Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

4

Сидеть бы так целый вечер, не отрывая взгляда от Любы, с удивительным изяществом кушающей мороженое. Именно кушающей. Или слушать, как она читает «Мороз и солнце, день чудесный...». Однако приходится скрывать эти свои, наверное, неестественные желания. Хозяин приглашает в гостиную на мужской кофе с коньяком. В раскрытых окнах – огни Эйфелевой башни. Разговор, конечно, о политике.

– Теперь, господин Дымников, признание Францией СССР – решённый вопрос. Левый парламент, премьер – Эррио. Всё пройдёт без осложнений, – говорил Мансуров. – Скорее всего, осенью, когда начнётся политический сезон. Послом, по-видимому, назначат Эрбетта. Он заведует отделом политики в газете «Тан» и много сделал для признания СССР. Его статьи всегда были очень убедительны. Напечатал он несколько моих очерков о пользе торговли с СССР. Мы с ним в хороших деловых отношениях, и он меня возьмёт в Москву в торговое представительство. Давно мечтаю попасть в родной город. И Любочка рвётся. Считает себя русской. Кстати, большую роль в готовящемся признании СССР сыграл Маяковский. Он тоже в дружбе с газетой «Тан». Знаете такого поэта?

   – Я его видел в 13-м или в 14-м в «Бродячей собаке», в Петрограде. Своеобразная поэзия. Я предпочитаю классику. У меня одинаковые вкусы с вашей Любочкой. Пушкин.

   – Да. Маяковский – футурист. От классики далеко.

   – В 17-м на фронте встречал некоего критика Шкловского, который доказывал, что Маяковский – великий поэт.

   – Шкловского я видел в прошлом году в Берлине. Его преследовало ГПУ, он бежал в Германию, но теперь преследования прекратились, и он вернулся в СССР. По-прежнему считает Маяковского великим поэтом. Вместе они создали журнал «ЛЕФ», что означает «Левый фронт»...

Семь страшных лет прошло. За эти годы у него, простого русского юноши Леонтия Дымникова, вырвали, выпотрошили душу и бросили то ли в ров вместе с трупами расстрелянных пленных, то ли в мусор севастопольской Южной бухты, где по приказу главного убийцы самое нежное и прекрасное, что было на земле, в одно мгновение превратили в холодный труп с кровавой дырочкой на груди... А они по-прежнему пишут стихи и критические статьи... Там, наверное, и царствует вечность, а не в ритмах духового оркестра, играющего «Преображенский марш».

5

На свадьбе Воронцова и Зины всё было чинно и никто не допустил никаких пошлых намёков, и жених был серьёзен, и невеста в белом с золотом в меру печальна, в меру весела и даже всплакнула. Слушая Максима, хорошо сказавшего о долге мужчины христианина, Леонтий вдруг задумался о своей жизни, о долге, обо всём, о чём лучше не задумываться.

О прощении Кутепова не могло быть и речи. В воскресенье все пятеро участников операции проехали весь маршрут от агентства до улицы Руссел, где жил генерал, и далее в Севр под Парижем, где Леонтий купил дом. Внутреннюю отделку и специальный подвал делали рабочие из Алжира. Вокруг дома густой сад – сливы, яблоки, абрикосы.

Здесь обсудили план.

   – Лучше утром, – сказал Пьер.

   – Завтра, – предложил Дымников.

   – В понедельник не надо, – возразил Мохов. – Давайте завтра сделаем репетицию. Подъедем утром и посмотрим всё.

   – А во вторник операция, – настаивал Дымников.

   – Во вторник хорошо, – согласился Мохов.

За ночь превратили «Рено» в такси и утром все пятеро поехали к дому Кутепова. Остановились метрах в 100– 150. Время – без пятнадцати девять. Парижане шли проторённой дорогой к подземке, и один из тротуаров был почти пуст. Генерал вышел ровно в 9. Маленький, жёсткий, напряжённый, однако явно не думающий об опасности. На нём светлый костюм, галстук, в руке небольшой портфель. Такси ему не подали. Подождал минут 10, затем решительно зашагал по тротуару, поглядывая на мостовую, пытаясь поймать машину.

   – У них начались перебои, – объяснил Серж. – Не каждый день подают машину. Лето, отпуска. Левое правительство отстаивает права рабочих.

   – Завтра, – сказал Дымников.

   – Нет, Леонтий Андреевич, – возразил Мохов. – Вы же артиллерист. По теории вероятностей завтра ему обязательно подадут такси. Нам бы сегодня, но кто знал. Теперь послезавтра – 20-го.

6

Кутепов поймал такси и приехал в канцелярию вовремя. Рабочий день начался с встречи с Зайцовым. Секретное письмо от «племянников» – Марии и Радкевича. Михеев прибыл, всё передал, всё будет исполнено.

Перехвачено письмо Великого князя Кирилла Владимировича к «Дяде Николаше» – Николаю Николаевичу, в котором предупреждает о том, что окружение настаивает на провозглашении Кирилла императором России. Сам же он побаивается: «Я готов идти с Тобой к одной цели – спасению нашей Родины и протягиваю Тебе руку с полным доброжелательством, дальнейшее Моё отношение к Тебе зависит всецело от Тебя самого...»

– Держите меня в чёрном теле, Александр Павлович, – не преминул напомнить Зайцов, – а мои люди, работая почти бесплатно, перехватывают и снимают копии с таких материалов.

   – Что ещё?

   – Копия письма Врангеля Шатилову об организации Союза.

«...в случае согласия Великого князя возглавить антибольшевистскую борьбу, наш Союз становился бы военно-организационной основой всего движения, в случае же отказа — стал бы своего рода обществом связи и взаимопомощи русских воинов, подчиняющихся Главнокомандующему...»

   – Всё это бессмысленная возня, – резюмировал Кутепов. – Создаст Врангель Союз и будет упиваться властью над всеми русскими военными эмигрантами. Власть-то призрачная. А дело не подвигается ни на шаг. Только мы делаем дело. Только мы ведём борьбу. Но и мы должны спешить, пока власть у большевиков не отняли другие люди. Когда будет готова наша тройка?

   – Поручики Михайлов, Лентуков, Зубов отправляются в начале сентября.

   – Вот кто делает дело. Что ещё?

   – У меня к вам личная просьба, Александр Павлович. Я в Добровольческой армии с конца 18-го и в Ледяном походе не участвовал. Сейчас, вспоминая обо всём, о боях, о потерях, я думаю, что это было великое время, когда сражались и погибали замечательные люди.

   – Да, эти люди были прекрасны. Я счастлив, что сражался рядом с ними. С такими людьми всё можно было бы сделать. Увы, они почти все погибли.

   – Нельзя, чтобы их забыли, Александр Павлович. Я осмелился взяться за военно-историческую работу о событиях 1918 года и как автор буду просить вас рассказать о неизвестных мне эпизодах, подсказать оценки. Ведь вы были в центре событий.

   – Я помогу вам, Арсений Александрович. Как-нибудь вечерком покажите мне ваши планы и наброски.

7

Вторник 19-го начался с газет и разговоров.

«По официальному сообщению советского правительства, в СССР органами ОГПУ арестован известный контрреволюционный политический деятель В. В. Савинков, руководитель так называемого «Народного Союза защиты Родины и Свободы» — антисоветской террористической организации. Вместе с Савинковым задержаны его ближайшие помощники».

Мохов приехал часов в 10, взволнованный, расстроенный. Зашёл к Дымникову, сказал обречённо:

   – Всё. На операции – крест. Ничего сделать нельзя. Я был у генеральского дома. За ним приехали две машины. Теперь, наверное, будут охранять.

8

Кутепов был мрачен: не так всё просто в России. Савинкова он не любил – террорист, революционер, авантюрист. Жил в Париже, и вдруг арестован в СССР. Не мог перейти границу? Не было надёжной явки? У него же как будто многочисленная организация. Или свои же и предали? В любом случае – это урок.

Обсуждали случившееся вчетвером. Больше всех знал, конечно, Зайцов.

   – Мои люди в Париже поглядывали за ним и за теми, кто к нему приезжал. Часто бывал советский служащий Мухин. Я его раз видел. Не внушал доверия. Возможно, он и увёз его в Россию, где сам и арестовал.

   – Какие мы должны сделать выводы? – спросил Кутепов. – Какие принять меры?

   – У нас порядок установлен чёткий, – сказал Зайцов. – Нарушаем иногда—давайте не нарушать. Не оставляйте секретные документы на столах.

   – И никого чужих здесь не принимать, – предложил Трубецкой. – В Париже много мест, где можно поговорить.

   – Самые секретные документы, которые могут заинтересовать ГПУ, – это письма наших людей из России, – сказал Кутепов. – Отныне приказываю тайных почтальонов направлять с письмами не сюда, а ко мне домой.

   – И надо договориться с офицерами – шофёрами такси, чтобы обязательно приезжали по утрам, – напомнил Кривский.

   – Это уже сделано без нас, – несколько смущённо сообщил Кутепов. – Сегодня приехали два авто. Один, кажется, капитан Литовкин, если я не перепутал фамилию, рассказал, что рано утром, как только открыли гараж, к ним пришли офицеры-рабочие с какой-то фабрики и предупредили о возможных провокациях. Я удивился, откуда они узнали, ведь ещё газеты не выходили.

   – Наверное, услышали по радио, – предположил Кривский. – Многие сейчас делают радиоприёмники.

   – Может быть, – согласился Кутепов, – но мне всё это не очень приятно: мои бывшие боевые соратники должны работать на меня.

   – Конечно, должны! – воскликнул Кривский. – Кроме вас, у нашей армии нет вождей!

   – Вынужден вам напомнить, – возразил Кутепов, – у нас есть Главнокомандующий армией барон Врангель.

   – Он – Главнокомандующий, а вы – вождь!

9

Обсуждали с Моховым всё происходящее и пришли к выводу, что август и даже начало сентября в этом году не похожи на обычное каникулярное время. 19 августа пришло известие об аресте Савинкова, 31 августа – Манифест Великого князя Кирилла Владимировича о принятии им на себя титула «Императора Всероссийского», 1 сентября – сообщение о создании Русского Обще-Воинского союза (РОВС).

   – Такие исторические свершения надо обсуждать за холодным пивом в тени платанов, – предложил Дымников.

Они пошли к Люксембургскому саду, нашли уютное место. Мохов достал газету.

   – В дополнение к событиям, – сказал он. – Газета «Правда».

«Из Протокола Президиума ЦИК СССР от 5.9.24.

Принимая во внимание успешно завершённую упорную работу и проявление полной преданности к делу в связи с исполнением трудных и сложных заданий, награждаются орденами Красного Знамени: Менжинский В. Г., Фёдоров А. П., Пузицкий С.В.»,

   – Думаешь, за Савинкова? – спросил Дымников.

   – Конечно. Менжинский – известный чекист.

   – ГОУ работает хорошо. По-моему, даже где-то возле меня.

   – Где? Кто? – испуганно спросил Мохов и даже оглянулся, будто собрался бежать.

   – Чего так испугался? – удивился Леонтий. – Я говорю: возле меня, а не возле тебя. Хоть ты дважды и сорвал операцию...

10

Теперь на звонок в дверь выходил не денщик Фёдор, не Лида, не Борис, а сам генерал. Если секретная почта, то письмо безмолвно передавали из рук в руки. Так и это письмо:

«Дорогой дядя. Произошло несчастье с Михеевым. Мы с ним, с Георгием и Стауницем подготовили акт в клубе в Сокольниках во время районной партийной конференции. Планировали бросить 2 бомбы в окна с двух сторон. Всё было предусмотрено. Нас ждали на автомобилях свои. Бомбы были у меня и у Михеева. Когда мы врозь пробирались сквозь толпу к окнам, вдруг начали проверять документы с той стороны, где шёл Михеев. Мне пришлось быстро уходить, а его схватили с бомбой. Конечно, он уже погиб в ГПУ, но у нас всё в порядке. Значит, не выдал. В октябре к вам едут 2руководителя «Треста». Племянники».

Вот и ещё один неизвестный герой погиб за Россию! Кутепов поднялся и подошёл к красному углу и долго молился Святому Георгию.

11

Из Сербии Мохов вернулся в дождливый вечер, но на лице его сияло утреннее солнце. Ворвался в кабинет, как из другого мира, исполненного интереснейшими событиями.

– Выписывайте премиальные, Леонтий Андреевич, пока Воронцов на месте. Привёз столько, что мы можем ещё дополнительно открыть отдел военной контрразведки. Однако по порядку. Посылали по поводу Крымской конференции. Читайте копию:

«Начальнику Особого отдела штаба Главнокомандующего

генерал-лейтенанту Климовичу Е.К.

Доношу, что по сведениям, полученным от агента А., большевистская конференция будет проводиться с 5 по 7 мая в Коктебеле на территории, принадлежащей писателю Волошину. По данным агента, писатель в конференции не участвует и предоставил территорию под пикник.

2 мая 1920 г. Полковник Журавлёв».

Внизу выцветшими фиолетовыми чернилами: «Агент А. – Ахтырский» и подпись: «Секретарь Кошкин».

   – Вот и есть тема для разговора с агентом А., – сказал Дымников, пряча бумагу в сейф.

   – Ещё не всё, Леонтий Андреевич. Есть новости о вашем любимом генерале. Он связан с российской подпольной монархической организацией «Трест». В конце октября – начале ноября два высших руководителя «Треста» приезжают в Париж для встречи с ним.

   – Как мы узнаем, что они в Париже? Может быть, это как раз тот случай, когда нам никто не помешает? Ведь встреча у них будет конспиративная, значит, почти без охраны.

   – В Сербии всё знает аппарат Климовича. Найдём кого-нибудь и здесь. Дали мне почитать письмо Шатилова к Врангелю. Я вот сделал выписки о Кутепове. Посмотрите:

«Кутепов отдаляется от своих недавних товарищей по Главному командованию. Он заразился общим настроением окружения Великого князя и проявляет в полной мере общее стремление быть Великому князю приятным и угодным. Он перестал делиться новостями со мной, Миллером, Хольмсоном, совершил ряд бестактных поступков. Вот тебе и единство работы, о котором мы так ратовали. Я его понимаю, как согласование усилий, Кутепов же его понимает в полной своей изоляции от нас. По некоторым данным, сам Александр Павлович считает, что дни Армии сочтены и что скоро мы собой ничего представлять не будем. Возможно, что он в этом отношении поддерживает тех, кто старается внушить Великому князю эти мысли».

   – Если Кутепов действительно считает, что дни Армии сочтены, то у него мозги ещё работают, – сказал Дымников, – и когда мы его поймаем, с ним будет интересно поговорить. Поймаем?

   – Обязательно, Леонтий Андреевич.

12

В кабинете Дзержинского на 3 этаже пасмурно, неясно и сложно, как и во всей стране. Сидели с Ягодой и Артузовым[57]57
  Артузов (Фраучи) Артур Христианович (1891—1934) – с 1919 г. член коллегии ВЧК, ГПУ; до начала 1930 г. начальник отдела контрразведки РККА. Репрессирован, реабилитирован посмертно.


[Закрыть], и нарком с трудом сохранял внешнюю уверенность и спокойствие.

   – Теперь, после образования РОВС, – говорил Артузов, – необходимо точно выяснить, кто будет вести разведку и диверсии у нас. Что они собираются делать. До сегодняшнего дня удаётся удержать кутеповцев от террора, а что будет завтра?

   – Послать Якушева в Париж? – спросил Дзержинский.

   – И Потапова, – напомнил Артузов. – С заданием обязательно встретиться с Николаем Николаевичем, с Кутеповым и Врангелем. Тем более Врангель верит Потапову, всё-таки он генерал-лейтенант, штабист.

Ягода скептически ухмыльнулся.

   – Они ему верят, – сказал он. – Мы ему верим. А в кого он верит? Если один из них останется там, из нас никого здесь не будет. Всех выгонит новая метла. Вы же знаете, что творится наверху. Троцкому не простят «Уроки Октября» – нельзя быть умнее всех. Погонят каждого, кто в чём-нибудь виноват или общался с Троцким.

   – Владимир Ильич учил, что наша задача... – начал Дзержинский, и у всех лица приобрели молитвенно-скучающее выражение. Они привыкли к тому, что руководитель ГПУ уходит от сложных вопросов с помощью банальных политических пассажей, ежедневно печатающихся в «Правде».

Когда он закончил, Артузов снова вернулся к делу:

   – Если мы ничего не предпримем в ответ на создание РОВС и вдруг начнутся диверсии, нас вполне справедливо отсюда погонят.

   – Якушеву я ни на миллиграмм не верю, – сказал Ягода.

   – Хорошо, что у вас такая фармацевтическая точность, – сказал Дзержинский, заставив Ягоду озлобленно прикусить губу, – но у него в Москве жена и дочь и, кажется, ещё сын.

   – Это его не остановит, – не унимался Ягода. – У него бабы и в Варшаве, и в Ревеле, и в Берлине, и в Париже. Наверное, и дети есть.

   – Нехорошо завидовать, Генрих Григорьевич, – соизволил пошутить Дзержинский, и все засмеялись. – А ежели без шуток, то посылать Якушева и Потапова можно только в том случае, если «племянники» останутся здесь. В заложниках. Если Якушев захочет «вильнуть хвостом», Кутепов спросит с него за своих.

В конце концов решение было принято, и нарком подвёл итог:

   – Посылаем Якушева и Потапова. Захарченко с мужем остаются в Москве. Отправлять не по советским командировкам, а дать отпуска и пусть лезут через окно на границе. Обязательно направить группу секретного наблюдения. Можно тех же ребят.

В коридоре закурили, и Ягода сказал:

   – Умница нарком. Если по загранкомандировке кто-нибудь не вернётся, нас обвинят в пособничестве. А так – бежали.

13

Обычно Кутепову в канцелярию от Великого князя звонил барон Сталь, на этот раз генерал услышал в трубке голос барона Вольфа:

   – Сегодня в Париж приезжают руководители «Треста» Фёдоров и генерал-лейтенант Потапов, – сообщил барон, – Его Императорское Высочество просил вас встретиться с ними раньше, чем он сам их примет. День приёма назначен – 5 ноября. Значит, у вас 4 дня. Фёдоров позвонит вам сегодня вечером.

Звонок барона – приказ, но разговор с «трестовцами» будет неприятный. После Михеева погиб полковник Масалин. А дела нет. Кроме политических донесений и разговоров о будущем перевороте. Если бы... Снова вперёд! Корниловцы, марковцы, дроздовцы... Существует два варианта нападения на СССР – польский и кавказский.

Кутепов вызвал Кривоного:

   – Михаил Алексеевич, приготовьте оба варианта вторжения. Карты и расчёты. Чтобы всё было убедительно, чисто, понятно. Будем показывать гостям из Москвы. Учтите, что один из них генерал-генштабист.

   – Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите доложить: к вам генерал Скоблин.

   – Приглашайте.

Красавец генерал. Талантливый и храбрый командир Корниловской дивизии. Любимец всей армии. Муж знаменитой певицы. Теперь, в штатском костюме, Скоблин как-то сжался, посерел, и глаза не сверкают так, как в те критические моменты боя, когда всё висит на волоске и он командует: «Корниловцы! За Россию! Вперёд!»

Кривский поставил коньяк, бокалы, лимон.

   – Я так и не знаю, Николай Владимирович, истинной причины вашего увольнения, – сказал Кутепов. – Допытывался у Врангеля, но, кроме общих слов о дисциплине, ничего не услышал.

   – Истинной причины и нет. Говорят, будто ему донесли мои критические замечания о нём. Разве это причина? Разве существует командир, о котором подчинённые не говорили бы критически. Сам-то он как Деникина мучил своими речами и письмами. Может быть, хотел сэкономить на генеральском окладе? Тогда денег у армии не было. Даже Лукомскому должность не нашли. А у меня Надя гонорары получает за свой голосок.

   – Странно. Я убеждён, что вы займёте подобающее место в Русской армии.

   – Когда? Когда армии не будет? К этому идёт. Франция признала СССР. О нас просто забудут.

   – Есть люди, которые не дают забыть о нашем Белом деле.

   – Я знаю: вы говорите о себе, о своей борьбе. Поэтому я к вам и пришёл.

   – Если бы вы были молодым поручиком, я через несколько дней направил бы вас в Россию с заданием. А теперь вам придётся ждать, когда мы с вами вместе войдём туда во главе армии. Это обязательно произойдёт не позднее, чем через год.

   – А молодёжь охотно идёт на задание в Россию?

   – Да. И это хорошо. Жизнь русской эмиграция будет оправдана в том случае, если мы будем бороться за восстановление России и готовиться и действенному служению ей. Наш первый долг – всеми средствами помогать её дремлющим национальным силам. Надо их раскачивать, толкать на борьбу, вести пропаганду, заражать своей жертвенностью. Представляете, Николай Владимирович, они идут не в рядах своего полка, а в одиночку, за тысячи вёрст от своих соратников. Как бы ни скромны были задачи, ставящиеся «походникам», им всегда грозит смерть, но не в открытом бою, не на бранных полях, а в застенке, от руки палача.

   – Тяжело, Александр Павлович, думать о том, что почти все, идущие туда, не вернутся, и каждый это сознает. Но вопрос в том, целесообразна ли их гибель, принесёт ли она пользу возрождению России? Я не знаю. И никто не знает. Мы говорим, что борьба идёт, а где она? Где победы в этой борьбе?

Самого Кутепова днями и ночами терзали эти мысли, и он вдруг видел себя в какой-то мутной реке, беспомощно бьющего руками по воде, но ни на сантиметр не продвигающегося вперёд. Да и впереди нечто неясное: мираж, иллюзия... Как и страх в бою, так и эти мысли он преодолевал усилием воли.

   – Конечно, только говорить о борьбе – это мало, – согласился он со Скоблиным. – Меня часто спрашивают: идёт ли борьба? Многие думают, что борьба идёт только тогда, когда они знают, как она идёт. Я же могу вам сказать одно: время от времени мы все узнаем о благородных жертвах этой борьбы, но только та борьба успешна, о которой не знает никто. Надо идти к цели. Отчаяние – удел малодушных. Помните лозунг революционеров: «В борьбе обретёшь ты право своё» – эсеровский, кажется? Мой лозунг похож: в борьбе и только в борьбе мы обретём своё отечество.

Уходя, Скоблин говорил хорошие слова о том, что своей уверенностью Кутепов придал ему мужества для борьбы, но сказал это, наверное, только из вежливости. Чувствовалось, что не верит он в дело Кутепова. Пусть. Надо самому сильнее верить, тогда не будут сомневаться и те, кто идут за тобой.

И всё же, несмотря на усилия, состояние духа оставалось тяжёлым до позднего вечера, когда раздался ожидаемый телефонный звонок.

   – Александр Павлович, добрый вечер, говорит Фёдоров.

   – Добрый вечер, Александр Александрович.

«У этого Фёдорова-Якушева непривычные интонации, – подумал генерал, с которым никто никогда так не говорил – что-то искусственное, артистическое. Может быть, так и надо? Он же не начальник и не подчинённый, а представитель других людей. Так сказать, дипломат. Может быть, представитель ГПУ. Потому и управляет голосом как артист. К Савинкову тоже всё время приезжал некий «представитель».

   – Отель Эксельциор недалеко от Гранд-опера вы, наверное, знаете, Александр Павлович?

   – Найду.

   – В понедельник 3-го вечером там будет занят для нас номер. На втором этаже, № 7. Я буду ждать вас в 10 вечера. Просили вам передать, чтобы вас никто не сопровождал. Даже охрана. За безопасность будем отвечать мы.

   – Мария Владиславовна с вами?

   – Нет. Она осталась дома.

   – Почему? Она обязательно должна была приехать. Она – мой официальный представитель.

   – Много разных причин. В том числе и финансовые. Мы с вами будем об этом говорить. Так я вас жду.

   – Ждите.

Кутепов повесил трубку, преодолевая желание рвануть так, чтоб провод порвался. Не дождётся! Они приехали похитить его, как Савинкова. Марию оставили заложницей. Требуют, чтобы пришёл один и без охраны.