Текст книги "Полк прорыва"
Автор книги: Владимир Осинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
В половине второго ночи за Шорниковым прибежал посыльный:
– Вас вызывают к телефону, товарищ подполковник.
– Кому это я понадобился?
– Не знаю. Из штаба округа. Приказано найти вас срочно.
«Может, маршал Хлебников?»
Трубка лежала перед дежурным на столе. Не успел Шорников ее поднести к уху, как услышал:
– Извини, старина, это я – Сорокин. Днем до тебя не дозвониться. Забронируй для меня, пожалуйста, номер в гостинице.
– С душем тебе или без душа?
– Конечно, с душем!
Шорников вышел на улицу и остановился у клумбы, которую солдаты перекопали и посеяли какие-то цветочки.
Неожиданно похолодало. Яркие звезды и ветер. Сущая зима, только не было снега.
А в Москве десять часов вечера, совсем раннее время; и Елена с Оленькой, конечно, не спят. Может, сидят за столом на кухне и пьют чай.
И тут же подумал другое: а что, если Оленька не ест и не пьет, обливаясь слезами, твердит свое: «Хочу к папе!»? Слишком мало дней у них было для того, чтобы они сошлись.
В первую же ночь, когда войска вышли на учения, начался дождь.
– Вот повезло! – сказал Шорников. – Воздух освежит и пыль прибьет.
– Да, шибко «повезло», – ответил Огульчанский. – Если мы не перейдем с ходу Черный овраг, то горя хватим.
– Я смотрел по карте, там все вроде нормально.
– По карте действительно все нормально. Но с одной картой тут не проживешь.
Они ехали вместе в газике. Полковник Огульчанский сидел впереди, рядом с водителем, а Шорников позади, у рации. Колонна тянулась за ними – бронетранспортеры и машины с пушками и минометами на прицепе, танки с десантом.
– Черт знает что! – нервничал командир полка. – Вот так всегда – когда бедному жениться.
Гроза в пустыне ни с чем не сравнима. Особенно ночью. Молнии плюхаются с неба о землю и разбиваются в лепешку – то там, то здесь возникают какие-то яркие пятна. Громовой гул перекатывается шквалом, встречается с другим таким же гулом и разваливается на куски, сотрясая планету.
– Жаль, что громоотводов на машинах нет, – говорит водитель.
– Мы сами – громоотводы! – ответил полковник.
Подъезжая к Черному оврагу, он сказал радисту:
– Передайте командирам подразделений: всем поднять на бронетранспортерах капоты!
«Что это он выдумал?»
– И смотреть в оба!
У Черного оврага он приказал остановиться, пусть колонна подтянется. Воды в овраге почти не было, и полковник повеселел.
– Попробуем грязь! – Огульчанский вылез из машины и сделал несколько шагов по буроватому наплыву, который успел уже раскиснуть и был как сливочное масло.
Безобидные ручейки торопливо сбегали под уклон. Черные, они сверкали, переливаясь, как чешуйчатые спины длинных змей.
– Ладно, поехали с богом! – сказал командир полка. – А вы, зам, останьтесь, проследите, чтобы машины не застряли.
Газик немного буксовал, но все же упрямо лез вперед, выбрался на противоположную сторону. За ним пошли другие машины.
Уже половина колонны на том берегу. И все же Огульчанский не выдержал, появился в овраге и с ходу закричал:
– Давай! Давай! Вперед!
Машины сильные, ходовая часть хорошая – и ливень не помеха.
– Берегись!
Сначала Шорников подумал, что на него сейчас наедет танк или какой-нибудь грузовик, но увидел что-то невероятное: слева по оврагу катился мутный вал – выше человеческого роста. На гребне волны всякий мусор, сухая трава, саксаул, даже какие-то доски и бревна.
– Спасай машины! – закричал Огульчанский. И тут же его свалило и понесло течением. Видимо, он был готов к этому, поплыл, высоко приподнимая голову и стараясь прибиться к борту бронетранспортера, хотя казалось, и его сейчас обернет и придавит всех намертво. Солдаты из кузова протягивают полковнику руки, подхватывают и втаскивают в бронетранспортер.
– Машины засосет! – потряс над собой кулаками Огульчанский. – Танки давайте! Скорее танки!
В темноте зашевелились усы-прожекторы. Темно-зеленые чудовища, забрызганные грязью, мягко и легко подкатили к машинам.
– Бросайте трос!
Трос упал в воду, его не поймали.
– Гаврики!..
Наконец бронетранспортер подцепили, попробовали вытаскивать его танком, но трос лопнул. Бронетранспортер так засосало, что теперь не вытащить, наверное, пятью танками.
– Танковый трос цепляйте! Танковый!
Уже не один, а два танка подцепили и не потянули, а поволокли бронетранспортер, как колоду. Полковник Огульчанский стоит по колени в воде, весь мокрый и кричит:
– Давай! Давай!
Танки тянут, грязь и песок вылетают из-под гусениц фонтаном.
– Давай!
Кто-то из солдат встал рядом с полковником, не сводит с него глаз, – телохранитель.
– Держись!
Неожиданно накатилась новая волна, выше прежней, – видимо, прорвало еще один затор. Огульчанский, хотя и стоял на каком-то бугорке или огромном валуне, поскользнулся, упал на колени, странно шарил в воде руками, будто хотел вытащить из-под коряги щуку. Что-то угловатое и черное, с выпирающими гранями поднялось над его головой. Откуда-то взявшийся пустой ящик из-под оружия! Какой-то ефрейтор оттолкнул его в сторону, и ящик пошел мимо, поплыл по течению. Полковник встал, а ефрейтора рядом не оказалось. Шорников и солдаты побежали вниз, туда, где овраг поворачивал, наперерез течению, встали цепочкой, перегородили овраг. Пострадавшего поймали, помогли выбраться на берег.
– Полковник жив? – спросил он, вытирая лицо руками и отфыркиваясь.
– Жив.
Ефрейтор опустился на землю, его стало рвать.
– Врача скорее! Где врач? Ну, я с него штаны спущу!
– Здесь врач!
Огульчанский отвернулся от него и закричал водителям:
– Что остановились? Вперед! Берите в сторону. Подполковник Шорников! Командуйте! Что стоите руки в брюки?
Но он не стоял «руки в брюки», вместе с майором Сорокиным переправлял технику второго батальона. Шорников подбежал к Огульчанскому.
– Ладно, продолжайте! – махнул рукой полковник. – Это я так… Кажется, переберемся благополучно. Только вот тылы придется оставить до утра: у нас просто нет времени.
Молнии ломаными стрелами вонзаются в землю, словно отблески северного сияния расплываются на горизонте. Дождь льет и льет, стремительный и ледяной. Может, после него выпадет снег.
– Вот это пустыня! – майор Сорокин утирает платком лицо. У него особенно сложное положение: не успел принять батальон – выехал на занятия. – Пустыня-матушка! У нее свои законы. А командир каков!
– Да, командир не растерялся, – согласился Шорников. – Но все же я чего-то не понимаю. Если применить к фронту… Как будто на засаду напоролись. Если такое случалось, то чем кончалось?.. Страшно подумать.
Доложив командиру дивизии по радио, что полк вышел в заданный район точна в назначенное время, полковник Огульчанский расстелил на песке небольшой коврик и уселся, достал термос. Отвинтил пластмассовый стакан:
– Желаете, Николай Иванович?
– Думаю, что не надо.
– Ну, вы как хотите, а я должен выпить. Иначе я загнусь. Меня уже всего лихорадит. После такой ночи и ливня люди будут как мухи сонные. Особенно когда пригреет солнце. А задачу выполнять придется.
Огульчанский заметил, что солдаты второго батальона, вместо того чтобы отдыхать, начали приводить в порядок технику.
– Что это такое! – встал он. – Я же приказал всем спать.
– А я их, товарищ полковник, попросил сначала проверить все, а потом уже отдыхать, – ответил майор Сорокин.
– Порядок для всех есть порядок!
– Отставить работу! Всем спать!
– Ладно уж, пусть закончат.
Посидев немного с Огульчанский, Шорников поднялся:
– Я пройду по подразделениям.
Экипажи молча возились у танков и бронетранспортеров, тряпок не хватало, поэтому счищали грязь руками, прошлогодней травой, которую можно было собрать в лощине.
Когда техника была приведена в порядок, майор Сорокин и Матросов сели у колеса бронетранспортера, стали обсушиваться. На колесах лежали их сапоги и портянки.
– Пристраивайтесь рядом, – сказал замполит Шорникову. – Или боитесь каракуртов?
За последние дни Шорников и Сорокин столько наслышались былей и небылиц, что всего опасаться станешь.
– Снимайте сапоги, а то ноги не выдержат.
– Неудобно, солдаты кругом, – ответил Шорников.
– На вас уж гимнастерка парится.
– Вот и хорошо, на плечах высохнет.
– Зря шутите.
Шорников разулся, снял и гимнастерку. Солнце припекало все сильнее. Они вздремнули, прислонившись к колесам бронетранспортера, и почувствовали, что вернулись силы, хотя спали совсем мало, всего минут тридцать или сорок. Сорокин засунул руки в карман брюк и вытащил небольшой мешочек из искусственной черной кожи, потряс его.
– Что это там у тебя?
– Номерки от вешалок.
– Зачем они тебе?
– Так это же не обычные номерки! – Он развязал мешочек и вынул один из номерков. – Вот на этой вешалке висело пальто писателя Шолохова. А на этой – фуражка маршала Рокоссовского…
И они уже перестали удивляться: у каждого могут быть свои странности, – есть люди, которые коллекционируют самые скучные книги, даже паровозы и пароходы. А у Сорокина совсем безобидное занятие.
– А как ты их достаешь, Гриша? – спросил Шорников.
– Не обходится без шоколада! – усмехнулся он. – А иногда и просто – ловкость рук… У меня, сознаюсь, собраны номерки почти всей хоккейной команды ЦСКА! Это, брат, не то что какие-то там автографы!
Портянки высохли, можно было обуваться. Шорников кое-как напялил сморщенные сапоги и направился к штабной машине, но вдруг услышал странный крик. Оглянулся: майор Сорокин прыгает на одной ноге, другой сапог надет наполовину, болтается.
– Что у тебя, судороги? – подбежал к нему Шорников.
– Зме-ея!
– Укусила?
– Нет, сидит там, в сапоге.
– Замрите! – насторожился Матросов.
Сорокина окружили. Предлагали ножом разрезать сапог, но кто-то предупреждал, чтобы он не вздумал шевелиться.
– Слышите, как тикает!
Шорников приложил ухо к сапогу – правда, что-то тикало.
Расталкивая всех, подбежал полковник Огульчанский, сорвал сапог с ноги Сорокина и отбросил в сторону. Из сапога выпали часы.
Смеялся весь полк. Смеялись не только люди, но, наверное, и машины, и пески, и само небо.
– Ну и молодец! – сказал Огульчанский. – Здорово вы всех нас разыграли! Райкин бы так не смог!
Сорокин улыбнулся через силу:
– Я не разыгрывал.
Ему никто не поверил.
Полковник Огульчанский вглядывался в даль – не покажутся ли тылы полка. Но на горизонте было пустынно, только тонкой полоской темнело то место, где небо соединялось с землей.
– Ну что, товарищ заместитель, чем полк кормить будем? – сказал он Шорникову.
«Вы же знали, что делали», – подумал Шорников, но промолчал.
– Я считаю, что вам надо возглавить «продовольственную группу». Возьмите взвод бойцов и вернитесь к оврагу. Я не очень надеюсь на помпохоза Балояна.
– Почему же?
– Я его знаю получше вас. Даже не в этом дело. Будет надежнее, если этим займетесь вы.
– А какие машины взять?
– Машин, к сожалению, нет. Боевые я отпустить не могу. Придется своим ходом. Тут не очень далеко.
– Пятнадцать километров.
В «продовольственную группу» выделен был взвод лейтенанта Мигунова, наверное, потому, что сам лейтенант был длинноногим. Но он умаялся первым. Прикрывая фуражку белым носовым платком, сказал:
– Сейчас бы тулупчик на плечи! И зеленого чая фляжку.
– У Балояна чай, наверное, найдется.
Солдаты шли со скатками через плечо, с оружием. И не шли, а почти бежали. Полковник Огульчанский приказал быть на месте через полтора часа.
Небо гладкое, будто покрытое лаком, но солнце на нем бледно желтело, и можно было только удивляться, откуда такой зной.
Идти по песку не легче, чем по грязи. Грунт прогибается и разъезжается, приходится с трудом отрывать ногу, чтобы сделать новый шаг. Гимнастерки трут шею, промокли, соль разъедает тело.
Мигунов хоть и имел страусиные ноги, но шагал каким-то детским шагом, будто пробуя грунт, который может провалиться. Сначала он подтягивал колонну, требовал, чтобы солдаты шли строем, потом понял, что торопить их нет смысла, они и так топают изо всех сил.
– Может быть, сделаем привал? – обратился лейтенант к солдатам.
– Нет! Хуже будет.
И все зашагали быстрее.
«Ничего, вернемся с учений и откровенно обо всем поговорим».
И Огульчанский сразит его наповал. Каким-нибудь одним словом. В практике командира может случиться всякое. Надо – ляжешь за пулемет, будешь таскать на себе боеприпасы или мешки с крупой.
Они еще издали заметили, что в Черном овраге работа шла полным ходом. Два грузовика застряли в грязи, кухни тоже. Солдаты переносили на руках какие-то ящики с той стороны на эту. Сам майор Балоян тащил на спине зеленый термос, в руке ведро с маргарином.
Хозяйственник был рад не столько подкреплению, сколько тому, что командир полка вспомнил о тылах.
– Воды хотите? Пейте от пуза! Эй, повар! Напоите их всех!
Солдаты попили и стали выстраиваться цепочкой поперек оврага, чтобы передавать груз из рук в руки.
– Может быть, сначала попробуем машины перетащить? – сказал Балоян. – А то придется вам переться по пустыне с кашей и чаем.
– Попробуем! – ответил лейтенант Мигунов. Он шагнул в грязь, направляясь к грузовику, и ступал, как цапля в болоте, широко ставя ногу и высоко поднимая ее.
Шорников пошел за ним.
– Поднажмем, хлопцы! А ну, взяли! Раз-два!
Грузовики удалось перетащить без особого труда.
– Ребята, – сказал майор, – в кухнях у меня гречневая каша с тушенкой.
– Раз-два! Взяли!
Далеко-далеко на горизонте, будто в мираже, показались бегущие букашки. Они бежали, бежали, потом исчезали и опять появлялись. И вдруг оказались почти рядом – какие-то легковые машины. Остановились.
– Старшего офицера прошу подойти ко мне!
«Если подойду я, – подумал Шорников, – то начальство может спросить: «Почему вы здесь?» Лучше пусть представляется Балоян».
– Подполковник Шорников! – узнал он голос Хлебникова.
Подбежал к газику, доложил, куда следуют тылы.
– А полк где?
– В указанном районе.
– Ясно… А сейчас вот какая загвоздка – как нам перебраться? Объезжать – далековато.
Вперед шагнул майор Балоян:
– Товарищ маршал! Минуточку! – Он схватил свою шинель, которая лежала на каких-то пухлых мешках, и швырнул ее на грязь перед колесами маршальской машины. За ним то же самое начали делать и солдаты.
– Он с ума сошел! – произнес кто-то за спиной Хлебникова.
– Кто знает! – ответил маршал. – Люди порой изумляют своими поступками, это верно. А когда представишь себя на их месте, то и все понимаешь.
Водитель все же не повел газик по шинелям. Тогда солдаты подхватили и на руках вывели машину на противоположную сторону оврага.
– Спасибо вам, братцы! – сказал Хлебников. – Сам бы Суворов позавидовал, если бы увидел, какими орлами мы командуем!
ГЛАВА ТРЕТЬЯСолдаты весь день зарывались в землю. Стенки окопов осыпались, крепить их было нечем.
– Какой дурак станет бросать атомные бомбы в пустыне!
– А ты рой да помалкивай.
– Я и рою. Но что толку?
Полковник Огульчанский подошел к траншее:
– Кто это сказал?
– Я.
Это был тот самый ефрейтор, который заслонил тогда полковника в овраге во время наводнения. Большие насмешливые глаза, потное лицо.
– Вы пошутили или всерьез так думаете?
– Всерьез, товарищ полковник. Ядерное оружие стоит миллиарды, не будут его империалисты тратить на какую-то солдатскую жизнь, которая, по их расчетам, равна центу. Они будут бить по крупным объектам. По городам.
В голосе солдата явно чувствовались нотки той самоуверенности, которую полковник мог истолковать как скрытое осуждение его распоряжения, но солдат разговаривал с достоинством, нельзя его было обломать одной грубостью.
– Пусть даже так. Ну а если противник пустит на нас танки?
– Тогда… Знаете, как англичане выбили немцев из Сахары?
– При чем здесь англичане!
– Знаем, – ответил появившийся рядом лейтенант Мигунов. – Поэтому, товарищ ефрейтор, мы и учимся воевать не только в населенных пунктах.
– Вы инженер? – спросил Огульчанский.
– Нет, филолог.
– Хорошо, ройте. В любой обстановке надо тщательно замаскироваться. А подступит ночь, мы себя покажем! Так, что ли?
– А как же иначе!
И опять в его словах командир полка уловил насмешливые нотки. Но не отчитывать же того, кто несколько часов назад, может, спас тебе жизнь?
Для машин были сделаны капониры и над ними натянуты маскировочные сетки, поэтому маршал Хлебников не сразу бы заметил оборону полка, если бы полковник Огульчанский, переполошившись от неожиданного появления нескольких газиков, не выбежал им наперерез.
Хлебников вышел из машины, поздоровался с ним, осмотрелся, увидел, что оборона делается круговая, остался доволен.
– А как люди себя чувствуют?
– Отлично, товарищ маршал.
– Так уж и отлично? После такой ночи. – Маршал пошел вдоль окопов. Солдатские головы, будто по команде, попрятались. Никого, только свежие бугорки: брустверы не совсем еще сливались с пустыней, были желтее песков.
Но вот показалась каска и не скрылась. Полковник Огульчанский поморщился и махнул рукой, но ефрейтор-«филолог» ничего не замечал, а представляясь Хлебникову, назвал его не маршалом, а генералом. Тут же поправился, но все равно…
– Не беда, – сказал Хлебников. – Не часто им приходится видеть генералов и маршалов.
– Впервые, товарищ маршал! – сказал ефрейтор.
Огульчанский показал ему пальцем на губы: мол, слишком разговорчив ты, парень.
Маршал спрыгнул в окон, встал рядом с ефрейтором.
– А позиция у вас неплохая. И окопчик укреплен саксаулом. Похвально, земляк.
– Откуда вы знаете, что я из Москвы?
– Догадываюсь.
– Он у нас толковый боец, – сказал Огульчанский. – Сегодня спас меня в овраге…
Подошли к пулеметчикам, остановились.
– Устали? – спросил Хлебников, хотя сам видел, зачем об этом спрашивать. Солдаты молчали, они стеснялись признаться маршалу, что устали, но и ответить «Нет!» тоже не могли – это прозвучало бы по-детски. Больше чем устали!
– Ничего, солдат есть солдат! – сказал Огульчанский.
И опять маршал заметил:
– Мы не только солдаты, товарищ командир полка. Мы и не машины. Мы – люди! И у нас все должно быть как у людей.
При беседе с другими солдатами Хлебников узнал, что полк только сейчас готовится завтракать, а уже время обеда.
– Н-да… Извините, – сказал он.
За что извинился? За просчеты того, кому положено заботиться, чтобы солдаты не только рыли землю и вели огонь, но и были сыты, здоровы, в хорошем настроении.
Хлебников перешел на другой фланг обороны полка. Здесь солдаты еще торопливо рыли. В одном из окопов на коленях стоял солдат, без рубашки, обожженная солнцем спина краснела.
– Сынок, ты бы рубашку надел. Да и машешь лопаткой, как веслом, все слетает.
Солдат разогнулся, руки по швам.
– Дай-ка мне лопатку, – попросил маршал. Поплевал на ладони, усмехнулся: – Может, у меня тоже не получится, но когда-то сержант Иванов учил нас делать вот так…
«Ну, влип маршал! Опозорится», – подумал Огульчанский. Он никак не хотел, чтобы маршал брал из рук солдата лопатку. Но Хлебников стал рыть уверенно, неторопливо и споро.
– Получается! – сказал солдат. – Разрешите, теперь я попробую.
– Держите, – и маршал передал ему лопатку.
Маршал уехал, полковник Огульчанский, смеясь, перекрестился:
– Обожаю начальство, но не тогда, когда тебя воспитывают.
После того, когда полку сообщили, какая перед ним стоит задача, и батальоны были построены, неожиданно снова появился маршал. Подъехал и заговорил прямо с машины:
– Солдаты! Вы сейчас находитесь не просто в пустыне, это тоже земля советская! Здесь под красными знаменами дрались полки Фрунзе!.. Сами видите, не легко воевать в песках. Но кто знает, может быть, нам придется когда-нибудь сражаться на земле, которая будет и пострашнее этой пустыни. Помните, что любая минута может быть началом боя. Готовы ли вы к этому?
Долго над песчаными холмами носилось многоголосое «ура!». Будто под Сталинградом, когда наши войска окружали армию Паулюса, или перед контрударом на Курской дуге.
Батальоны тронулись.
И вдруг все стали смотреть на небо. У горизонта, в проеме облаков, очень четко вырисовывалось странное отражение: двигались танки, бронетранспортеры, ракетные установки на гусеничном ходу, штабные машины.
«Вот так было и при Ватерлоо», – подумал маршал. Он читал об этом: люди могли за много миль наблюдать знаменитое сражение.
Вскоре облака сомкнулись – все исчезло. Лишь высоко в синеве сверкающей рыбкой вибрировало перо какой-то птицы. Откуда оно взялось здесь?
Пустыня. Серый горячий пепел. Местами желтый, местами красноватый. Или черный. И не верится, что все живое здесь убито солнцем. Светилом жизни!
А может, и правда, не солнце лишило эти края красоты? Может, под этим пеплом во глубине погребены дремучие леса и хлебородные нивы, остатки великой цивилизации, которую человек вдохновенно возвел и затем в какие-то секунды уничтожил. Вместе с собой. Может, у него в ту пору была сила, равная нашей термоядерной?
Мертвая тишина. А кажется, кругом раздаются какие-то голоса – взывает пустыня! Бездыханная ширь, где не дороги, а тропы. По ним шла теперь могучая техника двадцатого века, и вели ее люди, которым покорились льды полюса и каменные плоскогорья, ничем уже этих людей не удивить, и только, может быть, сами для себя они оставались загадкой.
Позади оказались сотни километров, войскам приказано было остановиться, снова развернуться и окопаться. Шорников подошел к майору Сорокину:
– Как дела, комбат?
– Бывают и хуже. После того купания в овраге несколько человек заболело. Да я и сам еле хожу. Но ничего! Ты взгляни!
Как же это он раньше не заметил – стены отрогов ярко полыхали! Нельзя было оторвать глаз.
«Так вот они какие, тюльпаны!»
Вернувшись в штаб полка, Шорников наткнулся у штабной палатки на полковника Огульчанского.
– Отдохните, товарищ заместитель, – сказал полковник, уступая место на коврике. – Пока все хорошо. Дождемся ночи, войдем в прорыв, вот тогда погуляем по пустыне.
Огульчанский еще с войны считал, что для ведения боевых действий ночь лучше дня. Темнота снимает с командира многие заботы. На фронте, в бытность офицером связи, ему обычно приходилось ездить по дорогам ночью, отыскивать части, о местонахождении которых мало кто знал. Поэтому и теперь ночью он чувствовал себя как рыба в воде.
Верещал какой-то сверчок, и где-то окликал кого-то часовой. Ночь надвинулась как-то сразу, потемнело, стало прохладно. Но когда возникал малейший ветерок, лицо обдавало все еще горячей волной. Казалось, воздух легко воспламеняем.
– Слушайте, Шорников, почему тот ефрейтор говорил, что противник не станет бросать ядерные бомбы в пустыне? – спросил полковник.
– Вы его, видимо, не совсем поняли. Он имел в виду стратегическую авиацию и межконтинентальные ракеты. А от обычного, полевого вооружения не будет спасения и солдату. Только маневр может выручить. Вот мы и носимся по пустыне – сейчас здесь, а к рассвету будем бог знает где!
Огульчанский, разминаясь, пошевелил плечами:
– Знобит. И фляга пуста. Эх, варенья бы малинового с чаем! У Зины оно всегда бывало в запасе.
Связной принес какую-то радиограмму. Полковник Огульчанский прочитал ее и передал Шорникову:
– Это касается вас.
«Умер комиссар Демин похороны среду целую Елена».
– Что с тобой? Коля!.. Да очнись же! – Огульчанский тряс его и бил ладонями по щекам. – Ну что, лучше? Э, брат, не знал я, что вы…
Полковник снова взял телеграмму в руки, перечитал ее.
– Извините, я ведь сразу не понял. Да и вообще я считал, что он давно помер.
– Какой сегодня день?
– Среда.
«Может быть, как раз в эту минуту его гроб опускают в могилу. И кто там сейчас с ним рядом? Один Неладин? Или и Прохоров приехал?»
– Я лично не возражаю, чтобы вы полетели, – сказал Огульчанский. – Но сами понимаете, не положено. Разрешается отпускать на похороны только членов семьи.
Шорников пропускал мимо ушей его слова – они сейчас ничего не значили. Он встал и молча смотрел в землю, и два потока музыки, рожденные медными трубами, смешивались над его головой – траурного марша и Гимна Советского Союза.
– Шорников! – сказал Огульчанский. – Вы же солдат!
– Не надо сейчас об этом.
Полковник поднялся с коврика, рывком одернул гимнастерку и поправил ремень на своем литом туловище.
– Для меня он ведь тоже был – комиссар! Да и ему теперь безразлично, как мы с вами…
– Это верно. Но если люди будут уходить из жизни с таким чувством, а живые…
– Да, тогда, конечно, и жить не стоит, – согласился Огульчанский.
Пустыня… Только песок и воздух. И люди на броне.
Шорникову казалось, что если ядерный взрыв произойдет именно в пустыне, то воздух воспламенится, как парашютный шелк, а песок начнет плавиться.
Огульчанский уселся на коврике, поджал под себя ноги – совсем по-восточному. Поежился:
– А что будет, если я вдруг свалюсь?
– Держитесь, товарищ полковник.
Рядом с полком поставили палатку для Хлебникова. Вечером полковник Огульчанский нанес ему визит.
– Решил проведать по-соседски, товарищ маршал. Может быть, нужно ужин организовать?
– Спасибо, я уже поужинал. Присаживайтесь.
Огульчанский сел, приготовился к беседе. Маршал переодевался, а полковник рассматривал палатку. Она была не простая – обтянута шелком. Шелк кремовый, мягкий.
– Как, на ваш взгляд, наш полк действовал, товарищ маршал?
– Вы же сами видели.
– Видел. И лично доволен. За мной солдаты пойдут в огонь и в воду!
– В этом я не сомневаюсь. Но в будущей войне от вас потребуется не только пыл…
– Я ведь дивизией когда-то командовал, товарищ маршал, – как будто между прочим напомнил он.
– Знаю.
– Я никак не решаюсь, но хотел попросить вас…
– Я понял вас, товарищ Огульчанский. Вы хотите опять на дивизию… Ничего особенного здесь нет… Но ладно, сначала не об этом. Наверное, вам рассказывали в детстве такую сказку. Благородный рыцарь приходил к царю просить руки его дочери-красавицы. И царь не отказал ему. Он выбирал себе мудрого зятя. «Хорошо, – сказал он, – ты получишь руку моей дочери и в приданое полцарства, но сначала отгадай загадку. Только знай, если не отгадаешь…»
– Лишишься головы!
– Вашей же голове ничто не угрожает. Но будем откровенными. Значит, вы хотите получить дивизию? А почему не сразу армию или округ?
– Так не бывает, товарищ маршал.
– Бывает! К сожалению. Но не со всеми, а бывает. Я расскажу вам про одного своего товарища. Мы вместе с ним учились в Академии Генерального штаба… Так вот, вызывают его в тяжелое для нашей страны время в Москву и говорят: «Согласны ли вы принять новый фронт?» Создавался тогда такой для особого назначения. «Согласен», – отвечает он. Сам не верит тому, что ему такое счастье могло подвалить. «Подумайте, – говорят. – Не пугает вас ответственность, которую вы на себя возложите?» – «Не пугает, – отвечает он. – Россия мне не простит, если я не оправдаю ее доверия». – «Не надо громких слов, – говорят. – Россия – она добрая, прощала многое. Простит и вам, если что… Но и благодарной не останется. Сколько вам надо танков и самолетов, артиллерии и всего остального, чтобы разгромить наконец бронированный кулак Гудериана?» Ему дали больше, чем он просил.
– Повезло человеку!
– Не совсем… Послушайте, что произошло потом. Мое соединение тоже было передано ему, Я радовался, что мой товарищ неожиданно так выдвинулся. Человеку поручено разгромить непобедимого, как считали в то время на Западе, Гудериана! И сначала новый фронт действовал успешно. Но… Приезжаю я как-то к нему, а он сидит над картой, ломает голову. Глаза красные от бессонницы, лицо опухшее, и голос у него стал каким-то другим – прежде громко разговаривал, а теперь все шепотом. Показывает мне телеграмму. Второе напоминание. И прямо сказано: «Вы обещали…» Международная обстановка крайне осложнилась. Решалась судьба антигитлеровской коалиции. Америка не хотела поставлять нам вооружение, боясь, что оно попадет в руки немцев. Многие тогда считали, что дни России сочтены. И Рузвельт делал разведку – послал в Москву своего ближайшего помощника Гопкинса. В беседе с народным комиссаром обороны Гопкинс спросил: где будет проходить линия фронта к зиме сорок первого – сорок второго года? Ему ответили, что намного западнее тех рубежей, где сейчас стоит Гудериан. А получалось, что этот самый Гудериан развивал новое наступление, теснил наши части.
«Что я должен сообщить в Ставку?» – изрек мой товарищ. Я ничего не понимал. «Если я сообщу все, как есть, – ответил он, – тогда полетит голова! А если…» И тут я прямо ему сказал, что решается судьба не его, а всей России и тут не может быть никаких «если». Он взглянул мне в глаза: «Спасибо!» И вскоре фронтом стал командовать другой человек.
– Не повезло вашему товарищу.
– Я не о том… Доверие, которое нам оказывают, обязывает нас больше всего бояться переоценить свои возможности.
– Неужели мне нельзя доверить дивизию?
– Вам ее уже доверяли.
– Вашему товарищу тоже потом другие фронты доверяли.
Маршал ничего не сказал.
– Неужели у меня все так уж плохо?
– Не все плохо. И десять лет назад я бы, пожалуй, доверил вам дивизию. А сегодня не могу. Не имею права, Перед Россией, перед временем… Извините, но вы сами принудили меня к этой откровенности.
– Ничего, нервы у меня железные.
– Это хорошо и плохо. И я хочу, чтобы вы меня поняли. Вас можно поставить на дивизию. Порядок будет. Но штат пришлось бы увеличить намного. Рядом с вами пришлось бы поставить несколько заместителей и помощников – компетентных людей. Но такие, «чисто руководители», сегодня никому не нужны. Стали бы вы уважать своего начальника, который на каждом шагу показывал свое невежество? Нет. И тут точка! Унизительно не тогда, когда ты на скромной должности, а когда на большой, но тебя перестают уважать.
– Конечно, конечно… Вы вначале говорили про загадку.
– Да, говорил.
– Какую же загадку вы мне зададите?
– Вам ее задала сама жизнь.
Наверное, Огульчанский не все понял в этих словах, но кивнул и стал собираться.
– Разрешите идти, товарищ маршал? – Он повернулся, разворотив сапогами песок, и лихо двинулся к выходу.
Хлебников набросил на плечи плащ и вышел из палатки. Над пустыней висела луна. Ясная, словно только что выкованная и еще горячая.
Луна – сплошная пустыня. А предполагают, что и на ней была жизнь. Мертвый спутник. Давно ли был совсем безобидным. Нельзя допустить, чтобы с него смертоносные аппараты уставились на нашу Землю. Люди еще не представляют, что их ждет, если это случится.
Луна светит холодным пламенем. Подумали бы лучше, как озеленить ее. Может быть, для этого хватило бы той энергии, которую накапливают для уничтожения.
Он вернулся в палатку и лег в постель. Было какое-то неопределенное состояние души – спать не хотелось, но дремалось.
Никогда еще, наверное, в мире не было ничего подобного: каждый знает, что́ грозит человечеству – и другим, и ему. Но каждое ли сердце отозвалось на трагический зов жизни? Мир теперь слишком мал, чтобы мы враждовали друг с другом.
Вот и еще один день позади. А во имя чего он прожит? Только не во имя испепеления.
