Текст книги "Цицианов"

Автор книги: Владимир Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

* * *

Наследство Цицианова как правителя Грузии отягощалось еще и тем, что к моменту его назначения авторитет коронной власти в Закавказье сильно пострадал от неразумных действий его предшественников. Наибольший урон имиджу России нанес статский советник Коваленский, назначенный послом при Георгии XII. Император Александр I пришел в бешенство, когда ознакомился с секретным донесением коллежского советника Соколова государственному канцлеру А.Р. Воронцову о поведении «министра» в Грузии. Создается впечатление, что Коваленский начитался книг о жизни британцев в Индии или о европейских торговцах в тропической Африки. Может быть, он «умозрительно» сочинил для себя правила общения представителя европейской державы с восточными владыками. Как бы то ни было, вел он себя как спесивый болван. Сначала Коваленский почему-то отослал обратно в Тифлис вельмож, встречавших его на российской границе. Приехав в Тифлис, он без видимых причин откладывал свою аудиенцию у Георгия, несмотря на знаки внимания со стороны монарха. Вероятно, наслышавшись от кого-то, что «на востоке» сидят на полу, Коваленский потребовал приготовить для себя кресла. Дальше больше: «Министр прибыл и к царю вошел в особенном наряде – в шубе, в теплых сапогах и в дорожной шапке. Вошед в аудиенц-зал и не довольствуясь тем, что кресла, для него изготовленные, стояли на приличном месте, придвинул он их пред самого царя и сел в оные так, чтобы касаться ногами своими ног царских. В разговорах своих с царем умеренность министр соблюдал весьма мало, напоминая ему часто о себе, что он – лицо Государя. По окончании аудиенции у царя был он у царицы, супруги царской, в том же самом наряде, но роль свою украсил еще особенной выдумкой. Стоя против царицы и посмотрев на часы, сказал ее величеству, что по обыкновению Российскому полдень называется адмиральским часом и что время пить водку. Царица приказала подать водку, и аудиенция министра тем кончилась… В назначенный день для поднесения царю инвеституры царь со своим двором ожидал министра около трех часов, и в сем случае министр царя предварил о креслах. Царь приглашал его в один день к себе обедать, но он отговорился нездоровьем. Когда же обеденный час настал, тогда министр вместо себя отправил в дом царский всех своих слуг, а сам инкогнито забрался на галерею, где сидят за решеткой у азиатцев женщины, и во все время, пока стол продолжался, министр через решетку глядел, по окончанию же обеда отправился домой» [290]290
  АКАК.Т.2.С.5-6.


[Закрыть].

По всей вероятности, автор не сильно сгустил краски. Пренебрежительное отношение русских чиновников вызывало понятное раздражение и обиду грузин, национальное сознание которых было наполнено героическими символами и связью со знаковыми историческими и мифическими фигурами, а также с персонажами Священного Писания (легендарным персидским царем Дарием, внуком Ноя Картлосом, давшим имя всем грузинам-картвелам, и т. д.). Большинство грузинских княжеских фамилий, по расхожему представлению, происходили от двухсот итальянцев (римлян?), оставленных в Закавказье Александром Македонским [291]291
  Давид, царевич Грузинский.Краткая история Грузии. Тифлис, 1893.


[Закрыть]. Российский дипломат своими неуклюжими действиями подогревал антироссийские настроения в Грузии, поскольку игнорировал менталитет местной элиты, тамошние представления о правилах поведения.

В октябре 1802 года четыре князя, Дмитрий и Адам Андрониковы, Луарсаб Вачнадзе и Росеб Джандиеров, приехали в Тифлис и «не представились начальству». Согласно бюрократическому этикету того времени, каждое «значительное» лицо во время первого своего приезда в губернский или уездный центр должно было явиться к главе местной администрации. Уклонение от такового поступка для служащих грозило дисциплинарными взысканиями, а для неслужащих – обвинением в опасном вольнодумстве. Коваленский призвал их исправить промах и принести извинения, но в ответ получил только грубость, после чего князья были арестованы. Судя по всему, грузины действительно дали волю своим чувствам, но их можно понять. Иноземец принуждал выполнять непонятный и, с их точки зрения, бессмысленный ритуал. Было бы понятно, если знаков внимания требовал генерал, но распинаться в почтительности перед гражданским?! Сам Коваленский чувствовал, что перегнул палку, и потому намекал на причастность князей к «возмущению» в Кахетии [292]292
  АКАК.Т. 1.С. 406-407.


[Закрыть]. В представлении Кочубею от 27 февраля 1803 года по этому поводу Цицианов проявил понимание предмета: «…не оправдывая сих четырех князей в дикости нравов их, в грубостях и, может быть, в ненависти, которую питали они к Коваленскому за претерпенные прежде от него гонения по так называемому Кахетинскому возмущению, должен сказать, что из дел и по многим справкам моим словесным не вижу другой причины, как личное неучтивство, оказанное ими пред Коваленским… Я также имею многих людей в замечании, но если безрассудно приводить догадки свои в доказательство там, где идет дело о чести, то еще безрассуднее было бы употреблять сие само по себе несправедливое правило в Грузии, где по новости нашего правления и по легковерию народа удобно очернить невиннейшего человека красками измены и принудить его даже сделаться преступником. Для вашего сиятельства, проникнувшего в изгибы пламенного азиятского умоначертания, сие необыкновенное заключение мое не имеет нужды дальнейшего объяснения, но в самом существе развязка и сего притязания Коваленского состоит в личной вражде против князя Чавча-вадзе, который в бытность первого еще министром при последнем царе Георгии с ним поссорился, и с тех пор не переставали они вредить друг другу разными способами» [293]293
  Там же. Т. 2. С. 25.


[Закрыть].

По мнению историка Н.Дубровина, Коваленский был очень честолюбив и не хотел ни с кем делиться своим влиянием в Грузии. Его соперником оказался генерал Лазарев, командовавший русскими войсками в Закавказье. Коваленский, не имевший никакого опыта в военном деле, представил на высочайшее имя проект «Об учреждении в Грузии регулярного войска и о восстановлении там устройства военного дела вообще». Согласно этому проекту, наличие собственных боеспособных национальных сил делало ненужным отправку русского контингента, и в Закавказье не оказывалось генералов, по отечественной традиции питавших мало уважения к гражданской власти. Коваленский предлагал решить проблему присвоением ему военного чина, что позволяло без проблем соединить в одних руках всю полноту власти. Для того чтобы продемонстрировать собственные ратные дарования, он рьяно взялся за укрепление Тифлиса. По его приказу вокруг города выкопали ров, который в оборонительном отношении не мог сыграть никакой роли. Напротив, последствия этой любительской фортификации оказались ужасными. Коваленский пренебрег предостережениями местных жителей, указывавших на опасность земляных работ в местах, где многие годы зарывали умерших животных и разного рода нечистоты. Результат не заставил себя ждать: по городу прокатилась волна заразных заболеваний [294]294
  Романовский В.Е.Очерки из истории Грузии. С. 284—286.


[Закрыть].

Кнорринг в большинстве случаев смотрел на ситуацию глазами Коваленского. Во всеподданнейшем рапорте от 10 августа 1800 года он сообщал, что «столица тамошняя (Тифлис. – В.Л.)находится в изрядном оборонительном состоянии» [295]295
  АКАК.Т. 1.С. 133.


[Закрыть]. А всего за неделю до этого генерал Лазарев критиковал мероприятия по укреплению Тифлиса: «…вырыли большой ров, который по крутым его берегам больше может называться шанцами, чем защитой города… ворота не укреплены, и их прежде нельзя защитить, как пушки поставя на улицах, а оные отворить, что весьма неудобно и противно всем правилам… во многих местах нужны батареи и траверзы, но об них и не думают» [296]296
  Там же. С. 125.


[Закрыть]. Несмотря на угрозу персидского вторжения, Коваленский не оставлял своих интриг, на что с солдатской прямотой указывал Лазарев. Уверения своего недруга в отсутствии необходимости присылать подкрепления он объяснял его желанием избежать высокого влияния воинского начальника. И в самом деле, если с командиром полка действительный статский советник мог держать себя как ровня, то с начальником дивизии (генерал-лейтенантом) ему было бы не совладать. Еще больший рост группировки мог привести к появлению в Тифлисе так называемого «полного генерала», который занял бы безусловно доминирующее положение. Лазарев был солидарен со своим соперником только в том, что наращивание сил следует проводить постепенно, по мере создания условий для обеспечения войск продовольствием [297]297
  Там же.


[Закрыть].

Конфликт между Коваленским и Лазаревым уходит корнями в намерение Павла I создать на Кавказе зависимое от России государство, способное самостоятельно решать проблемы охраны собственной территории. Таким образом, Коваленский, как опытный бюрократ, стремился к тому, чтобы основные положения его программных документов настолько же соответствовали «видам» монарха, насколько вода соответствует форме содержащего ее сосуда. Увидев, что проект его не принят, он попытался соединить в своих руках всю полноту военной и гражданской власти, предложив «переименовать» себя в полковники. Однако такой ход показался Павлу I странным. Неудивительно, что по прибытии в Тифлис Лазарев стал для Коваленского главным врагом. Этому способствовал и характер генерала – старательного служаки, типичного отца-командира, не желавшего и не умевшего вести себя «политично».

Назначение генерал-лейтенанта Карла Федоровича фон Кнорринга на должность главнокомандующего в Грузии также оказалось явной кадровой ошибкой императора Павла I. В исторической литературе Кнорринг выглядит личностью совершенно бесцветной. По нашему мнению, такое отношение к нему несправедливо. Выходец из разветвленного эстляндского баронского рода, который дал императорской армии 14 генералов, он имел много боевых заслуг. Кнорринг начал службу в 1758 году в Сухопутном шляхетном корпусе, а в 1764 году был произведен в корнеты Астраханского карабинерного полка. За спиной его было командование полками, участие в Русско-турецких войнах 1768—1774 и 1787—1791 годов; среди прочих наград он получил орден Святого Георгия 4-й степени. То, что переход от командования войсками к управлению Грузией ему явно не удался, следует записать на счет крайне сложной обстановки, сложившейся в этом крае на рубеже XVIII—XIX веков. По свидетельству генерала С.А. Тучкова, Кнорринг «был человек весьма добрых свойств, кроме того, что по новости своей в управлении столь важным постом руководствовался он иногда советов своих окружающих. Пристрастие же этих лиц простиралось только по большей части до награждения тех, которые с ним хорошо жили. Ничего не значащие военные действия против черкес поручались их приятелям, которые придавали сим действиям важность и получали награды» [298]298
  ТучковС. А.Записки. С. 234.


[Закрыть]. Более чем вероятно, что если бы Кноррин-гу была поручена какая-нибудь «обычная» губерния или даже целое генерал-губернаторство, то он оправдал бы царское доверие. Попади рассудительный и грамотный эстляндец на уже обустроенную национальную окраину (Польшу, Прибалтику, Финляндию), как это было с заурядными бюрократами высокого ранга во второй половине XIX – начале XX века, он тоже сохранил бы реноме толкового чиновника. Но генерал не понимал Кавказа и не очень старался в этом преуспеть. Как уже говорилось, с мятежниками действительными и мнимыми, будь то люди чужие или родственники, местные правители поступали в зависимости от своего нрава и гнева. Иногда их прощали, но чаще наказывали, не чураясь совершенно изуверских методов. Простое отрубание головы в таких случаях выглядело приступом милосердия. На таком «политическом фоне» письмо Кнорринга царевичу Вахтангу, который собирал отряды для восстановления на престоле своего брата и организовывал блокаду Военно-Грузинской дороги, нельзя не признать просто смешным: «Меня беспокоят разные доходящие до меня из Грузии известия. Я начинаю колебаться даже и в особах, в коих обретал доселе правила чести и добрую совесть. Жаль, ежели я приведусь к той необходимости, что должен буду представить к Высочайшему двору предприятия к вредным покушениям таких особ, коих пред тем тщился я рекомендовать в монаршию милость. Ваша светлость, конечно, изволите знать, о ком я говорю. Просил бы вас всепокорнейше дать добрый совет тем, до кого это касается, дабы не постиг их гнев Государя императора паче ожидания их; но неизвестно мне, расположены ли вы, милостивый государь мой, к принятию моих о сем утруждений» (29 июля 1802 года) [299]299
  АКА К. Т. 1.С. 269-270.


[Закрыть].

К концу своего управления краем Кнорринг, кажется, начал разбираться в происходящем. Об этом свидетельствует его письмо Цицианову от 4 декабря 1802 года, которым он вводил своего преемника в курс дел. Первая часть – «Обстоятельства внутри Грузии» – посвящена в основном объяснению массового недовольства действиями власти. Никакой вины за собой и за своими подчиненными генерал-эстляндец не признавал. Назывались три причины: ограничения княжеского произвола в отношениях с крестьянами, неразбериха в определении собственников некоторых поместий, сокращение так называемых «фамильных» должностей. Кроме того, указывалось на неблагонамеренность князя Герсевана Чавчавадзе и царевича Иоанна Георгиевича, которые будто бы из Петербурга (!) организовывали нападения дагестанцев, чтобы «привести народ в уныние и недоверчивость к правительству». Главным же смутьяном назывался царевич Вахтанг, которому удалось собрать вокруг себя только 30 человек. Кнорринг подчеркивал, что простой народ оказался равнодушным к призывам князей, хотя его пугали массовыми переселениями в Россию, поголовной записью в казачество и разовой выплатой двухлетней подати [300]300
  Там же. С. 405-407.


[Закрыть]. Раздел «Обстоятельства вне Грузии» посвящался отношениям с ближайшими соседями. Прежде всего, сообщалось, что имеретинский царь Соломон заявил о существовании спорных приграничных земель и о своей готовности вступить в российское подданство. Правитель Ахалцыха Шериф-паша сместил с поста своего брата Сабид-пашу, а когда тот бежал в Имеретию, то уговорил царя и царевича Александра лишить опасного эмигранта жизни. Шериф-паша держал отряд дагестанцев, которые «от скуки» грабили приграничные грузинские села, после чего скрывались за границей. Неоднократные жалобы русских послов в Стамбуле никаких последствий не имели. Султан приказал карсскому паше наказать за своеволие пашу Ахалцыхского, причем против Шерифа-паши выступил в тот момент и Селим-ага Кипиани с ополчением аджарцев, которые формально являлись подчиненными ахалцыхского паши. В июле 1802 года русские войска, расположенные в Грузии, оказали содействие войскам карсского паши в отражении набега Нахичеванского Келб-Али-хана. Правитель Эривани Магомет-хан, опасаясь персидского Баба-хана, объявил о готовности принять российское подданство, но когда угроза персидского нашествия миновала, отказался. Главным недоброжелателем Кнорринг называл правителя Гянджи Джавад-хана. Лезгины, к которым было отправлено «убеждение» отказаться от набегов на Грузию, отвечали, что «им несвойственно вступать в договоры с начальником войск столь сильной державы».

Генерал проявил удивительную проницательность, объясняя преемнику, что можно надеяться на благонамеренность горцев (осетин), «коли поступать без нарушения обычаев и прав, веками между ними утвержденных» [301]301
  Там же. С. 408-411.


[Закрыть]. Что же касается финансовых злоупотреблений, то нет ни прямых, ни косвенных свидетельств того, что Кнорринг был «в доле» и потому покрывал финансовые махинации Коваленского. Скорее всего, генерал самоустранился от практических действий по управлению Грузией, поскольку почти все время проживал в Моздоке или Кизляре.

Судьба забросила Кнорринга в край, который требовал не просто управления. Сначала надо было привести этот край в состояние, которое это самое управление позволило бы осуществить. Для того чтобы создать нечто похожее на административный порядок в российском понимании, первое лицо должно было уподобиться творцу всего сущего: образно выражаясь, отделить свет от тьмы, твердь от воды и т. д. Но для свершения подобных титанических дел требовалась личность с титаническим же потенциалом. Историки-профессионалы, недипломированные знатоки и любители старины бывают чрезмерно придирчивы к фигурам из прошлого, забывая о том, что укор в отсутствии гениальности трудно назвать корректным. Да, этот барон-служака оказался не самой яркой звездой на административном небосклоне тогдашней России. Но чувство справедливости требует выделить личную заслугу этого человека в том, что Грузия была включена в состав империи в 1801 году. Именно на основе его доклада 8 августа 1801 года Государственный совет высказался за присоединение Грузии к России. Но, приложив усилия к присоединению владений Багратидов к России, Кнорринг оказался недостаточно сильной фигурой для деятельности в сложной политической и военной обстановке. Антинемецкие (точнее – антиостзейские) настроения в отечественной мемуаристике стали основой формирования не слишком симпатичного образа выходца из Прибалтийских провинций. Вероятно, среди эстляндцев и курляндцев действительно было больше сухих педантов, чем среди псковичей или костромичей. Но то, что в баронов с молодых лет вколачивалось понятие чести и долга, – это тоже правда. Достаточно ли адекватно оценил ситуацию в Грузии прибывший туда с инспекцией Кнорринг – большой вопрос. Судя по словам С.А. Тучкова, Кнорринг считал некорректной саму поставленную перед ним задачу: выяснить, будут ли доходы от присоединяемой территории соразмерны расходам на ее защиту. Генерал считал, что «постыдно для монарха российского из скупости отказаться от защиты древнего рода, который предки его старались привлечь под свое покровительство и который желает быть в подданстве России». И он сделал все, «чтоб отклонить государя от сего неприличного державе российской поступка» [302]302
  Тучков С.А.Записки… С. 255.


[Закрыть].

При составлении своего рапорта Кнорринг сделал «ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели, – писал 3. Авалов. – Их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако "иррегулярность" еще не означала отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма, вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками не решенную политическую проблему, оскорбляла хорошо выдрессированных служак, военных и гражданских». От Кнорринга «нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей, более широких политических взглядов. Во что бы то ни стало и как бы то ни было, насадить благочиние – вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод, что необходимо принять в подданство полное и безусловное; вывод этот, в конце концов, получил и высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого» [303]303
  Авалов З.Присоединение Грузии к России. С. 224—225.


[Закрыть].

30 апреля 1806 года коллежский асессор Лофицкий, прослуживший к тому времени четыре года в Закавказье, подписал всеподданнейшее прошение принять на рассмотрение его записку, озаглавленную «Замечания о Грузии», которую он написал, по его словам, «не в виде доноса», поскольку не питал «вражды на начальников, бывших некоторым образом причиной тамошних непорядков». К тому моменту и Коваленский, и Кнорринг, и Цицианов уже не являлись участниками служебного конфликта. Лофицкий надеялся, что его труд поможет в решении проблем обустройства этой имперской окраины. Записка состояла из двух частей. Первая называлась «Причины народного ропота и мятежей, препятствовавших утверждению благопоставляемого там порядка». Лофицкий признал, что Коваленского так увлекла борьба с Лазаревым, что у него не осталось времени для появления в присутственных местах. Жители Грузии, не имея возможности обратиться к первому лицу коронной власти в крае, «возвращались в домы свои с мрачным впечатлением и сомнением в благоденствии, коего ожидали от российского правительства». Этим в полной мере воспользовалась царица Дарья, твердившая о том, что при прежней власти такого не было. С одной стороны, грузинских дворян пугали действия капитан-исправников, ограничивавших их произвол, с другой – мятежные князья-эмигранты обещали прежнюю волю – знать склонялась на их сторону. Народ был в нерешительности. Для подавления возмущения в Кахетии отправили войска, но до столкновений не дошло. Уговоры и решительность начальников сделали свое дело. По мнению Лофицкого, главные лица российского управления, вместо того чтобы заниматься обустройством края, погнались «за собственной славой». «Все силы ума напряжены были о преклонении ханов Эриванского, Ганджинского, Нухинского, Шушинского, Шемахинского и Бакинского к сдаче крепостей их провинций; но владельцы сии, не видев ни благоденствия грузинского, ни войска на победу их или на защиту от Баба-хана потребного, и что Грузия не может обеспечить русские войска потребностями, для войны необходимыми, единством красноречия тому не убедились, а безвременные угрозы за сие благовременно вооружили всех соседей Грузии на отражение тамошних сил Российских» [304]304
  АКАК.Т 3. С. 3-4.


[Закрыть]. Последнее очень важно для понимания того, почему Цицианов в обращении с владетелями Кавказа так акцентировал внимание на твердость своего слова.

Когда главнокомандующий извергал громы на головы увертливых ханов, он фактически расплачивался за издержки предыдущих политиков. Здесь не обойтись без трафаретного образа «закладки фундамента». Цицианов действительно был первым, кто начал совершать коренной поворот в сознании жителей Закавказья, в привитии мысли о том, что русские пришли в этот край навсегда. Такая задача для него была одновременно и особенно трудной, и заманчивой. Ведь он сам в 1797 году вместе с корпусом Зубова по раскисшим от зимних дождей дорогам пробирался от Баку к Тереку, преисполненный досадой на столь бесславный и бессмысленный конец эпохального военного предприятия, способного стать достойным завершением блистательного века Екатерины II. В период своего управления Грузией Цицианов неоднократно и пылко говорил о том, что земля, однажды попавшая под скипетр императора Всероссийского, ни при каких обстоятельствах не может из-под этого скипетра уйти. Во многом это объясняется горькой памятью о 1796 годе. Эта память, вероятно, объясняет его нетерпимость к отступлению, даже в самых крайних случаях. Верил ли он в магическую силу цифры «три» или нет, но то, что в случае третьего ухода за Терек четвертое возвращение в Закавказье станет чем-то немыслимо трудным, он знал точно.