уволенным в отставку незадолго до убийства Павла I, Ростопчин вернулся на службу только в 1812 году и занял пост московского главнокомандующего. Важно отметить то, что Ростопчин был сторонником присоединения Грузии и всячески подталкивал императора к этому шагу.

Таким образом, у Павла Дмитриевича Цицианова были очень влиятельные покровители в самых верхних эшелонах власти. При этом наш герой сумел заручиться поддержкой как молодых друзей императора (Кочубей, Чарторыйский), так и «екатерининских орлов» (братья Воронцовы, Завадовский).

Еще одной причиной того, что выбор остановился на Цицианове, стало то, что в Петербурге помнили о твердости и деликатности, проявленных генералом в процессе лишения престола последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. В 1802 году император уже был убежден в необходимости депортации членов грузинского царствующего дома, и для выполнения подобной операции лучше всего подходил человек, обладавший таким уникальным опытом. Наконец, по своей крови и духу Павел Дмитриевич был самой подходящей фигурой на тот момент. Грузинские корни, родство с царствующей династией позволяли ему не чувствовать себя чужаком в Закавказье. Об этом еще раз напомнил состав грузинской депутации, подтверждавшей желание Картли-Кахетии войти в состав России: малолетнего царевича Михаила Георгиевича сопровождал в числе прочих князь Цицианов [319]319
  Романовский В.Е.Очерки из истории Грузии. С. 301.


[Закрыть].

8 сентября 1802 года Александр I подписал рескрипт, адресованный Цицианову. Этот документ можно назвать наставлением для нового главнокомандующего, краткой программой его действий на ближайшие месяцы и даже годы. Суть действий, по мысли императора, заключалась в том, чтобы «…народу сему дать почувствовать, что ни отдаленность его, ни трудность сношений не воспрепятствуют ему участвовать в благости Российского управления и что никогда не будет он иметь причин раскаиваться, вверив судьбу свою России».

В практическом отношении первостепенным было удаление из Грузии царицы Дарьи, вдовы царя Ираклия. Пребывание в Тифлисе активной противницы присоединения Грузии к России являло собой постоянную угрозу мятежа под лозунгом восстановления национальной независимости и династии Багратидов. Сначала надлежало уговаривать царицу уехать добровольно, а в случае упорства предписывалось употребить силу. Следующим шагом должна была стать разработка действенных мер по обороне края от внешних врагов. При этом Александр I советовал учесть «Мнение графа Валериана Александровича Зубова о занятии Сальян и Баку». Екатерининский любимец, бывший начальник Цицианова в Персидском походе 1796 года, на своем опыте убедился, что походы в Закавказье – вовсе не легкая прогулка. В вышеупомянутой записке он фактически уклонился от определенного ответа по поводу целесообразности военных планов, предложенных Цициановым, и посоветовал обратить внимание прежде всего на «устройство» самой Грузии, поскольку только наличие прочного тыла создавало условия для военных предприятий. Примечательно, что Зубов ни слова не сказал ни о «прибыльности» присоединяемых территорий, ни о «несении просвещения во тьму варварства». Он акцентировал внимание на политическом значении будущего похода, в успехе которого не сомневался. Взятие Дербента, по его мнению, имело не столько экономические, сколько военно-политические последствия. Этот город с хорошей гаванью должен был стать опорным пунктом для последующих территориальных «приращений». Кроме того, Зубов указывал на то, что Александру I выпала возможность продолжить дело Петра Великого и Екатерины Великой: «Ничто столько не делает впечатления в народе, как счастливая война, ежели она ему не изнурительна. Победы и приобретения возвышают понятия его о Правительстве, усиливают доверие к его мудрости и покоряют ему разумы силой удивления. Сколь нужно сделать такое впечатление в России, нет нужды здесь доказывать. Благотворные намерения Ваши в ее пользу тогда только с успехом могут совершиться, когда все силы народной приверженности, любви, а особливо удивления будут соединены в руках Ваших. Одни просвещенные люди могут хвалить Ваши учреждения. Народ должен им удивляться, верить и идти к счастью. Первым дозволено видеть в Вас Государя мудрого, кроткого и благонамеренного. Последний, объятый Вашей славой, должен на Вас взирать как на силу чрезестественную, самым небом руководимую. Тщетны здесь все метафизические идеи о просвещении народа. Свежие бедствия Государства сильного (намек на революцию во Франции. – В.Л.)научают нас между прочим и тому, сколь не основательно желать управлять народ истинами отвлеченными. Между тем и в России начинают умствовать. Всякое новое установление Правительства рождает толки и встречает противоречия. Люди, не постигшие еще обязанностей своих, рассуждают уже о правах своих. Таким образом, правительство во всех благотворных своих видах найдет затруднение или по крайней мере охладелость в исполнении. Из сего видно, сколь нужно усилить доверие к нему в народе. Война отваленная (завершенная. – В.Л.),победы быстрые, торжество бескровное, приобретения важные, слава издали всегда более оглушающая, что может более сего возвысить мудрость и силу Правительства в очах народных. Победами и славой наилучшие законодатели пролагали в сердцах народа путь законам. Сию истину чувствовали и Петр Великий, и Екатерина II. Поход Персидский считали они венцом своей славы. И как судьба Вам предоставила совершить то, что тщетно они предпринимали, то и нужно, чтоб экспедиция сия была соразмерна славе и величию России».

Слова о законодателях и законах в контексте завоеваний в Закавказье совсем не случайны. В начале царствования Александр I остро нуждался в упрочении своих позиций в связи с предполагаемой программой политических преобразований. Зубов предложил составить подробный план операции, в разработке которого кроме самого Цицианова должен был участвовать еще кто-то, облеченный доверием императора. Что стоит за этим явно акцентированным пунктом, сказать сложно – недружелюбие ли к человеку, бывшему явно «на подъеме», или «подстилка соломки» на тот случай, если затеваемая экспедиция потерпит фиаско (в таком случае автор записки мог бы заявить: «Я предупреждал о необходимости тщательной подготовки!»).

Поскольку идеальным вариантом обеспечения безопасности Грузии было использование местного военного потенциала, третьим пунктом в рескрипте императора значилось привлечение мусульманских ханов к борьбе с Персией. Кроме того, царю казалось весьма полезным, «чтобы Грузия могла иметь собственное свое военное ополчение вроде милиции или другом образе и чтобы внимание обращено было к установлению поелику возможно непрерывного сообщения дорог между линией Кавказской и Грузией». По поводу жалоб на то, что значительное число войск постоянно отвлекается на пресечение нападений горцев, в рескрипте говорилось: «Если свойственно горским народам покушаться на всякие хищничества, то, с другой стороны, по сведениям, довольно достоверным, нельзя оправдать, кажется, и поступков с ними разных чиновников или жителей наших, позволявших себе нередко отгонять их скот и, делая им и другие притеснения, отвлекавших их от нас и истреблявших всякую доверенность, которая, установясь, может произвести сношения по взаимным надобностям и хищничества если не прекратить, то по крайней мере учинить не столь частыми». В Петербурге прекрасно знали о том, что с русской стороны на Кавказской линии также было немало людей, для которых «война – мать родна». Чтобы ослабить давление горцев на линию, правительство предлагало более активно применять на практике принцип «разделяй и властвуй»: «…едва ли не лучшей или не коренной политикой нашей существовать должно, дабы отвращать между ними всякое единомыслие, в чем по местным вашим усмотрениям вы наиудобнее распорядиться конечно не оставите» [320]320
  АКАК. Т2. С.9-10.


[Закрыть].