Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

1918. ФЕВРАЛЬ

Какой там батальон или полк – лучше не вспоминать. Если б идти на пулемёты, отбиваться от фанатиков матросов под Таганрогом, карать взбунтовавшихся матросов – тогда Кутепов при деле, тогда он впереди. А отступать без боя, уходить неизвестно куда, лишь бы спастись, – все становятся штабными бонапартами и рвут друг у друга должности. На последнем, самом чёрном, ростовском военном совете он молчал и, если вокруг кто-то возмущался, роптал, одобрял, безнадёжно вздыхал, то по его резкому взгляду, вздёрнутой бородке и решительному лицу никто не смог бы понять, на чьей он стороне: хитрых алексеевцев, храбрых корниловцев или дипломатичных деникинцев.

Вернулся Кутепов во временную квартиру, предоставленную ему в доме какого-то местного миллионера, зажёг керосиновую лампу, сел за столик, раскрыл оперативную карту Кубанского края. Итак, от Ростова по железной дороге, затем поворот, переправа у Ольгинской...

В дверь осторожно постучали.

   – Господин полковник, к вам поручик Дымников. Говорит, что вы ему назначали.

Леонтий уже не выглядел ни петроградским адъютантом, ни Преображенским офицером: плоховато выбрит, обычно спокойные большие глаза потускнели, потеряли мужской вызывающий блеск.

   – Вашу просьбу никто не может удовлетворить, Леонтий Андреевич, – сказал Кутепов. – Даже Деникин. Я говорил с Антоном Ивановичем: в Добровольческой армии офицеров-артиллеристов на несколько дивизионов, а орудий... Знаете, каков наш артиллерийский парк? Десять трёхдюймовок. На всю так называемую Добровольческую армию. Да и в ней-то едва четыре тысячи солдат и офицеров. Юнкера михайловцы и константиновцы произведены в прапорщики. Деникин сказал: «Пусть ваш Дымников захватит большевистскую батарею, и я её ему отдам». И ещё сказал, что откуда-та помнит вашу фамилию. Никогда не встречался, но помнит.

   – Идём на Кубань? – спросил Дымников.

   – Уже все знают. Совещание давно кончилось.

   – Деникин уговорил Корнилова. Тот хотел в Сальские степи.

   – Деникин – прихвостень Алексеева. Он называет всех, кто за Корнилова, – «необычайными»!

   – Господин поручик! – Кутепов поднялся, за ним, конечно, встал и поручик. – Я запрещаю вам непристойно отзываться о генералах Добровольческой армии. Они – наши командиры, наши полководцы. Куда бы мы ни пошли, мы идём с ними на Москву.

Вновь сели.

   – А вы, Александр Павлович?

   – Я командир третьей роты офицерского полка. Записал вас к себе. Командир полка – Марков. Форма – чёрные погоны. Траур по России.

   – Конечно. Кто же ещё? Друг Деникина. Вместе страдали.

   – Поручик, – снова, было, возмутился Кутепов, но успокоился и махнул рукой. – Ладно, Фёдора Ивановна.

   – Когда выступаем?

   – 26 февраля[22]22
  3десь и далее новый стиль.


[Закрыть].

1918. МАРТ

Те, кто выжил, навсегда запомнили высокий весенний свет этого первого боя, распростёршуюся чернь кубанских полей, слегка подернутых изумрудными всходами, хриплый стрекот скворцов и тяжкий топот солдатских сапог. Сначала шли строем, шпор давно уже не было, и обувь разбилась. Однако пели новую строевую:

 
Слушайте, братья,
Война началася.
Бросай своё дело,
В поход собирайся...
 

«Бросай своё тело», – мысленно переиначивал слова песни Дымников. Своё изнурённое, истощавшее, давно не мытое. Бросай под пулемёты, под штыки озлобленных пролетариев. Бросай его окровавленным куском на дороге на потеху мародёрам-садистам, на угощение хищникам.

Сзади перекатами возникали вопли восторга – вдоль колонны скакал Корнилов на буланом коне в сопровождении нескольких текинцев в огромных чёрных и белых папахах. Все кричали «ура!», и Дымников кричал, отмечая про себя, что по посадке всегда узнаешь провинциала-инородца.

Кутепов шёл впереди роты с винтовкой на ремне. В ожидании генерала остановился, снял винтовку, отдал честь. Корнилов остановил коня, поздоровался дружески, затем крикнул неожиданным для щуплого своего тела басом: «Здравствуйте, молодцы, герои-офицеры!» В ответ прокатилось новое «ура!».

После короткого привала пошли вольно, без строя, вроссыпь. Возникли слухи о возможном бое перед следующим населённым пунктом. Это уже не казачья станица, а русское село Лежанка.

Роты местами перепутались. Празднично трогательная голубизна неба настраивала на мысли о добром, великом, человеческом. Дымников поравнялся с Романом Гулем[23]23
  Гуль Роман Борисович (1896—1986) – участвовал в «Ледяном походе» как рядовой боец корниловского офицерского ударного полка. Эмигрировал в 1919 г. Известен как автор книг о белом движении «Ледяной поход. С Корниловым», мемуарной трилогии «Я унёс Россию. Апология эмиграции» и многих других.


[Закрыть] – интеллигентным офицером. Тот улыбнулся и сказал:

   – Хорошо. Послушайте стихи:

 
Расходились и сходились цепи,
И сияло солнце на пути,
Было на смерть в солнечные степи
Весело идти...
 

   – Хорошо, – согласился Леонтий. – Если бы...

   – Да, – понял Гуль, – эта дорога не на Москву.

   – Разумеется. Был Главковерхом и до Питера не дошёл, а здесь...

   – Хочет захватить Россию с помощью тысячи прыщавых юнкеров, – усмехнулся Гуль, вспоминая странных героев русской истории.

   – Почему же вы здесь?

   – Всё те же историко-романтические восторги. Тронется волна национального возрождения. Во главе – национальный герой, казак Лавр Корнилов. Вокруг него объединятся все, забыв партийные и классовые счёты. За Учредительное собрание пойдут стар и млад. Буржуазия – Минины, офицерство – пожарские. Флаги, знамёна, оркестры, играющие новый гимн. И армия возрождения, горящая одной страстью: счастье родины, счастье народа русского – идёт как один. Она почти не встречает сопротивления. Ведь она – народная армия... Мираж...

Дорога плавно поднималась. Показались окраинные хаты и сараи. Ряды замешкались, офицеры искали своих, и Дымников увидел, что прямо на него с винтовкой наперевес идёт Меженин. Осунувшийся, подсохший, злой, по-боевому ссутулившийся. Сейчас убьёт. Или потом, в бою, в спину.

Но выстрел раскатистым весёлым хлопком прозвучал вверху, над первыми рядами. Порхнуло лёгкое белое облачко шрапнели, хлёсткий град сыпанул по земле, по людям. Кто-то закричал, требуя Таню и Варю – медсестёр, на которых Леонтий строил некоторые планы, обязательно связанные с хорошей баней.

Как бы не заметив Меженина, поручик устремился к своей роте. Кутепов стоял в окружении помощников. Соболь по обыкновению чуть ли не на ухо докладывал ему что-то. По дороге двигались верховые, за ними катились два орудия. Подъехал Деникин в сопровождении адъютанта. Шрапнель рвалась всё ближе. Генерал бравировал. Спешился, снял фуражку, утёр носовым платком лицо – ни дать, ни взять, мужичок на пашне, но с хитрецой: всё вижу, своего не отдам. Поговорил с Кутеповым о начинающемся бое:

– Регулярные войска. 154-й Дербентский полк перешёл на сторону красных. Надо драться всерьёз. Вы, Александр Павлович, идёте прямо в лоб. А вот и артиллерия для вас. Батарея на прямую наводку.

Какая там батарея – два орудия. Но ездовые с нагайками, лошади передвигаются правильной рысью, зелёные стволы масляно поблескивают, затворы – слепящие зеркала. Впереди – командир, полковник Миончинский, на передках расчёты. Дымников узнал Вальковского. Тот был произведён в прапорщики, и звёздочки нарисованы на погонах химическим карандашом.

Кутепову не нравилась идея атаки в лоб:

   – Антон Иванович, я не хочу устраивать бой по дороге. Я их через речку возьму вместе с корниловцами. Это же не речка, а ручеёк.

   – Действуйте, полковник. С Богом.

   – Поручик Дымников! – крикнул Кутепов, заметив Леонтия. – Передайте третьему взводу мой приказ: сворачивать к речке за мной.

   – Так вы тот самый Дымников? – заинтересовался Деникин. – Что-то мне о вас говорили. Но я обязательно вспомню.

   – Господа офицеры, вперёд! – кричал Кутепов. – За великую Россию!

Дымников не первый раз видел Кутепова в таком бою, где надо смело идти на пули. Полковника охватывал весёлый, едва ли не мальчишеский азарт. Он со смешками, с прибаутками, с «Федорой Ивановной» подбадривал и торопил подчинённых с бесстрашием, заставлявшим забывать о смерти, до которой только руку протяни. Словно шёл не в бой, а на учения.

Цепь выровнялась, Кутепов осмотрел своих подчинённых, и голос его зазвучал по-строевому, парадно и решительно:

   – Ровный шаг! Интервал – четыре шага! Винтовки наперевес! Огня не открывать! Идём без единого выстрела! Смотреть в лицо врагам!

В окопах на окраине деревни возникло неясное движение. Трёхдюймовки замолчали – в них прямой наводкой били орудия полковника Миончинского.

Пехота Кутепова размеренным шагом двигалась вперёд без выстрелов, с винтовками наперевес. Падали убитые и раненые – потерь будто не замечали, только смыкали строй: сзади спешили медсёстры. Видя молча наступающих рыцарей белого дела, красные обратились в паническое бегство.

Справа на отступающих бросились корниловцы, и Кутепов приказал своим: «Вперёд!» Они догоняли противника, били штыками, хватали, расстреливали из винтовок.

Так начиналась война бесстрашных белых рыцарей против злобной, ненавидящей их массы, настоящая гражданская война.

К Деникину подбежал генерал Марков и крикнул:

   – Этому я в Академии Генштаба не учил! Здесь придумал.

   – Кутепов нашёл правильную тактику, – сказал Деникин.

Роман Гуль, идя в задней цепи, восхищался и плакал. Ведь их так мало, этих доблестных офицеров и юнкеров. Они вскоре все погибнут в таких боях, никто не дойдёт до Москвы. И вся эта атака ровным шагом, без выстрела – мираж... Да. В памяти останется мираж. В песнях, в стихах... Какие-нибудь будущие мальчишки, с замиранием сердца вглядываясь в этот мираж, трепещущий на киноэкранах под бой барабанов, будут тяжёлым вздохом провожать падающих убитых и раненых – их не замечают наступающие с винтовками наперевес офицеры, только ряды смыкают.

   – Господа, не забывайте приказ генерала Корнилова: пленных не брать! – крикнул Кутепов. – Кто на расправу – туда, к дороге.

Дымников опустил взгляд и услышал знакомый голос:

   – Я пойду. Кто ещё?

Поручик осторожно посмотрел – это говорил Меженин.

Человек 60 пленных в растерзанной, растрёпанной одежде вывели из деревни. Подъехал полковник Нежинцев, командир ударного Корниловского полка, бравый молодец лет тридцати с равнодушно усталым лицом человека, обязанного выполнять какое-то поручение. Подполковник лишь мельком взглянул на пленных, склонивших головы и бессильно опустивших руки.

Вместе с Межениным вышли человек пятнадцать: некоторые с напряжёнными лицами, пряча глаза, другие изображали лихость.

   – Конвой, разойдись! – скомандовал Нежинцев. – Команде приготовиться. Пли!

Выстрелы трещали беспорядочно. Дымников наблюдал за Межениным. Тот методично убивал одного за другим выстрелами в голову. Некоторые молча падали, другие кричали, плакали, становились на колени, протягивали руки. Одного такого Меженин добил почти в упор, наклонившись. Некоторые из стрелков после первого выстрела торопливо уходили, другие били до конца.

   – Вон того добей, – сказал Меженин стрелявшему рядом. – Видишь, ползёт?

   – Я его штыком, – сказал тот и несколько раз с размаха всадил штык в корчащееся тело.

Дымников не мог оторваться от этого кровавого зрелища. Меженин шёл прямо на него. «Теперь меня за тургеневскую Лизу», – мелькнула нелепая мысль.

Разумеется, нелепая. Сели рядом.

   – Угощу хорошими, – сказал Меженин, доставая ростовские папиросы. – Ствол в крови, твою мать. Мозги вышибал пролетарию. Я убивал их с особенным чувством. И буду убивать. Борцы за свободу, продавшиеся немецким шпионам. Убивать – высокое мужское чувство. Читал Ницше?

   – Да, конечно, – бормотал Леонтий. – А ты здесь как? Когда?

   – Так же, как и ты, Лео. Я здесь для того, чтобы идти на Москву и Петроград, а не разорять нищие кубанские деревни. И таких, как мы, много в Добровольческой армии. Мы освободим Россию от красной нечисти, но сначала мы с тобой...

Меженин замолчал, повернулся лицом к Дымникову, и Леонтий заметил вдруг, насколько огрубел, заматерел штабс-капитан, знаток русской литературы и любитель тургеневских женщин.

   – Что мы с тобой должны сделать, Игорь?

   – Сначала мы должны убить Корнилова.

1918. 12 АПРЕЛЯ

Екатеринодар атаковали с запада. Штаб Корнилова был устроен на ферме Екатеринодарского сельскохозяйственного общества на высоком правом берегу Кубани. Здесь же расположились переправившиеся кутеповцы и другие войска, прятавшиеся от обстрела в оврагах, ямах.

Меженин и Дымников лежали на берегу, разглядывая панораму города, задымлённую, вспыхивавшую зеленоватыми молниями артиллерийских выстрелов. Окраины исполосованы большевистскими окопами, ближе к реке – окопчики наступающих корниловцев.

   – Если он останется жив, – начал Меженин, – то мы, Лео, все останемся здесь, в братских могилах. Он погубит всех, на кого ещё могут рассчитывать честные русские люди. Этот маленький генеральчик-инородец, вскруживший головы десятку недоучек юнкеров, привёл нас сюда на смерть. И сам уже чувствует конец – впервые после Ростова собирает военный совет.

   – Когда ты, Игорь, впервые предложил мне это... эту акцию, я был возмущён. Русский офицер не может участвовать в заговоре против своего генерала.

   – История говорит о другом. Да и России сейчас нет. Чтобы восстановить страну, навести порядок, нужен всего месяц, а то и меньше. Я в Новочеркасске встречался с атаманом Красновым[24]24
  Краснов Пётр Николаевич (1869—1947) – генерал-лейтенант. В октябре 1917 г. командовал войсками, направленными Керенским на Петроград. В 1918 г. – атаман Войска Донского, создал белогвардейскую казачью армию. В1919 г. эмигрировал в Германию. Сотрудничал с фашистами, помогая формировать части из эмигрантов. Казнён по приговору Верховного суда СССР.


[Закрыть]. У него под боком, в Таганроге, немцы. Он сказал: немцы дают полк и артиллерию и вместе с казаками гонят красных до Москвы. Корнилову это предлагали, но наш маленький Чингисхан, не сумевший воспользоваться властью Главковерха в 17-м и даже растерявший всех своих верных текинцев, когда-то давал присягу воевать с немцами и остаётся ей верен. После его смерти Добровольческая армия пойдёт за Красновым, и мы въедем в Петроград в немецком вагоне.

   – Как мы это сделаем? – спросил Дымников с некоторым беспокойством.

   – Здесь это очень легко, – Меженин указал на маленький домик, где размещался штаб, и как раз в этот момент, метрах в ста от него разорвался снаряд, – но думаю, что всё произойдёт без нашего участия.

Тем временем продолжался бой, корниловцы пытались атаковать, но в конце концов прочно залегли. Тогда из своего укрытия поднялся подполковник Нежинцев. Дымников, конечно, не мог разглядеть его лицо издали, но чувствовал, знал, что на этом лице та же равнодушно усталая гримаса, которая была во время расстрела пленных, когда у Леонтия возникла тайная мысль: «И тебя бы туда, под выстрелы в упор». Теперь же он увидел, как Нежинцев что-то пытался крикнуть, но не успел: пуля ударила в голову.

Смерть командира Корниловского полка – событие. Звенели телефоны, бежали ординарцы, организовали переправу тела через реку. Снаряды регулярно продолжали падать рядом со штабом. Деникин, выйдя из штаба, не спеша, как всегда бравируя своей храбростью, подошёл к офицерам, сказал:

   – Какая тяжёлая потеря для армии.

   – Ваше превосходительство, кто же будет командовать Корниловским полком? – спросил Меженин.

   – Командующий армией генерал Корнилов только что назначил полковника Кутепова, – сказал Деникин и, узнав Дымникова, продолжил, – Александра Павловича я уже поздравил. Думаю, и вы рады за него.

   – Так точно, Ваше Высокопревосходительство.

   – М-да... Неженцев. А мы с ним ещё утром договаривались: возьмём город и засядем в Гранд-отеле за пиво. Да. Гранд-отель! Вот я и вспомнил, господин Дымников, то, что давно должен был вам передать. Это целый роман. Когда мы с другими генералами были в Быхове под арестом, там рядом стояла польская часть, а в этой части работала не то переводчицей, не то секретаршей девушка Марыся. Хорошая интеллигентная девушка. Ксеня тогда была моей невестой, почти каждый день приходила ко мне и как-то по случаю подружилась с этой Марысей. Иногда с ней приходила, иногда что-нибудь передавала через неё. И однажды, будьте внимательны, поручик, Марыся сказала мне: «Пан генерал, поедете опять на войну. Вдруг встретите там поручика Леонтия Дымникова. Скажите ему, если он хочет меня найти, то найдёт в Харькове, в гостинице Гранд-отель. И скажите, что я его кохаю».

1918. 13 АПРЕЛЯ

Утром генерал Корнилов был убит – артиллерийский снаряд красных разорвался в комнате, где он ожидал, когда подадут утренний чай. Генерал Романовский[25]25
  Романовский Иван Павлович (1877—1920) – участник Русско-японской и Первой мировой войн. Генерал-майор (1916). Участвовал в Корниловском мятеже. Принимал участие в формировании белогвардейских сил. С февраля 1918 г. – начальник штаба ВСЮР, ближайший советник Деникина. Убит в Константинополе.


[Закрыть] и другие офицеры вынесли умирающего на носилках. Деникин поспешил навстречу, припал к ещё дышавшему генералу.

   – Вы примете командование армией? – спросил Романовский.

   – Да, – без колебаний ответил Деникин.

Собралась толпа офицеров. Некоторые плакали. Дымников нашёл Меженина и оттащил в сторону.

   – Я же говорил: без нас, – с многозначительной улыбкой сказал Игорь.

   – Неужели вы?..

   – Что ты, Лео! Я цель не указывал. Они сами легко могли обнаружить. – Улыбка Меженина оставалась многозначительной: нравилось ему, что его могут заподозрить в связях с красной разведкой.

   – Ударный Корниловский! Строиться на западной окраине фермы! – раздалась команда Кутепова. – На поход! Штурм отменяется распоряжением командующего армией генерала Деникина!

   – Теперь мы снова идём к Ростову, а оттуда на Москву, – сказал Меженин. – С немцами и казаками.

   – Я с тобой, Игорь, только до Харькова.

1918. МАЙ

В Ростове на вокзале огромные светящиеся буквы: KAUKASUS[26]26
  Kaukasus – Кавказ.


[Закрыть].

На перроне – безликие аккуратные немецкие часовые.

Штаб Деникина километрах в пятидесяти от этих позорных символов, в станице Егорлыкской, в просторном станичном правлении. Под окнами в саду доцветали фруктовые деревья. Кутепов приходил сюда как бы запросто, но не часто – не злоупотреблял доверием.

   – Многого мы не успели прочитать за время похода, Александр Павлович. Кстати, вы знаете, что Сергей Леонидович Марков устраивает лекции о нашем походе и называет его «Ледяным»?

   – Там где-то был лёд. Под Медведковской, кажется.

   – Да, лёд был. А здесь нас ждал Брестский мир. Будем с вами разбираться, что же нам от России оставили, – сказал Деникин.

   – Всё своё возьмём! – не задумываясь, произнёс Кутепов.

   – Не смею с вами не согласиться, однако разномыслие в наших рядах мешает нам действовать. Вот, например, интересный документ для чтения, – проговорил Деникин к протянул собеседнику лист, на котором химическим карандашом довольно чётко было написано: «Начальнику контрразведывательной части Генерального штаба полковнику Щукину».

   – «Автору настоящей записки, – начал читать Кутепов, – из совершенно доверительного источника стало известно, что некоторые офицеры 3-й дивизии полковника Дроздовского, а также Корниловского ударного полка, 1-го офицерского полка и некоторых других частей составили заговор с целью смещения руководства армии, чтобы в дальнейшем войти в союз с атаманом Красновым и немецкими войсками для совместных действий против большевиков. Руководит заговором полковник штаба армии. Будет назван при следующей встрече и при вручении автору суммы в пять тысяч немецких марок».

   – Такие настроения существуют, и я даже знаю без сообщений неизвестного фамилии некоторых офицеров, держащих связь с Красновым, – с некоторой усталостью в голосе сказал Деникин.

   – Под трибунал и расстрелять! – будто отрезал Кутепов.

   – Нет, Александр Павлович, они не так опасны, чтобы поступать резко. Добровольцы заключили с командованием армии контракт на 4 месяца. Срок на исходе. Кто желает к Краснову или к Вильгельму – не держим. Уверен – таких будет мало. Вы не уйдёте?

   – Антон Иванович! Мы с вами сражались против немцев для того, чтобы победить их. И мы ещё победим.

   – Это слово настоящего русского офицера. Однако разномыслие касается не только отношений к немцам. Куда мы пойдём? За что будем бороться, что напишем на наших знамёнах. С ведома Михаила Васильевича Алексеева я подготовил Наказ. Вы – один из первых его читателей. Прошу.

«I. Добровольческая армия борется за спасение России путём:

1 – создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; 2 – беспощадной борьбы с большевизмом; 3 – установления в стране единства государственного и правового порядка.

II. Стремясь к совместной работе со всеми русскими людьми, государственно мыслящими, Добровольческая армия не может принять партийной окраски.

III. Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом и станет отражением воли русского народа после освобождения его от рабской неволи и стихийного помешательства.

IV. Никаких отношений ни с немцами, ни с большевиками. Единственно приемлемые положения: уход из пределов России первых и разоружение и сдача вторых.

V. Желательно привлечение вооружённых сил славян на основе их исторических чаяний, не нарушающих единства и целостности Русского государства, и на началах, указанных в 1914 году русским Верховным главнокомандующим».

Кутепов нередко выражал несогласие с мнением начальника, но делал это в дозволенных рамках воинской субординации, однако он мог и резко возмутиться и грубо высказаться, правда, не затрагивая начальника лично. Такой момент настал. Прочитав документ, Кутепов почувствовал себя выброшенным из этой жизни, что осталась честным русским офицерам: он не увидел в ней себя. О нём забыли! Он не нужен той России, которую хочет создать Деникин!

   – Вы пропустили здесь главное, Антон Иванович! Вы забыли, что Россия – это Российская империя с живым и здравствующим монархом Николаем Александровичем, у которого силой отняли престол! Я лейб-гвардеец, как и все мы, гвардейцы, клялся императору служить ему до конца. А нас вы забыли. Мы не нужны вам? Хорошо. Мы уйдём и будем сражаться за Царя, за Родину, за Веру, как поют наши офицеры... Вы думали, что мы пойдём сражаться за учредилку или ещё за какое-нибудь подобное собрание? Нет, Антон Иванович! Разрешите откланяться...

   – Подождите, Александр Павлович, – спокойно, с добродушной улыбкой ответил Деникин на резкое высказывание полковника и предложил ему занять кресло. – Не один вы так отнеслись к документу, но есть и другие, противоположные мнения. Я учитываю всё и выслушиваю всех. Хотел бы собрать всю армию и поговорить обо всём, о наших планах, о России, какую мы хотим восстановить. Но для этого нет подобающего помещения. Поэтому я решил собрать всех командиров, вплоть до командиров взводов.

Он поднялся и пригласил Кутепова пройти с ним. Двустворчатые широкие двери, пахнувшие свежей краской, вели в многооконный светлый зал, заставленный скамьями. Стены зала тоже были свежеокрашены в ярко-жёлтый цвет. Открытые окна, зелень, птицы, солнце – жизнь... Но Кутепова пейзажи никогда не волновали, к тому же он ещё весь кипел.

   – Гвардия вас не поймёт! – продолжал он. – Гвардия сражается за монархию, а не за учредилку или каких-то там атаманов, место которых – виселица...

Спокойствие Деникина гасило ярость и вызывало уважение. Кутепов знал, что генерал из простых, сын николаевского солдата, дослужившегося до майора. Мужик. Спокоен, себе на уме, знает, что всё пойдёт чередом: весна, лето, урожай. Кутузов был таким.

   – Александр Павлович. Мы все поймём друг друга. Мы же русские люди, – подвёл итог сказанному Деникин и на прощанье неожиданно добавил: – Что касается того доноса, так мои контрразведчики установили, что он написан левой рукой.

   – Найду доносчика – расстреляю сам.

В Екатеринодарском ЧК Клинцов и Заботин допрашивали чудом оправившегося после тяжелейших ранений человека – выходца с того света. Фамилии не было – осталась на том свете: в списке расстрелянных. Вернее, они не допрашивали, а беседовали – человек-то свой. Выжил, выполз из-под груды тел, дополз до добрых людей. Теперь вместо правого глаза – морщинистая ямка, левый – едва видит, правая нога не сгибается, грудь и живот в шрамах... При этом голос вдруг открылся – певучий баритон, прошибающий до слёз.

Конечно, не допрос шёл, а сердечный разговор. И на столе не протоколы, а почему-то старая, видавшая виды бандура, почерневшая, исцарапанная, но струны новые – поблескивают.

   – И светило нам ясно солнышко, – нараспев говорил одноглазый, – и всходы На вершинках зеленели, и грачи кричали, а они стали против нас с винтовками, штыки примкнуты, и красивый молодой офицер верхом с нагайкой крикнул: «Пли!»

   – С бородой офицер? – спросил Заботин.

   – Да не Кутепов это, – перебил Клинцов. – Кутепов – полковник.

   – Красивый генерал, молодой, в очах без бороды, – продолжал одноглазый. – Ас бородой рядом стоял и кричал высоким таким голосом, резким: «Приказ Корнилова – пленных не брать!»

   – Вот это Кутепов, – сказал Заботин.

   – Да. А тот офицер – сволочь Неженцев, – согласился Клинцов и выругался нецензурно. – Командир Ударного Корниловского полка, его ещё при Керенском создали, чтобы расстреливать отступающих. Уже тогда Неженцев пил нашу кровь. Убили под Екатеринодаром суку вонючую. Жаль, что убили, ох, и позанимались бы мы с ним. Зато бородатенький жив. Попросить бы Троцкого[27]27
  Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович (1879—1940) – в 1918—25 гг. – нарком по военным делам, председатель Реввоенсовета Республики, один из создателей Красной армии.


[Закрыть] отдать приказ: Кутепова брать только живым. Не поймёт нас Лев Давыдыч – серьёзный мужик. Еврейская голова. Но мы и сами как-нибудь прищучим господина Кутепова. Так что, брат, будем делать с тобой? Живой ты остался, с нами, товарищами, сидишь. Воевать не можешь, а хочешь. Да? Хочешь, ведь?

   – Хочу. Помню того, кто в меня стрелял.

   – Найдёшь. Мы тебе скажем, что с ним делать. Так что, бери свой струмент и действуй.

   – Руки слушаются, голос есть, – сказал одноглазый, беря бандуру. – Слёз моих много в том голосе, но пусть люди узнают и сами заплачут. И никого-то у меня нет теперь, кроме этой бандуры, – с горечью произнёс он и запел:

 
Взяв бы я бандуру
Тай сыграв що знав...
 

   – Погоди, – перебил Клинцов. – Ты казачьи давай, а не хохлацкие.

   – Такую, – предложил бандурист:

 
Конь боевой с походным вьюком
Стоит в ограде, чегой-то ржёт,
Копытом землю роет.
И вот хозяин к ему идёт...
 

   – Хорошо, – сказал Клинцов. – Дадим тебе мальчишку в проводники, отвезём вас ночью с верными людьми. Начинай с Ростова, оттуда обязательно в Егорлыцкую. Никаких бумаг не писать. Только на словах. Если уж прижмёт, конечно...

   – Я левой научился.

   – Только если прижмёт.

Кутепов обещал Дымникову присвоить звание штабс-капитана и даже перевести в артиллерию, а пока назначил командиром взвода. Леонтий был приглашён на совещание как полноправный участник. Перед началом они гуляли с Межениным но станице. Оба, обрадованные случайной почтой: Леонтию пришло письмо от родителей – живы, здоровы, в Питере становится голодно, приходится продавать книги; Меженину – видавший виды сложенный несколько раз журнальчик с поэмой Блока «Двенадцать». Игорь то и дело начинал цитировать то но памяти, то доставая журнальчик.

   – Что-то я никак не соображу, – перебил его Дымников, – он за большевиков, что ли, теперь? Как Маяковский?

   – Маяковский продался большевикам, а Блок – великий поэт. У него своя позиция. Великий человек выше тех распрей, которые раздирают мир. Я хочу сражаться за Учредительное собрание, Кутепов – за монархию, Чернов – за мужицкую республику, а Блок видит...

Он вновь достал журнал, открыл последнюю страницу и прочитал:

 
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз
Впереди – Исус Христос.
 

   – Исус Христос с ними, – констатировал Леонтий, – с красными.

   – К сожалению. Он всегда с рабами, с голодными. Не с генералами же.

   – Значит...

   – Значит, господин поручик Дымников, мы сможем победить только с помощью немецких штыков. Боюсь, что у Деникина и прочих не хватит на это ума. Они ещё никак не проснутся. Думают, что сейчас 14-й год. Даже в заявлении сослался на какое-то воззвание 14-го года. Будем убирать. Смотри – бандурист, о котором я тебе рассказывал. Сказал, что будет молиться за меня и попросил написать фамилию. Подойдём послушаем.

Одноглазого бандуриста окружили человек 15 казаков, казачек, офицеров. Ветер с Дона разрывал звуки, и песня звучала то громко, то почти затихала:

 
Марусенька, сердце,
Полюби мене,
Визьми моё сердце,
Дай мени своё...
 

«Марысенька, сердце, – сердцем повторял Дымников. – А в Харькове тоже весна. Попроситься в секретную разведку – чекисты в момент пристрелят...»

Наступал час собрания, и к зданию, где расположился штаб, направлялись группы офицеров. Поход, уже получивший название «Ледяного», не только сплотил армию, но и по-особенному разделил: по форме, по манерам, отражавшим некий особенный взгляд на мир, присущий именно этому полку.

Корниловцы после гибели патрона были обязаны разочароваться во всём и всё презирать. Их цвета – малиновочерные, на рукавах – «ударные» красно-чёрные углы. Замкнутые, молчаливые, неулыбчивые корниловцы. Грубо отталкивали стоящих на пути, и пусть попробует кто-нибудь выразить недовольство. Меженин с Дымниковым – корниловцы – шли с непроницаемо угрюмыми лицами, яо не толкались. У дверей – охрана с винтовками. Меженин заметил у одного из часовых с десяток коротких надрезов на прикладе.

   – Считает, – сказал Игорь. – Мало. У меня больше.

   – Но ты же не считаешь.

   – По памяти. Больше двадцати уложил. Ты, Лео, тоже ведь не считаешь.

   – Не-ет, – убеждённо ответил Дымников, – я не считаю.

Ему и считать было нечего – в бою он честно стрелял вместе со всеми, куда все, но ни в кого не целился. В расстрелах не участвовал. Убивать незнакомого человека не хотел не из религиозных или нравственных соображений, а просто не хотел. Не нравилось ему использовать красивое точное оружие, сверкающее золотом патронов, для уродования человеческого тела, не хотел видеть потоки крови, судорог, слышать предсмертные крики, хрипы... В тире, где порядок и чистота, он многих опередит. Как и в артиллерии – там стреляешь не по людям, а по целям.

Пробирались через зал, сквозь ряды, занятые марковцами. Генерал Марков – профессор Академии Генштаба, они же почему-то всегда красуются в мятых шинелях, а многоэтажная грязная нецензурщина героев-марковцев слышна во время боя по всей цепи, – красные, наверное, слышат, – да и здесь, в зале, марковские речевые обороты в полном ходу. Сами все в чёрном – траур по России.

Если перекликаются дружески, обнимают друг друга за плечи и даже иногда говорят о литературе, то это – алексеевцы.

Последний главный козырь Деникина – полковник Дроздовский. Он привёл с фронта в ряды Добрармии 3 тысячи истинных бойцов за белое дело. Полковник носит пенсне, у него иронически-понимающая, едва заметная улыбка. Дроздовцы ему подражают: пенсне, ирония. Это они комментируют ещё не начавшееся собрание: «Земский собор, господа. Кого изберём на царствие?..»

Протискиваясь к открытому окну, Дымников вдруг столкнулся с Кутеповым, направлявшимся куда-то вглубь зала и так же неожиданно столкнувшимся с Деникиным. Командующий вежливо, по-товарищески остановил полковника, придержав его за рукав.

   – Ещё раз прошу вас, Александр Павлович, не выступать от имени гвардии. Здесь это неуместно.