Текст книги "Пятый арлекин"

Автор книги: Владимир Тодоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

2. День забот

Второй секретарь посольства Соединенных Штатов Америки Нортон Глайд был способным работником, вовремя исполняющим свои обязанности, но эта сторона его деятельности была только прикрытием, потому что главной его службой была профессия кадрового разведчика ЦРУ, обладающего большим опытом. Выезжая на встречи с нужными ему людьми, он предпринимал такие меры предосторожности, что зачастую это выглядело смешно, но в то же время соответствовало инструкциям, нашпигованным в различные шпионские пособия для работников посольства. Так, когда ему предстояло встретиться с Неживлевым, он для полнейшей гарантии и безопасности встречи, выезжал на посольской машине с шофером, находясь в скрюченном состоянии ниже заднего сиденья и никак не просматривался снаружи. В городе Нортон Глайд опять-таки приказывал шоферу поездить по улицам, затем на скорости свернуть в переулок, который полностью просматривался, и тогда лишь покидал машину почти что на ходу при небольшом торможении. Машина следовала дальше, а Глайд наблюдал из подъезда, не было ли за ним «хвоста». Иногда через переулок вскоре действительно проезжала какая-нибудь машина, и если это были чекисты, рассуждал Глайд, то они никак не могли усечь маневр разведчика такого класса, как Нортон Глайд. Эти предосторожности он предпринимал не только ради себя, но и ради безопасности Семена Михайловича, на которого имел далеко идущие виды помимо операций с антикварными предметами.

На этот раз он спешил в условленное место после звонка Неживлева в посольство. Разговор, который состоялся между ними, был абсолютно безотносительным: позвонили Глайду и спросили: «Скажите, Василий Константинович дома?», на что тот ответил:

– Набирайте лучше номер. Здесь такого нет.

Это значило, что Семен Михайлович ждет его на запасной квартире по улице Москвина, невдалеке от Большого театра. Эту квартиру Семен Михайлович снял на три года по договору для встреч с Глайдом. Каждый раз они при встрече обуславливали новый пароль. Теперешний предусматривал встречу через два часа. Звоня в посольство из телефонного автомата, Неживлев прикрыл рот платком, как учил его Глайд, на случай, если вдруг голос будет записан на пленку. Их первая встреча состоялась по рекомендации Игина, и Глайд вскоре тайно побывал на квартире Семена Михайловича. До этого он еще как-то надеялся купить его деньгами. И более всего интересовал Глайда тесть Семена Михайловича. Но когда увидел обстановку в квартире, то понял, что Неживлев, благодаря своему подпольному бизнесу, более богат, нежели выходец из обеспеченной семьи техасских скотопромышленников Нортон Глайд, и что одними лишь деньгами его не проймешь. Поэтому, выуживая иногда сведения о тесте и совершая сделки, он оплачивал их только долларами, получая взамен уникальные произведения. И все время Глайд ожидал момента, когда сумеет прижать чем-нибудь Семена Михайловича и получить доступ к архивам генерала, хранящимся в небольшом сейфе. Понятно, что генерал не держал дома государственные секреты, но знал Глайд со слов Семена Михайловича, что пишет Александр Филиппович Неживлев книгу воспоминаний и взял для этого из архива кое-какие документы, представляющие ценность для американской разведки. По сведениям, полученным от того же Семена Михайловича, книгу генерал (в силу постоянной занятости) не закончил, но документы находились в сейфе и некоторые из них в свое время были помечены грифом «секретно». Они, конечно, кое в чем устарели за давностью лет, но не потеряли для Глайда огромной ценности, в силу своей подлинности. Еще он хотел знать, чем занимается Александр Филиппович Неживлев за границей, и где именно находится, чего Семен Михайлович не из патриотических побуждений, а из чистой трусости, не говорил.

Торопясь на свидание с Неживлевым, Глайд вдруг почувствовал, что «клиент созрел», и вскоре в его руках окажутся долгожданные подлинники документов. И поди знай, что еще может оказаться в сейфе, возможно такое, что позволит прижать Александра Филипповича за границей, шантажируя добытым материалом. А там, глядишь, генерал побоится вернуться. Большего успеха даже трудно было представить. Глайд вышел, а точнее – вывалился из машины в переулке и немедленно забежал в ближайший подъезд. Все было спокойно, только две старушки, видя странные манипуляции солидного седого человека, испуганно перекрестились. Глайд все равно для страховки переждал в подъезде минут пятнадцать, выкурив две сигареты, упрятав затем окурки в пластмассовую коробочку, в которую сбрасывал пепел. Все предусмотрел осторожный пират дипломатической службы. На встречу он явился вовремя, открыв дверь своим ключом. Неживлев уже с нетерпением ждал и по его лицу было видно, что на душе у него не спокойно, что страх вошел в плоть и сжал сердце тяжелыми острыми когтями. «Мой!»– подумал Глайд с радостью, и не ошибся.

– Норт, – начал Неживлев, когда они, поприветствовав друг друга, удобно устроились в креслах около журнального столика, – не стану скрывать от тебя, что я очень нуждаюсь в твоей помощи, – при этом он напряженно посмотрел в глаза Глайда, стараясь угадать, не успел ли его опередить этот пройдоха Краснов. Это было важно, потому что как-то в разговоре Глайд намекнул, что сможет при необходимости переправить за границу только одного, но никак не двоих…

– Сэм, – так называл Глайд Семена Михайловича, подчеркивая этим именем принадлежность к западному миру и возвышая того в собственных глазах, – я рад тебе помочь, потому что давно твержу, что тебе нечего делать в этой стране, она не для интеллектуалов, а для работяг в замасленных спецовках. Ты со своей хваткой и умом займешь у нас достойное положение, отпадет нужда в вечном страхе, не надо будет таиться своего богатства, наоборот: чем ты будешь выглядеть богаче в глазах нашего свободного общества, тем в большем почете будешь пребывать. Выкладывай, что случилось? Насколько я понимаю, раньше тебе с твоими связями ничто не угрожало.

– Ничего особенного, Норт, – начал Неживлев, не имея желания полностью посвящать Глайда в свои проблемы, – просто чувствую, что кольцо сжимается, потому что времена теперь не те, что раньше. Не знаешь, чего ждать завтра, ничего хорошего. Очень скверные времена. Зашатались такие люди, которых вчера не было видно с земли, а сегодня они под следствием… Чего уж ждать таким, как я…

– Не стоит прибедняться, – улыбнулся Гланд, чувствуя, что сейчас прикоснется к важной информации, связанной с внутренней политикой страны, – тебе не пристало сгущать краски. Если нужна моя помощь, я всегда готов оказать ее, но при одном условии: полная твоя откровенность. С закрытыми глазами я ни в какие игры не играю. У вас это называется «жмурки». Откровенность за помощь.

Неживлев задумался, заново переживая и продумывая разговор, состоявшийся утром с Красновым. Тот влетел в квартиру Семена Михайловича с перевернутым лицом ненормального и Неживлеву даже показалось, что за ним кто-то гонится. Оказалось, Краснов принес невероятное известие и трудно даже предположить последствия этого: отец Олега Михайловича зашатался и так сильно, что вряд ли устоит, если еще не хуже. Ему только что звонил Карнаков-младший, притом, на всякий случай, из автомата, а не из дома. Вот эта деталь и потрясла обоих более всего. Было от чего взволноваться: теперь, без помощи отца Олега Михайловича, могли быть подняты прежние дела, похороненные в архивах следственных органов, а за ними и новые, которых хватало с избытком. Недаром Семен Михайлович начал разговор с Нортоном Глайдом с шаткости и неуверенности положения. Если зашатались такие фигуры, как Карнаков, то в самое близкое время доберутся и до акул преступного подпольного бизнеса, таких как Неживлев, Краснов, Игин, Кольцов и другие. Краснов, как понял Семен Михайлович, тоже желал воспользоваться услугами Глайда и должен был тому позвонить. И даже звонил, чего Неживлев не мог знать. Но Глайд условным ответом отложил встречу с ним на другой день, потому что Семен Михайлович интересовал его гораздо больше. Глайд и Неживлев сидели за столиком, курили сигареты «Ротманс» и беседовали, как это могло показаться, тихо и непринужденно. На самом же деле здесь шла огромная напряженная борьба – кто кого сломает, кто больше выторгует при этом, кто больше, выражаясь языком Неживлева, «наварится» на этой сделке. Одно Глайд знал точно: Семен Михайлович в панике, и поэтому он желал знать от него истинную причину, чтоб затем точным расчетливым ударом повергнуть и диктовать свои условия.

– Итак, Сэм, я жду, – улыбнулся Глайд располагающе, понимая, что не должен преждевременно испугать Неживлева. Надо загнать в угол осторожно, потому что другого случая скоро не представится.

– Ладно, – неохотно согласился Неживлев после мучительного минутного раздумья, понимая, что в противном случае Глайд не чахочет с ним разговаривать, – мне стало известно, что у Карнакова Михаила Игнатьевича, отца моего знакомого Олега Михайловича, огромные неприятности. Неприятности, это даже не то слово – хуже. Это значит, полетит и Олег Михайлович, а мы лишимся главного прикрытия в антикварных операциях. События в настоящее время развиваются таким образом, что в самое ближайшее время возьмутся и за нас, да так, что только перья полетят. Уцелеет лишь тот, кто заляжет на самое дно. Впрочем, уже поздно: концы отыщутся. Вот и все, что я знаю на сегодняшний день.

– Немало, – заинтересовался Глайд, сразу смекнув, что с сегодняшнего дня ни под каким видом не следует мелькать у Игина, чтоб самому не сунуть голову в петлю, – оч-чень даже прелюбопытно.

– Тебе любопытно, а у меня пятнадцать лет за плечами висят…

– Получается, – продолжал Глайд, не обращая внимания на слова и вздох Неживлева, – что сейчас перетряхнут всех, кто под маркой Карнакова или от его имени обделывал разные сомнительные дела. И прежде всего – Туманова, референта, или как он там называется. Сэм, ты молодец, что сразу связался со мной. Информация серьезная и главное – своевременная. Я понимаю, что ты не нуждаешься в презренном металле, но за сведения, которые ты сегодня мне преподнес, я тебе выдам тысячу долларов. Пусть эта сумма символическая, но я должен как-то отметить наши новые серьезные отношения. И ты распишешься за них. Сам понимаешь, я – лицо подотчетное. Не кривись, Сэм, мы и так уже давно повязаны, одной веревочкой. И этот документ в наших отношениях ничего не изменит и вреда тебе не причинит, принесет только пользу. Мои шефы должны видеть, что я даром времени не теряю, тогда будет легче организовать твое перемещение к нам. Согласен? – Нортон доброжелательно смотрел Неживлеву в глаза, всем своим видом показывая, что все, что здесь сейчас происходит, нужно только ему, Семену Михайловичу. А он, Нортон Джерри Фитцджеральд Глайд, из одного лишь душевного расположения и гуманности готов помочь, хотя если и потребует взамен что-либо, так это просто так, для видимости равновесия в сделке, ведь американцы такой народ – привыкли к деловым отношениям и даже с отца родного возьмут комиссионные, если окажут ему соответствующую услугу.

Неживлев пытался поначалу понять этот взгляд, оценить его трезво, не дать обмануть себя или еще хуже – попасть в полнейшую зависимость. Ведь он и сам умел смотреть так, когда что-либо сильно хотел от партнера, заранее высчитав, насколько его разденет при сделке. Но неожиданно обмяк под этим взглядом, потому что вдруг понял, что отступать некуда, итак достаточно увяз с этим хитрым пройдохой-американцем, тем более, что без него нет никакой возможности исчезнуть из этой страны, которая вдруг стала для него чужой и грозной, и ждать от нее ничего кроме возмездия не приходилось. Неживлев поднял голову и, пытаясь придать голосу уверенность (да кого он собирался провести?), произнес:

– Ладно, чего уж там, напишу расписку, если она поможет мне выбраться отсюда. Что писать, Сэм?

– О, совсем небольшой текст. – Глайд сдерживал эмоции: долгожданный момент в его карьере профессионального разведчика ЦРУ наступил. Он незаметно перекрестился, чтоб не спугнуть удачу, потом достал из пиджака блокнот и паркеровскую ручку и протянул Неживлеву, – листок не вырывай, пиши прямо в блокноте:

«Я, Неживлев Семен Михайлович, получил от Вейцмана одну тысячу долларов за требуемые ему сведения. Точка». Поставь число. Молодец! – похвалил Глайд расслабляясь, и в знак доверия трогая Неживлева за плечо, не забыв при этом вернуть блокнот и ручку на прежнее место. – Теперь самое время разобраться в обстановке. Как я понимаю, ты хочешь исчезнуть отсюда без своей красавицы Ирэн?

– Еще не решил окончательно, – глухо ответил Семен Михайлович, отчего-то ощутив страх, неведомый ему ранее, – мне жалко ее, без меня она здесь пропадет.

– Не смеши меня. Сэм, она нигде не пропадет. Очень скоро она прилепится к новому бизнесмену и заживет с ним так же гладко и сыто. Она ведь относится, пардон, к породе рыб-прилипал. Ты же со своим капиталом найдешь в Штатах столько таких как она, что будешь отпихивать их руками и ногами. Красивая женщина – не проблема, этого добра хватает везде, были бы деньги. Даже если бы была возможность отправить вас за границу вдвоем, она тебе была бы только обузой. Деньги деньгами, но тебе необходим брак с женщиной, которая сумеет ввести тебя в наше высшее общество. А такие есть – из обедневших аристократических родовитых семейств. Без этого общества тебе не продвинуться у нас, помни об этом. И долой твою славянскую сентиментальность! Впрочем, я совсем забыл, что ты не славянин. Тем более, твоя ностальгия, так неожиданно появившаяся на глазах, тебя не украшает. Перед тобой откроется весь мир. Но прежде чем мы начнем развивать этот план, я бы хотел четко определить условия.

– Говори, – вяло улыбнулся Неживлев, понимая, что полностью попадает под власть и влияние этого страшного человека, чувствуя леденящий холод под лопатками, – только не обдирай меня как липку. Знаю я вас, американцев: тебе только палец в рот положи, ты сразу же всю руку и оттяпаешь, как акула из романа Бенчли, – не удержался Семен Михайлович от позерства.

– Не волнуйся, Сэм, нам предстоит долгая интересная жизнь, ты прав, верить мне нельзя, никому верить нельзя, но ты мне нужен будешь и там, в этом и заключается гарантия наших будущих отношений. Я тебя введу в большой бизнес, я ведь тоже кое-что стою. Мои условия тебе подойдут, я не собираюсь воспользоваться твоим теперешним бедственным положением. Во-первых, я должен ознакомиться с содержимым сейфа твоего тестя. Остановись! – повелительно сказал Глайд, заметив протестующий жест Семена Михайловича. – Какая тебе разница, что будет потом, когда ты с моей помощью покинешь эту негостеприимную страну! Или тебя беспокоит судьба Александра Филипповича Неживлева?

– Ты же понимаешь, что ему после этого несдобровать, если узнают, что документы из сейфа попали на Запад.

– Так тебя это беспокоит? Ты еще думаешь об этом?

– Да нет, не думаю, как-то стало не по себе, это же явный шпионаж.

– Согласен, это действительно явный шпионаж, хотя то, что рассказывал мне раньше, тоже было шпионажем, только не таким, как ты изволил выразиться, явным. Любые сведения, относящиеся к лицу, занимающему государственную должность, или иная информация, дающая возможность прогнозировать внутреннюю и внешнюю политику государства, – это и есть стопроцентная шпионская Деятельность, которая в любой стране карается более жестоко, нежели другие преступления. И забудь своего тестя, случись с тобой что-либо, он бы от тебя открестился в одну секунду.

– Хорошо. Что еще? Я ведь чувствую, что ты на этом не остановишься.

– Правильно, не остановлюсь, но и не перейду умеренных разумных пределов. У тебя уникальная коллекция картин, фарфора, серебра и прочих раритетов. Это громоздко и без меня тебе ее не вывезти. Мой план прост и надежен: ценности уйдут за границу посредством дипломатических каналов, а точнее – в почтовом вагоне, который по существующему статусу не имеют права вскрывать, уж об этом я позабочусь. Все наиболее ценные картины придется снять с подрамников и свернуть в трубочку, используя, чтоб не осыпался красочный слой, прокладку из папиросной бумаги пропитанной особым составом. Впрочем, не мне тебя учить, как это делается. В прочные картонные ящики упакуешь бронзу и фарфор, кто только самые редкие изделия, и, естественно, все серебро. У тебя из серебра только раритеты, другого нет. Всю валюту, драгоценные камни и ювелирные украшения я тоже заберу. С этим легче, много места не займет. Сам организуешь туристскую поездку во Францию – с твоими связями в управлении торговли ты легко получишь путевку. Соответствующие характеристики и рекомендации тебе тоже дадут, пока не докопались, что ты за фрукт. Ну, не обижайся, для меня такая аттестация является высшей похвалой. Жену придется перед этим под каким-нибудь предлогом услать хотя бы на неделю. И поездку следует организовать немедленно, пока ты еще не на крючке. В Париже тебя будет ждать мой человек. Все принадлежащие тебе ценности получишь в полной сохранности.

– Норт, я тебе очень благодарен и, поверь, не останусь в долгу, – Семен Михайлович и вправду почувствовал к Глайду нечто вроде симпатии и самого искреннего расположения, но тот резко оборвал:

– Сэм, запомни на будущее, чтоб такие моменты впредь не повторялись: я в твоей благотворительности не нуждаюсь! Я делаю дело и сам назначаю за него цену. Ты мне отдашь ровно одну треть общей суммы стоимости всех твоих редкостей.

Неживлев похолодел, от внезапно возникшего чувства не осталось и следа.

– Нортон, ты понимаешь, сколько моя коллекция стоит в целом? – Не

– Понимаю: около двух миллионов долларов. Может быть два с половиной.

– И ты претендуешь на… Почти миллион! Это грабеж…

– Я ни на что не претендую и ничего от тебя не хочу. Но когда тебя арестуют, то ты сам все отдашь государству, у которого украл все вышеперечисленные ценности. А взамен своей дарственной ты получишь ровно пятнадцать лет, и то в случае, если за тобой нет «мокрых дел», в чем я далеко не уверен… – При этих словах Семен Михайлович вздрогнул, вспомнив свое соучастие в укрытии преступления Краснова. Это не прошло незамеченным для Глайда. Он неожиданно жестко посмотрел на Семена Михайловича и сделал верный ход:

– Впрочем, Сэм, я передумал: не одну треть, а ровно половину. Это бесповоротно, но зато с гарантией. С полной гарантией, мы ведь будущие компаньоны! Не так ли?

– Какая ты сволочь, Норт, – только и прохрипел Неживлев, откидываясь на спинку кресла, – ты понимаешь, что загнал меня в угол… Впрочем, взывать к твоей совести бесполезно. Ты уверен, что без твоей помощи мне не обойтись, так оно и есть на самом деле… Но какие ты мне выдашь гарантии, что твой человек не пришьет меня в том же Париже и ты не станешь единственным владельцем всего, что у меня есть? А? – и Семен Михайлович сумасшедшими глазами посмотрел на Глайда, потрясенный собственным провидением.

– Дурачок ты, Сэм, – почти ласково сказал Нортон Глайд, но тот, кто хорошо знал этого человека, сразу бы почувствовал, что его ласковый тон предвещает смертельную опасность для того, к кому он относится… – мне мое имя в определенных кругах гораздо дороже, нежели все твое богатство. А вот на половину я честно претендую. Более того, мы юридически оформим наши деловые отношения и станем компаньонами. У тебя же здесь останутся огромные антикварные связи и мы через наших людей будем изредка использовать их. То, что сейчас происходит у вас в стране, долго не продлится: обычная кампания по очищению общества от подпольных миллионеров и взяточников.

– Оставь в покое нашу внутреннюю политику, не тебе в ней разбираться, – зло проговорил Неживлев, уязвленный снисходительным, ласковым тоном Глайда, – как это будет выглядеть юридически, мы что – пойдем в нотариальную контору? – он криво усмехнулся, чувствуя ненависть к холеному пройдохе из посольства.

– Мы оформим это письменно, и если я тебя потом обману, ты отдашь копию в любую нашу газетенку, они будут только рады смешать меня с грязью. У нас это любят, ты еще за это получишь тысяч пять долларов. И мне тогда несдобровать. Теперь понял, что я веду честную игру?

– Скажи мне, Норт, – Семен Михайлович немного успокоился (сумел все-таки кадровый разведчик провести матерого жулика, но дилетанта в подобных ситуациях), – Краснов тебе не звонил?

– Нет, не звонил, но даже если бы и звонил, то помогать я ему не стану. Я не пересылочное бюро. Тебя – да, а он пусть выкручивается сам. И ни слова ему о нашем соглашении. Понятно?

– Понятно, это в моих же интересах.

– Когда я смогу ознакомиться с содержимым сейфа? Желательно поскорее. Отправь свою красотку куда-нибудь на юг. Без нее все будет сделать значительно легче.

– Отправлю, тем более, что она в последнее время жаловалась на усталость.

– Усталость? – Глайд, зная семейную жизнь Неживлева, искренне удивился, – она что, устроилась на работу?

– На какую еще работу, просто устала от жизни…

– Тогда отправляй ее немедленно, за время ее отсутствия ты укатишь в турпоездку. За две недели, если дернешь связи тестя, ты свободно будешь в Париже. Больше не тяни, иначе я не смогу выдать никаких гарантий твоей безопасности. Чекисты, если только выходят на след, все делают основательно, это только в наших детективных романах они выглядят круглыми дураками. Ты ведь помнишь нашумевшее дело полковника Пеньковского? Знаешь, сколько работников нашего посольства «спалилось» тогда? А считали, что все проходит чисто и никакой слежки. Так что, торопись. Искренний совет.

– Норт, тебе нужны фотокопии документов из сейфа или сами подлинники?

– Подлинники, дорогой Сэм, только подлинники. Не суетись, пока их хватятся, ты уже будешь сидеть на Монмартре и пить «мартель». Впрочем, лучше ты будешь сидеть на тайной квартире, чтоб не светиться. А потом – в Штаты. Кстати, тесть твой случайно не в Афганистане?

– Нет, в ГДР.

– Жаль, а то бы можно было сделать идеальную игру. Ладно, и это неплохо. Что-нибудь придумаем. Постарайся, чтоб через пару дней твоей жены в квартире и духу не было. И сразу – к делу. Все. Вот тысяча долларов, а то расписался, а денег не получил. Это, по нашим понятиям, очень плохо. Такая рассеянность не приветствуется среди акул Уолл-Стрита! – рассмеялся, довольный собственной шуткой, Глайд. Давно в его шпионской и коммерческой деятельности не было такой фантастической удачи: больше миллиона в кармане и содержимое сейфа действующего генерала! Он незаметно отвернул голову и сплюнул через плечо. Как и большинство католиков он был очень суеверен, сотрудник посольства Нортон Глайд, он же Вейцман, Шульц, Гринбаум и прочие имена, которые прикрывали его шпионскую деятельность в ряде европейских стран, естественно, включая и социалистические. ЦРУ своих шпионов в подставных именах не ограничивало…

В тот же день Вероника Рожнова, подъехав на такси к загородной даче Олега Михайловича Карнакова, безуспешно прождала его более полутора часов под холодным дождем, одетая в одно лишь легкое полупрозрачное платье (с учетом его необыкновенной эффектности и прогноза погоды, обещавшего в тот день двадцать три градуса выше нуля, и, по обыкновению, не совпавшего с реальной температурой). Поначалу, то есть в первые полчаса ожидания, Вероника на что-то надеялась, потом в ней зародилась обыкновенная бабья злость: наобещал, наговорил и пропал, а может и того хуже – надсмеялся, а сейчас из окна соседней дачи с приятелем наблюдает за провинциальной дурой, которая поверила, что можно за одну встречу получить в награду бриллиантовое кольцо, «Подлец! – шептала вслух Вероника, идя по шоссе в сторону города. Ее обгоняли легковые машины, некоторые замедляли ход или же вовсе в открытую останавливались, приглашая подвезти, но Вероника, ослепленная ненавистью, не замечала их, да и не хотела замечать. – Все вы на одно лицо, кобелины проклятые! – выкрикивала она в отчаянии, к тому же боясь простудить легкие. Болезней она очень опасалась, думая, что любая из них может отложить отпечаток на ее красоту. – Кому я буду нужна больная и некрасивая? Даже разлюбезный Рожнов и тот откажется от меня и найдет другую. В провинции красивых женщин тьма, и каждая хочет вырваться в столицу…»

Устав от непривычной ходьбы. Вероника все же села в «Жигули», но всю дорогу молчала, несмотря на то, что шофер с модной козлиной бородкой томно растягивал гласные и всячески пытался соблазнить красивую пассажирку. Он даже не взял с нее денег, надеясь хоть этим произвести на нее благоприятное впечатление. Но Вероника не обратила на этот широкий жест никакого внимания и молча вбежала в подъезд. Она ворвалась в квартиру и закатила истерику несчастному романисту, ломающему голову над тем, куда запропастилась его жена, обычно предупреждая даже о коротких отлучках из дома. Но в этот раз Вероника, окрыленная призрачными надеждами на будущую волшебную жизнь, не посчитала нужным предупредить Петра Николаевича или хоть как-то оговорить свое отсутствие. Она немедленно сбросила с себя в коридоре остывшее холодящее платье и быстро забралась в ванную комнату под горячий туш. Затем, отойдя от всего пережитого, неожиданно ощутила любовь к своему непрактичному слабому Рожнову, старающемуся подражать таким сильным людям, как мерзавец Карнаков или Краснов. Ее в тот вечер тоже покоробили их действия в отношении беззащитного Горина. Она прижалась к Петру Николаевичу и горько заплакала, приговаривая сквозь слезы, что сделает его великим писателем, что всю свою дальнейшую жизнь она положит на семейный алтарь, чтоб он только мог спокойно творить и выпустить собрание сочинений. Обласканный Рожнов, хотя и не понимал причины такой внезапной перемены по отношению к нему, все же был очень польщен и даже поклялся в душе избавиться от случайных связей и, в свою очередь, сделать жизнь преданной Вероники счастливой и безоблачной, заработать много денег и перестать зависеть от всяких неучей, вроде Краснова или ему подобных.

Заплаканная Вероника уснула на плече Петра Николаевича и он, ощутив себя от этого простого естественного положения сильным, почему-то вспомнил Сашеньку Караваеву. «Хорошо бы ее повидать и поговорить, – с тоской подумал Петр Николаевич, потому что рядом с порядочными людьми и сам ощущал себя, пусть ненадолго, тоже порядочным, способным на хорошие бескорыстные дела и поступки. – Хоть бы адрес спросил у нее, – рассеянно рассуждал Рожнов, поглаживая с нежностью волосы уснувшей Вероники. – Чудная ты моя, славная, я тебя, оказывается, недооценивал, твою преданность, заботу обо мне. Собрание сочинений моих ждет… Глупенькая провинциалочка, да кто же выпустит при живом человеке собрание его сочинений… Вот умру, тогда конечно все забегают, засуетятся, тогда я им всем не конкурент. Постой-постой, а где же тебя носило с самого утра?! – вдруг встрепенулся, расслабленно предавшийся мечтаниям о собственном будущем живой классик Рожнов, – впрочем, имею ли я право на вопросы, когда сам живу в моральной грязи? Но ведь так было не всегда…» Вспомнил себя Петр Николаевич в юные годы, когда на слете молодых начинающих писателей читал придуманный им рассказ про винтовочную гильзу, найденную в лесном, заросшем травой окопе, с запиской погибшего солдата, почти что ровесника Рожнова. «Мама, – писал солдат перед смертью, – мы с тобой не свидимся, но моя смерть приблизит нашу Победу. Пусть хоть на один час или одну минуту. Обнимаю тебя. Навсегда твой Саша». Он читал и сам чуть не плакал, и зал искренне откликнулся на его рассказ аплодисментами, некоторые пожилые женщины плакали, каждая вспоминая о своем. Рожнов же отнес это за счет проникновения своего таланта в людские души. Его стали охотно и много печатать, он чувствовал себя на вершине славы, ревниво относился к малейшей критике в его адрес по поводу очередного произведения. На последнем курсе литинститута написал роман о строителях нового города в степи. Роман был лживым от начала до конца. Петр Николаевич прожил в этом городе три дня, но он уже тогда знал, что и о чем нужно писать, чтоб это понравилось редактору и издательству, и, естественно, общественности. Идея романа, проникнутая пафосом строительства новой жизни и верой в будущее, была наверняка созвучна задачам эпохи, но Рожнов не верил ни одному своему слову и в душе презирал своих героев, променявших теплые уютные квартиры на морозную необжитую степь.

Подобная раздвоенность и привела Рожнова очень скоро, даже скорее, чем он мог предполагать, к распаду, внутреннему цинизму, какому-то моральному пьянящему разврату, когда в душе легко перейдены границы существующих общечеловеческих норм и принципов. А тут еще подвернулся Неживлев… И заметался Петр Николаевич между реальной жизнью, где образцами для подражания избрал Неживлевых и Красновых, и придуманной, которую описывал в своих бессмертных, с его точки зрения, произведениях. Иногда даже с упоением думал о себе: вот он я какой идейный, хрен меня укусишь или придавишь. А жизнь оказалась глубже и справедливей, и подставила ножку неожиданно, в расцвет его творческих сил: запрезирал себя Рожнов за трусость, приспособленчество, лживость, пресмыкание, которое четко ощущал в присутствии Неживлева, не в силах повести себя с ним решительно, не унижая своего человеческого и писательского достоинства. Впрочем, писательское достоинство Петра Николаевича заключалось в апломбе и книжечке члена Союза писателей СССР, которую он постоянно носил при себе и показывал к месту и не к месту.

«Шут я гороховый, вот кто! – совсем уж неожиданно и зло подумал о себе Рожнов, – я ведь умнее их, а они меня за клоуна держат. „Кажется, кое-кто забыл о своих обязанностях!“ Ничего, придет срок – они у меня попляшут! – эта безотносительная угроза немного успокоила его, – а Сашенька молодец, все что хотела в лицо им бросила. Вот бы мне такую жену, и я может быть стал бы другим, перестал бы ходить к этим… – он не подобрал нужного слова и снова переключился на мысли, которые у него возникли в самом начале. – А ведь Вероника неспроста отсутствовала… – и вдруг с прозорливостью душевнобольного догадался, что ходила его Вероника Матвеевна к кому-нибудь из троих: Неживлеву, Краснову или Карнакову, потому и в ванную сразу же забралась, полезла отмываться от грязи и скотства. – Ах ты потаскуха! – внезапно заорал, уязвленный своими подозрениями Рожнов, спрыгивая с дивана. Голова Вероники при этом прыжке завалилась навзничь, она проснулась и не могла сразу понять, где она и что происходит, а ей так было только что хорошо и уютно. – Шлюха! – надрывался Рожнов с пеной на губах, – где была?! Думаешь я не знаю, что Карнаков назначил тебе свидание?! – Он назвал фамилию Карнакова наугад и увидел по глазам Вероники, что попал в самую точку и догадываться уже ни о чем не нужно, и так все ясно. – Так я прав?! Дрянь! Дрянь! Дрянь!»– он наклонился над пытавшейся подняться Вероникой и хлестал ее по щекам, потом принялся душить, чувствуя в своих слабых, не привыкших к физической работе, руках неожиданную остервенелую силу. И только когда Вероника стала задыхаться и хрипеть, отпустил ее и с ужасом принялся всматриваться в свои пальцы, будто увидел в них что-то для него необычное. Вероника молча сползла с дивана и, став на колени, пыталась растереть шею, потом неловко поднялась и, не говоря ни слова, подошла к шкафу и стала собирать свои вещи.