Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

   – Александр Павлович, конечно, бесстрашно шёл на пулемёты впереди полка и не сомневался в правильности приказа Безобразова?

   – Полковник – храбрый командир. На фронте такие незаменимы. А что он думал о приказе, я не знаю, но нам, офицерам, обсуждать приказы запрещает.

Малевский-Малевич – человек, близкий Кутепову, и, разумеется, ему не надо говорить, что полковник вообще мало думает, а предпочитает стрелять. Лучше помалкивать и слушать других.

   – Поговорите с солдатами, – продолжал капитан о своём, – с Заботиным этим. Объясните им, что скоро предстоит отправляться на позиции, а летом, наверное, – в наступление. Скажите, что в бою лучше командира, чем Александр Павлович у них никогда не будет.

   – Поговорю. Только, знаете, с ними другие много говорят. Из Питера приезжают агитировать. Я одного давно приметил. Есть такой Клинцов из Волынского полка. Был здесь, собирал наших солдат. Как его отпускают, не знаю. Может быть, он дезертировал? Он агитировал здесь. Возможно, и на полковника он натравил.

Заскрипела дверь корчмы, и в тускло-жёлтом проёме появилась женская фигурка.

   – Она! – вскинулся Дымников.

Марыся вышла из тени и, поблескивая лунными искорками в глазах, лёгкими шажками почти подбежала к офицерам.

   – Поздно гуляете, Панове, – сказала она, с улыбкой поглядывая то на одного, то на другого. – Поздно гуляете.

   – Тебя жду, Машенька-Марысенька, – сказал Дымников.

   – Меня чекаете? Какой добрый пан поручик.

Адъютант ещё не исчез в ночи, а Леонтий уже обнимал Марысю, тянулся к её лицу, целовал в шею, утопая в душном аромате волос, шептал на ушко:

   – Не могу без тебя, Марысенька. Идём ко мне. Угощу настоящим шоколадом из Петрограда.

   – Зачем к тебе, пан? – спрашивала Марыся, слегка сопротивляясь объятиям поручика. – Своя квартирка есть. Шоколада не маю, а вино есть з Варшавы.

Хорошее французское вино пили в комнатке Марыси при свечах. Белая скатерть, белые занавески на окнах, белое покрывало на кровати. Леонтий опытными руками ласкал почти уже не отбивающуюся девушку.

   – Руки без стыду, – говорила она. – Для чего туда лезешь? А то и я полезу.

   – Я тебя люблю, Марысенька. Я тебя кохаю. Ляжем спать, Марысенька. Поздно уже.

   – О-о, какой ты, Лео. Совсем без стыду.

Поднялась с дивана, оправила платье и причёску, сказала деловито:

   – И то правда, поздно.

Задула свечи и сняла платье.

   – Зачем погасила? Я хочу видеть твою красоту. Там, где любовь, стыда нет. Я и без свечей тебя увижу. Луна сегодня добрая.

Он сдвинул занавеску, и разгулявшийся лунный свет хлынул в комнату на голую Марысю, распускавшую волосы на ночь.

   – Ты прекраснее Венеры, – задыхаясь от желания, говорил Леонтий. – И волосы у тебя там из золотых нитей. Разреши поцелую...

   – О-о, какой ты нежный. А у тебя здесь что? А ты кохливый...

   – Память об австрийском осколочке. Ещё бы вершок – и я не мужчина.

   – О-о! Такой мужчина и не мужчина. Закрой занавеску. Я так не буду. Я луну боюсь.

Леонтий торопливо прошёл к окну и, задёргивая занавеску, увидел группу солдат, шагающих по улице в беспощадно ярком лунном свете. Человек пять. Преображенцы вперемешку с какими-то армейцами. Дымников услышал неясно бубнящие голоса, разобрал слова «без аннексий».

Таким образованным стал русский солдат. Ближе к окну шея Заботин. Он у них, наверное, главный: едва начал что-то говорить, как все замедлили шаг и повернулись к нему. Леонтий не слышал, но догадывался, о чём говорит солдат.

А тот объяснял:

   – Мы, эсеры, тоже за то, чтобы без аннексий и контрибуций. Чернов[9]9
  Чернов Виктор Михайлович (1876—1952) – один из основателей партии эсеров, её теоретик. После Февральской революции – министр земледелия в первом коалиционном составе Временного правительства, председатель Учредительного собрания. С 1920 г. эмигрант, в годы Второй мировой войны – участник движения Сопротивления во Франции.


[Закрыть] из-за границы вернулся – теперь мы с головой, и вся власть будет наша, а кто солдатскую и рабочую кровь проливал, тот своею кровью ответит. Мы же знаем, что бородатенький творил в Питере на Литейном. А? Ребята? Чего же нам ждать? Что нам комитет? Мы сами – суд. Собирай своих, а я из Преображенского наших приведу…

1917. МАЙ

Вооружённый воин верхом на коне, княжеский дружинник, петровский солдат, офицер-гвардеец – он и есть главный человек в России. Вместе с Вещим Олегом создавал и оборонял Киевскую Русь, завоёвывал земли до Тихого океана, обустраивал Российскую империю, покорял Крым, побеждал Наполеона. И он, полковник Кутепов, в 35 лет ставший командиром лучшего полка Русской армии, такой же воин, как те, прежние. Его черёд защищать великую страну.

С рекогносцировки полковник возвращался исполненный надежд на восстановление порядка, на будущие победы. Скоро предстоит передислокация на новые позиции к Тарнополю – на правый фланг готовящегося наступления. Знают, куда ставить гвардию – там немецкие полки.

После такой конной прогулки хорошо с толком пообедать, но навстречу мчался галопом офицер, тревожно согнувшийся, нервно орудующий нагайкой. Остановил разгорячённую лошадь, та злобно кусала удила, брызгая пеной, неспокойно переступала, взрывая копытами пыльную дорогу, словно затаптывала обманчивое спокойствие, появившееся у Кутепова.

   – Господин полковник! Армейцы собрали митинг против войны. Бунтуют, ищут вас.

   – А наш полк?

   – Некоторые солдаты тоже там. Офицеры не участвуют.

   – Не участвуют? – возмутился Кутепов. – Должны участвовать – разгонять бунтовщиков.

   – Может быть, вам переждать, Александр Павлович? – предложил Малевский-Малевич. – Или к семёновцам?

   – Ждать, когда погубят армию и Россию? Вперёд! За мной!

И Кутепов погнал лошадь с места в галоп и даже в карьер.

Митинг бушевал возле корчмы, где, наверное, многие успели напиться. Армейские солдаты были с винтовками – комитет выдал для бунта, заготовил, видно, даже грамотные плакаты, поднятые над гудящей толпой: «За мир без аннексий и контрибуций», «Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!»

   – Царя прогнали, а нам легче не стало!.. – кричал с крыльца рослый солдат с красной лентой на серой папахе. – Генералы и офицерьё гонят в наступление! Кровью нашей хотят упиться! Свои богатства уберечь! Не пойдём, товарищи, в наступление! Не станем умирать за буржуев! За офицерьё, которое нас расстреливало в Питере в феврале. Пора их порешить нашим народным судом! Братья солдаты! Товарищи!..

Повернуться и ускакать? Будут стрелять в спину, как в Манчжурии. Нет! Только вперёд! И на стену, и на скалу.

   – За мной! – скомандовал Кутепов и врезался в толпу, одним прыжком соскочив с лошади. Он шагал, расталкивая солдат, держась за рукоять шашки.

Растерявшиеся солдаты расступались. Оратор увидел полковника и закричал:

   – Вот он, Кутепов! Это он расстреливал рабочих и солдат! Бейте его!

   – Бейте кровопийцу! – закричали в толпе. – На штыки Кутепова!

Самые решительные уже пробирались к нему.

   – Преображенцы, ко мне! – закричал полковник. – Преображенцы! Не выдавайте своего командира.

И преображенцы не выдали: человек 20 быстро окружили Кутепова, оттесняя злобствующих, приговаривая: «Не дело это, ребята... Не совершайте убийства... Не совершайте грех...»

Вечером, выслушивая доклад адъютанта о подготовке полка к походу, Кутепов был мрачен и странно безразличен. Капитан осторожно пытался как-то его расшевелить:

   – С нашими солдатами мы можем спокойно идти в наступление, – говорил он. – Сегодня они показали свою верность присяге и вам, Александр Павлович.

Полковник скептически взглянул на капитана и не стал продолжать разговор о верных солдатах.

   – К утру приготовьте приказ о походе, – сказал он.

Адъютант уже подходил к двери, когда Кутепов остановил его вопросом:

   – Что вы думаете о будущем наступлении, капитан?

   – Я уверен в успехе, – ответил капитан не совсем твёрдо.

   – Мой полк выполнит приказ, а эти, – он презрительно покачал головой, – эти побегут и побросают винтовки. И хорошо, если побросают, а то ещё и офицеров своих перебьют.

1917. ИЮНЬ

Жарким утром Кутепов с небольшой свитой объезжал центральные улицы Тарнополя. На белой стене городской управы, между рядами маленьких старинных окон увидел плакат – красным по лоснящемуся чёрному: «Тыл победил самодержавие, фронт победит Германию».

   – Согласны с лозунгом Брусилова[10]10
  Брусилов Алексей Алексеевич (1853—1926) – генерал от кавалерии, в Первую мировую войну командовал 8-й армией, с 1916 г. – главнокомандующий Юго-Западным фронтом. Провёл успешное наступление (Брусиловский прорыв). С мая по июнь 1917 г. занимал должность Верховного главнокомандующего. В 1919—26 гг. – в Красной Армии, в 1923—24 гг. – инспектор кавалерии.


[Закрыть], поручик? – спросил он, повернувшись к сопровождающему.

   – Так точно, господин полковник, – ответил тот. – Наступление началось удачно.

   – Удачно, Фёдора Ивановна. Чуть не половина полков отказались идти в бой. Удачное начало – заслуга Корнилова. И то, что мы с вами здесь, а не на передовой, тоже его решение. Но он оставил нас в резерве не для того, чтобы мы яблоки ели, а чтобы спасти фронт, когда армия побежит от немцев. «Армия свободной России», как её называет господин военный министр. Слышали его пламенные речи?

У ворот городского рынка спешились, бросили поводья ординарцам, небольшой группой вошли в раскрытые ворота, в шум и гвалт оживлённой толпы. Кутепов, конечно, впереди: не позволял ни ехать, ни идти рядом с ним – почти все окружающие оказывались выше ростом. Перед офицерами расступались, зелёные солдатские гимнастёрки разбегались по углам – не привыкли ещё к свободе. Навстречу выбежал унтер-офицер, за ним четверо солдат с винтовками. Солдаты дисциплинированно вытянулись, унтер подошёл по-уставному, отдал честь и доложил, что несёт патрульную службу и никаких происшествий не произошло.

Из толпы любопытных выдвинулся офицер. Кутепов узнал поручика Дымникова, подозвал, спросил:

   – Отдыхаете, поручик?

   – И отдыхаю, и патрули проверяю, господин полковник.

   – Налегайте на яблоки – в бою некогда будет лакомиться. Готовы?

   – Мы, все офицеры, с нетерпением ждём, господин полковник.

   – Теперь скоро. А пока отдыхайте.

Глядя вслед полковнику, направившемуся со своей свитой к выходу, Леонтий удивлялся: ведь полковник и вправду верит, что он, Дымников, так и рвётся в бой – не дай бог, без него Берлин возьмут. А ему вся эта суматоха с переходом в Тарнополь, с подготовкой к наступлению – лишь невыносимая разлука с Марысей. Проходя между торговыми рядами, он остановился не у яблок, а около огромной корзины с жёлтой черешней. Какой-то особый сорт – крупная, янтарно-желтая с розовым оттенком – цвет обнажённого тела Марыси. Казалось, даже запахом её повеяло: горячий мускус и тонкие духи из Варшавы. Взял веточку с двумя ягодами – еле пахнет травой.

   – Берите ягоду, пан офицер, – говорила торговка – молодая черноглазая и черноволосая украинка, – ой, и сладка ж черешня. Кушайте на здоровье.

   – Почём продаёшь?

   – Такому гарному пану офицеру так отдам.

Её яркие губы расслабленно раскрылись в призывной улыбке.

   – Так уж и всё мне дашь?

   – Всё, пан офицер, – сказала девушка, многозначительно понизив голос, и взволнованно вздохнула.

Леонтий ещё не решил, пойдёт ли с ней, когда его кто-то сзади хлопнул по плечу. Он повернулся и увидел штабс-капитана Меженина рядом с неизвестным молодым брюнетом в фуражке и френче «под Керенского».

   – Ты, Лео, как всегда, выбрал самую красивую.

   – Самую красивую черешню, – сказал Леонтий, разглядывая незнакомца. Тот, хотя и смотрел на него, на торговку, на черешню, но, судя по взгляду, ничего этого не видел, погрузившись в какие-то свои мысли.

Меженин познакомил:

   – Помощник военного комиссара правительства по 8-й армии Виктор Борисович Шкловский[11]11
  Шкловский Виктор Борисович (1893—1984) – писатель, литературовед, лауреат Государственной премии СССР (1979).


[Закрыть].

Механически пожав руку и, по-видимому, оторвавшись, наконец, от какой-то своей мысли, сказал Меженину:

   – Бессмысленно копаться в дилетантской философии толстых и Достоевских. Искусство – не смысл, а приём.

   – А если меня интересует смысл? – возразил штабс-капитан.

   – Где Игорь, там обязательно Толстой и Достоевский, – добродушно упрекнул Дымников. – Если тебя интересует смысл, то какой смысл торчать на рынке, если совсем рядом настоящий ресторан?

На завтрак им подали кислое местное вино, жареную курицу и много всяких овощей. Помощник комиссара продолжал всматриваться в глубину своих мыслей и некоторые из них подбрасывал собеседникам. Сказал, что Толстой, Достоевский, а вместе с ними и Блок – это нафталин, что литературное произведение различается не содержанием, а тем, в каком порядке расставлены слова, что поэзия – это только слова, и совсем не важно, что они означают... Что касается Блока и символистов, то они трупы. Новый великий поэт – Маяковский.

Маяковского Леонтий видел в «Бродячей собаке», но такая поэзия его не увлекала, и, воспользовавшись винной паузой, он спросил о предмете более близком:

   – Зачем вы так стремитесь на фронт? Собираете материал для литературы?

   – На фронте я с 14-го года. Был шофёром на грузовике. Подвозил боеприпасы на передовую и на морозе голыми руками чистил карбюраторы. Материала много, но использовать его не буду. Пишу о другом.

   – О приёмах литературы, – попытался объяснить Меженин.

   – Искусство как приём. Так будет называться книга. Даже здесь я урывками работаю. Думаю, кое-что записываю, – сказал Шкловский и похлопал по нагрудному карману френча, туго набитому бумагами.

   – Но всё же зачем на фронт? Наступление обречено.

   – А почему Лавр Георгиевич покинул пост командующего Петроградским военным округом и повёл в бой 8-ю армию? – спросил Шкловский и, не дожидаясь ответа, объяснил сам. – Потому что он хочет победить Германию. Вот и я тоже этого хочу. Я имел честь беседовать с Корниловым, и он почти прямо признался, что без него наступление сорвётся, а с ним возможна победа. Вот и я так думаю.

   – Вы масон?

   – Нет, я еврей и хочу, чтобы Россия вместе с союзниками победила Германию. Если войну выиграют немцы, в России всё будет очень плохо. У нас многие мыслящие люди разделяют это мнение. Знаете, кто назначен комиссаром вашего фронта к Брусилову? Борис Савинков[12]12
  Савинков Борис Викторович (1879—1925) – один из лидеров партии эсеров и руководителей её боевой организации. Летом 1917 г. – комиссар Временного правительства, помощник военного министра (Керенского). После Октябрьской революции – инициатор создания антисоветских заговоров и вооружённых выступлений.


[Закрыть].

   – Он же заядлый революционер, бомбист, преступник! – удивился Леонтий.

   – Его считали преступником, а он боролся против монархии. Теперь он действует во имя победы армии свободной России.

   – Многие... мыслящие, – безнадёжно вздохнул Меженин. – Их очень мало, этих многих, а солдат 10 миллионов, и почти все они не хотят воевать.

   – Вот я здесь для того, чтобы убедить солдат сражаться.

   – А ты, Игорь, куда?

   – Мне приказано сопровождать Виктора на позиции нашего полка.

   – Почему не к нам?

   – У вас Кутепов, – сказал Шкловский, – прекрасный командир. За ним солдаты пойдут в бой.

   – Ты, Лео, тоже ведь хочешь, чтобы Россия победила?

   – Сейчас, после такого завтрака, я хочу только Марысю.

   – Что тебе мешает? Она же здесь.

   – Как здесь? Где?

   – Я её встретил возле штаба. Просила передать тебе привет, если увижу. Сказала: примчалась за коханым. Я думал, ты знаешь.

   – Здесь? Возле штаба? Господа, честь имею. Я побежал.

Ночью они почти не спали. Он умел довести женщину ласками до нервических слёз, и Марыся плакала, приговаривая, что кохает его, а он уходит в бой, может, на смерть. Такой молодой, красивый.

   – Не плачь, Марысенька. Меня не убьют – я счастливый.

   – Ваш Кутепов злой, глаза, как у цыгана, женщин не любит. На меня даже не смотрел. Он всех вас на смерть поведёт и не пожалеет. Ой, Леочка, коханый! Зачем такая война? Солдаты побегут, а вас, офицеров, немцы побьют.

   – Наши не побегут... Они у нас... верные, – бормотал Леонтий в полудрёме. – И Кутепов... он хороший командир... И другие...

   – Говорили, какой-то новый генерал приехал из Петрограда.

   – Новый... Какой ещё новый?.. Корнилов... На 8-ю армию... Наша... ударная сила... Давай поспим, милая...

   – Когда же они нас разлучат?

   – Завтра... или послезавтра... – бормотал Леонтий, засыпая.

   – И семёновцы пойдут?

   – И семёновцы, и артиллеристы... Я хочу в артиллерию... Я же константиновец... Знаешь, с закрытой позиции...

Утром Леонтий долго спал, и Марыся побежала на рынок за молоком, пышками и ягодами – покормить коханого. Там её ожидал молодой человек в полувоенной маленькой фуражечке-конфедератке, в поношенной поддёвке, но при этом с самоуверенным панским лицом. Для разговора он повёл девушку подальше от торговых рядов, от толпы.

Чем-то Марыся ему не угодила – он выговаривал что-то строго, а она оправдывалась.

   – Когда начнётся? – спросила она, прощаясь.

   – Секрет, но тебе скажу, чтобы приготовилась. Жди шестое июля.

   – Сюда немец придёт?

   – Немец – лайдак. За ним придёт Комендант! Наш Начальник!

1917. ИЮЛЬ

Батальоны стояли за Тернополем, в деревне Глина. Дымников приходил из города утром и заваливался спать до обеда. 6-го за обедом офицеры по обыкновению обсуждали события в Петрограде и фронтовые слухи. Леонтий ел молча, почти не вникая в суть обсуждаемого, полковник Кутепов вникал, хотя тоже, как обычно, молчал.

В газетах – телеграмма премьер-министра князя Львова[13]13
  Львов Георгий Евгеньевич (1861—1925) – князь, председатель Всероссийского земского союза, депутат Государственной думы 1-го созыва, кадет. В 1917 г. – председатель Временного правительства первого состава. После Октября – белоэмигрант, в 1918—20 гг. – глава Русского политического совещания в Париже.


[Закрыть]: «Безответственное выступление элементов крайнего меньшинства встречено населением крайне враждебно».

«Крайнее», «встреченное крайне» – это мятеж большевиков. Рабочие и часть солдат, обманутые демагогической агитацией Ленина и Бронштейна-Троцкого, пытаются свергнуть Временное правительство и захватить власть!

В Петроград прибыли 20 тысяч кронштадтских моряков, и начались погромы и расстрелы!

Преображенский и Семёновский полки остаются верными правительству и защищают порядок.

Вождь большевиков Ленин переброшен немцами в Россию для шпионажа в пользу Германии, для свержения правительства и развала армии! Деньги и инструкции он получает через германское посольство в Стокгольме. Посредниками служат некие авантюристы: Ганецкий, Парвус и г-жа Суменсон. Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами денежного и политического характера между германскими агентами и большевистскими лидерами...

Говорили за обедом и о фронтовых делах.

Помощник комиссара Временного правительства Шкловский 3 июля под деревней Лодзяны первым поднялся из окопов и повёл в атаку 638-й пехотный Ольгинский полк и, получив тяжёлое ранение, остался на поле боя и предотвратил отступление полка.

Командир Петровской бригады генерал Май-Маевский[14]14
  Май-Маевский Владимир Зенонович (1867—1920) – генерал-лейтенант (1917). С декабря 1917 г. – начальник 3-й пехотной дивизии Добровольческой армии; в мае-ноябре 1919 г. – командующий Добровольческой армией. В конце 1919 г. отстранён от должности. Умер в Севастополе во время эвакуации.


[Закрыть] лично руководил боем Семёновского полка, первым вышел из окопов и повёл солдат в атаку! Один из офицеров прокомментировал сообщение пошлой шуткой: «Тяжело ему было с таким животом». Кутепов резко одёрнул: «Стыдно смеяться над героем!»

   – Семёновцы в деле – скоро и нам, – сказал кто-то, почувствовавший за десятки вёрст железный лязг 8-го гренадерского Императора Александра 1-го Баварского полка, обратившего в бегство русских солдат, мечтавших о скором мире без аннексий и контрибуций.

Вскоре мотоциклист с конвоем всадников привёз из Тарнополя директиву, адресованную полкам Гвардии Преображенскому и Семёновскому и подписанную Брусиловым: «Сегодня утром противник прорвал фронт к северо-западу от Тарнополя в районе Зборова и двигается в направлении Езерно. Попытки ликвидировать прорыв войсковыми частями фронта не привели ни к чему. Верховный главнокомандующий приказал для ликвидации прорыва направить из резерва фронта Петровскую бригаду; Верховный главнокомандующий надеется, что Петровская бригада вновь покроет себя славой и увенчает свои седые знамёна новыми победными лаврами».

Кутепов собрал офицеров, объявил боевой приказ и сказал:

   – Мы идём не только для того, чтобы остановить немцев, но и для того, чтобы ликвидировать бунт немецких приспешников в Петрограде. Наша победа на фронте спасёт и армию и Россию.

Приказы на марш Кутепов отдавал, словно повторяя заученное стихотворение, давно рвавшееся из сердца. Боевая тревога! Идти налегке без ранцев, только с подсумками! Боеприпасы, кухню, медицинскую часть направить немедленно следом. Впереди Государева рота!..

Давно так не называли 1-ю роту, но никто не возразил.

Обходя строй, Кутепов останавливался возле некоторых офицеров и солдат, обменивался несколькими словами. Дымникову сказал:

   – Теперь поняли, поручик, с кем мы на Литейном сражались? С немецкими шпионами. Остановим их хозяев – остановим и бунт.

   – Так точно, господин полковник! – браво ответил поручик.

Дымников дремал с открытыми глазами – настолько истомили ночи любви, что окружающий мир отступил куда-то вдаль и оставался в виде неясных цветных пятен и шума, похожего на лёгкий морской прибой. Окунуться в это прохладное море и уснуть или даже умереть. Может быть, любовь дана человеку для того, чтобы легко умереть?

В первой шеренге Кутепов узнал старого преображенца Борисова. Рядом – тот сажный Заботин, член полкового комитета. На «ты» обращаться показалось неудобным, на «вы» – противно. Спросил по-командирски:

   – Побьём немца, солдаты?

   – Так точно, – вразброд проговорили изнывавшие от жары и Борисов, и Заботин, и другие.

Заботин в форменной гимнастёрке, со скаткой через плечо, с подсумком на солдатском ремне похож на всех других солдат. Невыразительное простонародное лицо, неподвижные пустые глаза.

   – А в Питере немецкие шпионы бунтуют – друзья нашего Заботила.

Водянистые, серовато-синие глаза солдата наполнились неким смыслом, какой-то игровой хитростью:

   – Так я же не большевик, господин полковник. Я эсер, как наш господин военный министр.

   – Немцев будем бить? – спросил опять Кутепов.

   – В бою-то как же иначе, – не по-военному ответил Заботин.

   – Помогать надо молодому солдату, Борисов, – нахмурившись сказал Кутепов.

   – Так точно, господин поручик.

Кутепов прошёл дальше, а Борисов шепнул Заботину:

   – Выходит, Алёха, ты, как наш министр?

   – «Как», да не так.

Полковник произнёс короткую речь и остался ею недоволен. Сказать бы, что главный враг – в тылу, что большевиков, дезертиров и агитаторов надо расстреливать, что, остановив немцев, начнём бороться с предателями в страте, но приходилось говорить общие слова о том, что Россия в опасности и нельзя прощать предательства. О каких предателях говорится, промолчал.

Предусмотрел полковник все варианты марша, не мог предвидеть только проливного дождя, всю ночь заливавшего походную колонну. Ему-то дождь не мешал: он жил полной жизнью, выполнял то, для чего родился на свет, продолжал начатое великим императором дело, под его, Кутепова, командованием Преображенский полк остановит врага.

На рассвете промокшие, уставшие солдаты подходили к населённому пункту Мшаны, где они должны были занять позиции. От дождя дороги так развезло, что лошади утопали в жидкой грязи чуть не по колено, солдатские сапоги хлебали холодную жижу.

Малевский-Малевич, ехавший чуть позади полковника, сделал предположение, что перед ними болото, и к деревне настелена гать, осторожно подсказывал, что неплохо бы закрепиться здесь и разведать местность. Может быть, лучше бы остановиться, не входя в деревню, но где бы тогда отдохнули солдаты после похода перед боем? И вообще никогда не надо мучить себя этими «если бы».

– Вам везде мерещится болото, капитан, – сказал Кутепов раздражённо. – Гать настелена на дороге на случай такой вот погоды. И незачем отсюда разведку высылать: там, за деревней, на высотках, пехота 176-й дивизии. Вперёд!

Промокшие, измученные переходом солдаты набились в избы и свалились, не дожидаясь кухни. Разведчики, проклиная погоду, матерясь, несколькими группами потянулись к немым выпуклостям высот, из-за которых дымились неугомонные тучи.

Кутепов и адъютант полка обходили избы, занятые солдатами. Хозяева испуганно кланялись, некоторые предлагали молоко и яйца, другие приговаривали: «Нэма ничого». Офицеры 2-го батальона заняли хорошую просторную избу, пили хозяйское молоко и подкреплялись своими запасами. Говорили, конечно, о политике – на двуколках из Тарнополя вместе с боеприпасами и санитарными принадлежностями привезли последние телеграммы и слухи. Большевистский мятеж подавлен. В Петроград вошли части, верные правительству. Участвовавшие в бунте полки разоружаются. Немецкие шпионы Ленин и Зиновьев скрываются, избегая ареста и суда. Говорят, что Корнилов будет назначен Командующим Юго-Западным фронтом.

Малевский-Малевич приветствовал поручика Дымникова, клевавшего носом над кружкой молока.

   – Лео! Я видел вас в городе с той же красоткой. Привезли с собой? Ещё Польша не сгинела[15]15
  «...Польша не сгинела» от польск. zginac – пропасть, погибнуть.


[Закрыть]?

   – Какая Польша?

   – Что значит «какая Польша»? Ваша дама предпочитает красно-белые наряды. Это же цвета национального флага Речи Посполитой!

К отдалённому редкому громыханию артиллерии привыкли, но вдруг совсем близко расколола наступающий день пулемётная очередь, и винтовочные выстрелы пронзительно захлестали, захлопали, требуя, чтобы люди перестали пить молоко, спать, мечтать о счастье и бросились прятаться, убивать и умирать в мучениях.

Никакой 176-й дивизии впереди не было. Спасать пришлось не армию и Россию, а свой полк. Если отступать – сзади болото, через него узкая хилая гать, уходить по ней под огнём – верная гибель. Значит, кто-то должен стоять насмерть, прикрывая отход других. Кутепов сам повёл 1-й батальон навстречу немцам и оставался в цепи под огнём до конца. Он знал, что если смотреть в лицо врагу, его не убьют, верил: жизнь русского воина Кутепова нужна России.

Командиры 2-го и 3-го батальонов организовали отступление. Первыми пропускали носилки с ранеными. Солдаты 7-й роты Заботин и Гришуков несли Борисова, раненного в живот. Как ни старались офицеры, а там, где грязная истоптанная дорога спускалась к болоту, возникла толпа. «Только носилки! – кричал Дымников. – Только раненые! Мёртвые подождут!» Телегу с телами убитых офицеров отводили в сторону, таща лошадь за уздцы. Лошадь храпела, разбрасывая пену, пытаясь встать на дыбы. Кованые ободья колёс глубоко вдавливались в мокрую мягкую землю, телега раскачивалась, и трупы зашевелились, будто оживая: чья-то рука свесилась вниз и болталась, чья-то Окровавленная голова повернулась на сторону...

– Меня... туда, – с трудом проговорил Борисов, увидев телегу, и забылся, закрыв глаза.

На тонувших в грязи брёвнышках гати люди спотыкались, носилки прогибались до предела, казалось, они вот-вот очутятся в болоте вместе с грузом.

Когда Борисова перенесли через болото и остановились перекурить, положив носилки на траву в редкой пятнистой тени кустарника, раненый очнулся и попросил пить. Но при ранении в живот пить нельзя, и Заботин, смочив платок водой из фляги, приложил влажную ткань к губам Борисова. У того вдруг будто силы появились – внимательно взглянул на Заботина, сказал спокойно, деловито:

   – Алёха, посмотри мой живот.

   – Чего смотреть, Коля? Повязку наложили. Кровь остановили. Заживёт.

   – Посмотри, говорю. Подыми рубаху, сыми повязку.

Заботин, пересиливая себя, выполнил просьбу товарища, с ужасом смотрел на отвратительное месиво крови, кожи, мяса, ещё чего-то.

   – Белое вылезает? А? Алёха. Есть белое?

   – Чего-то есть.

   – Хорошо видно?

   – Видно, Коля.

   – Тогда прощай, Алёха. Попа бы надо. Перекрести меня – сам не могу. Кончилась моя жизнь. Я эти раны в живот знаю. Провожал ребят с ними. Теперича и сам вот... У тебя баба есть, ребёночек, а у меня никого на свете не было. Одна матушка осталась... Отпишите... Не подымайте меня больше. Не жгите живот... Зачем живот жгёте?..

Борисов начал бредить, дыхание у него участилось, он захрипел, попытался поднять руку, дёрнулся и затих навсегда. Но на телегу, перевозившую убитых, ему попасть было не суждено: застряла в болоте, а тела офицеров оставили в церкви.

Отступали, соблюдая порядок. Остановились на открытом сухом лугу, несколько возвышавшемся над местностью. Впереди – хороший обзор, лес далеко на горизонте. Кутепов приказал здесь занять оборону. Проверили состав рот, полковник сам проследил за отправкой раненых в город. Немцы не преследовали полк. Можно было накормить солдат и отдохнуть.

Дымников, поужинав из солдатского котла жидкой пшённой кашей, курил папиросу, наблюдая, как среди редкого кустарника солдаты ставили палатку для офицеров. Ему опять вспомнилось словечко «тикать». Сегодня утром уцелел, а завтра? Лучше в Питере с кредиторами разобраться. Да их, может быть, уже и нет – сбежали от большевиков? Господин полковник не стал русским Бонапартом ни там, в Питере, ни здесь... Если уж следовать аналогии, то в нынешнем Аустерлице роль Наполеона играли немцы. Однако надо отдать должное командиру полка. Только его личное мужество позволило 1-му батальону сдержать немцев, и преображенцы не бежали, утопая в болоте, а отступали в полном порядке, и немцы их не преследовали.

И теперь, после трудного боевого дня, Кутепов не искал отдыха, а стремительно шагал от роты к роте, что-то выяснял, что-то приказывал. Разогнав свиту с поручениями, полковник направился к офицерским палаткам, когда перед ним вдруг оказался солдат. Рядовой Заботин преградил дорогу, и на лице его вместо хитрой придурковатости проступала злая горечь.

   – Господин полковник, – начал он решительно, однако кутеповский командирский взгляд его несколько смутил, и вместо приготовленных слов прозвучали другие, должно быть, нелепые, а, возможно, как раз самые необходимые, самые сильные. – За что, господин полковник? За что?

   – Отставить! – нервно скомандовал Кутепов. – Идите в роту и несите службу.

Но Заботин уже заставил себя собраться, преодолеть солдатскую робость и постарался говорить спокойно и размеренно:

   – Я как член полкового комитета и по поручению товарищей спрашиваю по закону. Сколько наш полк потерял сегодня людей? – Не получив ответа, Заботин продолжил. – Потому как мы солдаты равноправны, то имеем право знать. Полковой комитет имеет право.

   – Потери точно ещё не подсчитаны.

   – Подсчитаны, господин полковник. Во всех ротах.

   – Точно ещё не подсчитаны, – повысил голос Кутепов, во на сей час я имею сведения: убито 1500 нижних чинов и 15 офицеров.

   – За что, господин полковник? Привели, погубили полторы тысячи народу и ушли. За что они погибли?

   – Вы... Члены полкового комитета должны знать, что мы закрыли прорыв немцев, задержали их наступление, дали возможность ликвидировать армейские склады, чтобы не достались немцам...

К ним уже подошли офицеры и несколько солдат. Кутепов резко отмахнулся от них и продолжал:

   – Мы спасли армию!

   – Какую армию? – Заботин уже почти кричал, забыв о дисциплине.

Солдаты пытались его утихомирить:

   – Брось, Алёха... Господин полковник весь бой под огнём... Снаряд перед ним разорвался...

   – 8-я и 11-я армии были бы окружены, если бы не мы и семёновцы! Так и объясните своему полковому комитету, – резко сказал полковник.

   – Армию? – возмущённо переспросил Заботин. – Какую армию? Она бежит, наша армия. Её больше нет! Никто не хочет больше умирать ни за что, как наши солдаты сегодня. Как Борисов... – Вдруг, коротко вздохнув, как всхлипнув, он зашагал прочь.

«Телеграмма

Комитет 11-й армии Юго-Западного фронта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов

9 июля 1917 г.

Начавшееся немецкое наступление разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперёд героическими усилиями сознательного меньшинства, определился резкий и гибельный перелом.