Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Из-за угла, со стороны Сергиевского собора, появилась Труппа людей в шинелях. Впереди шёл офицер с красным бантом на груди. Шагов за пятьдесят он приветственно замахал рукой и закричал:

   – Не стреляйте!

Ещё не стемнело, и Дымников узнал старого приятеля.

Полковник распоряжался переносом раненых. Обернувшись на крик, увидев издалека погон и красный бант, «и злобно крикнул, вновь выхватывая наган:

   – Вот он, предатель родины!

   – Не стреляйте! – продолжал призывать офицер, приближаясь к ним. – Революция победила! Создаётся Совет рабочих депутатов! В Таврическом действует Временный совет Думы! Революция...

   – Всем огонь по предателю! – скомандовал Кутепов и выстрелил сам.

Винтовки захлопали почти залпом. Вася Муравьев упал, простреленный сразу несколькими пулями.

   – Нашего поручика убили! – закричали там, возле дергающегося в предсмертных судорогах тела. – Бей их! Бей царских кровососов!..

Вновь на Литейный выбежали солдаты. Уже не толпа, а боевой рассыпной строй. Открыли бешеный огонь из винтовок, а с крыши Сергиевского собора гулко зачастил пулемёт. Карательного отряда не стало.

Часть солдат-преображенцев вместе с офицерами бросились во дворец-госпиталь. Втащили с собой и мешки с продуктами. Вот и пришло время пообедать. Женщины в тёмных платьях и белых фартуках показали свободные комнаты. Смотрели опасливо, недоброжелательно.

Кутепов и здесь остался отцом-командиром: попросил, чтобы его провели по палатам, где лежат раненые из отряда. Дымников и другие офицеры пошли с ним. В палате на втором этаже умирали два прапорщика из Семёновского полка. Кутепов, сев у их кроватей и глядя в невидящие глаза, на бледные заострённые лица, слушая невнятный бред, говорил что-то успокаивающее.

С усталым безразличием Дымников вышел в коридор. К нему кинулись встревоженные сёстры милосердия. «Там солдаты, на улице... – взволнованно и невнятно говорили они. – Если найдут здесь здоровых, то мы не знаем... Они грозились...» – «Я здоров и сейчас уйду, – сказал им Леонтий. – А об остальных – к полковнику. Он в той палате...» Поручик нашёл пустую палату, выходящую окнами на Литейный, и, не включая свет, подошёл к окну. Совсем близко, внизу, в чёрной луже, наполовину расплавленной огнём фонаря, лежал Муравьев. Возле него сгрудились солдаты. Некоторые сняли папахи. Дымников узнал светловолосого Кирпичникова, рядом с которым стоял солдат с красным бантом на груди, неуместно улыбающийся или просто скалящийся. Надо быть мужественным и циничным. С одним долгом Леонтий рассчитался, но отчего-то по-мальчишески всхлипнул и вытер неожиданные слёзы.

Это он – Александр Павлович Кутепов – убил Ваську. Леонтий точно схватил момент: полковник целится из нагана профессионально, а на лице – гнусное драчливое злорадство. Дымников в детстве, гостя в имении знакомых, видел, как дрались тамошние мальчишки, один из которых, такой же маленький и злорадный, метко бросал камни. Бил в голову, в глаз, сильно и точно, и злорадно выкрикивал что-то, когда камень поражал беднягу, и тот кричал, падал, плакал, утирал кровь...

Солдаты поглядывали на окна, о чём-то совещались. Скаливший зубы словно почувствовал, что на него смотрят, поднял взгляд и погрозил кулаком.

1917. МАРТ

Служба продолжалась, и поручик Дымников, 1 марта прибыв в казармы Преображенского полка, узнал, что полк решил признать новую власть, а полковник Кутепов ищет его. Встретились в офицерском собрании. Отведя поручика в сторону, полковник сказал:

   – Не принимайте этот позор близко к сердцу, Леонтий Андреевич. Я знаю настроение и состояние частей на фронте и убеждён, что в ближайшее время прибудут войска и наведут порядок в Петрограде. Возможно, и мы с вами прижмём в этом участие. Однако надо срочно выезжать на фронт. «За мной здесь охотятся, вас тоже могут схватить в любой момент – вы же участвовали в карательной операции.

Кутепов был прав – они ещё не покинули собрание, когда кто-то из унтер-офицеров подошёл к полковнику и кто-то сообщил шёпотом.

Надеясь на пропуск, выданный Кутепову за подписью председателя Государственной думы, они пошли на квартиру, на Васильевский остров, но на Николаевском мосту полковника ждали брат Борис и младшая сестра Саша. «Не ходите домой, – сказала сестра, обрадовавшись, что смогла предупредить брата. – Всё время приходят за тобой, Саша. Матросы и какой-то солдат с бантом». «Зубы скалит, как голодный волк», – добавил брат и передал, что даже прислуга, Захаровна, уговаривает Александра Павловича немедленно уезжать: «Такие рожи, что и отца родного убьют».

Дымников пригласил полковника на ужин к родителям. Мать угощала бифштексом с жареной картошкой, но без хлеба. К чаю подала пирожные собственного изготовления. Отец, профессор математики, неплохо знал историю и не преминул вспомнить слова Марии Антуанетты[4]4
  Мария-Антуанетта (1755—93) – французская королева, с 1770 г. жена Людовика XVI.


[Закрыть]: «Если у народа нет хлеба, пусть он ест пирожные».

Уже все знали, что царь Николай II готов подписать отречение, и Кутепов задумчиво сказал:

   – Что-то будет с нашей Александрой Фёдоровной?

   – Думаю, что ничего не будет, – с беззаботным оптимизмом успокоил профессор. – Скорее всего, в Англию уедут.

   – Может быть, в Германию? – усомнилась профессорша. – Она же немка.

   – Туда сейчас нельзя,– война, – ответил муж.

   – Эти временные, наверное, сразу заключат какой-нибудь подлый мир, – предположил Кутепов.

   – Не-ет. Что вы! – профессор даже рассмеялся. – Эти никогда не пойдут на мир с Германией.

   – Но мир же в их пользу. Трусы бунтовщики не хотят идти на фронт, не хотят воевать за Россию, требуют мира.

   – Во Временном правительстве не те люди, что пойдут на мир с Германией. Даже если им будет плохо, они не выйдут из Союза с Англией и Францией, не прекратят войну.

   – Почему же?

Профессор улыбался; у него был вид человека, знающего нечто важное, однако ещё не решившего, можно ли поделиться этими знаниями с другими.

   – Такие они люди. Они... Я со многими деятелями знаком, но сам в их... круг не вхожу. С вами, Александр Павлович, не буду секретничать – вы для нас почти родственник. Вместе с сыном сражались.

   – Андрей, не вспоминай об этом ужасе, – простонала профессорша.

   – Скажу вам, полковник, откровенно и коротко: всё Временное правительство – масоны. Они подчиняются англо-французским масонским ложам. В истории России такое уже происходило. Кутузов был масоном, потому и уговаривал Александра не вести армию в Европу. Это Лев Толстой придумал, будто он пожалел русских солдат и потому не хотел продолжения войны с Наполеоном. Суворовские командиры солдат не жалели – знали, что в России людишек хватит.

   – Позвольте, – осторожно возразил Кутепов, оставляя недопитый чай. – Русские командиры всегда берегли солдат.

   – Не знаю, не знаю, – скептически покачал головой профессор, – наверное, вы глубже изучали военную историю, но есть же цифры потерь в сражениях...

   – Не надо спорить о прошлом, – вмешалась профессорша. – Мы сами живём в ужасное время...

В подтверждение её слов под окнами хлопнул винтовочный выстрел, ему ответил другой, дальний. Кутепов вопросительно посмотрел на хозяина.

   – Ко мне не придут, – сказал профессор, но на лице его возникло выражение серьёзной озабоченности. – Я получил какую-то охранную грамоту, как защитник студентов.

Помолчали, прислушиваясь. Больше не стреляли и, слава Богу, не били в дверь прикладами винтовок.

   – Сейчас самое безопасное место – фронт, – поставил точку в разговоре Кутепов.

С Варшавского вокзала нельзя было уехать ни завтра, ни послезавтра. Совсем недавно, чуть ли не вчера, здесь ещё можно было наблюдать то, что осталось от романтики войны: лермонтовские офицеры, дамы с цветами, духовой оркестр, слёзы прощанья, ресторан с коньяком в чайничках, театральные поцелуи у вагонов, аккуратный патруль на перроне... Была песня: «На Варшавском столичном вокзале паровозный гудочек пропел, а на лавке под серой шинелью, пригорюнясь, сидел офицер...» Теперь на лавках сидели расхристанные солдаты с девицами в платочках, лузгали семечки, орали что-то непотребное под гармошку, а на стене красовался плакат: «Да здравствует Учредительное собрание».

На перрон Дымников только заглянул и поспешил уйти. Там царили серые шинели, красные банты и чёрные бушлаты. Двое матросов волокли какого-то перепуганного несчастного. За ними валила толпа с криками: «Жандармская сволочь!.. Дави его, ребята!.. Дай я его здесь прикончу!..»

Матросы – чёрная смерть. По Невскому ходят группами с винтовками, револьверами, гитарами; метут клёшами грязный тротуар, поют: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...» От них веет ужасом кровавых расправ. Командующего крепостью адмирала Вирена разорвали на части, офицеров жгли в топках, спускали под лёд, складывали гекатомбы[5]5
  Гекатомбы – от греч. hekaton – сто и bus – бык – в Древней Греции жертвоприношение; в переносном значении – огромные жертвы войны, террора, эпидемии.


[Закрыть] из офицерских трупов. Дымникову сразу стало ясно, что Кутепову здесь и до вагона не дали бы дойти.

Выло решено ехать через Москву. Кутепов, его младший брат Сергей и Дымников поздно вечером добрались до Московского вокзала и без всяких затруднений купили билеты. Полковник принципиально не стал менять форму на гражданскую одежду. Дымников же превратился в студента.

   – Я бы прямо сейчас поехал с вами, – сказал Сергей, – но жена, Маша. Надо сначала как-то её устроить.

   – Сейчас бы я тебя не взял, – сказал Кутепов. – В моём полку надо служить, а ты можешь только вольноопределающимся устроиться. Вот Борис – офицер. Его я в своё время возьму. Но здесь тебе оставаться тоже нельзя – матросики, не найдя меня, возьмут другого Кутепова. Попрошу Михаила Васильевича Алексеева[6]6
  Алексеев Михаил Васильевич (1857—1918) – генерал от инфантерии (1914). С осени 1915 г. по март 1917 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего, а фактически – Главкомверх. Один из организаторов и лидеров белого движения. В августе-октябре 1918 г. возглавлял Добровольческую армию.


[Закрыть], чтобы он произвёл тебя в прапорщики, у него есть такое право, и тогда сразу ко мне. Марью Васильевну подготовь к одинокой жизни жены прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка.

Попрощавшись с Сергеем, они вошли в ещё пустое купе.

   – Какой у вас маленький саквояж, Александр Павлович, – удивился Дымников.

   – У меня, поручик, ничего больше нет. Самое ценное ношу здесь, на груди: медальон с портретом покойной мамы. Я не застал её живой, а она ждала меня до последней минуты. Да... В саквояже – наган. Это тоже моё. Кроме этого, нет больше ничего. А теперь...

Кутепов не стал продолжать беседу и говорить, что он отца потерял в 8 лет, маму – в 14, а теперь, в 35, потерял и всё остальное, что было для него всей жизнью: Россию, Государя, армию. Если всего этого не удастся вернуть, то лучше умереть.

Сначала в купе появился высокий размашистый брюнет, представившийся коммерсантом Степаном Вячеславовичем. На его крупном лице с большим носом обнаружилось несомненное уважение к полковнику.

Следом вошёл невысокий белобрысый поручик с чистеньким дисциплинированным лицом и хитрыми глазками. Как положено, отдал честь полковнику и представился. Оказалось, что Павел Васильевич Макаров, возвращающийся на фронт из отпуска, и коммерсант знакомы, поэтому едва ли не сразу начались воспоминания. Коммерсант упомянул о каком-то деле, но поручику это было явно неприятно, и он прервал Степана Васильевича вопросом:

   – Теперь вы опять в Киев?

   – Нет. Решил обосноваться в Харькове. Живой город, и родственники есть. Прекрасная гостиница «Гранд-отель». Не бывали, господин полковник?

Кутепов отрицательно буркнул, не желая беседовать с коммерсантом.

   – Мой 134-й Феодосийский не в Харькове, а в Галиции. Наше дело сейчас порядок наводить в армии и в стране, – заказал он, сурово нахмурил брови и сжал мальчишеские пухлые губы, изображая серьёзные раздумья.

Естественно, заговорили о политике. Коммерсант твёрдо стоял за республику.

   –  Даже представить не могу, – говорил он, – чтобы, например, во Французской республике пришёл к власти Какой ничтожный человек, как наш бывший император...

Кутепов молча глядел на коммерсанта с тем же драчливым вызовом, с каким стрелял в Муравьёва на Литейном. Дымников, опасаясь ненужной вспышки, вяло возражал:

   – Но согласитесь, что твёрдая власть – это власть одного лица. А России нужна твёрдая власть – страна ещё не готова к республиканским свободам.

   – А вы знаете, где готовят к этим самым свободам? – ехидно парировал коммерсант. – Может быть, есть где-нибудь такой университет? Нет, уважаемый студент. Народ всегда готов к свободе. Говорить, что страна не готова к свободе – это, извините, то же самое, что объяснять 14-летнему влюблённому подростку, будто он ещё не готов к любовным отношениям.

Так и ехали под политические разговоры. Леонтий с грустью вспоминал прежние поезда с вагоном-рестораном, преферансом, одинокими дамами-попутчицами. Теперь же это не вагон, а глухой подвал, гремящий и движущийся куда-то в зловещую ночь. Из него не убежишь, когда загрохочут по коридору матросские ботинки. О том, что возможны обыски и проверка документов, проводник уже шепнул. На рассвете он разбудил выкриком: «Тве-ерь!.. Стоянка 10 минут!»

Кутепов, по-видимому, всю ночь не сомкнувший глаз, предложил выйти на перрон, где не было ничего, кроме торговок с мешками семечек. Прошли вдоль поезда и уже возвращались к своему вагону, когда впереди появились солдаты и матрос. Дымников мгновенно узнал в солдате того, зверски улыбавшегося, с Литейного. Он, указывая на Кутепова, что-то доказывал матросу, опоясанному патронной лентой.

«Тикать», – вспомнил Леонтий солдатское словечко, шарахнулся к своему вагону и услышал крик матроса: «Проверь у него документы, Клинцов!» К Кутепову подскочили двое с револьверами. Полковник вёл себя достойно.

   – У меня нет оружия, – сказал он, – и руки поднимать мне незачем. Я полагаю, сейчас ни у одного офицера нет оружия.

Тем временем ударил станционный колокол, извещающий об отправке поезда. Матрос крикнул своим: «Всем в вагон! Этого в поезде проверим!»

Кутепов и Дымников вскочили в свой вагон, добежали до купе и, не сговариваясь, схватили свои вещи, успев спрыгнуть на перрон, когда поезд уже набирал скорость.

Через несколько часов в Твери сели в скорый поезд, в прямой вагон «Петроград—Москва—Воронеж». В купе оказались вдвоём. После хорошего обеда прилегли отдохнуть, и Кутепов рассказывал о себе, о своём родном городе Череповце, укрытом со всех сторон Вологодскими сырыми лесами, грибными и ягодными, об отце-лесничем, о братьях и сёстрах. Вспоминал детскую обиду на отца – на самом деле, на отчима, который не отдал его в кадетский корпус, из-за чего пришлось учиться в гимназии, в далёком Архангельске, а в юнкерское училище в Петербург поступать только после службы вольноопределяющимся. Из училища он, подпоручик, сразу направился на Русско-японскую войну. Как о самом ужасном в жизни и в то же время как о чуде, вспоминал Кутепов о роковой маньчжурской скале, на которую взбирался под огнём японцев. Их было много – взвод или даже рота – они били и чудом не попали.

   – С тех пор, – говорил Кутепов, – я всегда стараюсь встретить опасность грудью и при этом не испытываю страха. Поэтому в любом бою предпочитаю наступать. Наш командующий армией генерал Корнилов[7]7
  Корнилов Лавр Георгиевич (1870—1918) – генерал от инфантерии (1917). После Февральской революции командовал войсками Петроградского военного округа, 8-й армией, Юго-Западным фронтом. В июле-августе 1917 г. – Верховный главнокомандующий. В конце августа поднял мятеж, после его разгрома арестован. Бежал в Новочеркасск, где вместе с М.В. Алексеевым организовал Добровольческую армию. Убит при штурме Екатеринодара.


[Закрыть] тоже всегда идёт вперёд. Вы знаете, что он бежал из плена?..

Слушая полковника, Дымников понимал, что перед ним настоящий геройский русский офицер – один из тех многих, которые создали военную славу России, и поэтому готов был понять и оправдать карательную акцию на Литейном, убийство Васьки – тот ведь нацепил по наивности красный бант...

   – А вы запомнили, поручик, фамилию того унтера с Литейного? Я вам приказывал запомнить. Его фамилия Кирпичников. А запомнили, как зовут вчерашнего попутчика, коммерсанта? Хорошо. Вы не понимаете, зачем это надо помнить? Это надо потому, что мы должны обязательно найти их и расстрелять!

1917. АПРЕЛЬ

Приказом Верховного главнокомандующего Алексеева от 2 апреля 1917 года гвардии полковник Кутепов был назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка.

Недаром говорят, что самые сокровенные мечты сбываются, но... Но не совсем так, как представлялось в фантазиях, Даже совсем не так. Ещё в Петербургском пехотном училище юнкер Саша Кутепов вообразил себя командиром знаменитого полка, придумал, как он будет встречать шефа Преображенцев, самого Государя, как будет побеждать сражениях. А когда после Русско-японской войны и революции в одной роте Преображенского полка произошло неслыханное – солдаты выразили недовольство, что их не в очередь посылают в караул, и эту роту расформировали, произошло событие, пробудившее веру в судьбу, веру в мечту: вместо непослушной роты было приказано ввести в полк лучшую из армейских рот, а лучшей оказалась рота Выборгского полка, которой командовал поручик Кутепов. Так он стал преображенцем.

Тогда, в 1907-м, это был первый полк Великой Российской империи. Была Россия, император, армия, дисциплина, присяга... А теперь, когда мечта сбылась...

Ранняя украинская весна гонит в приоткрытое окно штаба раздражающий ветерок, тоже, наверное, революционный, разбрасывающий бумаги на столе.

«Приказ №1

от 1 марта 1917 года

По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.

Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:

1. Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.

   2. Во всех воинских частях» которые ещё не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, выбрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.

   3. Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.

   4. Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.

5. Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулемёты, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям.

   6. В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чём не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане.

В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.

   7. Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т.п. и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т.д.

Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на «ты» воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всяких недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.

Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов».

Сатанинская гениальность – одной бумажкой разрушить десятимиллионную Русскую армию. Испоганили всё. Быть командиром полка в такой армии? Повиноваться сборищу невежественной завистливой черни? Выпрашивать у них разрешение на выдачу оружия офицерам? Или лучше умереть, уснуть, как сказано в великой трагедии? Застрелиться? Великая трагедия теперь здесь, в России.

Преображенский полк, гвардия, офицерский корпус – последние непрочные стены. Он, командир полка, должен укреплять эти стены, а не уходить трусливо. В штабе – порядок. Лучший дом в посёлке, никаких хозяев, никаких штатских. В батальонах нормальные занятия, подготовка к выходу на позиции, вечерние поверки, регулярные строевые смотры. Солдаты спокойны и пока молчат, но... у многих взгляд изменился – в глаза не смотрят. А вокруг, в армейских полках вовсю орудуют предатели, там митинги, перевыборы командиров, аресты офицеров, дезертирство. Чуть-чуть посильнее рванёт красный ветерок, и последние «стены» не устоят.

В дверь постучали размеренно чётко. Вошёл подтянутый полковой адъютант капитан Малевский-Малевич. К столу он прошагал почти как на параде – воплощение настоящего гвардейского порядка. Такие офицеры – это и есть стена, защищающая то, что осталось от России, от армии, думал Кутепов, глядя на стройного капитана. Однако выяснилось, что и эта «стена» зашаталась.

   – Александр Павлович, вас приглашают на заседание полкового Комитета.

   – Я же поручил вам заседать в этом... Комитете от моего имени.

   – У них вопросы лично к вам.

В большой штабной комнате, предназначенной для совещаний, собралось общество, ранее не виданное: офицеры, унтера, солдаты рядом за одним столом, на стульях и лавках у стен. При входе полковника никто не подал команды, никто не встал. Офицеры стыдливо прятали глаза. Солдаты смотрели на командира с любопытством, а некоторые даже нагло. Особенно те, что были из нового пополнения. Хлебнули питерского бунта. На столе вместо привычной зелёной скатерти – красная. Вместо топографических карт с обстановкой – газеты. У некоторых солдат – «Правда».

Вопрос, ради которого пригласили Кутепова, задал один из новых солдат. Поднялся он со скамейки не по строевому, а расхлябанно, как в деревне с лежанки. Хитрое лицо мужичка себе на уме. Но по всему видно, что не деревенский мужичок, а городской пролетарий. Раньше в Преображенский такие не попадали.

   – Господин полковник, солдаты поручили мне узнать, что вы делали 27 и 28 февраля в Петрограде? Может, вы, как некоторые офицеры, участвовали?.. То есть стреляли в народ? Или что ещё...

Загудел Комитет, в гуле и одобрение, и возмущение, и удивление.

   – Какие солдаты вам поручили? – резко спросил Кутепов. – Вы сами кто? Какой роты?

   – Я – рядовой Заботин из седьмой роты. Солдаты, вот, поручили мне, значит, спросить... Наши солдаты.

Ответил не по-военному. Болтал, а не докладывал.

   – С пополнением прибыли?

   – Да. На той неделе нас привезли.

   – Не да, а так точно! – возмутился Малевский-Малевич.

   – Так мы ж не в строю, – с притворной наивностью, ответил солдат и обратился к товарищам за поддержкой. – А? Ребята? Не в строю же мы.

Старослужащие осуждающе молчали. Некоторые из них осторожно поддержали: известно, мол, не в строю.

Комитет шумел, и Кутепов не мог быстро найти правильное решение. Помогли офицеры – наверное, сговорились ещё до его прихода – от их имени выступил командир первой роты.

   – Мы – офицеры, члены полкового Комитета, требуем снять вопрос с обсуждения. Если с нами не согласятся, то мы выходим из комитета. Все офицеры полностью поддерживают нашего командира полка.

Заботин сел, бормоча, что он ни при чём, что ему поручили, что как решит Комитет, так и правильно...

Поднялся ротный писарь Боговой, хоть и старый преображенец, но совсем «красный». Кутепов не ждал добра от его выступления.

   – Я член партии социалистов-революциоиеров, – говорил Боговой. – Наш лозунг: «В борьбе обретёшь ты право своё». Но мы боремся за великую свободную Россию, за землю для крестьян, а не против офицеров, умеющих воевать за Россию. Пусть полковник Кутепов не наш, но такие командиры нам нужны. Он честный и правдивый человек. Чего бы он там ни делал в Питере, он делал по своей совести, по своей присяге, выполнял приказы своего начальства. Мы, старые солдаты, знаем Александра Павловича. С ним и бою не пропадёшь.

На этот раз даже возникла надежда на лучшее: может быть, Россия одумается? Не один же писарь Боговой хочет жить в великой стране. А с Заботиным...

После заседания Комитета полковник вызвал адъютанта.

   – Ну что, Фёдора Ивановна?

Если полковник вспоминал свою странную поговорку, значит, он в хорошем настроении.

   – Ну что, Фёдора Ивановна? Развели бунтовщиков? Знаете, что Деникина[8]8
  Деникин Антон Иванович (1872—1947) – генерал-лейтенант. После Февраля 1917 г. – начальник штаба Верховного главнокомандующего, командующий войсками Западного и Юго-Западного фронтов. Участник Корниловского мятежа. В 1918 г. возглавил Добровольческую армию, затем стал Главнокомандующим Вооружёнными силами Юга России (ВСЮР) и заместителем Верховного правителя России Колчака. В 1919 г. руководил походом на Москву, после разгрома армии и эвакуации в Крым сдал командование и эмигрировал. Умер в США.


[Закрыть] назначают начальником штаба Верховного? Там наводят порядок. А у нас – Заботин. Разберитесь с ним. И вообще, что делается в седьмой роте.

Командира роты адъютант не нашёл – тот уехал в город. Удалось разыскать ротного офицера поручика Дымникова. В такой предвечерний час, когда солнце ещё играет в закрасневшихся окнах, а с востока наступает густая грозная туча, создавая томительно тревожный контраст, Лео, конечно, сидел в корчме. Одно время в этом широком доме с большим залом Кутепов разместил офицерское собрание, теперь полковой комитет упразднил собрание в связи с революцией, установившей солдатское равноправие, однако солдаты пока ещё не решались сюда ходить.

Дымников беседовал с незнакомым адъютанту армейским штабс-капитаном, таким же молодым, как сам Лео. За другими столиками расположились ещё несколько офицеров. Поручик любезно пригласил Малевского-Малевича, познакомил с приятелем. Тот оказался из армейского Ольгинского полка, стоявшего неподалёку: Игорь Павлович Меженин. Говорили они, как ни странно, не о женщинах, не о плохом начальстве, не о революции, а о литературе. Толстой, Достоевский, Блок... Меженин утверждал, что Лев Толстой перешёл от великой литературы к сомнительной философии, а Достоевский на всю жизнь был напуган расстрелом, каторгой и поэтому, боясь, что снова посадят, боролся против либералов, придумал святого мужика – носителя христианской идеи. Блок, разумеется, – сегодня лучший поэт.

   – Хорошие стихи, но слишком дамские, – сказал Дымников.

   – А бимбер сегодня как? – спросил адъютант.

   – Обычный свекольничек. Большая рюмка – полтинник.

   – За чайничек брали полтинник, а рюмка в два раза меньше, – удивился адъютант.

   – Так теперь по случаю революции отменили царский запрет и не прячут в чайниках.

   – Вот вам, Лео, повод ещё раз Марысю подозвать, – сказал Меженин.

   – Новая?

   – Да, – подтвердил Дымников с печальным вздохом.

Он сделал знак, и из-за занавески вышла светлолицая, голубоглазая, с лицом царевны девушка: белый фартучек в цветочках казался царским одеянием, а белоснежная наколочка на пышных рыжевато-каштановых волосах – короной. Девушка наклонилась к офицерам, обдав ароматом чистого женского тела, слегка сдобренного духами.

   – Марыся, мы с тобой поговорим сегодня? – спросил Дымников с непривычной для него жалобной ноткой в голосе.

   – Зовите меня Машей, пан офицер. Я совсем русская.

   – Маша, я подожду тебя.

   – Не знаю, пан офицер. Вечер – много робиць надо, – сказала она, а сама не отрывала от поручика взгляда. Глаза – зеленоватые, кошачьи.

От неё исходил не только аромат, но и особенный бело-розовый свет.

   – Я вас понимаю, Лео, – сказал адъютант, когда Марыся направилась к буфету, виляя крепкими бёдрами, обтянутыми тёмной юбкой.

   – Просто заболел, – признался Леонтий. – Я вообще болею, если долго нет женщины, а когда эта появилась, ни на какую другую смотреть не могу, а она ломается, цену набивает.

   – Откуда она?

   – Из Варшавы. Говорит, немцев боится, а русских любит.

Марыся принесла самогон в рюмках, солёные огурцы, колбасу и попросила у офицеров «запалки» – спички. Зажигала керосиновые люстры, встав невысокую табуретку, вытягиваясь, высоко открывая нежно-выпуклые мягкие ножки в белых чулочках и секретные кружева, колышущиеся под юбкой.

   – М-да, – вздохнул адъютант.

– Кто не спал с полячкой, тот не знает, что такое любовь,– сказал Меженин.

А ты, Игорь, спал? – спросил Дымников.

   – Я недавно, в отпуске, женился на очень хорошей девушке.

   – Конечно, на тургеневской? – съязвил поручик.

   – Я, Лео, не буду отрекаться – она тургеневская. Сестра милосердия в Лефортовском госпитале и учится на врача. Мечтает стать хирургом. Хочет служить народу.

   – И, конечно, за революцию?

   – Естественно.

При Меженине не следовало говорить о произошедшем на Комитете. Сидеть до конца, пока Лео дождётся свою пассию, не хотелось, и адъютант предложил прогуляться. Весенняя прохладная тишина, почти полная луна, которая подсвечивала побелённые стены, поблескивала на железных крышах, девичий смех, раздававшийся невдалеке, встретили офицеров за дверями корчмы. Меженин сразу откланялся, Дымников заявил, что будет ждать здесь.

   – Боитесь, убежит?

– Ещё один прицелился. Вчера я ему объяснил свои права, но он, кажется, плохо понял. Вот и он, лёгок на помине.

К корчме шёл прапорщик-преображенец.

   – Это же брат Александра Павловича.

   – Ну да. Липовый прапорщик. Алексеев его произвёл. А ей лестно – брат командира полка.

Прапорщик подошёл к офицерам и остановился в некоторой растерянности. Поздоровались.

   – Сергей Павлович, я договорился с известной вам девушкой о том, чтобы провести с ней вечер. Я её жду, и ваше появление меня удивляет.

   – Господа, я же могу зайти просто выпить.

   – Сегодня вам придётся выпить в другом месте, – сказал Дымников, – иначе между нами могут сильно испортиться отношения.

   – Господин поручик, неужели из-за...

   – Ни слова, – прервал его Леонтий, – или я вас тоже оскорблю.

   – Странный вы человек.

   – Господа, – вмешался адъютант, – прошу не затевать ненужную ссору. У нас есть более серьёзные проблемы. На вашем месте, Сергей Павлович, я бы уступил поручику. Он, действительно, договорился с девушкой, и вряд ли ваше знакомство с ней обрадует Александра Павловича.

   – Да я ведь так, – примирительно сказал Сергей. – Мне ничего здесь и не надо. И жена вскоре приедет.

   – Вот и прекрасно, – сказал Дымников. – Останемся друзьями.

Прапорщик направился искать другое место, где можно выпить.

   – А вы страстный мужчина, – сказал адъютант, – неужели были готовы до поединка?

   – Я – русский офицер.

   – Вы хорошо пьёте, – сказал адъютант, – умело.

   – Из многих зол я выбрал самое сладкое.

   – И с вами сейчас можно говорить серьёзно.

Рассказ о случившемся на Комитете нисколько не взволновал Дымникова.

   – Что я могу сделать? – ответил он вопросом. – Таких солдат, как Заботин, пачками присылают из Питера. Куда хороших солдат-преображенцев подевали, господин капитан? Где они? В могилах?

   – В больное место бьёте, поручик. Другой раз ночами не сплю – вспоминаю прошлогодний кошмар. 15 июля здесь, неподалёку, на Стоходе, начальник лейб-гвардии мерзавец Безобразов соизволил праздновать день ангела – день святого Владимира, и в честь этого великого события погнал полки на окопы, на проволоку, на пулемёты почти без артподготовки. Кавалерию – в конном строю... За своим именинным столом не шампанским увивался, а гвардейской кровью. А вы знаете, Леонтий Андреевич, за какие заслуги этот негодяй, это ничтожество, был назначен командовать гвардией? Хорошо рассказывал нашему бездарному императору похабные анекдоты.