Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

   – Если пошёл Диккенс, можно переходить к делу. Макаров вызвал Дымникова. Прошлись с ним по гостинице сквозь суету, нашли место потише. Оглядевшись, Макаров сказал:

   – Я засек одну глазастую даму. Она везде, она всё видит, она всегда молчит.

Серьёзная дама лет сорока сидела в гардеробе за скромным столиком, скрытым за вешалками, и что-то писала.

   – Я адъютант его превосходительства генерала Май-Маевского, – представился Макаров, – мне необходимо немедленно увидеть Степана Вячеславовича.

   – Степана Вячеславовича? – попыталась изобразить удивление дама, но из светлых глаз Павла изливалась такая жестокая сила, что дама растерялась, засуетилась. – A-а... Вам нужен пан Стефан, но он у нас редко бывает. Он, наверное, на станции Основа. Я вам дам...

   – Вы мне дадите Стефана-Степана, или того, кто его замещает, или мы с капитаном сейчас сами раскроем и разворотим все склады и хранилища, – сказал Макаров, поправил кобуру, расстегнул её, опять застегнул.

   – Извините, господа офицеры, я вам всё объясню. Когда в Гранд-отеле нет пана Стефана, его замещает пани Крайская. Я сейчас её найду.

   – Ждали минут 20, после чего дама появилась с искренне виноватым и даже испуганным лицом.

   – Произошло непонятное, – сказала она. – Когда нет пана Стефана, здесь всегда пани Крайская, а сейчас её нигде нет. Её кабинет открыт и пуст. Никаких следов. Никто не приходил. Никто не видел, когда она ушла. Может быть, час прошёл, может быть, два. Наверное, вышла через чёрный ход.

   – Адрес!

   – Сумская, 33, 2-й этаж. Это совсем рядом...

Шофёру Макаров приказал «три креста» – домчались мгновенно. От серых камней Харькова исходила жара. Ещё не стемнело. Белые платья, цветы, погоны, вальс «Воспоминания»... В окнах второго этажа темно.

   – Неужели сбежала? – нервничал Макаров. – Какая-нибудь красная стерва. Боится ареста. Ну, это пусть. Лишь бы товар остался. Пойдём постучим.

Поднялись по широкой лестнице. Свет не пробивался сквозь щели. Позвонили, постучали. Свет брызнул из-под двери, хрустнул ключ, растворилась дверь, и Марыся упала на шею Леонтию Дымникову.

   – Задушишь насмерть – застрелю, – усмехнулся Макаров.

   – С ним и смерти не боюсь. Доставай пистоль.

В комнатах Дымников удивился прочному уюту и даже некоторой роскоши – красные не ограбили.

   – Она не расскажет – я расскажу, – сказал Макаров. – Обслуживающий персонал секретных складов Реввоенсовета. Люди Троцкого. Встречалась со Львом Давыдовичем? Он же здесь недавно был.

   – Ни. Я его боюсь. Стефан с ними занимался.

   – Почему сейчас бежала?

   – Не знаю. Страшно стало. Как мне быть, не знала. Коханый явился! Леончик мой. Два года тебя не видела, два года не жила на свете. Не знала, что делать, и бежала. Бежала от него, плакала и мечтала, что он прибежит за мной. Миловник мой коханый.

   – Я прибежал, Марысенька, и теперь тебя не отпущу.

   – Как говорит мой генерал: сначала дело, потом удовольствие. Где Степан?

   – Он Стефан. Стефан Вацлавович. Здесь он. Внизу. На первом этаже, – сказала успокаивающе: мол, всё в порядке, можешь нас оставить.

   – Сначала дело, – повторил Макаров. – Самое срочное и и ответственное. Выкладывай все документы. Всё наличие. Все адреса – я немедленно ставлю свои караулы. Кто сейчас охраняет?

   – Да наши. В корниловской форме.

   – Где главный склад товаров?

   – На Холодной горе. Близко от станции. Сюда Стефана звать?

   – К нему пойдём. Здесь духами сильно пахнет.

Почти сутки Леонтий и Марыся не расставались. Ритмы любви он ощущал не только всем телом, но и чем-то более широким и отзывчивым – наверное, это и называют душой, сердцем, счастьем, – но даже слышал непроизносимые слова, прячущиеся в страстных вздохах, всхлипах, стонах: «Ax-как хорошо ты-это-милый... Ми-лая, с тобой нам-эта-радость. Только не спе-ши так, милый-милый... Я с тобой вместе-только вместе...»

   – А я тебя в кино видел, Марыся.

   – То не я.

   – Ты, Марыся. В Варшаве. Рядом с Пилсудским. Французская кинохроника.

   – Ох, эти французы. Прицепились ко мне.

   – Пилсудский тебя знает?

   – Что ты, Лео? Я простая женщина. Киношники эти заметили меня в толпе и вытащили. Я-то женщина простая, но заметная.

Вскоре Марыся отправилась по своим делам, и Леонтий решил прогуляться,по городу. Улицы и переулки были темны и пусты. Встретилась колонна арестованных, которых вели расстреливать. Вышел на более широкую и чистую улицу. Открылась дверь, и в ночи вспыхнул яркий жёлто-розовый прямоугольник, вместе с ним выпал в темь улицы короткий аккорд скрипки. Дверь закрылась – и снова ночь.

У моста через речонку Лопань какой-то пьяный поручик никак не мог подняться на ноги. Дымников попытался помочь ему. Сзади взревел автомобиль, и ударили безжалостно яркие лучи фар. «Обоих в машину!» – узнал Дымников резкий злой голос Кутепова.

Когда разобрались, Кутепов поздравил Леонтия с возвращением в строй, предложил подвезти. Пьяного решили доставить в комендатуру.

   – Поеду переулком, – сказал шофёр. – Здесь ближе.

В машине, кроме генерала, Соболь и Ленченко. Они согласились.

Въехали в серовато светлеющую каменную расщелину переулка. Лучи фар скользили по тротуару, по каким-то людям и вдруг осветили пару: офицер и женщина с золотистыми волосами. Она мгновенно закрыла руками лицо и уткнулась в плечо спутника, но Дымников успел узнать: Марыся. И лицо офицера, если и не запомнил, то отметил нечто неприятное. Или знакомое. Или именно потому неприятное, что знакомое.

Кутепов отвёз Дымникова на Сумскую, в приют любви, оказавшейся вдруг такой сомнительной. У Гранд-отеля приказал адъютанту Ленченко проехать по городу, подобрать пьяных офицеров и свезти в комендатуру.

Май-Маевский за тем же столом у того же окна в окружении свиты встретил Кутепова с радостью, усадил с собой, провозгласил тост:

   – Перед вами, господа, герой Харьковского сражения, освободитель Харькова, генерал Кутепов. Лично он, без участия моего штаба разработал план операции и блестяще его осуществил. За освободителя Харькова! Ура!

Но когда сел на место рядом, сказал вполголоса, склонившись к генералу:

   – А удар на Белгород придумал-то я. Без него, Александр Павлович, вы бы застряли на окраинах.

   – Согласен, Владимир Зенонович. Удар на Белгород – блестящая идея. Но сегодня мне необходима тысяча комплектов нового солдатского обмундирования.

   – Скажите Павлу Васильевичу, что я приказал, и всё получите мгновенно.

Потом пили за успешный поход на Москву, и опять Май-Маевский, поставив рюмку, сказал тихо, чтобы слышал только Кутепов:

   – На днях говорил с Антоном Ивановичем, и он мне – конфиденциально: «Вы всё-таки, Владимир Зенонович, не очень-то двигайте ваши доблестные части. Колчак подходит к Вятке, перейдёт Волгу, займёт Нижний Новгород, а там и Москва. Мы можем остаться за бортом; пусть его немного осадят. А Москву мы всегда сумеем взять».

После очередной рюмки командующий заявил, что если б не было Диккенса, то не было бы и Гоголя. После следующей: если б не было Диккенса, то не было бы и Тургенева, далее шли Достоевский, Толстой... Генерал успел бы дойти до утверждения, что без Диккенса вообще бы ничего не было, но его отвлекло другое: начальник контрразведки полковник Щукин рассказывал о кинохронике, захваченной у красных «трофеями и недавно показанной штабным офицерам.

   – Да, да! – воскликнул Май-Маевский. – Это ужасно. Выпуск красных курсантов. Подвойский! Какая дисциплина! Это же красные юнкера! А толпы на Красной площади, Приветствующие Ленина и Троцкого! И все мужики против нас! Мы приходим ж приводим с собой тех же помещиков, а они требуют от мужиков старые долги. И мужики против нас. 75 процентов Добрармии – пленные красноармейцы. То есть мужики. Они разбегаются и идут против нас. Полковник Щукин, вы расстреляете 75 процентов?

Контрразведчик начал говорить что-то о функциях своего учреждения, а Кутепов подумал, что75 процентов расстреливать не надо – достаточно половины, остальные сами пойдут, куда им прикажут.

   – Я много раз говорил, – продолжал Май-Маевский, – если мы не решим аграрный и рабочий вопросы, нам не удастся разбить противника. А Врангель мне говорит, что этот вопрос можно решить только после взятия Москвы. Что это? Заколдованный круг. Где выход?

И командующий потянулся к графину с водкой, как бы указывая выход.

Среди непрекращающейся суеты Кутепов увидел капитана Макарова. Ночь, а он деловито шагает куда-то с подозрительным штатским. Генерал не запомнил в лицо соседа в купе питерского поезда, но неприятное чувство вновь охватило его при виде этого большого лица с крупным носом я наглым хозяйским взглядом.

   – Позовите Макарова ко мне, – приказал генерал Соболю.

Макаров был явно недоволен – мешают важному делу, однако с Кутеповым не шутят. Чётко подошёл, отдал честь, приветствовал, как положено.

   – Господин капитан, – сказал Кутепов, не скрывая неприязни к незнакомцу, который стоял в стороне и явно досадовал, что приходится ждать. – Передаю приказ Владимира Зеноновича – завтра для моего корпуса выдать 1000 комплектов нового солдатского обмундирования английского производства.

   – Можно пятьсот, ваше превосходительство.

   – Я пришлю батальон, и он возьмёт остальные 500.

   – Ваше превосходительство, простите, я в смысле двумя партиями. Куда прикажете доставить?

   – Завтра в Белгород, в штаб корпуса, моему помощнику. Не позднее шести вечера.

Кутепов посмотрел вслед адъютанту неодобрительно – тот уходил с носатым. Не был генерал ни антисемитом, ни черносотенцем, но некоторые физиономии возмущали его наглыми взглядами на окружающее, словно всё оно если ещё и не принадлежит им, то вскоре они его купят.

В приёмной Май-Маевского толпа. Паша Макаров на своём месте – лишь по особенному блеску глаз можно догадаться, что ночью он не отдыхал. Владимира Зеноновича требовалось спасать от просителей. Опыт есть: одних разбросать по помощникам, другим пообещать – «доложу», а затем объявить, что генерал принять не может, и лишь третьи...

Вошёл к генералу. Тот развалился в кожаном кресле, с ненавистью разглядывая папки с делами и донесениями, пробормотал, не глядя:

   – Капитан, скажите там, что сегодня приёма нет: генерал занят... э-э-э... подготовкой новой военной операции.

   – Ваше превосходительство, среди ожидающих – губернатор Щетинин и начальник контрразведки Главнокомандующего полковник Щукин.

   – Губернатора к чёрту. У него вечно «неспокойно в губернии». Дрожит за свою шкуру. Начнёт пискливым голосом: «То там, то тут назревает опасность». А сам мер не принимает. Разве это губернатор? Он знает, что к нам едет глава Великобританской миссии по делам России генерал Брике? Вот и скажи Щетинину, что я приказал городу быть в образцовом порядке. А Щукина проси. Для остальных приёма нет.

Встречая полковника, генерал сумел принять надлежащий серьёзный вид, спрятав за пенсне пьяные глаза.

   – Я к вам по важному делу, – сказал Щукин, едва заметно мигнув в сторону Макарова.

   – Можете говорить при адъютанте.

   – Тем более, что ему, пожалуй, придётся им заниматься. Во-первых, против вас, генерал, распускаются слухи. Будто под вашим руководством ваши подчинённые грабят город, разбазаривают богатые трофеи. В частности, американские консервы из складов на Москалёвке.

   – Но там же боеприпасы.

   – Это маскировка.

   – Если что-то подобное происходит... Я сам разберусь и прекращу. Виновных – под трибунал.

Оставшись одни, генерал и адъютант понимающе взглянули друг на друга.

   – Прикажи Прокопчуку стаканчик водки и чего-нибудь острого. И себе.

   – Так точно, ваше превосходительство, но со складом мы должны решить сейчас. Я уже и бумагу подготовил.

Денщик принёс водку, сыр, маслины. Макаров достал из папки документы.

   – Нашей армией захвачены секретные большевистские склады, – сказал он. – Охрану я поставил надёжную, но надо оформить. Вот здесь, в этом распоряжении я указал: «Выдача лишь с разрешения Командующего армией генерала Май-Маевского под контролем его адъютанта капитана Макарова».

   – Замечательно. Давай подпишу. Теперь ни одна песчинка не уйдёт со склада без нашего ведома. А вы знаете, капитан, что вчера вечером у нас с Аней состоялся интимный разговор? Правда, потом я был сильно пьян и ничего не помню. Всё кончилось благополучно?

   – Так точно, ваше превосходительство. Князь Адамов и сам Жмудский помогли усадить вас в автомобиль. А Анна Петровна, по-моему, очень вас любит. Она ревнует вас к каждой женщине. Когда вы уезжали, просила передать: сегодня вечером быть у неё.

   – Хорошо, вечером поедем. Я сейчас лягу спать. Начальнику штаба скажи – совещание переносится на завтра. Ну, если Щукин что-нибудь, тогда разбудишь.

Бравое барабанное утро, и, казалось, солнце двигалось вместе с корниловцами на Москву под Преображенский марш. Однако пока не на Москву, а на маленькую станцию, и победа маленькая, но победа.

Кутепов приказал обращаться с пленными по новым правилам: расстреливать только комиссаров и коммунистов, остальных – в обработку и, возможно, даже в строй. Сам он давно собирался с адъютантом верхами в батарею. И что-то ещё. Ах да, письмо от Лидии. Его прочитать потом, в спокойной обстановке, когда освободится от дел. Артиллеристов, наверное, предупредили: часовой у ворот в новенькой форме. Сам Бондаренко выбежал докладывать – батарея согласно распорядку дня занимается боевой подготовкой. Спешились, пошли по расположению.

   – Показывайте, что за боевая подготовка.

   – Приведение в порядок орудий и амуниции.

В тени у конюшни ездовые огромными сапожными иглами зашивали уздечки, шлеи и прочую кожу. Неподалёку, на солнце, раздетые по пояс солдаты забивали пыж в ствол орудия.

   – Швейную мастерскую открыл, Бондаренко? Крестиками умеют вышивать? Построить батальон! Орудия не выкатывать!

Хотел, было, Кутепов устроить и выводку – проверить содержание лошадей, а их всегда содержат не очень хорошо, особенно, если проверять чистым носовым платком, но адъютант напомнил, что генерал вызван в Харьков на встречу с английской военной миссией. Ограничились строевым смотром. Потом беседовали с офицерами в маленькой, но прохладной и уютной столовой – «наше собрание». Спросил Дымникова, хорошо ли зажила рана. Пообещал участие в московском параде и салюте.

   – Господина капитана вызывают в штаб командующего, – сказал Бондаренко. – Телефонограмма адъютанта его превосходительства.

При упоминании об адъютанте у генерала появилась какая-то недовольная морщина между бородой и кончиками усов.

   – Зачем вызывают?

   – Хорошо знает французский язык.

   – Для встречи с англичанами?

   – Англичане вроде нас, – позволил себе включиться Ленченко. – Только французский знают. Ну ещё и английский немного.

Кутепов усмехнулся и милостиво сказал:

   – Прошу в мой автомобиль.

Вскоре выехали. Раздражало жаркое предзакатное солнце, бьющее в глаза. На пустынной окраине – два забора, две хаты – догнали колонну пленных красных. Кутепов приказал остановить колонну.

   – Кто начальник конвоя? – спросил он.

   – Поручик Чижов, – доложил немолодой, лет сорока-пятидесяти офицер.

   – Куда ведёте?

   – На сборный пункт, ваше превосходительство. Которых отобрали для службы. Остальных расстреляли.

   – Поручик Чижов, когда вам присвоили звание?

   – На германском фронте я был подполковником. После меня насильно мобилизовали в Красную армию, но я сумел перейти к вам, к своим.

   – Сумел? Сумел в плен попасть? Теперь отслуживай своё предательство. А вы, ребята, согласны сражаться за великую единую неделимую Россию?

Пленные, конечно, отвечали согласием, кто громче, кто быстрее.

   – Все согласны?

   – Все, ваше превосходительство!

   – И ты согласен? – спросил Кутепов, неожиданно остановившись около светловолосого пленного в рваной гимнастёрке.

   – Так точно, ваше превосходительство!

   – Леонтий Андреевич, подойдите, пожалуйста, сюда, – подозвал генерал Дымникова. – Узнаете? Я ещё там, на Литейном, приказал вам запомнить его фамилию. Узнали?

   – Узнал, – вздохнул Дымников, – унтер-офицер Кирпичников.

   – Поручик Чижов, – металлом по камню резанул кутеповский голос. – Этого пленного немедленно расстрелять. Здесь.

   – Ваше превосходительство, – забормотал Кирпичников, – я же добровольно... За единую неделимую... Искупить вину... Ваше превосходительство...

Смерть уже пристала белой маской к его лицу, волосы прилипли к черепу.

Кутепов отвернулся, не слушая. Поручик Чижов отдавал приказы конвойным, но генерал его перебил:

   – Нет, поручик. Сами! Очищайтесь от красных грехов. Наган у вас есть. Можете взять винтовку.

Кирпичников плакал, продолжая бормотать. За ближайшим глухим забором почувствовалось движение – зрители. Чижов, глядя в землю, доставал наган.

   – Выведите его из строя, – приказал он солдатам.

Конвоиры выволокли приговорённого на обочину дороги, поставили у кювета.

   – Вон туда смотри, на лесок, – сказал один из конвойных, – чтобы солнышко глаза не жгло.

Поручик выстрелил неудачно – пуля попала куда-то рядом с ухом, и Кирпичников повернул к нему залитое кровью лицо и завыл. Поручик торопливо выпустил весь барабан, и Кирпичников грузно завалился ему под ноги, искорёженным окровавленным лицом в пыль.

   – Тем хохлам за забором прикажите закопать, – сказал адъютант Кутепова конвойным.

Поехали дальше, генерал даже не оглянулся. Спросил:

   – Вы действительно, Леонтий Андреевич, хорошо знаете французский?

   – Да нет. Забыл. Так, на уровне «как вы себя чувствуете?»

   – В артиллерии не требуется знание французского языка. Вы знаете, капитан, что планируется объединение всех батарей в «Артиллерийскую генерала Маркова бригаду»?

   – Слышал.

   – Возможно, и вы получите батарею. Хочется?

   – Сразу после ранения... Тяжело...

   – Да. Спешить не надо. Тем более, скоро начнётся решающее наступление на Москву, и продвижение по службе пойдёт быстро.

Вдоль Сумской, от Метрополя до сада, по тротуарам стояли шеренги солдат и офицеров в новых мундирах с корниловской нашивкой. Макаров был очень занят организацией трёх банкетов: в Гранд-отеле, Буффе с цыганами и в особняке командующего. Не нашёл времени поговорить, но взглянул на Дымникова с некоторой злостью и даже погрозил кулаком.

Машина Май-Маевского со свитой и адъютантом выехала навстречу четырём английским автомобилям, подъезжавшим со стороны вокзала. Леонтия усадили в большой открытый автомобиль, забитый офицерами. Отсюда он хорошо видел церемонию.

Машины гостей остановились, Май-Маевский вышел Навстречу генералу Бриксу, встретил его какой-то короткой речью и повёл вдоль выстроенных шеренгами войск. Сухощавый рослый англичанин шёл впереди, командующий Добрармией с колышущимся животом двигался за ним, сбиваясь с ноги. Брикс на ломаном русском языке крикнул: «Здравствуйте, герои корниловцы!» Ответили дружно: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»

На тротуарах толпы светлых костюмов и платьев, цветы, на балконах трепещут приветственные флажки.

Сначала отправились на банкет в Гранд-отель. Дымников с компанией оказался за большим столом недалеко от генералов, и ему иногда удавалось услышать, о чём они говорят. Рядом с ним сидел офицер из свиты Брикса, и Леонтий, припомнив французский, объяснял, кто есть кто, и переводил тосты. Конечно, в них звучал призыв: «На Москву!» Брикс поднялся с бокалом шампанского и сказал:

   – Владимир Зенонович, от имени своего правительства поздравляю вас со званием лорда. За вашу доблесть и новую стратегию вы награждаетесь орденами Святого Михаила и Святого Георгия. Отныне ваш вензель будет красоваться в Лондоне, в церкви Святого Михаила.

Май-Маевский был потрясён и едва не заплакал – во всяком случае протирал пенсне. Тем более подходила стадия «после». Кутепов, сидевший рядом, говорил с Бриксом о танках и артиллерии:

   – Мы создаём новую артиллерийскую бригаду и хотим полностью оснастить её английскими орудиями. Не хватает 8—10 пушек.

   – Запишите, – сказал Брикс адъютанту. – Орудия будут в течение недели.

   – Скажи ему насчёт танков, – говорил Кутепов переводчику. – Нужны более лёгкие танки для наших дорог.

Капитан Макаров что-то шепнул Май-Маевскому. Генерал распорядился, и в зал под дикую кавказскую музыку вбежали танцоры-джигиты с кинжалами. Корректный строгий Брикс расплылся в восторженной улыбке. После танцев оперный оркестр заиграл какой-то английский, никому не известный вальс.

   – Господа! – воскликнул Май-Маевский. – Великий Диккенс писал, что нельзя ужинать под похоронный марш. Приглашаю вас в Буфф, где нас ждёт прекрасный настоящий цыганский хор.

Брикс принял приглашение с удовольствием.

У Дымникова был свой ключ от квартиры на Сумской, но оказалось, что Марыся уже дома.

   – Заждалась, коханый мой. Ты там гуляешь с генералами.

   – Приличные, хорошо одетые люди устроили для себя спектакль, чтобы забыть о миллионах мужиков, красноармейцев, пленных, дезертиров и прочих, кои и представляют нынешнюю Россию.

   – Ты умный, Леончик. Я тоже так думала.

Обычный вечер вдвоём, обещающий обычные ночные ласки. Цветы, вино, конфеты... Заметил новое – на этажерке польские книги: Сенкевич, Жеромский, Конопницкая. Всё на польском. Потеснили дымниковских Пушкина, Лермонтова, Блока.

   – Они были у Стефана, – объяснила Марыся. – От красных прятали. Я же полька.

   – Когда-то ты сказала, что русская, и просила называть тебя Машей.

   – Тогда был другой век. Теперь есть вольная Польша.

Он не знал, с чего начать, вспомнил об общих делах:

   – Вагоны в Крым ушли? Макаров нервничал, спрашивал.

   – С Холодной горы. Консервы и сахар. Макаров только и волнуется за злотые. Спростый ако полено.

   – Все мы, наверное, так. И ты. И я.

   – Я?

Пожалуй, он ещё не видел на её чистом бело-розовом со смуглинкой лице такую горделиво-холодную маску. Марыся подошла к зеркалу, поправила золотистые локоны, сказала с той же холодной величавостью:

   – Разве я похожа на торговку-коммерсантку, только и думающую о злотых?

   – Ты похожа на мою любимую единственную Марысю, но…

   – Что но? Какое но?

   – Ты не коммерсантка, но я не знаю, кто ты. А я видел тебя с офицером ночью, когда ты должна была находиться на складе в Москалёвке. И там, с вами, ещё были офицеры, Штатские. Недалеко от комендатуры.

   – Меня с офицером? Леончик, ты ревнуешь!

   – Нет. Не ревную. По-моему, там было не любовное Свидание. Но что? Красные? Контрразведка? Коммерсанты из Мопита?

   – Спасибо, Леончик, что ты мне веришь. Одного тебя кохаю. И всё тебе расскажу!

   – Всё? Всё – лучше не надо. Когда рассказывают все, обычно врут.

   – Ты мой коханый, я тебе всё скажу. Я не официантка из корчмы, не торговка, не коммерсантка у Стефана. Я Мария Конрадовна Крайская! Потомственная польская дворянка. Наш начальник государства Юзеф Пилсудский знал моего деда, а мой отец погиб в 15-м году в его легионе, в Австрии. Это он в Варшаве пригласил меня идти рядом с ним, и нас снимали в кино. Мы боремся за Великую Польшу, за Речь Посполитую, против тех, кто больше ста лет распинает, грабит, угнетает мою страну. Пришёл час расплаты. Бог с нами. Он наказывает тех, кто губил Польшу. Ты знаешь, за что отправили на гильотину Марию-Антуанетту? За то, что её мать подписала Третий раздел Польши. А за что Романовых расстреляли в Екатеринбурге? За то, что Екатерина подписала раздел Польши.

   – Марыся, ты любишь Польшу, и я люблю Польшу. Чудесная земля. Я же там воевал, был ранен. Но и Россия прекрасная земля.

   – Россия – это хам-жандарм, для которого все нерусские – не люди, а ляхи, хохлы, армяшки...

   – Но я же, как будто, не хам. У меня есть друзья и поляки, и евреи.

   – Ты, Леончик, – один мой коханый. Других нет.

   – Но я же русский. Как мы теперь с тобой кровать будем делить? С одной стороны – красно-белый флаг, с другой трёхцветный единый неделимый?

   – Не знаю, Леончик. Кровать такая узкая. Да и я поправляться стала. Смотри: вот эти французские панталоны уже тесны. Вот здесь, в бёдрах. Придётся снимать дамски нохавички...