Текст книги "Пятый арлекин"

Автор книги: Владимир Тодоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Я ведь тоже держал в руках Будду еще при жизни Лаврентьева, но он меня интересовал как произведение искусства, я не изучал камни в постаменте, тем более, что Рачков авторитетно сказал, что это стразы. Потом, правда, он что-то говорил о стоимости камня с лимонным оттенком, но сразу же замялся… Значит, был в курсе, что перехватил у меня сокровище фантастической стоимости. Нина Васильевна, конечно, не знала, что это за Будда, я хорошо знал Василия Михайловича, чтобы заподозрить его в откровенности перед женой. Вот как раз и возникла ситуация, о которой я упомянул раньше: приобретая Будду у Нины Васильевны, я даже не подозревал, что он усыпан драгоценными камнями и стоит во много раз дороже уплаченной мною суммы. И что же я должен делать теперь, когда выяснил для себя, что камни в постаменте – рубины? Пойти и сказать ей, что я возвращаю Будду, потому что не могу предложить за него истинную стоимость, так как таких денег у меня нет? Я не представляю, кто бы мог сделать такой шаг, если он нормальный человек, а не шизофреник, помешавшийся на почве собственного благородства. Потому как, хотя и редко, но попадаются и такие.

Поэтому я не стал думать о вдове Рачкова, отметив про себя, что при случае зайду и, под каким-нибудь предлогом, совершу благотворительную акцию для успокоения своей совести. Немного нервничая, – шутка ли, обнаружить рубины в таком количестве – я принялся изучать камень во лбу Будды. Я хорошо запомнил слова Василия Михайловича, сказанные супруге за день до рокового шага: «При чем здесь врач, когда у него уже вторую ночь светится глаз!» Значит, этот камень обладает таинственным свойством светиться в темноте? Это легко проверить. Пока я смотрел на него, тревога все более входила в мое сердце, меня как озарило: камень во лбу Будды был алмазом каратов в сорок! Если его огранить, то получится бриллиант приблизительно в двадцать пять каратов. Чудовищно, такой драгоценный камень мог бы занять достойное место в лучших музеях мира!

Я еще раз осмотрел камень в увеличительное стекло: сомнений не оставалось – во лбу Будды мерцал и переливался огромный бесценный алмаз. Как же бывшие владельцы Будды не могли этого разглядеть? Опять же дремучее отечественное невежество, ведь только у нас еще можно отыскать уникальные произведения искусства, тогда как в других странах мира давно все учтено, описано и выставлено в экспозициях музеев или частных коллекциях. В нашей же стране такое бессчетное количество произведений после семнадцатого года разошлось по рукам или было просто разграблено под лозунгом «Грабь награбленное!», что и до сих пор они попадаются в разных городах Союза. Почему я сказал – невежество? Потому что в других странах нет ничего легче, чем атрибутировать любую картину или что-нибудь из прикладного искусства. У нас с этим возникают проблемы на каждом шагу, к счастью для собирателей…

Несмотря на свое открытие, у меня не возникло желания расстаться с Буддой и кинуться искать тайного покупателя, хотя мне были известны несколько человек, способных выложить за него несколько сотен тысяч рублей. И все же я немного пофантазировал на тему, что бы я стал делать с такими деньгами. Но на большее, чем машина, дом в Сочи или Ялте и моторная лодка, моей фантазии не хватило. Я был уверен, что никогда не расстанусь с Буддой. Разве материальные блага, в каком бы ни было количестве, могут заменить наслаждение от обладания таким сокровищем, не уступающем творениям лучших мастеров? А сама мысль, что это принадлежит только тебе одному? Что может ее компенсировать?

Пока я любовался алмазом, я на какое-то время забыл о тревоге, терзавшей меня с той минуты, когда я узнал, как умер Рачков, но не прошло и получаса, и тягостное состояние вернулось. Я не заметил, как на веранде появился сосед, раскопавший, как крот, большую часть своего огорода. Когда я увидел его тень, то пожалел, что не успел спрятать Будду, теперь же было поздно: своими действиями я бы наверняка вызвал у него подозрения. Он подошел ко второму креслу и, не спрашивая разрешения, уселся напротив меня.

– Извини, Виктор Николаевич, сигареты кончились. Пришел попрошайничать, знаю, что ты куришь.

– Пожалуйста, – я протянул пачку «Космоса». Он закурил и тогда обратил внимание на Будду. Опять же не спрашивая, взял его в руки и принялся внимательно рассматривать. Мне очень не хотелось, чтобы Спиридонов понял, что за камни украшают Будду. Он повертел его, потом поставил на место.

– Мне попадались такие, когда я служил на Дальнем Востоке.

– Точно такие? – спросил я, усмехаясь по поводу его наивности.

– Ну, может не совсем, без стеклышек, но похожие. По величине.

– Что же не купил?

– Я что, сумасшедший, что ли, в игрушки играть?

– Это намек?

– Конечно, нет, – рассмеялся Спиридонов, – каждый занимается своим делом. Для тебя это увлечение, для меня игрушки. Да и ребята в полку засмеяли бы, не говоря о деньгах.

– Сколько стоили те будды?

– Не меньше пятисот.

– А этот, как ты считаешь?

– Не меньше бы.

Теперь едва не рассмеялся я! За него на аукционе в Сотби тот же Хаммер выложил бы не меньше трехсот тысяч! Разговор со Спиридоновым отвлек меня и я еще долго после его ухода сидел в сумраке наступившего вечера, ожидая, что алмаз неожиданно засветится и я сойду с ума. Но алмаз лишь слегка мерцал, как бы не желая расставаться с солнечным светом, накопленным за день, или за всю бог весть какую долгую жизнь. Я уже точно знал, что не успокоюсь, пока не соберу побольше сведений о Будде, а для этого придется собрать информацию и о других его владельцах, помимо известных мне. Необходимо встретиться с Лаврентьевой, хотя у меня не было никакой уверенности, знает ли она историю приобретения Будды покойным мужем.

Глубокой ночью я унес Будду в комнату и попытался уснуть, но это не удавалось. Меня будто лихорадило, пульс частил, мне показалось, что глаз Будды засветился на столике, даже не показалось, а точно: глаз вспыхнул золотым загадочным светом, осветил всю комнату, проявив книжные полки, занавеску на окне, потом собрался в луч прожектора, поднялся на стену, потолок, опустился обратно, подбираясь к моей кровати. Я замер, стараясь не шелохнуться, думая об одном, чтобы не попасть в этот смертоносный луч. Но он добрался до меня, коснулся обжигающе лица и плеч, раздался сотрясающий дом громовой раскат, и я, сознавая, что схожу с ума, беззвучно закричал и проснулся. Шел шестой час, за окном начинался новый день. Я лежал поперек кровати, тело, словно росой, покрылось испариной страха. Будда стоял на столике, далекий и беспристрастный. Я больше не мог ждать и решил сегодня же посетить квартиру Лаврентьевой.

* * *

Направляясь к Лаврентьевой, я сознательно воспользовался транспортом только до города, на окраине я вышел и дальше добирался пешком, чтобы еще раз переосмыслить все, что у меня было связано с Буддой. Я прекрасно понимал, что в чем-то уподобился ребенку, так же стал подвержен страху и ожиданию каких-то необъяснимых ужасов. Иными словами, согласно неокрепшей психике ребенка, боялся того, чего не может быть. Но в отличие от детей, у которых этот страх неосознан и вызван только лишь начальной степенью их формирования, когда информация опережает аналитические возможности, мой страх был осознанным и объективным именно с учетом анализа всего банка данных, заложенных в меня.

Я шел по улицам легким спортивным шагом, состояние моего здоровья было почти идеальным, если исключить болезненное состояние души. Белая футболка и такие же брюки с голубоватой нашлепкой иностранного яхтклуба оттеняли загар, и прохожие смотрели на меня с неприкрытой завистью: еще бы, вот он образец благополучия и умения жить! Их зависть мне была понятна, мне завидовали давно и устойчиво, завидовали коллекции, легкости, с которой я живу. Им было невдомек, чего стоит эта легкость, завидовали успеху у женщин, хотя об этом не принято говорить вслух, и вообще, завидовали просто так, потому что жили беднее меня – я не имею ввиду только лишь материальную обеспеченность, но ничего не предпринимали для того, чтобы изменить свою жизнь. Случись что со мной, никто бы мне не помог, за исключением моей жены и Анатолия Полунина. Да и мне, честно говоря, не было никакого дела до чужих забот и тревог, каждый в жизни должен рассчитывать только на себя. Так что я не был в претензии к людям, чужим для меня. Пусть каждый идет своей дорогой и пожинает в конце пути то, что заслужил.

Я проскочил квартал, на котором жила Лаврентьева, вернулся назад и направился к дому. С тех пор, как я приходил сюда за Буддой, все здорово изменилось: построили еще два дома и теперь двенадцатиэтажный корпус отодвинулся как бы назад, почему я и прошел мимо. Я узнал в свое время о Будде случайно, зайдя в объединенное общество нумизматов и филателистов, куда постоянно приходили и любители антиквариата, поскольку своего общества мы не имели и не имеем до сих пор. Городские власти категорически отказывают в его регистрации, видя в нас чуть не врагов социально-политической системы. Как же, антикварщики, все сплошные миллионеры! Вот мы и ютились на правах бедных родственников в клубе, где по воскресеньям обменивались марками и монетами. У них был мир своих интересов, но мы им не мешали, как, впрочем, и они нам. Все-таки родственные души. Мир этот был неоднородным и сложным, как и любой мир, где царит дух и неписанный закон свободного предпринимательства или, как у нас теперь говорят, – рыночные отношения. Пока закон о свободном рынке с трудом принимается наверху, он давно существует в нашем обществе скрыто, во всех сферах, где только возникают прямые отношения между покупателем и продавцом.

В обществе нумизматов и филателистов были свои короли и своя капуста, то есть, кто работает на королей, кто перехватывает товар у непосвященных и передает его на ступеньку выше. Там монеты и марки собирают по степени сохранности и редкости, формируют по времени и странам и перепродают «карасям», профессорам и прочим представителям официально обеспеченных категорий, можно сказать элите, которая никогда не сунется в такое злачное, по их понятию, место, как клуб нумизматов.

То же самое происходит и в антикварном мире: попробуйте сдать на комиссию в антикварный магазин какую-нибудь старинную вещь – уже за квартал вас начнут щупать «жучки», выясняя, что вы несете сдавать, стараясь перекупить дешевле. С ними, как правило, связаны и товароведы, принимающие произведения искусства. Если вы заупрямились и прошли мимо заслона перехватчиков, те немедленно «стукнут» приемщикам, и те назначают цену еще более низкую. Так что выхода у владельцев порой не бывает и остается вступить в незаконные отношения помимо магазина.

Мы стояли с Рачковым в клубе и обменивались антикварными новостями, стараясь беззлобно уязвить друг друга новыми приобретениями. Я куснул Рачкова тем, что приобрел подписную миниатюру, он меня небольно задел покупкой серебряного канделябра. Итак, мы беседовали и на тот момент я не испытывал к Рачкову никаких негативных эмоций, даже симпатизировал ему, как и он мне. И тут подходит к нам одна дама предпенсионного возраста, медицинская сестра со «скорой помощи», которая неожиданно для себя, развлекая внука, увлеклась собиранием старинных монет. Подходит и интересуется, не попадались ли нам монеты, потому как зачастую бывает, что ищешь антиквариат, а находишь монеты или марки. И если попадались, то она не прочь что-нибудь приобрести, а взамен даст нам адресочек сильно засекреченный: хозяин с антикварами не связан и дела иметь с ними не захочет, а есть у него такой Будда, что словами его описать никак невозможно. Мы с Рачковым на мгновение помертвели и уже тогда в первый раз посмотрели друг на друга с ненавистью, мысленно проклиная медсестру с ее невоздержанным языком: не могла сказать о Будде кому-нибудь одному, потому что теперь между нами непременно возникнет нездоровая конкуренция.

– Что же это за Будда? – спрашивает Рачков почти незаинтересованно, кося от напряжения взглядом (не слышал ли кто-нибудь еще).

– Понимаете, – трещит медсестра дальше, – в ту ночь нашу бригаду вызвали по срочному к больной с сердечным приступом. Мы приехали и в квартире я увидела Будду. Я поинтересовалась у владельца, хозяина квартиры, не продается ли. Тот ответил категорическим отказом. Так что вам придется попотеть, если вы его захотите заполучить. Монет у него не было, хотя я и поинтересовалась на всякий случай.

Мы небрежно поблагодарили медсестру, чтобы не выказывать своего интереса и, не договариваясь, направились по адресу, записанному со слов медсестры. Дверь открыл сам Лаврентьев, Семен Иванович, как он представился позднее, потому что с первых минут общения разговора не вышло. Он стоял квадратно в проеме двери и выжидательно смотрел, не собираясь приглашать в дом. На вид Семену Ивановичу было не меньше шестидесяти, крепкий, высокий, похожий на старообрядца, только без бороды. Этот непробиваемый тип людей был нам хорошо знаком.

– Чем обязан визиту таких высоких гостей? – спросил Лаврентьев, не скрывая своего язвительного тона.

– Понимаете, – начал дипломатично Рачков, – нам известно… что вы… – он тянул время, выжидая ответной реакции, которая позволит нам приблизиться к разговору о Будде. И она не замедлила.

– Что «нам известно», вы что, из ОБХСС? – неожиданно спросил Лаврентьев и глаза его отразили затаенный испуг.

– Надеюсь, что мы будем разговаривать не в коридоре, – сыграл на испуге Лаврентьева Рачков. Тот молча отступил вглубь коридора, давая нам возможность пройти. Он не хотел пускать нас дальше кухни, но Рачков нахально сразу же направился в гостиную, где по словам медсестры находился Будда. Я следовал за Рачковым, сожалея, что не взял инициативу в переговорах на себя. Шествие замыкал хозяин дома, несколько оторопевший от натиска Рачкова. Я понимал тактику моего коллеги: не дать опомниться Лаврентьеву, и, играя на его испуге перед органами, попытаться приобрести Будду, даже не смотря на то, что мы еще и не видели. Когда же он возник перед нами, мы обомлели, хотя и постарались скрыть свою реакцию: Будда мгновенно затмил сознание и наша дружба немедленно испарилась, будто ее и вовсе не было. Будда не только поразил наше чувствительное воображение, оь потряс нас как взрыв, как стихийное неуправляемое бедствие. Будда находился на уровне наших лиц, но возникло ощущение, что он парит высоко, следя за нами с высоты своим надменным взглядом.

– Садитесь, – произнес неохотно Лаврентьев, – надеюсь, что теперь я узнаю, что вас привело ко мне. Думаю, что зря вас пустил, – произнес он задумчиво, сожалея, что поддался своему испугу.

– Я так не считаю, – уверенно продолжал гнуть свою линию Рачков при моем одобрительном молчании. – Вы поступили правильно, желая узнать цель нашего прихода. Простите, как величать?

– Семен Иванович, – буркнул чуть ли не про себя Лаврентьев, мрачно уставившись на нас. Очевидно, что умом он не обладал, но хватка у него была волчья.

– Так вот, Семен Иванович. – перехватил инициативу я, – сразу перейдем к делу. Вы не тот человек, к которому нужны длительные, подходы. Я и мой товарищ увлекаемся собиранием старинных предметов и нам стало известно, что у вас есть интересующий нас Будда. Мы хотим его приобрести, предварительно обговорив с вами цену.

Семен Иванович вздохнул с облегчением, в то же время как-то насторожился, возможно, посчитал, что мы все же оперативники и продолжаем игру. Ему было трудно поверить, что двое взрослых людей явились лишь затем, чтобы купить безделушку. Так нам показалось, но мы ошиблись и недооценили в Лаврентьеве его угрюмого упорства.

– И кто же вам настучал про Будду?

– Никто, случайный разговор с одним общим знакомым.

– С Михайловым, что ли? – поинтересовался Лаврентьев. Было великое искушение сказать, что сведения получены от неизвестного Михайлова, но существовала опасность, что никакого Михайлова нет и Лаврентьев нас просто проверяет.

– Какая разница, Семен Иванович, кто сказал, – попытался вывернуться Рачков, не упоминая про медсестру. Та просила нас об этом, боясь, что могут возникнуть неприятности по работе.

– Так, понятно, – протянул Лаврентьев, усмехаясь, – значит эта глазастая проститутка со «Скорой помощи». Она чуть из кожи не вылезла, все высматривала, что у меня есть, про монеты выспрашивала. Ничего, я ей устрою «счастливое детство» на работе.

– Зря вы так, Семен Иванович, – прервал угрозы Лаврентьева Рачков, – мы пришли с серьезным предложением и вам его следует выслушать.

– С каким еще предложением? – встрепенулся Рачков, – все вы одна шайка, это я понимаю.

– Мы хотим приобрести у вас этого Будду.

– Разбежались… Будда не продается. Мне он достался в наследство от одного человека и я его не отдам. Пусть стоит.

– Вы хотя бы поинтересовались, какую сумму вы за него можете получить.

– Ну, а какую? – вопрос был задан без видимого интереса.

– Я думаю… – Рачков задумался… – Как ты считаешь, Виктор Николаевич, сколько нам придется отвалить за Будду?

– Надо сначала посмотреть, – ответил я и перевел взгляд на Будду.

– Смотреть не разрешу, – проронил Лаврентьев, тяготясь нашим визитом. – Говорите так, если вы специалисты.

– Тысячу рублей, – ответил я, как бы размышляя, забрасывая этой суммой пробный шар.

– Ого! – рассмеялся Лаврентьев, – да я вам сам готов дать такие деньги, только чтобы вы отвязались от меня оба. Хорошо? – он откровенно смеялся над нами.

– А сколько вы хотите? – спросил Рачков, моргая мне левым глазом, что дела наши плохи.

– Миллион! – прорычал Лаврентьев, нависая своим могучим торсом над столом. – Устроит?

– Миллион – чересчур большие деньги. А вот тысчонку можно набросить.

– Я считаю наш разговор оконченным, – произнес Лаврентьев безоговорочно.

– Чем он вам так дорог? – спросил я, – вы же не собиратель, Семен Иванович.

– Не знаю, – неожиданно разоткровенничался Лаврентьев, – по мне так он вообще ни хрена не стоит, он не для моего ума. Я понимаю в утиль-сырье, я специалист по этим делам. Но один человек ценил этого Будду, как сокровище. И поскольку теперь Будда мой, я не отдам его никому, пока сам не разберусь, что в нем такого.

– Вы его купили или получили в подарок? – спросил Рачков.

– А вам, собственно говоря, какое дело до этого? Купил, нашел, насилу ушел… знаете такую поговорку? До свидания, господа собиратели.

– Погодите, Семен Иванович, если вы хотите разобраться, то мы как раз можем помочь. Все-таки мы понимаем побольше вашего.

Лаврентьев подозрительно посмотрел на нас, потом решился.

– Ладно, поглядите, может и вправду чего стоящего скажете.

– А почему вы не обратились в музей? – поинтересовался я, глядя как прытко Рачков снимает Будду с серванта.

– Еще чего, – рассмеялся Лаврентьев, – а если он золотой, этот Будда? – Он произносил «Будда», делая ударение на последнем слоге.

– Вот оно что, – весело поддержал смех Лаврентьева Рачков, – опасались, что они в этом случае…

– Конечно, сразу заберут, – уверенно подхватил Лаврентьев, – еще бы, килограммов десять золота.

Рачков внимательно осматривал Будду.

– Могу вас успокоить, Семен Иванович, он не золотой.

– Но это же явное золото, – настаивал Лаврентьев, – смотрите как блестит.

– Это всего лишь золотое покрытие, тонкий золотой пласт, весом граммов в пятьдесят. Вот за это мы и предлагаем вам две тысячи.

– А камешки? Красные и лимонный?

– Обычные стекляшки, так называемые стразы. Это красные. А золотистый – минерал.

Я тоже взял Будду в руки, меня поразила его тяжесть и блеск стекляшек. А потом – глаза: они смотрели на меня искоса, потому что я держал Будду в вертикальном положении. Но столкнувшись с его взглядом, неуверенно поставил Будду на стол.

– Так как, Семен Иванович, поладим с вами? – подвел черту Рачков, – если вы сомневаетесь, я вам докажу в секунду, что Будда не золотой. Смотрите, здесь покрытие содрали и проглядывает потемневшая, почти черная, бронза. Видите?

– Да, – согласно кивнул Лаврентьев, – и все равно, пока продавать не стану. Я должен сам прийти к решению.

– Что ж, если надумаете, позвоните, – резко и зло сказал Рачков и, записав свой телефон, собрался уходить.

– Хорошо, – согласился Лаврентьев.

– Запишите на всякий случай и мой, – вставил я, но Лаврентьев отмахнулся: хватит и одного телефона.

Мы вышли с Рачковым из подъезда молча, расстроенные, и в то же время довольные, что торг не состоялся. Невозможно было представить, как бы мы поделили Будду. А теперь каждый мог попытаться сделать это поодиночке, хотя я понимал, что у Рачкова шансов больше, он сразу поставил себя перед Лаврентьевым как старший. И телефон оставил он, а не я.

– А что это за камни, точно стекло? – спросил я.

– А что же, рубины с бриллиантом, что ли? – непринужденно рассмеялся Рачков. И я поверил ему, хотя теперь знаю, что он сразу догадался, какие камни вставлены в постамент Будды и что за сокровище сверкает у него во лбу.

С этого дня я заболел Буддой, он мне даже по ночам снился. Я вспоминал ослепительный великолепный наряд божества, отливающие багровым пламенем камни, минерал, светящийся подобно звезде. Но больше всего поразили меня глаза, пронизывающие насквозь, видящие в тебе то, что не положено видеть никому другому, кроме тебя самого. Я еще один раз посетил Лаврентьева без Рачкова, но безуспешно: тот категорически отказал мне. Только теперь я догадался, что Рачков бывал у Лаврентьева часто, вошел в доверие к нему и жене, иначе он бы так легко не вырвал Будду из этого дома чуть ли не на второй день после похорон.

Теперь, я – очередной наследник Будды. От этого неожиданного поворота мыслей мне стало не по себе – по спине прополз ледяной иней. Теперь иду по следам Будды, выясняя для себя последствия моей удачи. Наследник. Это, конечно, прозвучало в моем сознании жутковато: наследник чего? Смерти, что ли? Ведь и Лаврентьев, и Рачков покончили с собой. Совпадение? Да, конечно, совпадение, по-другому я не хотел думать. А если нет? Хватит у меня духу избавиться от Будды, пока он и меня не привел к такому же финалу? Чушь, он ведь неодушевленный предмет и не более. Все остальное – мистика, истерическое накручивание собственных нервов. Ну, хорошо, пусть я обладаю повышенной возбудимостью и чувствительностью, но этого нельзя было сказать ни о Лаврентьеве, ни о Рачкове. Оба были изрядными хищниками: один на почве антиквариата, другой на благодатной ниве утильсырья. Недаром он испугался в первый наш приход.

Я позвонил в квартиру под номером девяносто семь. Дверь долго не открывали, вероятнее всего меня рассматривали в глазок. Потом она отворилась и я увидел грузную пожилую женщину, даже трудно было предположить, была ли это мать Лаврентьева или жена. Потому что я оба раза не видел в квартире никого, кроме хозяина. Женщина в упор смотрела на меня такими же пронизывающими глазами, как и Лаврентьев.

– Вам кого? – спросила она, и я подивился сходству интонации с голосом Лаврентьева. «Все-таки, жена», – решил я да и вообще, она мне уже не казалась такой старой, как при первом взгляде.

– Я хорошо знал Семена Ивановича, и вот…

– Проходите, – потеплела женщина, – вы что, уезжали? Я вас что-то не припомню, вас и на похоронах не было.

– Да, уезжал, – невнятно пробормотал я, – вот приехал и узнал тягостную весть.

– Да, – согласилась Лаврентьева, – как вас зовут?

– Виктор Николаевич.

– А меня Антонина Ивановна. Проходите в гостиную.

Я прошел в комнату и занял то же самое кресло, в котором сидел во время первого визита к Лаврентьеву. Сколько случилось за это время трагического: нас тогда сидело за столом трое – остался только я один. Что ждет меня? Как-то сразу охватило чувство обреченности, захотелось броситься из этого дома, упрятать Будду в стол и укатить куда-нибудь. Но я знал, что никуда не смогу уехать, пока не узнаю про Будду все, и не избавлюсь от своего нездорового состояния.

– Так вы, Виктор Николаевич, только узнали про смерть Семена Ивановича?

– Да. Захотелось прийти и выразить свои запоздалые соболезнования.

– Спасибо. Я сейчас хоть в себя пришла, а тогда думала, что и сама наложу на себя руки.

– Что же все-таки послужило причиной такой смерти Семена Ивановича? Неприятности по работе, может, или что другое?

– Не знаю. Случись это годом раньше, было бы понятно: на Семена Ивановича завели уголовное дело, таскали к следователю почти каждый день. Но обошлось, ничего не доказали. Начальник Семена Ивановича, Журавлев, все взял на себя и во время следствия покончил с собой.

– Покончил?!

– Да, пришел с очередного допроса, просидел почти всю ночь на балконе, и часа в три выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Ну и, поскольку все нити тянулись к нему, дело закрыли. И от Семена Ивановича отстали.

Я услышал про смерть Журавлева с каким-то внутренним облегчением, в конце концов, существует десяток причин, подталкивающих человека к самоубийству: испуг перед заключением, неразделенная любовь, усталость от жизни, недовольство всем и вся… Да мало ли раздражителей, которые могут послужить веской причиной для этого. Вот, пожалуйста, покончил с собой Журавлев и по вполне понятной причине: кому охота гнить в зоне пятнадцать лет за хищение в особо крупном размере.

– А Семен Иванович что, переживал?

– Ну, естественно, попереживал и успокоился, когда от него отстали.

– Может, смерть Журавлева потрясла его?

– Нет, он был не из сентиментальных, да и кем ему приходился Журавлев? Никем! Сама не знаю, что случилось с ним: не болел, не жаловался ни на что. Денег хватало, хотя и стали мы жить после прекращения дела более скромно, нежели раньше, чтобы не давать ходу пересудам. А потом, дня за два перед смертью, затосковал мой Семен Иванович, задумается как-то и смотрит в одну точку. Я его спрашиваю: «Что, Сеня, болит что-нибудь?» А он смеется: «Душа, а за нее больничного не выпишут». А накануне вдруг сказал мне как бы мимоходом: «Знаешь, Антонина, у него светится глаз!» Я сразу: «Какой глаз? У кого?» А он вздрогнул и засмеялся: «Космический». Но я же видела, что он чем-то сильно встревожен. Если уж, думаю, Семен Иванович с его железными нервами почувствовал беспокойство, то дело нешуточное. Спрашиваю: «Что, опять за тебя ОБХСС взялся?» – «Ты что, – говорит, – с ума сошла? Типун тебе на язык». Я снова: «Так какой же глаз?» А он: «Ну, хватит, смени пластинку. Сон приснился мне, вот и сказал». А через день его не стало. Чуть не всю ночь просидел в этой комнате в темноте. Я ему: «Сеня, ложись». А он: «Посижу и лягу». Утром вышла, а он висит в ванной.

Антонина Ивановна умолкла, а меня затрясло, особенно после того, как она упомянула про светящийся глаз. Ведь не сговаривались Рачков и Лаврентьев: оба сказали перед смертью одно и то же. Они называли камень во лбу Будды глазом, но ведь он действительно похож на глаз, прищуренный, острый, видящий тебя насквозь. Господи, зачем я связался с этим Буддой?! На Востоке умели делать таинственные и непонятные вещи. Кто знает, какой силой обладает этот алмаз, если он может запросто уложить в могилу таких крепких, битых жизнью людей, как Лаврентьев и Рачков? Но ведь Журавлев, он застрелился по совсем другой причине. Почему нельзя предположить, что у Рачкова была нарушена психика? Это не было очевидным, но процесс разрушения мозга не всегда и заметен… Мои мысли, возносясь по спирали, вновь и вновь возвращались к одному и тому же.

– Что с вами? – спросила Антонина Ивановна, – вам нехорошо? Вы побледнели. Может, накапать корвалол? У меня есть; знаете, иногда шалит сердце.

– Не надо, – сказал я, приходя в себя, – так, жара, да и разговор не из легких. Я все-таки близко знал Семена Ивановича. А кстати, – спросил я, как бы мимоходом, – вы не помните, у кого Семен Иванович купил Будду? У вас на серванте стоял бронзовый Будда.

– Это тот, которого у меня взял Василий Михайлович Рачков? Вы не знаете, от чего он перестал заходить? Пока был жив Семен Иванович, ходил чуть ли не каждый день, другом дома стал. Водку вместе пили. А как я ему отдала Будду, будто в воду канул.

– Да, тот самый Будда, которого у вас купил Рачков. – Я решил больше не распространяться о Рачкове. – Вот я спрашиваю, вы, случайно, не знаете, у кого купил Семен Иванович этого Будду?

– Ну как же, знаю, у Веры Дмитриевны, у Журавлевой, вдовы покойного начальника Семена Ивановича, который застрелился. Виктор Николаевич, вам плохо? Вызвать «Скорую помощь»?

Я открыл глаза и поднялся с ковра.

– Нет, Антонина Ивановна, не нужно. Это у меня бывает: давление…

Я наскоро простился с Лаврентьевой и быстро выбрался на улицу. Круг замкнулся: все, кто владел Буддой до меня, покончили с собой. Я хотел сразу же поехать на дачу и как-то распорядиться Буддой: то ли бросить его в реку, то ли найти немедленно покупателя, но какая-то сила гнала меня в адресное бюро. Я подошел к окошечку как раз перед закрытием на обед.

– Девушка, я очень спешу, примите заказ: Журавлева Вера Дмитриевна. Возраст? Приблизительно лет шестидесяти пяти. Спасибо, подожду.

Через пять минут, получив адрес Журавлевой, я уже спешил к ее дому, воспользовавшись такси. Журавлева, полупарализованная старуха семидесяти лет, подвела черту моим усилиям: ее муж, Журавлев Пров Яковлевич, купил Будду в городе Свердловске два года назад у вдовы покойного профессора Павла Дмитриевича Черемисина, покончившего с собой ординарным способом: он отравился снотворными таблетками, – выпив сразу две упаковки…

Мне незачем было ехать в город Свердловск, чтобы выяснить что-либо о предыдущем владельце Будды, я и так знал, что все они, так или иначе, умерли страшной загадочной смертью. И убийцей их был непроницаемый невозмутимый Будда со светящимся алмазом во лбу! Теперь на очереди был я…

* * *

В каком-то странном затуманенном состоянии я поехал на дачу забрать Будду. Кивнув Спиридонову, продолжавшему с упорством узника замка Иф долбить каменистую землю, я прошел к себе и, стараясь не глядеть Будде в глаза, завернул его в ту же самую холстину, и поехал в город, домой. Спускаясь с веранды, я мельком посмотрел в сторону паука: тот завершил работу палача и намертво спеленал жертву паутиной, наслаждаясь плодами своего страшного труда. Я с облегчением покинул дачу, мне было там невыносимо, я должен был побыть один. Одно предположение, что Спиридонов снова зайдет просить сигарет или пригласит распить с ним бутылку водки приводило меня в смятение. Раньше это было бы даже приятно, но сейчас не до того. Мне надо было разобраться с самим собой и моим смертоносным приобретением. Я уже не уговаривал себя по поводу совпадений самоубийства Лаврентьева и Рачкова, я твердо знал, что подвергаю себя неведомой опасности, оставляя Будду у себя. Но также твердо знал, что не найду в себе сил расстаться с ним, пытаясь отогнать упаднические мысли. В конце концов не выстрелит же в меня этот Будда из пистолета, а таинственное свечение алмаза не заставит полезть в петлю. Возможно, что для всех предыдущих владельцев это свечение было неожиданным, но я же знаю, что оно наступит! Поэтому, будучи готовым, я смогу противостоять губительной силе его воздействия. Как все оказывается просто, все дело в неожиданности воздействия! Легко понять реакцию Журавлева, Лаврентьева и Рачкова, когда алмаз загорался в ночи ярким сумасшедшим пламенем. Поневоле сойдешь с ума и сделаешь с собой что угодно. Но какая ужасающая направленность: все либо стреляются, либо вешаются или травят себя снотворным. Вероятно, алмаз этим (возможно, радиоактивным) свечением лишает своих владельцев разума. Но я готов к этому, я знаю, что алмаз может засветиться адским пламенем и не поддамся его ослепляющей силе.