Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

   – Что ж, Алёха, пошли вдвоём.

Повели Меженина в подвал. Там у последней двери за столиком у лампы сидел дежурный помкоменданта и читал газету.

   – Нету сейчас партии? – спросил Клинцов.

   – Только что пятерых кутеповцев отправили. Ребята обедать пошли.

   – Отпирай. Это тоже кутеповец. Мы сами с ним...

Втолкнули Меженина в сырой, пропахший кровью подвал. На стене смерти – следы пуль, пятна крови, страшные засохшие чёрные кусочки. На полу – опилки, пропитанные кровью.

   – Я был за солдат, – не выдержал Меженин предсмертного напряжения, и слезой дрожал его голос. – В полковом комитете голосовал за... за большевиков. Случайно ошибся-а-а...

Клинцов улыбался. Для многих эта улыбка стала последним, что они видели в жизни.

   – Молчи, гад, – сказал он, – по инструкции приговорённому слова не даётся. По инструкции ты сейчас разденешься донага, шмотки аккуратно сложишь и шагом марш к стенке.

   – Я ошибся-а-а...

Опытный помкоменданта рванул на Меженине гимнастёрку и ударил его кулаком в живот. Тот всхлипнул и покорно начал раздеваться.

   – К стенке! – скомандовал Клинцов. – Иди сам, а то зубы по одному выбью.

Плача навзрыд, бормоча, что он ошибся, Меженин уткнулся лицом в холодный равнодушный камень, и Клинцов выстрелил ему в затылок.

   – Вот и ещё один кутеповец на месте. Придёт час, когда мы и самого по инструкции обработаем.

Помкоменданта подцепил то, что было Межениным, специально подготовленной петлёй и постучал по стене, давая команду наверх, чтобы подняли.

Клинцов и Заботин вернулись к бандуристу.

Артиллерию с наступлением темноты вывели на огневые позиции на берегу Дона напротив станицы Гниловской. В сугробах быстро вырыли орудийные окопы и укрытия. Рядом с батареей Дымникова батарея капитана Воронцова – бывшего помощника Леонтия. Вместе с ним обошли позиции.

   – Хорошо стоим, – сказал Дымников. – Утром оттуда нас не увидят.

   – Хорошо, только непонятно зачем, – сказал Воронцов. – Вы знаете, что Будённый уже в 25 вёрстах от Ставрополя? Ещё день-два, и мы отрезаны.

   – Александр Павлович, наверное, думает наоборот: он будет у Будённого в тылу.

   – Мысль наполеоновская, но в данном случае ошибочная. Заходит в тыл и окружает наступающая сторона. Отступающая сама попадает в окружение.

   – Вы так считаете?

Леонтий не ответил, ему было всё равно. С тех пор, как он узнал, что Макаров – большевик и что его просьба теперь не дойдёт до Марыси, он как-то растерялся. Мир опять становился не таким, каким он ему ещё вчера представлялся. Один верит в идеи коммунизма и, рискуя жизнью, служит в Белой армии, чем-то помогая красным – наверняка, разведданными, – и деньги, возможно, зарабатывал для своей партии. Другая – польская патриотка. Рисковала жизнью ради своей Речи Посполитой, ради своего Начальника. А он?

Он стоит в снежной степи под зловещим беззвёздным низким небом, а впереди, за льдом реки, вырисовываются чёрные пятна домов, в них люди, которых он должен убивать, а может быть, и его смерть глядит оттуда. Нет. Перед боем он всегда почему-то не верил, что его могут убить. Он же ещё не начал жить по-настоящему. Надо найти Марысю. Другая женщина ему не нужна. Глупо терзаться из-за какого-то мальчишки, с которым она поиграла. Марыся – женщина в полном смысле слова. Он же и сам...

Захрустел снег под сапогами сотен людей. Негромкие команды: «1-й полк!.. 3-й полк!..» Вся дивизия подходит. Вот оно, наступление. Верхами Кутепов, Скоблин, штабные. Поручик Кривский остановился возле огневых позиций, собрал командиров батарей, объяснил замысел операции и задачи артиллеристов. В его голосе – нескрываемая радость первого ученика, хорошо знающего урок.

   – Удар во фланг, – радостно говорил он. – Неожиданная ночная атака. Вы открываете огонь по сигналу зелёной ракеты. В это время пехота будет примерно на середине Дона. Прекращаете огонь по сигналу красной ракеты – пехота выйдет атаковать прибрежные позиции красных...

Спустя некоторое время Дымников с Воронцовым обсуждали услышанное.

   – Чувствуется генштаб, – говорил Воронцов. – Сам Кутепов полез бы напрямую и ночи бы не ждал. Но Будённый-то...

   – Пойдёмте, капитан, поищем место, где удобнее орудия на лёд вывозить. Должна быть наезженная дорога от станицы...

Вскоре тёмные массы пехоты молча вышли на лёд и, утопая в снегу, двинулись к станице. Потом зелёная ракета, беглый огонь...

Всё получилось по плану генштабистов. Ударом во фланг через станицу Гниловскую. Ростов был взят. Трофеи: 22 орудия, 123 пулемёта, 6 бронепоездов. В конце дня 4 тысячи красноармейцев стояли на площади, понурив головы. Кутепов обходил их ряды, узнавая коммунистов и комиссаров: «По морде видно».

Это было 20 февраля, а 1 марта белые вновь оставили Ростов, иначе кавалерия Будённого отрезала бы Кутеповскому корпусу дорогу на юг.

   – Как мы и предполагали, – сказал Воронцов Дымникову.

Их батареи, почти не понёсшие потерь в боях, шли одна за другой, и командиры ехали рядом. Солнце било в глаза. Весна бесстыдно раздвинула мохнатые щели придорожных канав, наполнила колеи зелёной водой, обезобразила чёрной сыпью остатки снега.

   –  Я слышал, как Кутепов кричал: «Только мы сражаемся, а остальные бегут», – рассказал Дымников. – «Нет никакой армии, – говорит. – Есть только мой корпус». Это после того, как опять разгромили марковцев.

1920. МАРТ

И вновь, как два года назад, шли от Ростова не к Москве, а на юг, в Кубанские степи. Разве что другой дорогой. Полк Туркула замыкал колонну корпуса, и по утрам, готовя батарею к походу, Дымников слышал сквозь привычные звуки перестрелки Преображенский марш – это Туркул вёл полк в контратаку под духовой оркестр.

Теперь батарея Воронцова шла впереди, и он останавливался, поджидая Леонтия. У них совпадали взгляды на настоящее – здесь война проиграна и надо перебираться в Крым. Представления о будущем оказались различными: Воронцов надеялся, что, наступая из Крыма, можно разбить красных, у которых в тылу разруха, голод и бунты; Дымников ни на что не надеялся, и будущее для него ограничивалось вопросами «где станем? найдём ли самогон?».

Последнее орудие Воронцова въехало в сияющую солнцем огромную лужу, и колеса по оси застряли в грязи. Ездовые матерились, хлестали лошадей нагайками, но те никак не могли сдвинуть пушку.

   – Я сейчас вас научу, как это делается, – сказал Дымников. – Разрешите мне покомандовать.

Воронцов, с улыбкой пожав плечами, разрешил.

   – Ездовые, слезай! – скомандовал Леонтий.

Солдаты, удивлённо оглядываясь на офицеров, спрыгнули с лошадей и стали справа от дороги. Лошади мотали головами, отряхивались, отдыхали после тяжких бесплодных усилий.

Дымников продолжал командовать:

   – Орудие-е! – закричал он отработанным сильным голосом, растягивая последнюю гласную. – Вперёд ма-а-арш!

Лошади дружно напряглись, шагнули в лад, и орудие сдвинулось с места. Воронцов смеялся и удивлялся. Неожиданно раздалось ещё одно восхищенное восклицание – знакомый поручик Кривский выехал на белой лошади из-за орудийных упряжек.

   – Браво! – аплодировал он Дымникову.

   – Ездовые неопытные, – объяснял Леонтий, – мешают лошадям.

Орудия двинулись дальше, Кривский предложил несколько увеличить дистанцию между батареями и ехать в интервале между ними.

   – Поговорим, – сказал он, – лишние уши не нужны.

Шлёпали копыта по весенним лужам, месили грязь колеса, солнце играло на лоснящихся от пушечного сала орудиях.

   – А почему вы не в штабном поезде? – спросил Воронцов.

   – Чтобы поговорить с вами. Вообще со строевыми офицерами. Не об офицерских обедах, конечно. Мы, офицеры штаба корпуса, пришли к выводу, что армия на грани катастрофы. Если сейчас не принять решительные меры, красные нас уничтожат. Погибнет лучшее, что ещё есть в России, что может стать ядром будущего возрождённого государства.

   – Какие же меры? – спросил без особого энтузиазма Дымников. – Опять в наступление?

   – Высшее военное руководство, скажу прямо – бездарное руководство, не в состоянии ничего сделать. О военностратегическом и политическом невежестве Деникина говорит провал похода на Москву, с казаками рассорились, а отступление совершенно неграмотно спланировано. Сейчас Деникину остаётся уйти в небытие. Но мы не можем позволить ему погубить вместе с собой армию.

   – Кто же заменит? – прямо спросил Дымников.

   – Тот, кто действительно командует войсками, а не на бумаге, на которой печатаются приказы. Какие остались войска в Русской армии? Только наш корпус. Кто им командует?

   – Александр Павлович согласен? – спросил Дымников.

   – После того, как вновь оставили Ростов и погибла Марковская дивизия, он... в осторожной форме дал понять, что Деникин должен уйти.

   – Но есть же ещё Врангель, – напомнил Воронцов.

   – Он пытался захватить власть в Крыму, но его не поддержали, и он уехал в Константинополь.

   – Переворот? – спросил Дымников. – Арест Деникина?

   – Господа, зачем сразу крайности? Конкретно ещё ничего не решено. Штаб изучает настроение наших офицеров. Как они отнесутся к замене Деникина Кутеповым? Как вы отнесётесь?

   – Как мы отнесёмся, Леонтий Андреевич?

   – Положительно.

   – Почти все офицеры, с которыми я разговаривал, поддерживают такую замену. Лишь единицы отмалчиваются. Те, которые пали духом и уже ни во что не верят. Сейчас я еду в Тимашевскую, где стоит наш поезд, и там будем решать окончательно.

   – А где Ставка?

   – Пока в Тихорецкой, но уже собирается в Новороссийск.

На станции Тимашевской Кутепов собрал в штабном вагоне командиров дивизий, командиров полков и сказал:

   – Обдумав сложившуюся обстановку, я решил, что нельзя сейчас выходить с решительным предложением или требованием о замене Главнокомандующего. Однако необходимо дать понять высшему руководству, что этот вопрос назрел. Посоветовавшись с офицерами, мы с начальником штаба составили телеграмму на имя Деникина. Я её сейчас зачитаю и попрошу вашего одобрения.

Читал он резким командирским голосом, закончив чтение, требовательно оглядел присутствующих. Телеграмму одобрили.

«Генералу Деникину

События последних дней на фронте с достаточной ясностью указывают, что на длительность сопротивления казачьих частей рассчитывать нельзя. Но если в настоящее время борьбу временно придётся прекратить, то необходимо сохранить кадры Добровольческого корпуса до того времени, когда Родине снова понадобятся надёжные люди. Изложенная обстановка повелительно требует принятия немедленных и решительных мер для сохранения и спасения офицерских кадров Добровольческого корпуса и добровольцев. Для того, чтобы в случае неудачи спасти корпус и всех бойцов за идею Добровольческой армии, пожелавших пойти с ним, от окончательного распыления и истребления, необходимо немедленное принятие следующих мер, с полной гарантией, что эти меры будут неуклонно проведены в жизнь в кратчайшее время. Меры эти следующие:

   1.  Немедленно приступить к самому интенсивному вывозу раненых и действительно больных офицеров и добровольцев за границу.

   2.  Немедленный вывоз желающих семейств офицеров и добровольцев, служивших в Добровольческой армии, в определённый срок за границу, с тем чтобы с подходом Добровольческого корпуса к Новороссийску возможно полнее разгрузить его от беженцев.

   3.  Сейчас же, и во всяком случае не позже того времени, когда Добровольческий корпус отойдёт в район станции Крымской, подготовить три или четыре транспорта, сосредоточенных в Новороссийске, конвоируемых четырьмя наличными миноносцами и подводными лодками, которые должны прикрыть посадку всего Добровольческого корпуса и офицеров других армий, пожелавших присоединиться к нему. Вместимость транспортов не менее десяти тысяч человек с возможно большим запасом продовольствия и огнеприпасов.

   4.  Немедленная постановка в строй всех офицеров, хотя бы и категористов[44]44
  Инвалиды, принадлежащие к той или иной категории.


[Закрыть], которые должны быть влиты в полки Добровольческого корпуса и принять участие в обороне подступов к Новороссийску. Все офицеры, зачисленные в эти полки и не ставшие в строй, хотя бы категористы, не подлежат эвакуации, за исключением совершенно больных и раненых, причём право на эвакуацию должно быть определено комиссией из представителей от частей Добровольческого корпуса.

   5.  Все учреждения Ставки и правительственные учреждения должны быть посажены на транспорты одновременно с последней грузящейся на транспорт частью Добровольческого корпуса и отнюдь не ранее.

   6.  Теперь же должна быть передана в исключительное ведение Добровольческого корпуса железная дорога Тимащевская—Новороссийск с узловой станцией Крымская включительно. Никто другой на этой линии распоряжаться не должен.

   7.  С подходом корпуса в район станции Крымская вся власть в тылу и на фронте, порядок посадки, все плавучие средства и весь флот должны быть объединены в руках командира корпуса, от которого исключительно должен зависеть порядок посадки на транспорты и которому должны быть предоставлены диктаторские полномочия в отношении всех лиц и всякого рода военного, казённого и частного имущества и всех средств, находящихся в районе Крымская—Новороссийск.

   8.  Дальнейшее направление посаженного на транспорты Добровольческого корпуса должно будет определяться политической обстановкой, создавшейся к тому времени, и в случае падения Крыма или отказа от борьбы на его территории Добровольческий корпус в том или ином виде высаживается в одном из портов или мест, предоставленных союзниками, о чём теперь же необходимо войти с ними в соглашение, выработав соответствующие и наивыгоднейшие условия интернирования или же поступления корпуса на службу целой частью.

   9.  Докладывая о вышеизложенном Вашему превосходительству, я в полном сознании своей ответственности за жизнь и судьбы чинов вверенного мне корпуса и в полном согласии со строевыми начальниками, опирающимися на голос всего офицерства, прошу срочного ответа для внесения в войска успокоения и для принятия тех мер, которые обеспечат сохранение от распада оставшихся бойцов за Родину.

   10.  Всё изложенное выше отнюдь не указывает на упадок духа в корпусе, и если удалось бы задержаться на одной из оборонительных линий, то определённость принятого Вами на случай неудачи решения внесёт в войска необходимое успокоение и придаст им ещё большую стойкость.

12 марта.

Cm. Тимашевская № 1415 Кутепов».

На станции Тихорецкая небольшая группа беженцев пыталась прорваться к поезду Ставки. С узлами, чемоданами, мешками, один старичок даже с портфелем. Инвалид на одной ноге, наверное, бывший офицер, потрясал костылём, требуя справедливости. Молодая невысокая женщина в приличном, но забрызганном грязью пальто, в платочке, из-под которого видны только одни глаза, огромные, чёрные, просящие. Конвой был неумолим. Деникин подумал, что женщину можно было бы выслушать, но не то время. Он смотрел в окно, чуть сдвинув занавеску. Тяжело вздохнул, вернулся за стол, на котором лежала телеграмма Кутепова. Напротив сидел начальник штаба Романовский, человек с всепонимающим взглядом и иронической улыбкой.

   – Разумеется, это не его творение, – сказал Романовский.

   – Но главнокомандующим собирается стать он.

   – Они его убедили, что он достоин этой должности, а ведь это далеко не так. Александр Павлович слишком узко мыслит, слишком прямолинеен, он даже просто туп для решения серьёзных стратегических и политических проблем. Его место – фронт и то с хорошим штабом.

   – Иван Павлович, вы так правильно всё понимаете. За что вас так не любят офицеры?

   – Вот за это и не любят. Каждому неприятно чувствовать, что я угадываю все его тайные намерения. Вот о Кутепове я вам скажу: там, в своём штабе, он видит себя вождём, за которым пойдёт армия. Приедет к вам один или с начштаба и будет перед вами извиняться за эту телеграмму. Поэтому надо ответить резко. Я отвечу резко, но если Кутепов выступил против меня, больше мне нечего надеяться на поддержку армии, и я должен уйти. Я не могу это сделать сегодня – произойдут осложнения на фронте, сорвётся эвакуация, но как только армия окажется в относительной безопасности, я немедленно подам в отставку. А на телеграмму ответим соответственно.

«Генералу Кутепову.

Вполне понимаю вашу тревогу и беспокойство за участь офицеров и добровольцев, прошу помнить, что мне судьба их не менее дорога, чем вам, и что, охотно принимая советы своих соратников, я требую при этом соблюдения правильных взаимоотношений подчинённого к начальнику. В основание текущей операции я принимаю возможную активность правого крыла Донской армии. Если придётся отойти за Кубань, то, в случае сохранения боеспособности казачьими частями, будем удерживать фронт по Кубани, что легко, возможно и важно. Если же казачий фронт рассыплется, Добровольческий корпус пойдёт на Новороссийск. Во всех случаях нужен выигрыш времени. Отвечаю по пунктам:

   1. Вывоз раненых и больных идёт в зависимости от средств ваших и даваемых союзниками. Ускоряю, сколько возможно.

   2. Семейства вывозятся, задержка только от их нежелания и колебаний.

   3. Транспорты подготовляются.

   4. Как вам известно – таково назначение Марковской дивизии.

   5. Правительственные учреждения и Ставка поедут тогда, когда я сочту это нужным. Ставку никто не имеет оснований упрекать в этом отношении. Добровольцы должны бы верить, что Главнокомандующий уйдёт последним, если не погибнет ранее.

   6. Железная дорога Тимашёвка—Новороссийск вам передана быть не может, так как она обслуживает и Донскую армию. Это возможно лишь при тех исключительных условиях, о которых говорил во вступлении.

   7. Вся власть принадлежит Главнокомандующему, который даст такие права командиру Добровольческого корпуса, которые сочтёт нужными.

13 марта Екатеринодар. Деникин».

В Екатеринодаре Ставку оставить было невозможно: на переправе через Кубань царила паника, в любой момент красная кавалерия могла ворваться в город. Начальник станции сам вышел с дежурным и военным комендантом на перрон, поднял зелёный флажок. Открылся светофор, и штабной поезд двинулся к Новороссийску. Салон-вагоны, платформы с двумя орудиями и двумя броневиками, часовой на каждой площадке.

Железнодорожники, оттеснённые охраной от путей, обсуждали происходящее:

   – Туда и обратно или только туда?

   – Сам, брат, знаешь.

   – Жаль, Кутепова не было здесь, – сказал железнодорожник, хромающий на одну ногу.

   – Что ты, Вожакин, этого Кутепова всё вспоминаешь?

   – Видел его, ещё когда в Песчанокопской служил. Храбрый генерал.

   – Он в Новороссийск, видать, из Тимашёвки двинет. Все туда. Больше им некуда.

Телеграмма Деникина несколько обескуражила Кутепова. Он пригласил к себе в купе-кабинет начальника штаба, показал телеграмму. Спросил:

   – Михаил Максимыч, откуда такая твёрдость у Антона Ивановича? Собирается удерживать фронт по Кубани?

   – Показная твёрдость. Если бы казаки сохранили боеспособность и заняли фронт по Кубани, то Главнокомандующий для поддержки морального духа войск не перевёл бы Ставку в Новороссийск.

   – Наверное, вы правы, но нам надо к нему съездить и увидеть обстановку. Кстати, навещу жену.

В Новороссийск выехали 16-го. Вдоль железнодорожного пути по грязной разбитой дороге тянулись беженцы, их обгоняли, обдавая грязью, казаки, бросившие свои части и рвущиеся в Новороссийск. Неужели Деникин надеется на возможность организации какой-то обороны? Кутепов с осторожностью относился к принятию решений, особенно если они касались отношении с начальством. В Курске он не поступил вопреки приказу Ставки, отверг – и правильно сделал – предложение идти на Москву. Теперь горячие молодые генштабисты убедили его выступить против Деникина. Хоть и не было в телеграмме прямого требования сдать командование, но Главнокомандующий, конечно, всё понял.

Поезд Деникина стоял на территории заводов. Сюда же подали вагон Кутепова, который вместе с Достоваловым, выйдя наружу, оказался зрителем неожиданного и впечатляющего действа. На площадке перед составом стояли шеренги английских матросов и шотландских стрелков в юбочках. Начальник английской военной миссии генерал Хольман и Деникин со свитой обходили строй, о чём-то разговаривали. Осмотр быстро закончился, Хольман дал команду, матросы и солдаты построились в походную колонну, заиграл духовой оркестр, и союзники двинулись к выходу. Хольман попрощался с Деникиным и сел в автомобиль.

Деникин встретил генералов с обычной своей доброжелательной важностью.

   – Англичане относятся к нам с трогательным сочувствием, – сказал он. – В случае эвакуации обещают взять 5—6 тысяч человек. Пока об этом рановато говорить, но я убеждён, если придётся, они возьмут намного больше.

Кутепов попросил у Главнокомандующего несколько минут аудиенции. Достовалов невольно поморщился.

В салон-вагоне Деникина люди ждали – было намечено совещание. Он извинился за то, что им придётся ещё подождать, и пригласил Кутепова в кабинет. Сели в кресла.

   – Антон Иванович, – начал Кутепов, решительно задрав бородку, – я не собираюсь просить извинения или отзывать свою телеграмму, но хочу объяснить историю её появления.

   – Если вы её не отзываете, то стоит ли обсуждать?

   – Дело в том, что в корпусе создалась очень нервная атмосфера в связи с тем, что казаки фактически вышли из борьбы. Донская армия оголила фронт, и мы не видели, чтобы против этого принимались какие-нибудь решительные меры. В тылу полная анархия. И в Екатеринодаре, и здесь. Только искреннее желание помочь вам расчистить тыл руководило мною при посылке телеграммы. Получив ваш ответ, и я и мои офицеры успокоились, почувствовав, что Ставка контролирует обстановку и действует решительно, как всегда.

Кутепов понимал, что Деникин не верит его словам, да и не особенно в них вслушивается. Главное командующий понял: его подчинённый генерал отказался от попытки отстранить его от руководства армией.

   – Спасибо за разъяснение, за доверие к Ставке, Александр Павлович.

   – Создавшаяся тяжёлая обстановка многих толкает к ошибочным действиям. Вчера ко мне приезжали генералы Покровский и Боровский и спрашивали меня, как отнёсся бы мой корпус к перевороту в пользу генерала Покровского. Я ответил, что ни сам я, ни мой корпус Покровскому не подчинятся.

Воюя шестой год, Кутепов привык видеть за синими и красными стрелами, дугами, кружками и прочими знаками, начертанными на топографической карте, именно то, что они означают. И теперь на совещании у Деникина над столом висела карта с аккуратно нанесёнными штабными офицерами знаками, которые должны были отражать обстановку на фронтах. Самая большая красная стрела – это кавалерия Будённого, рвущаяся к Екатеринодару. На карте перед этой стрелой крепкие синие дуги обороны, обозначенные буквами ДА – Донская армия. Но Кутепов-то знает, что нет никакой обороны, и Донская армия не отступает, не бежит, а разбегается. Казаки бросают оружие или целыми полками переходят к «зелёным» и начинают нападать на добровольцев. Командующий Донской армией Сидорин в своём поезде с трудом пробивался к Новороссийску через бушующий поток людей, лошадей, повозок. Казаки, не сдавшиеся красным и не ушедшие к «зелёным» или на Кавказ, неорганизованной страшной лавиной мчались к Новороссийску, угрожая затопить весь тыл и сорвать организованную эвакуацию.

А Деникин, как в былые времена, с важным спокойствием объяснял свой замысел новой оборонительной операции.

   – ...Таким образом, единственно возможное решение – это отход за Кубань и организация обороны по линии реки, которая сейчас, в половодье, является серьёзной естественной преградой. Из оперативной карты видно, что Добровольческий корпус обороняет Таманский полуостров от низовьев Кубани и далее да Екатеринодара. От Екатеринодара к востоку оборону занимает 4-й корпус Донской армии...

«Который, вероятно, уже разбежался, – подумал Кутепов, – и если он поведёт свой корпус в Тамань, в тыл ему ударит кавалерия Будённого, тогда и разгром неизбежен». Однако после примирительного разговора с Деникиным он спел неуместным резко выступить против, это сделал генерал Достовалов:

   – Извините, ваше превосходительство, но никакого Донского корпуса нет. И армии нет. Казаки бегут в Новороссийск, и необходимо срочно принять меры против беспорядка, который они вносят в начавшуюся эвакуацию. Единственные войска, желающие и способные продолжать борьбу, это Добровольческий корпус. Поэтому ему необходимо предоставить все потребные транспортные средства, не считаясь ни с чьими претензиями и не останавливаясь в случае надобности перед применением оружия.

   – Прошу вас, генерал Достовалов, не прерывать меня замечаниями, не относящимися к делу. Мы обсуждаем не эвакуацию, а план оборонительной операции, – сказал Деникин и продолжал в той же спокойной важной интонации. – Оборона Тамани, кстати, предусматривает и облегчение в случае необходимости эвакуации. Ширина Керченского пролива незначительна, а транспортная флотилия Керченского порта достаточно мощна и может быть легко усилена. Я уже приказал спешно стягивать транспортные средства в Керчь...

Рядом с Деникиным сидел Романовский, который поглядывал на Кутепова со своей всепонимающей улыбкой, ненавидимой всеми офицерами армии. Сейчас его улыбка означала: «Не удалось тебе, Кутепов, сменить Главнокомандующего. Не для тебя такое место».

Кутепов взглянул на Романовского. Пусть улыбается. Посмотрим, как он будет улыбаться, когда его покровитель Деникин уйдёт – его время ушло, и он, как механическая кукла, у которой не кончился завод, продолжает излагать невыполнимые замыслы. Чёрные монгольские глаза смотрели вызывающе, почти угрожающе, и начальник штаба стушевался, пожал плечами, отвёл взгляд, понимает, что армия за Кутепова.

Командующего Донской армией Сидорина не было на совещании – наверное, пытался удержать разбегающиеся войска, а его представитель промолчал. Совещание окончилось мирно. Деникин констатировал, что его план принят, и приказал Романовскому сегодня же подготовить директиву.

После совещания Кутепов взял в Ставке автомобиль и конный конвой для поездки к жене.

   – Ваша жена здесь? – удивился Деникин, и Александр Павлович сразу не понял, почему это его удивило.

Выехали в город, и Кутепов вспомнил, что когда был здесь губернатором, сумел навести порядок сравнительно небольшим количеством военных, теперь же для этого потребуется весь корпус. Не город, а дикий базар – сплошная толпа, состоящая в основном из военных, немало здесь истеричных женщин.

На площади – офицерский митинг. Такого Кутепов ещё не видел. Слышны выкрики: «Смерть Романовскому!» и даже «Смерть Деникину!» Сопровождающий объяснил: «Они организуют какие-то военные общества, наверное, просто банды для захвата транспортов при эвакуации».

Расстрелять толпу из пулемётов, схватить и повесить ораторов и зачинщиков, военные патрули по всему городу... Кутепов немедленно провёл бы такую операцию, и Деникин поддержал бы, но... Кутепова сейчас ждёт корпус, его ждёт Лида.

Лида существовала в том уголке его жизни, куда он заглядывал не часто, неохотно, и потому в ожидании встречи впадал в редкое состояние необъяснимой и труднопреодолимой душевной смуты. В том уголке его любили беззаветно и едва ли не безответно. Ведь он предупреждал, что пожертвует ею, если это будет надо для блага России, и вдруг теперь чувствовал себя виноватым. Но не может генерал Кутепов быть виноватым, он обязан сражаться, а она должна понимать это и терпеливо переносить одиночество. Однако не он ли виноват в этом её тяжком одиночестве?

Лида ждала его в квартире, где были только узлы и чемоданы. Её подруга, жена какого-то офицера, увидев его, сразу ушла.

   – Лида, тебе придётся на некоторое время распаковать вещи.

   – Почему? Все уезжают!..

Она перечисляла какие-то фамилии – его это не интересовало. Он сам был один – командир единственного русского военного корпуса, и она не смела себя ни с кем сравнивать.

   – Мы ещё сражаемся, – сказал он, – и тебе рано уезжать.

   – Но всё равно же придётся. Всё это знают.

   – Ты поедешь не раньше, чем жёны других офицеров моего корпуса.

Лида покорно опустила голову. Она не могла перечить своему генералу.

Деникин и Романовский остались вдвоём в кабинете.

   – Иван Павлович, – с тяжёлым вздохом начал Деникин, – ко мне приходят многое с предупреждениями о возрастающей неприязни к вам со стороны ряда офицеров. Недавно протопресвитер отец Георгий Шавельский убеждал меня освободить вас от должности, уверял, что в противном случае вас могут убить заговорщики.

   – Скажите, в чём меня обвиняют?

   – Для клеветы нет границ. Обвиняют во всём. Говорят, например, что вы на днях отправили за границу целый пароход табаку, да и в других действиях. Даже англичане предупреждали меня об опасности, грозящей вам. Умоляю вас: уйдите на время от дел, пока стабилизируется обстановка, отрезвеют умы и смолкнет злоба. Генерал Хольман приглашает вас на его корабль. Английский броненосец «Император Индии».

   – Этого я не сделаю. Если же дело обстоит так, прошу ваше превосходительство освободить меня от должности. Я возьму винтовку и пойду добровольцем в Корниловский полк. Пускай делают со мной, что хотят.

Вагон Кутепова двинулся в обратный путь. Генерал пригласил к себе начальника штаба и спросил:

   – Михаил Максимович, завтра мы получим директиву Ставки о выходе корпуса на Таманский полуостров? Что будем делать?

   – Вы не выполните эту директиву. В противном случае я и весь штаб уйдём со своих постов, чтобы не стать виновниками гибели корпуса, последнего корпуса Русской армии.

   – А дисциплина?

   – Ставки больше нет, потому что нет армии, и Ставка потеряла право командовать нашим корпусом.

   – Я с вами почти согласен. Увидев, что творится в Новороссийске, я решил, что корпус должен идти туда и обеспечить порядок, иначе погибнет всё, что осталось от армии.

   – Вы ездили к жене? Отправили её на транспорт?

   – Конечно, нет. Она поедет вместе с жёнами других офицеров корпуса.

   – А наш Главнокомандующий давно отправил свою семью в Константинополь.

   – Давно отправил? Так вот почему он так удивился, что Лида ещё здесь. Он приказывает уводить корпус от Новороссийска в Таманские болота. Хочет погубить остатки армии? Хочет сам красиво погибнуть, обезопасив семью? Я согласен с вами, Михаил Максимович. Мы не выполним директиву Ставки.

Невысокая женщина с огромными чёрными пылающими глазами, случайно привлёкшая внимание Главнокомандующего, сумела добраться до Новороссийска и теперь, стиснутая толпой стремящихся уехать, слушала выкрики митингующих, прочитала вывешенный на площади приказ Деникина от 15-го марта: «...Если в недельный срок тыл не будет расчищен и дезертиры и уклоняющиеся не будут высланы на фронт, то кары, им предназначенные, до смертной казни включительно, обращу против тех лиц, которым это дело поручено и которые своим попустительством губят армию».